Л. Леви-брюль первобытное мышление

"Первобытное мышление" является выражением, которым оченьчасто пользуются с некоторого времени. Быть может, небесполезнобудет напомнить здесь в нескольких словах, что я разумею под"первобытным мышлением".Выражение "первобытное" является чисто условным термином,который не должен быть понимаем в буквальном смысле.Первобытными мы называем такие народности, как австралийцы,фиджийцы, туземцы Андаманских островов и т. д. Когда белыевошли в соприкосновение с этими народностями, те не знали еще металлов, и их цивилизация напоминала общественный стройкаменного века. Отсюда и взялось название первобытных народов,которое им было дано. Как бы там ни было, уместно будет предостеречь читателей противнедоразумений, которые часто возникают несмотря на моиразъяснения. Выражение "пралогическое" переводят термином"алогическое" как бы для того, чтобы показать, что первобытноемышление является нелогическим, т. е. неспособно осознавать,судить и рассуждать подобно тому, как это делаем мы. Очень легкодоказать обратное. Ктоможет закрывать глаза на столь очевидные факты?Однако другие факты, не менее поразительные, показывают, что вогромном количестве случаев первобытное мышление отличается отнашего. Оно совершенно иначе ориентировано. Там, где мы ищемвторичные причины, устойчивые предшествующие моменты(антецеденты), первобытное мышление обращает вниманиеисключительно на мистические причины, действие которых оночувствует повсюду. Оно без всяких затруднений допускает, что однои то же существо может в одно и то же время пребывать в двух илинескольких местах. Оно обнаруживает полное безразличие кпротиворечиям, которых не терпит наш разум. Вот почемупозволительно называть это мышление, при сравнении с нашим,пралогическим.Отсюда вовсе не следует, однако, что подобная мыслительнаяструктура встречается только у первобытных людей. Можно, сполным правом утверждать обратное, и что касается меня, то явсегда имел это в виду. Не существует двух форм мышления у человечества, одной пралогической, другой логической, отделенныходна от другой глухой стеной, а есть различные мыслительныеструктуры, которые существуют в одном и том же обществе и часто,- быть может, всегда - в одном и том же сознании.Изучение коллективных представлений и их связей и сочетаний внизших обществах сможет, несомненно, пролить некоторый свет нагенезис наших категорий и наших логических принципов. Точноисследовать, каковы руководящие принципы первобытногомышления, - вот та проблема, которая служит объектом настоящего труда. Без работ моих предшественников - антропологов иэтнографов разных стран, в особенности без указаний, полученныхмной из работ французской социологической школы, я бы никак немог надеяться на разрешение этого вопроса или хотя бы даже направильную его постановку.Безусловно, существуют черты, общие всем человеческимобществам: в этих обществах существует язык, в них передаются отпоколения к поколению традиции, в них существуют учрежденияболее или менее устойчивого характера; следовательно, высшиеумственные функции в этих обществах не могут не иметь повсюдунекоторую общую основу. Но, допустив это, все же приходитсяпризнать, что человеческие общества могут иметь структуры, глубокоразличные между собой, а следовательно, и соответствующиеразличия в высших умственных функциях. Следует, значит, напередотказаться от сведения умственных операций к единому типу и отобъяснения всех коллективных представлений одним и тем желогическим и психологическим механизмом.Для того чтобы лучше выявить эти черты, я буду сравнивать этомышление с нашим, т. е. с мышлением обществ, вышедших изсредиземноморской цивилизации, в которой развивалисьрационалистическая философия и положительная наука.Существенные различия между этими двумя типами резче всегобросаются в глаза, поэтому мы меньше рискуем упустить их. Дляисследования мышления первобытных людей, которое являетсяновым делом, нужна была бы, может быть, и новая терминология.

В общепринятом психологическом языке, который разделяет факты на эмоциональные, моторные (волевые) и интеллектуальные, "представление" отнесено к последней категории. Под представлением разумеют факт познания, поскольку сознание наше

просто имеет образ или идею какого-нибудь объекта. Совсем не так следует разуметь коллективные представления первобытных людей. Деятельность их сознания является слишком мало дифференцированной для того, чтобы можно было в нем самостоятельно рассматривать идеи или образы объектов, независимо от чувств, от эмоций, страстей, которые вызывают эти идеи и образы или вызываются ими. Чтобы сохранить этот термин,

нам следует изменить его значение. Под этой формой деятельности сознания следует разуметь у первобытных, людей не интеллектуальный или познавательный феномен в его чистом или почти чистом виде, но гораздо более сложное явление, в котором то,

что собственно считается у нас "представлением", смешано еще с другими элементами эмоционального или волевого порядка, окрашено и пропитано ими. Для того, чтобы обозначить одним словом это общее свойство коллективных представлений, которые занимают столь значительное место в психической деятельности низших обществ, я

позволю себе сказать, что эта психическая деятельность является мистической. За неимением лучшего я буду употреблять этот термин не в силу его связи с религиозным мистицизмом наших обществ, который является чем-то в достаточной мере иным, а потому, что в самом узком смысле термин "мистический" подходит к вере в силы,

влияния, действия, неприметные, неощутимые для чувств, но тем не менее реальные.

Другими словами, реальность, среди которой живут и действуют первобытные люди, сама является мистической. Ни одно существо, ни один предмет, ни одно явление природы не являются в коллективных представлениях первобытных людей тем, чем они кажутся нам. Почти все то, что мы в них видим, ускользает от их внимания или безразлично для них. Зато, однако, они в них видят многое, о чем мы и не догадываемся. А если мы возьмем человеческое тело? Каждый орган его, как об этом свидетельствуют столь распространенные каннибальские обряды, а также церемонии человеческих жертвоприношений (в Мексике, например), имеет свое мистическое значение. Сердцу,

печени, почке, глазам, жиру, костному мозгу и т. д. приписывается определенное магическое влияние. Для первобытного сознания нет чисто физического факта в том

смысле, какой мы придаем этому слову. Перемещение материальных масс улавливается, конечно, их органами чувств, как и нашими, знакомые предметы распознаются по предшествующему опыту, короче говоря, весь психофизиологический процесс восприятия происходит у них так же, как и у нас. Первобытные люди смотрят теми же глазами, что и

мы, но воспринимают они не тем же сознанием, что и мы. Можно сказать, что их перцепции состоят из ядра, окруженного более или менее толстым слоем представлений социального происхождения. Но и это сравнение было бы неточным и довольно грубым. Дело в том, что первобытный человек даже не подозревает возможности подобного различения ядра и облекающего его слоя представлений, у него сложное представление является еще недифференцированным. Общеизвестен факт, что первобытные люди и даже члены уже достаточно развившихся обществ, сохранившие более или менее первобытный образ мышления, считают пластические изображения существ, писанные красками, гравированные или изваянные, столь же реальными, как и изображаемые существа. "У китайцев, - пишет де-Гроот, - ассоциирование изображений с существами превращается в настоящее отождествление. Если первобытные люди воспринимают изображение иначе, чем мы, то это потому, что они иначе, чем мы, воспринимают оригинал. Мы схватываем в оригинале объективные реальные черты, и только эти черты: например, форму, рост, размеры тела, цвет глаз, выражение физиономии и т. д. Для первобытного человека изображение живого существа представляет смешение признаков, называемых нами объективными, и мистических свойств. Изображение так же живет, так же может быть благодатным или страшным, как и воспроизводимое и сходное с ним существо,

которое замещается изображением. Первобытные люди рассматривают свои имена как нечто конкретное, реальное и часто священное. Вот несколько свидетельств из большого количества имеющихся в нашем распоряжении. "Индеец рассматривает свое имя не как простой ярлык, но как отдельную часть своей личности, как нечто вроде своих глаз или зубов. Он верит, что от злонамеренного употребления его именем он так же верно будет страдать, как и от раны, нанесенной какой-нибудь части его тела. Это верование встречается у разных племен от Атлантического до Тихого океана". На побережье Западной Африки "существуют верования в реальную и физическую связь между человеком и его именем: можно ранить человека, пользуясь его именем... Настоящее имя царя является тайным...". Кроме того, первобытные люди вполне сознательно придают

столько же веры своим сновидениям, сколько и реальным восприятиям. Вместо того чтобы сказать, как это обыкновенно делается, что первобытные люди верят тому, что они воспринимают во сне, хотя это только сон, я скажу, что они верят сновидениям именно потому, что сновидения отнюдь не являются для них низшей и ошибочной формой восприятия. Напротив, это высшая форма: так как в ней роль материальных и осязаемых элементов является минимальной, то в ней общение с духами и невидимыми силами осуществляется наиболее непосредственно и полно.

Этим объясняется также то почтение и благоговение, которое питают к визионерам, ясновидящим, пророкам, а иногда даже к сумасшедшим. Им приписывается специальная способность общаться с невидимой реальностью. Все эти хорошо известные факты объясняются ориентацией коллективных представлений, которые придают мистический характер и действительности, среди которой "дикарь" живет, и восприятию "дикарем"этой

действительности. Для членов нашего общества, даже наименее культурных, рассказы о

привидениях, духах и т. д. являются чем-то относящимся к области сверхъестественного: между этими видениями, волшебными проявлениями, с одной стороны, и фактами, познаваемыми в результате обычного восприятия и повседневного опыта, с другой стороны, существует четкая разграничительная линия. Для первобытного же человека, напротив, этой линии не существует. Если коллективные представления первобытных людей отличаются от наших своим по существу мистическим характером, если их мышление, как я пытался показать, ориентировано иначе, чем наше, то мы должны допустить, что и сочетание представлений в сознании первобытного человека происходит по-иному, чем у нас. Мышление низших обществ не повинуется исключительно законам нашей логики, оно, быть может, подчинено законам, которые не целиком имеют логическую природу. Несомненно, первобытные люди так же, как и цивилизованные, или, может быть, больше склонны совершать данную ошибку в рассуждении. Однако в тех фактах, которые я привел и которые являются образцами весьма многочисленного разряда фактов, заключается нечто иное, чем наивное применение принципа причинности. Не только непосредственное предшествование во времени побуждает связывать какое-нибудь явление с другим. Уловленная или замеченная последовательность явлений может внушить ассоциирование их: самая ассоциация, однако, заключается в мистической связи между предшествующим и последующим, которую представляет себе первобытный человек и в которой он убежден, как только он себе ее представил. Последовательность во

времени является элементом этой ассоциации. Но элемент этот не всегда обязателен и никогда недостаточен. Если бы дело обстояло иначе, то как объяснить, что сплошь да рядом самая постоянная, самая очевидная последовательность явлений ускользает от внимания первобытных людей? Например, "я-луо не ассоциируют дневного света с сиянием солнца: они рассматривают их, как две совершенно самостоятельных вещи, и спрашивают, что делается с дневным светом ночью". С другой стороны, туземцы часто твердо верят в такую последовательность, которая никогда не оправдывается на деле. Опыт не в состоянии ни разуверить их, научить чему-нибудь. В бесконечном количестве случаев мышление первобытных людей, как мы видели выше, непроницаемо для опыта.

Мистические отношения, которые так часто улавливаются в отношениях между существами и предметами первобытным сознанием, имеют одну общую основу. Все они в разной форме и разной степени предполагают наличие "партиципации" (сопричастности) между существами или предметами, ассоциированными коллективным представлением. Вот почему, за неимением лучшего термина, я назову "законом партиципации" характерный принцип "первобытного" мышления, который управляет ассоциацией и связями представлений в первобытном сознании. Было бы трудно дать сейчас же отвлеченную формулировку этого закона. Все же за отсутствием удовлетворительной формулы можно попытаться дать приближенное определение. Я сказал бы, что в коллективных представлениях первобытного мышления предметы, существа, явления могут быть непостижимым для нас образом, одновременно и самими собой, и чем-то иным. Не менее непостижимым образом они излучают и воспринимают силы, способности, качества, мистические действия, которые ощущаются вне их, не переставая пребывать в них. Другими словами, для первобытного мышления противоположность между единицей и множеством, между тождественным и другим и т.д. не диктует обязательного отрицания одного из указанных терминов при утверждении противоположного, и наоборот. Эта противоположность имеет для первобытного сознания лишь второстепенный интерес. Часто она скрадывается перед мистической общностью бытия тех существ, которые нельзя отождествлять, не впадая в нелепость. Однако для мышления, подчиненного "законупартиципации", в этом нет никакой трудности. Все общества и союзы тотемического характера обладают коллективными

представлениями подобного рода, предполагающими подобное тождество между членами тотемической группы и их тотемом. С динамической точки зрения возникновение существ и явлений того или иного события представляет собой результат мистического действия, которое при определенных мистических условиях передается от одного предмета или существа к другому в форме соприкосновения, переноса, симпатии, действия на расстоянии и т.д. В огромном числе обществ низшего типа изобилия дичи, рыбы или плодов, правильная смена времен года, периодичность дождей - все это связывается с выполнением известных церемоний определенными людьми, обладающими специальной мистической благодатью. То, что мы называем естественной причинной зависимостью между событиями и явлениями, либо вовсе не улавливается первобытным сознанием, либо имеет для него минимальное значение. Первое место в его сознании, а часто и все его сознание занимают различные виды мистической партиципации. Под термином "пралогический" отнюдь не следует разуметь, что первобытное мышление представляет собой какую-то стадию, предшествующую во времени появлению логического мышления. Существовали ли когда-нибудь такие группы человеческих или дочеловеческих существ, коллективные представления которых не подчинялись еще логическим законам? Мы этого не знаем: это, во всяком случае, весьма мало вероятно. То мышление обществ низшего типа, которое я называю пралогическим за отсутствием лучшего названия, это мышление, по крайней мере, вовсе не имеет такого характера. Оно не антилогично, оно также и не алогично. Называя его пралогическим, я только хочу сказать, что оно не стремится, прежде всего, подобно нашему мышлению избегать противоречия. Оно отнюдь не имеет склонности без всякого основания впадать в противоречия (это сделало бы его совершенно нелепым для нас), однако оно и не думает о том, чтобы избегать противоречий. Чаще всего оно относится к ним с безразличием. Этим и объясняется то обстоятельство, что нам так трудно проследить ход этого мышления. Необходимо подчеркнуть, что самый материал, которым орудует эта умственная деятельность, уже подвергся действию "закона партиципации": коллективные представления первобытных людей являются совершенно иной вещью, чем наши понятия. Простое высказывание общего отвлеченного термина: человек, животное организм заключает в себе в подразумеваемом виде большое количество суждений, которые предполагают определенные отношения между многими понятиями. А коллективные представления первобытных людей не являются продуктом интеллектуальной обработки в собственном смысле этого слова. Они заключают в себе в качестве составных частей эмоциональные и моторные элементы, и, что особенно важно, они вместо логических отношений (включений и исключений) подразумевают более или менее четко определенные, обычно живо ощущаемые, "партиципации" (сопричастия).