Когда в доме поселяется женщина

 

Итак, Зина решила послать на волю "письмо".

В дровах, сложенных возле хижины, она отыскала подходящее сухое сосновое полено. Расколола его, выровняла плоскую сторону.

Эта несложная работа заняла уйму времени: Зина не умела обращаться с топором.

Затем, раскалив в огне золотой наконечник, воткнула в него, вместо ручки, обгорелую заячью косточку и выжгла на плоской стороне: Сообщите в поселок Таежный! нахожусь на озере, на запад от устья Черной 3. Вихорева.

Чтобы выжечь такой телеграфный текст, наконечник пришлось засовывать в горячие угли несколько раз. Но Зина осталась довольна: обугленные буквы хорошо выделялись на белой древесине, их не могло смыть водой.

Чтобы сделать полено еще более заметным, она вколотила посредине золотую стрелу.

Полено стало походить на кораблик, который ребята пускают весной по лужам.

С поленом под мышкой она направилась через лес к "почтовому ящику" руслу подземного стока. Спустив свою "водотелеграмму", проводила ее глазами, пока белые перышки на стреле не затерялись в бурлящей темноте.

Зина понимала, как мало шансов, что ее послание будет замечено людьми: низовья рек, те места, где были найдены труп геолога и фляжка отца, почти не населены.

Но она успокаивала себя тем, что такие "водотелеграммы" можно посылать как угодно часто. Какая-нибудь да попадет на глаза золотоискателям или рыбакам.

К хижине Зина вернулась значительно повеселевшая.

С аппетитом съела суп из копченого зайца, который все же уварился до твердости резиновой подошвы. Брусничный чай с медом и жмыхом показался просто восхитительным – Зина выпила его целый котелок.

Великое дело, когда у человека в трудную минуту появляется малая толика хотя бы самой фантастической надежды...

После завтрака Зина обдумала план дальнейшего освоения первобытного хозяйства, доставшегося в наследство. Соглашаясь с мыслью, что ей придется задержаться в провале на более или менее длительный срок, она решила привести хижину в тот порядок, который должен быть, если в ней живет женщина.

Грачев, как видно, не обращал внимания ни на гигиену, ни тем более на эстетическую сторону своего существования. В избушке было пыльно, грязно и очень неуютно.

Она начала с того, что вынесла из хижины все шкуры, а меховую одежду выхлопала и развесила на кустах.

Наломав березовых прутьев, сделала веник, обмела стены, потолок. Выгребла сор из углов и подняла такую пыль, что несколько раз выбегала из хижины, чтобы прочихаться на свежем воздухе.

Многолетняя копоть накрепко въелась в стены. Соскоблить ее было невозможно – только забелить. Зина не рассчитьшала найти здесь известняк, но его с успехом могла заменить белая глина.

Теплые ключи озера выносили из глубин земли на поверхность беловатый ил. Зина набрала его в берестяное ведро, сделала щетку из сухой травы и выбелила илом стены избушки и потолок.

Пол она засыпала белым кварцевым песком. В избушке сразу стало светлее и от этого как-то просторнее.

За изголовьем лежанки она нашла огниво из обломка ножа и кусок обгоревшего трута. Костер можно было разжечь, как и прежде, от мотора. Но Зина решила испробовать старый дедовский способ. Высечь искру на трут оказалось проще простого. Труднее было превратить крохотную, еле тлевшую искорку на труте в костер.

После многих попыток удалось зажечь ленточку сухой бересты, а от нее и хворост в очаге.

На ужин была уха из сушеной рыбы. Без соли. Она не вызывала никаких вкусовых восторгов, но жаркое из копченого гуттаперчевого зайца оказалось еще хуже. Положение, как всегда, спас брусничный чай со жмыхом и медом.

Чтобы стены избушки быстрее высохли, она затопила на ночь печку, а спать легла в кладовой, постелив прямо на землю охапку заячьих шкурок.

Это была четвертая ночь, проведенная ею в провале.

Свое пятое утро она начала с того, что приготовила очередную "водотелеграмму" и спустила ее в "почтовый ящик". И только после этого принялась за дальнейшее благоустройство.

Работы хватило на целый день.

Она набрала в лесу сухой травы, расстелила ее ровным слоем на лежанке, покрыла шкурами. Получился очень неплохой матрац -он показался даже мягче московского. Может быть, потому, что Зина сделала его сама...

Доски стола она выскоблила ножом, дополнительно протерла их плоским куском шероховатого песчаника и поставила на стол в берестяном стаканчике букет полевых цветов. Чурбачок, заменяющий стул, покрыла заячьей шкуркой. Несколько таких же шкурок – их много оказалось в кладовой – она укрепила колышками над лежанкой в виде коврика. Углы стен украсила кедровыми ветками.

Педагоги в институте говорили, что у нее есть умение гармонично решать вопросы интерьера-внутренней обстановки комнат. Поэтому, окинув критическим взглядом художника-архитектора преображенную избушку, Зина тут же поняла, что все дело портит печь. Пузатая и кособокая, она явно нарушала пусть грубый и примитивный, однако по-своему оригинальный ансамбль. Перекладывать печь в художественных целях пока не имело смысла. Зина ограничилась тем, что вылепила по верху печи небольшой карнизик из глины, укрепив его деревянными колышками, и выдавила на нем узор расщепленной еловой шишкой. Этот карнизик, выправив в какой-то мере кособокость, сделал печь менее уродливой.

Занимаясь подобными вещами, Зина невольно вспомнила о своем так и не начатом дипломном проекте.

Когда она сможет теперь им заняться?..

Сердце противно защемило, и хотя она справилась со слезами, настроение стойко испортилрсь, и окружающий мир опять показался враждебным и неуютным. Обедать не хотелось. При мысли о вареной зайчатине и сушеной рыбе аппетит пропал окончательно. Хотелось попробовать чего-нибудь другого.

Зина решительно потянулась за самострелом.

Научиться стрелять из самострела казалось проще, чем из лука. У самострела имеется приклад. Приставив его к плечу, можно прицелиться, как из ружья. А из охотничьего ружья она когда-то стреляла. Но чтобы зарядить самострел, нужно натянуть тугую тетиву и зацепить за зарубку спуска. На это у Зины не хватало сил.

Она тянула обеими руками, но сделать ничего не могла.

– Неужели я такая слабосильная? – сокрушалась она. – На первом курсе института я считалась неплохой физкультурницей. А может быть, это самострел очень тугой?

Она подошла к сосне на опушке, ухватилась за горизонтально торчащий сук, как за перекладину турника, попробовала подтянуться на руках... и не смогла.

Зина отложила в сторону самострел.

Нужно попробовать добыть дичь другим способом.

Рябчики здесь непуганые и подпускают очень близко. Может, сбить рябчика палкой?

Взяв свою дубинку, она для пробы швырнула ее в куст и промахнулась, хотя до куста было не более десяти шагов. Орудовать палкой оказалось тоже не таким простым делом. Правда, можно потренироваться, но для этого нужно время, а кушать хочется уже сейчас.

Зина вспомнила: где-то читала, как рябчиков ловят петлей, привязанной к концу удилища. История, читанная давно, запомнилась из-за несуразного поведения рябчика. На самом деле, птица может улететь, но почему-то ждет, когда ей наденут петлю на шею.

Сейчас явилась возможность проверить это на практике.

На крыше избушки нашлась пара шестиков, тонких, как удилища. Не хватало только петли. Петля из сыромятного ремешка оказалась слишком грубой. Нужна была легкая упругая петля из тонкой стальной проволоки.

Или хотя бы из волоса.

Зина перекинула на грудь свою косу и впервые в жизни оценила ее с точки зрения практического использования. Из нее можно было наделать пропасть полезных вещей: и петли для ловли рябчиков, и лески для ужения рыбы (у отца в сумке нашлось несколько рыболовных крючков). В настоящее время коса как таковая была ненужной роскошью, ее приходилось каждый день расплетать, заплетать и расчесывать. Когда-то она оказала хозяйке плохую услугу, так не вовремя зацепившись за сучок, и Зина этого не забыла.

Она взяла нож и без лишнего сожаления отрезала косу на уровне шеи.

Концы волос Зина связала ленточкой в пучок и, повертев головой, решила, что без косы даже удобнее...

А с точки зрения эстетической ценности – вопрос был спорным: Валя, например, находил косу архаизмом. Может, в этом он был прав?..

Занимаясь подобными размышлениями, она сплела петлю, привязала ее к удилищу и направилась в лес.

Рябчики будто ее и дожидались. Не успела она пройти полсотни шагов, как наткнулась на целый выводок.

Расположившись на ветках березы, рябчики бесстрашно поглядывали на Зину и, очевидно, пребывали в твердой уверенности, что она до них не доберется. С таким же бесстрашным любопытством смотрели они и на конец удилища с петлей.

И только когда один из них захлопал крыльями и повис на удилище, рябчики перелетели на другое дерево.

Довольная, что все закончилось так быстро и удачно, она вытащила птицу из петли. Но рябчик тотчас очнулся, забарахтался, пытаясь вырваться из рук. Зина не знала, что с ним делать. Можно было просто отвернуть ему шею, но она никак не могла решиться на такой откровенно свирепый жест.

Она вернулась к хижине, взяла топор... И когда ощипывала рябчика, у нее было время пофилософствовать на тему о жестоком законе жизни. Тему такую же старую, как и сама жизнь...

Зато зажаренный в масле рябчик не шел ни в какое сравнение с копченой зайчатиной...

Перед сном Зина достала из сумки отцовские часы, с сомнением завела их. Однако они пошли как ни в чем не бывало.

Часы хотя и считались карманными, были здоровенные – отец всегда любил солидные, добротно сделанные веши – и тикали громко, как хороший будильник. Когда Зина повесила их на колышек в головах лежанки, ей показалось, что в избушке поселилось какое-то неугомонное, хлопотливое существо. Она даже почувствовала себя не такой одинокой, долго с удовольствием прислушивалась и уснула под звонкое и деловитое тиканье.

 

Почти по Джеку Лондону

 

Так прошло несколько дней.

Каждое утро, выходя из хижины, Зина первым долгом оглядывала вершину базальтового утеса, ожидая увидеть там человеческую фигуру, услышать человеческий голос, который означал бы конец ее невольному заключению. И каждое утро убеждалась, что там никого нет. Никто не окликал ее, тишину нарушали только пронзительные крики кедровок да отдаленный шум водопада.

Вначале она огорчалась, потом привыкла.

Каждый день был заполнен хлопотливыми делами.

В сумке отца, кроме неоконченного дневника, нашлась пара карандашей. Зина разграфила чистые страницы в тетради под календарь, чтобы не сбиться в счете прожитых дней.

На неоконченной странице она записала дату гибели отца и коротко свои выводы и предположения о причинах его смерти.

Клеточки на каждое число сделала крупные и помечала в них, чем занималась каждый прошедший день.

...сшила новые поршни... собирала грибы... училась стрелять из самострела.

Она придумала нехитрое приспособление для натягивания тетивы. Самострел укреплялся между двух бревешек, тетива зацеплялась деревянным крючком, привязанным к длинной палке, которая использовалась как рычаг.

Тетива натягивалась без труда. Но приспособление получилось громоздким. С собой его не потащишь. Поэтому, спустив тетиву, приходилось возвращаться к хижине. Пока это не имело особой важности, так как учиться стрелять можно было тут же, на полянке. Мишенью служила старая меховая куртка, набитая песком, – Зина попадала в нее только одной стрелой из трех на расстоянии каких-то двадцати шагов.

...делала ведра из бересты... ловила рыбу...

Найденные в сумке отца крючки очень пригодились.

Леска, сплетенная из собственных волос, служила исправно. Возле водопада на кузнечиков успешно ловились крупные харюзы. Когда Зина впервые сварила из них уху – даже без соли, – то поняла, почему дядя Дима так расхваливал это кушанье.

Голова Зины работала значительно лучше, чем руки.

Рукам не хватало умения. Поэтому приходилось хлопотать с утра до вечера, чтобы обеспечить себя едой, одеждой, обувью и привести в окончательный порядок свое жилище. Приобретение опыта всегда связано с затратой лишнего времени. Она ничего не знала. Она не знала, как ставить петли на зайцев, как выделывать заячьи шкурки для одежды и чем их сшивать. Она не умела шелушить орехи, коптить рыбу, добывать мед из ульев-колодок, стоявших в лесу. Но когда-то она учила физику, химию, математику. Мозг ее привык логически мыслить.

Поэтому, не зная, как что-либо делается, она, подумав, довольно быстро догадывалась. Разбирая следствие, находила причину. Это позволяло избегать повторных ошибок и сокращало время на приобретение опыта.

Зина была довольна, что у нее столько работы. Она привыкла жить среди людей, жить, не особенно беспокоясь о будущем, зная, что в трудную минуту ей помогут, поддержат, пожалеют. И не потому, что все время нуждалась в поддержке и не могла постоять за себя, а просто ощущение локтя товарища стало привычным и вносило в ее жизнь чувство уверенности и спокойствия.

Все это исчезло. Она очутилась одна, в пустоте, и это ощущение пустоты вызывало временами, чаще всего по ночам, приступы тоски, панического страха. Она боролась, как могла, заглушая тоску работой.

Каждое утро, устанавливая на очаг золотой котелок, Зина думала о том, что все еще не открыла главной тайны сказочного озера.

Напрасно во время своих охотничьих путешествий она приглядывалась к береговым скалам, разбивала куски кварца, даже пробовала промыть несколько горстей берегового песка – золота не обнаружила ни крупинки. Ни по берегу озера, ни в лесу не осталось следов раскопок, старых шурфов, ям, которые могли бы навести на след.

Но золото было – и где-то рядом. Зина не могла поверить, чтобы его запасов хватило только на десяток наконечников для стрел да пару золотых котелков...

Наконец, осталась не исследованной узкая полоска берега на той стороне...

В этот день погода с утра испортилась. Над тайгой потянулись сизые тучи. Заморосил холодный дождь.

Свинцовая поверхность озера морщилась от порывов ветра, бог весть как залетавшего в провал. Под стать погоде испортилось и настроение. Лютая тоска сжимала сердце, хотелось плакать. Чтобы удержаться от слез, Зина - как часто делала – решила съездить на ту сторону.

В прошлый свой приезд она поставила перед склепом белый деревянный столбик. На столбике выжгла фамилию отца, год его смерти. Сегодня решила сделать ограду.

Пока рубила ветки, заколачивала колья и оплетала их ветками тальника, ветер разогнал тучи над провалом.

В просветы блеснуло солнце, и вскоре от мрачных тяжелых туч – как и от плохого настроения – не осталось и следа.

Она заменила высохший венок на памятнике свежим и собралась домой.

Уже отплыв от берега, Зина решила спуститься вниз по течению к началу подземного стока. Как-никак, а это был единственный, оставшийся не исследованным до конца выход из провала. Осторожно, чтобы не затянуло в главное русло, приткнула лодку в узкую расщелину между камней.

К самому пролому можно было добраться только по берегу.

Белые кварцевые скалы сплошь заросли зеленой плюшевой плесенью. Ноги скользили, приходилось двигаться осторожно. Она забралась к пролому и, придерживаясь за выступ, заглянула в темные недра.

На нее пахнуло холодной сыростью, как из погреба.

Пенистые струи уносились вниз, в темноту, со скоростью водопада. Ревела во мраке взбаламученная вода. Зина ясно представила себе, что произойдет, если она попытается спуститься в лодке по стремительному водосливу.

Зина свыклась со своим заточением, и новое доказательство крепости стен ее темницы не могло особенно огорчить.

Она возвращалась к лодке, перелезая через мокрые скалы. Случайно кожаная подошва поршня скользнула по камню и сорвала тонкую корочку плесени. Желтоватая поверхность обнажившегося кварца заблестела странно и притягивающе.

Не доверяя глазам, она вытащила нож, ковырнула острием. В воду булькнул тяжелый комочек.

У берега оказалось неглубоко. Дно потока сплошь устилали неровные камешки разной формы и величины.

Отмытые водой, они отсвечивали на солнце желтоватыми искорками.

Зина зачерпнула целую пригоршню и еще в воде почувствовала тяжесть.

Это было то золото, которое она искала.

Геологическая катастрофа, образовавшая провал, выбросила на поверхность золотоносные пласты кварца.

Много веков они выветривались, вымывались водой, устилая дно потока золотыми самородками. Сотни пудов золота лежали прямо на дне, не требуя никакого труда, чтобы его добыть.

Только нагнуться и поднять!

Зина сидела над потоком. Желтоватые камешки лежали на ее ладони. И невольно она вспомнила Джека Лондона.

По его рассказам, золото имело над человеком таинственную власть. Привлекаемые его призрачным сиянием, люди отправлялись в далекие, тяжелые походы, бросая невест и матерей. Слабые совершали подвиги, честные преступления. И все они, когда находили золото, испытывали потрясение, радость, взрыв радости, похожий на сумасшествие, – золотую лихорадку.

Так писал Джек Лондон. Зина любила его и верила ему.

Но вот она нашла золото. Очень много золота. Перед ней в воде--только протянуть руку! – лежит куча самородков на миллионы рублей. Сказочное богатство!

Так почему же она не испытывает сейчас никакой лихорадки? Никакой мало-мальски ощутимой радости. Она только чувствует, что сидеть на сыром камне неудобно и, пожалуй, нужно перебраться на другое место.

Зина высыпала самородки обратно в воду, оставив себе самый большой величиною с куриное яйцо, – и пересела подальше от воды.

– Странно! – она с любопытством разглядывала кусок тяжелого красновато-желтого металла. – Если судить по Джеку Лондону, я должна сейчас прыгать, кричать и становиться на голову. Но мне вовсе не хочется этого делать.

Охватив руками колени, она задумчиво уставилась в прозрачную воду, где самородков лежало больше, чем булыжников на мостовой.

– Допустим, – продолжала она философствовать, сейчас находка не производит на меня особенного впечатления, потому что я нахожусь в исключительных обстоятельствах. Взаперти, как в клетке, и думаю только о том, как бы выбраться отсюда. И золото мне ничем не может помочь. Ну, а если бы я нашла его не здесь, а в поселке? Пошла бы за грибами и наткнулась. Тогда бы как?

Зина попробовала представить себе такое...

– Пожалуй, тоже ничего бы не было, – заключила она. – Обрадовалась бы, конечно, что нашла неизвестное месторождение. Но так же обрадовалась, если бы нашла не золото, а залежи угля или нефти. Уверена, что золотой лихорадки со мной бы не приключилось. Может быть, потому, что золото не мое, а принадлежит государству?.. Хорошо, а если бы я знала, что мне разрешат взять его столько, сколько захочу? Пусть на миллион! И я бы стала миллионершей, как Остап Бендер... А что тaкое миллион? Лишние деньги. Манто из котика... панбархат. Еще что?.. Ну, "Волга", дача под Москвой... И все, пожалуй. И ради этого – золотая лихорадка. Ну, уж нет! – заявила Зина и, презрительно оттопырив нижнюю губу, повертела в пальцах самородок.

– Мне кажется, – решила она, – сейчас я бы больше обрадовалась пакету соли в тридцать копеек.

Зина разжала пальцы, самородок тяжело упал на камни и скатился в озеро. Только коротко булькнула вода.

Шли дни. И каждый новый день приносил новые трудности.

Окружающий мир по-прежнему осваивался с хлопотливым трудом.

...училась делать берестяные ведра... добывала из ульев-колодок мед.

В последнюю короткую запись вместилось множество болезненных ощущений. Пчелы самоотверженно защищали свое добро. За отсутствие опыта Зине пришлось жестоко расплачиваться. Меховые рукавицы, накомарник, найденный в лодке, головешка из костра не спасли от укусов. Зине досталось порядочно. Зато вечером, торжествующая, она пила чай с собственноручно добытым медом. И хотя в нем было много гнили и сору, он показался особенно вкусным.

...впервые охотилась с самострелом... убила рябчика, потеряла две стрелы...

Первый раз Зина выстрелила в рябчика на расстоянии десяти шагов и промахнулась. Стрела улетела куда-то в лес. Рябчик продолжал сидеть на ветке. Запасные стрелы имелись, но натянуть тетиву руками Зина по-прежнему не могла. Пришлось вернуться к хижине.

Зарядив самострел, опять направилась в лес. Рябчик дожидался ее, но Зина промахнулась второй раз. Снова вернулась на полянку, снова зарядила самострел. На этот раз подошла почти вплотную, долго целилась и, спустив тетиву, увидела рябчика трепыхавшимся в кустах.

Это был ее первый настоящий охотничий трофей.

...сделала костяную иголку... перешила меховую куртку...

Все необходимое для жизни Зине доставлял лес. Приходилось много двигаться, лазать по скалам, продираться сквозь цепкие кустарники. И если толстые лыжные брюки пока еще выдерживали, то ковбойка расползалась по швам. Ненастные дни заставили подумать об одежде.

Зина перешила для себя меховую безрукавку, доставшуюся по наследству. Можно было скроить и новую, но Зина еще не умела выделывать заячьи шкурки.

Вместо ниток нашелся пучок сухожилий. Иголку пришлось делать из заячьей косточки. Ушко процарапала ножом.

Время шло. Теперь солнце позже показывалось над провалом. Дни стали корoче. Зачастили дожди.

Отправляя в "почтовый ящик" очередную "водотелеграмму", Зина увидела на воде желтый березовый листок. Подгоняемый ветерком, он легко обогнал тяжелое полено и первым достиг начала подземного стока.

Наступающая осень прислала свою визитную карточку...

Озабоченная, Зина медленно возвращалась по тропинке.

Почти месяц она живет здесь. Послано более десятка "водотелеграмм", и ни на одну "не получено ответа".

Телеграммы не дошли по адресу. К зиме реки покроются льдом, и "почтовый ящик" на полгода прекратит приемку... Значит... зимовать в провале!

Жить в тайге летом еще куда ни шло. Но зимонать, полгода провести в хижине, занесенной снегом до трубы! Серый коротенький день... джек-лондоновское белое безмолвие в лесу... бесконечная долгая ночь, когда с черного неба сыплются редкие колючие снежинки. И холод! Знаменитый сибирский мороз, пятьдесят градусов ниже нуля!

Месяц назад одна мысль о зимовке привела бы Зину в ужас. Но за это время она стала опытнее и смелее. А главное – увереннее.

Поэтому, как ни страшно думать о зимовке, Зина решилась сделать вывод. Если она хочет выжить, то к зиме необходимо подготовиться. И начать подготовку сейчас же.

Страница дневника покрылась пятнами сажи. Сквозь три клеточки шла лаконичная надпись:...перекладывала печь...

Зина решила "танцевать" от печки. Печь – главный источник тепла и света. В печи придется варить пищу всю долгую зиму. Кособокое сооружение Грачева здорово дымило. Большие поленья в печь не укладывались, мелкие быстро прогорали, она мало давала света и тепла.

Да и стыдно было Зине, будущему инженеру-архитектору, жить с такой никудышной печкой.

Будущий инженер-архитектор, не откладывая, "засучил рукава" – то есть снял с себя все лишнее – и храбро принялся за разборку старого сооружения из кварцевого камня.

Никакое описание не сможет дать представление о том, как Зина при этом вымазалась... Печь перекладывалась два дня. Еще полдня Зина отмывалась в озере. Но работой своей осталась довольна.

...собирала и сушила ягоды... коптила рыбу...

Зина подвешивала харюзов на прутьях в дымовую трубу. В печь для дыма подбавлялись гнилушки. Харюзы коптились отлично.

Небо над провалом все чаще затягивали серо-пепельные тучи. По ночам моросили нудные дожди. Воздух наполнился холодной водяной пылью.

...выделывала шкурки... шила зимнюю одежду...

Целые дни Зина возилась с заячьими шкурками. Размачивала их, очищала от жира и мяса, выделывала, как могла, и сшивала. Это была нудная и кропотливая работа. Все же за несколько дней ей удалось смастерить пару просторных штанов, мехом наружу, и две длинные рубахи. Верхнюю одежду – две шубы – она нашла в кладовой, только переставила застежки из деревянных палочек.

Начались заморозки.

Утром у берега с хрустом ломались прозрачные льдинки. Харюзы перестали клевать. Зайцы меняли шубы, старая шерсть лезла из них клочьями. На озере частенько появлялись утки. Стрелять их было труднее, чем глупых рябчиков, но зато интереснее – приходилось долго подкрадываться и даже ползти на животе, прячась в высохшей траве.

Наконец выпал снег...

На протяжении многих дней в клеточках дневника повторялась одна и та же надпись – корявые, запинающиеся буквы:...заготовляла дрова...

В лесу с лета лежало много срубленных сосен. Некоторые были разделаны на метровые чурбаки На самодельных санях Зина свозила их к хижине и складывала к стене под навесом из жердей. Пилы не было, длинные поленья приходилось разрубать топором – тяжелая непосильная работа. Зина сняла с подвесного мотора облицовку– длинную полосу из листового железа. Зубилом, сделанным из огнива, насекла на полосе зубья, кое-как наточила их куском мелкого песчаника. Получилась пила, грубая, нескладная, но все же ею можно было работать Толстые поленья приходилось раскалывать клиньями, загоняя их тяжелой колoтушкой.

Руки и поясница нестерпимо ныли по утрам. С лежанки она поднималась чуть не плача. Но ей была знакома эта боль от физических перегрузок еще по первым тренировкам на стадионе. Все должно пройти, все должно стать легче! И каждый день Зина упрямо бралась за топор, за пилу.

Шли дни...

Однажды утром, собираясь на охоту, она сняла со стены самострел и направилась к приспособлению... но остановилась, вернулась к избушке. Уперлась концом самострела в стену, навалилась грудью на приклад и, взявшись обеими руками за тетиву, натянула ее, вложив все силы в отчаянный рывок, от которого целый день потом болела грудь.

Пожалуй, никогда еще она не была так довольна собой, как в этот памятный день.

Наконец над провалом потянулись белые саваны метелей. В провале снег падал спокойно, покрывая замерзшее озеро и тропинки в притихшем лесу. Сосны и кедры нахлобучили на уши пушистые белые шапки.

Лесозаготовки кончились. Зина прикинула запасы дров и еды и решила, что в основном к зиме подготовилась.

 

Санаторий "Золотое озеро"

 

Тусклое холодное солнце на какие-то полчаса поднялось над вершинами деревьев. Его лучи даже не проникли в провал. Тихо внизу. Холодно. Темно.

Лишь маленькое оконце избушки светится красноватым мигающим светом.

В избушке тепло и уютно. Из-за светлых стен и потолка она кажется значительно просторнее, чем раньше.

Основное ощущение уюта в хижине создает печь.

Сложенная из бело-желтых кусков кварца, скрепленных светлой глиной, печь нисколько не походит на обычные в охотничьих избушках примитивные сооружения, дающие больше дыма, чем тепла. У печи большое топочное отверстие – оно напоминает камин. Арка свода и карниз наверху облицованы плитками темного шифера.

Видно, что печь сложил человек, обладающий не только практическим смыслом, но и художественным вкусом.

В печи горят три толстых полена, уложенные друг на друга. Над огнем висит котелок. На чем же он подвешен?.. Специалист по моторам, пожалуй, догадался бы, что котелок висит на станине подвесного лодочного мотора, которая вделана в стену камина и используется вместо крюка.

Печь дает не только тепло, но и достаточно света, чтобы разглядеть внутренность избушки.

Пол из светлой глины с кварцевым песком хорошо утрамбован и чисто подметен. В углу у дверей берестяное ведерко. Над ведерком умывальник. Он так же необычен, как и крюк в печи. Это бензиновый бачок лодочного мотора, укрепленный на специальной рогульке, вбитой в стену. Краник бачка, по которому раньше поступал бензин в карбюратор мотора, теперь используется для умывания.

Стол и лежанка покрыты одеялом из заячьих шкурок.

Но в том углу, где раньше висела меховая одежда, теперь стоит на колышках невысокий помост, сделанный, как и стол, из стесанных наполовину бревешек. Поверхность его затерта глиной и выровнена. На помосте лежат кучки обломков кварца, кусочки шифера, деревянные палочки и пластинки расщепленной слюды. Это единственное место в хижине, где, казалось, господствует беспорядок. Но искушенный человек, приглядевшись, сообразит, что это беспорядок художника. Из кусочков дерева и обломков шифера монтируется какой-то макет.

Но где же сам конструктор? Неужели вот эта девушка, которая сидит возле камина? У нее такой странный вид. Одета в грубую меховую одежду: длинные штаны, мехом наружу, такая же рубашка. На босых ногах – в хижине тепло - легкие кожаные калоши.

Вот она подняла голову, огонь осветил ее лицо, загоревшее, худощавое, как у всех людей, вынужденных много бывать на свежем воздухе. Крупные губы, темные глаза, хорошо очерченный нос... Ну, конечно, это она – Зина!

На ее коленях – плитка шифера размером с журнальный лист. Поверхность плитки отшлифована, и на ней, как на грифельной доске, рисунок. В берестяной коробочке на полу лежат кусочки шифера, которые, очевидно, употребляются вместо грифеля, плиточка шероховатого песчаника для их заточкд и клочок заячьей шерсти, вместо тряпки, для стираний рисунка.

Чем же она занимается?

Зина делает дипломный проект. Здание санатория "Золотое озеро"...

Мысль заняться разработкой дипломного проекта пришла Зине не сразу.

В первые дни зимовки было мало свободного времени.

Отсутствие самых необходимых вещей, материалов и инструментов зачастую превращало самое простое дело в сложную проблему, для решения которой требовалась масса времени.

На самом деле, попробуйте-ка подстричь себе ногти, имея вместо ножниц охотничий нож с лезвием в полпальца толщиной. Или приготовьте обед из зайца, который еще бегает по лесу...

Еда, охота, одежда, дрова – не было времени, чтобы подумать о чем-либо другом.

Так шло изо дня в день.

Но в конце концов Зина приспособилась к необычной обстановке, и даже быстрее, чем думала. Она освоила весь комплекс тяжелых, но в сущности несложных движений, которые необходимо было делать каждый день, чтобы жить.

И вдруг, по вечерам, у нее стали выкраиваться свободные часы.

Конечно, ей было чем заполнить свободное время.

Но штопка одежды и шитье запасных меховых чулок не особенно увлекательные занятия, и не хотелось ими заниматься без особой на то необходимости. Кроме того, Зина терпеть не могла разных женских рукоделий, вышивок, вязаний, где зачастую требуется не столько художественный вкус, сколько наличие свободного времени и безграничное терпение.

У нее не было книг, чтобы она могла заполнить время, увлекшись чужими мыслями. Тогда она попробовала увлечься своими собственными.

Она садилась на чурбачок к горевшему камину и, уставившись на огонь, начинала мечтать. Вспоминала о Москве, о дяде, о товарищах, подругах. Ну, и, конечно, вспоминала Валю – хотя, к своему удивлению, гораздо реже, чем могла представить раньше. Мысленно вновь перечитывала страницы запомнившихся книг, восстанавливала в памяти образы из кинокартин и спектаклей.

Мурлыкала под нос когда-то певшиеся песенки. Все чаще вспоминала о своем, так и не начатом дипломе.

Огорчалась, что бесполезно идет время. Раздумывала над выбранной темой... Но проект типового здания универмага казался ей теперь невыносимо скучным, и не мог захватить воображение.

Зина чувствовала себя бодрой, готовой к работе. От ее прошлых недомоганий не осталось и следа. В этом отношении жизнь в провале оказалась настоящим санаторием. Зина была в лучших здравницах Крыма и Кавказа и, вспоминая их, не могла не признать, что нигде не дышалось так легко и свободно, нигде воздух не был так ароматен и свеж, как здесь, у безвестного таежного озера.

Изолированное положение провала создало в нем свой, особенный климат. И лес, и воздух, и даже вода в озере – все было в нем свое, особенное, не такое, как в тайге. Горячие ключи, впадая в озеро, согревали почву, стены защищали от холодных ветров. Поэтому здесь хорошо росли те деревья, которых уже не было в окружающей тайге.

А возможно, ключи также приносили в озеро какую-то долю радиоактивности и, насыщая воздух ионами, делали его легким и целебным, наподобие воздуха горных долин Абхазии и морских курортов.

"Какую хорошую здравницу можно выстроить здесь, – думала Зина, – когда окружающая тайга будет заселяться..." Эта мысль мелькнула в голове... и не исчезла. Зина насторожилась. Затаила дыхание и сидела не шевелясь, опасаясь случайным движением спугнуть залетевшую мысль. Осторожно ощупывала ее в сознании, боясь поверить, что нашла то, чего ей так не хватало.

И только когда мысль окончательно укрепилась, когда пришло единственное счастливое решение ее, Зина не выдержала.

Вскочив с чурбачка, она исполнила по тесной избушке дикий восторженный танец – смесь отчаянного гопака и лезгинки.

Чтобы проверить реальность своей идеи, она придумывала всевозможные трудности и тут же сокрушала их напором творческого вдохновения.

У нее нет чертежной доски? Нет бумаги, чтобы начертить проект?.. Хорошо, она сделает объемный макет здания.

Пусть это будет труднее, зато нагляднее... В провале среди камней ей попадался шифер, он заменит грифельную доску для эскизов...

С этого дня ее жизнь наполнилась новым содержанием. Появились новые ощущения, новые огорчения, но и восторги, которые может дать только творчество.

С радостным нетерпением заканчивала она хлопотливый коротенький день.

Вечером начиналось самое интересное. Подбросив в камин дров, она присаживалась к своему макету, чертила, строгала дощечки, с кропотливой настойчивостью вытачивала шиферные плиточки.

И постепенно из хаоса кусочков дерева и камня возникали ощутимые, видимые очертания ее мечты...

Шли дни...

С визгом носился над тайгой западный ветер, швыряя в провал охапки влажного тяжелого снега. Северный – нес леденящую стужу, редкие, колючие, как иглы, снежинки.

Солнце скользило где-то за лесом, в провале даже днем стояла мутная белесая полутьма.

Спало все, что могло спать.

Но неизменно каждое утро над лесом тянулась горьковатая струйка дыма. Днем по свежему снегу то тут, то там пробегали лыжные дорожки. Кое-где заячьи следы заканчивались взрытым снегом и застывшими капельками крови.

Каждый вечер светилось крохотное оконце хижины – единственное светлое пятнышко среди застывшего моря безорежной темной тайги.

Шли дни...

Наконец наступила весна.

 

ПРОЛОГ

В чужой стране

 

...Заметка была короткой. Официальное сообщение – всего несколько строк.

Человек, одетый в полувоенную форму, без знаков различия, сидевший за громадным столом из полированной карельской березы, отодвинул в сторону номер советской газеты "Известия" и короткими пальцами нервно забарабанил по столу "Люксембургский марш".

Он не сразу взял трубку зазвонившего телефона. Газету, конечно, уже читали и там, и он ничего хорошего не ждал от предстоящего разговора. И не ошибся. Он молча слушал – возражать не позволяла дисциплина – и сказал только две короткие фразы: в начале разговора – "Нет еще!" и в конце "Хорошо, будет сделано!".

Положив трубку, он ткнул пальцем в пуговку звонка.

В кабинет неслышно проскользнула миловидная секретарша и, выслушав, так же бесшумно выпорхнула за дверь.

Через несколько минут в кабинет вошел военный. На его элегантном защитном френче тоже не было никаких воинских знаков. Под мышкой он держал папку. Человек за столом коротко и хмуро взглянул на него. Отвернулся, помолчал. Потом уронил сварливо: – Я надеюсь, вы аккуратно просматриваете русские газеты?

– Конечно, шеф, – спокойно ответил военный.

– Тогда, конечно, вы знаете, что написано в сегодняшних "Известиях"?

– Русские произвели экспериментальный атомный взрыв.

– Так... А вам известно, что по этому поводу мне сказали там? – он мотнул головой в сторону телефона.

– Примерно.

Спокойствие подчиненного редко действует успокаивающе на начальство, если оно расстроено. Скорее наоборот. Сидевший за столом хлопнул ладонью по газете.

– Когда наконец, черт побери, я могу ответить им не "будет сделано", а "выполнено"! Сколько времени вы еще будете возиться с вашей сибирской темой. Вам нужна была карта - мы достали вам карту. Вам нужны были деньги мы достали вам деньги. Что вам нужно еще?

– Вы же знаете, шеф, что у нас уже давно все готово. Дело только за человеком. Нет желающих. Операция рискованнaя – выбраться будет нелегко, и за деньги никто не хочет рисковать. Нужно было найти человека с соответствующими убеждениями, который действовал бы не только из-за денег. А найти такого трудно.

– Сколько же вы будете его искать?

– Мне кажется, я уже нашел.

– Гм... Что ж, покажите вашу находку.

Военный положил на стол папку. От нее шел запах залежавшейся бумаги, в углах остались следы застарелой пыли – очевидно, папке пришлось долго пробыть в архиве, пока она вдруг не понадобилась.

Сидевший за столом быстро раскрыл ее и вскинул недоуменно глаза.

– Послушайте, да его давным-давно нет на белом свете.

– И тем не менее он нам помог.

– Каким же образом?

– Раньше он работал у нас по сибирской теме и пропал без вести. У него здесь осталась семья. В семье не знают, как и где он умер. Оказывается, его расстреляли большевики.

– Они на самом деле его расстреляли?

– Мы случайно обнаружили документы..

– Документы?..

– Да, копии допросов и прочее...

– Дешевка!.. Хотя, впрочем... А они хоть похожи на настоящие?

– Вы нас обижаете, шеф.

– Ну, что ж... Лучшего вы все равно не придумаете. Так кого же вы собираетесь заинтересовать такими документами?

– Я уже заинтересовал.

– Вот как? А вы не сядете с ним в лужу?

– Нет, шеф. Он порядочный человек.

– Это в каком понятии?

– В классическом, шеф.

Военный подошел к двери и открыл ее.

– Войдите! – сказал он.

 

***

 

Письмо тоже было коротким: "Хорошие мои!

Сегодня отправляюсь в свою первую служебную командировку, вероятно, надолго. Так как все время буду в разъездах, письма от меня могут задержаться. Но вы не волнуйтесь. В Управлении оставлена доверенность, денег вам хватит до моего приезда..."

Пожилая женщина с горькими морщинками на бледном лице несколько раз прочитала письмо.

Трясущимися руками вложила листок обратно в конверт и прошептала еле слышно: – Такое же письмо прислал перед отъездом его отец...

...Днем в тайге было тихо.

Вечером поднялся ветер. Ночью он неожиданно перешел в оурю.

Тайга взволновалась, зашумела. С диким разбойничьим свистом буря мчалась над вершинами деревьев, ломая сучья и швыряя их в базальтовые стены провала.

Черное небо освещали беззвучные вспышки молний.

Тяжелая стальная птица, надсадно гудя моторами, слепо пробивалась сквозь мятущуюся мглу. Свирепые порывы ветра бросали ее из стороны в сторону, клонили на крыло. Но, послушная рулям, она выправлялась и упрямо продолжала свой опасный путь.

Куда она мчалась, зачем?

В той стране, над которой она летела, никто этого не знал...

Осатанелый визг турбореактивных моторов на секунду проник в провал. Зина проснулась, подняла голову и не услышала ничего, кроме далекого воя непогоды...

На рассвете буря утихла. Тучи исчезли. Небо вновь стало голубым и прозрачным. Березовый листок, сброшенный с обрыва последним дуновением ветра, долго плавал в воздухе и наконец медленно опустился на спокойную воду озера.

 

Часть седьмая

ВДВОЕМ

 

 

Первый подснежник

 

Утро.

Зина уже проснулась, хотя глаза ее и закрыты.

Мягкие отблески света, отразившись в зеркале стенного шкафа, дрожащим пятном ложатся на светло-зеленую эмаль потолка.

Вместе со светом в окно через раздвинутые створки вливается свежий несравнимый с пыльным воздухом городов – ароматный воздух тайги. Высоченный кедр за окном тянет в комнату могучую лапу, как бы приглашая выйти к нему в лес, на берег озeра.

В длинном – полукругом – коридоре пусто. Отдыхающие еще спят Толстая нянечка в белом халате сидит за столиком и дремотно покачивает головой. Пушистая тканая дорожка, бегущая по коридору, заглушает звуки шагов.

Выходная зеркальная дверь открывается также бесшумно.

Солнце только поднялось, оно еще где-то там, за высоким гребнем скалы. Стеклянная чаша неба опрокинулась над озером, отражаясь в спокойной воде. На просторной площадке, длинным полуовалом примыкающей к зданию, расставлены удобные скамейки. Посредине огромная – в два метра – ваза.

Вниз ведут две лестницы. Они также заканчиваются площадками, на которых стоят вазы. С площадок опять спускаются по две лестницы, и к берегу сбегают уже четыре ручья пологих ступенек, сложенных из черного шлифованного базальта.

И только подойдя к самому берегу озера и обернувшись назад, можно окинуть глазами все здание.

Три этажа, тремя полукольцами возвышаясь один над другим, примыкают к гранитной стене провала. Верхнее, самое малое полукольцо, покрывает остроконечная, многоскатная крыша, – от этого кажется, что все здание находится под ветвями громадной ели. Окружающие деревья подступают к самым стенам, облицованным зеленым гранитом. В просветы между деревьев поблескивает оконное стекло. По фронтону первого этажа полукругом бегут золоченые буквы: САНАТОРИЙ "ЗОЛОТОЕ ОЗЕРО".

Три чаши, стоящие на лестничных площадках, отлиты в виде громадных елочных шишек. Полированная поверхность их притягивающе поблескивает. Так может блестеть только один металл... и все же трудно поверить – настолько чаши велики, что они на самом деле сделаны из того металла, которому только один великий человек предсказал достойное будущее.

Об этих чашах в свое время писала вся заграничная пресса. Зарубежные корреспонденты, приезжая в Москву, делали на самолете крюк в десяток тысяч километров, чтобы только посетить санаторий "Золотое озеро" и убедиться, что большевики выполнили еще одно предсказание основателя своего государства.

Нижняя поверхность ваз кое-где прорезана глубокими царапинами недоверчивые проверяли монолитность отливки. И убедившись, записывали в свои блокноты, что на самом деле в Советском Союзе есть таежный санаторий для простых рабочих и служащих и в этом санатории на площадках лестницы стоят вазы стоимостью в полмиллиона долларов каждая. Мало этого. Корреспонденты могли переехать озеро и выбраться на скалы возле устья подземного стока. По пробитым тропинкам подойти к самой воде, сунуть руку и вытащить со дна самородок в полфунта весом. Можно даже воровато оглянуться и спрятать его в карман. Корреспондентов никто не обыскивал.

За ними никто не следил. По озеру в лодках катались молодые веселые граждане – парни в светлых рубашках, девушки в пестрых сарафанах и купальных костюмах. Смеялись, брызгались водой. Пожилые люди сидели на скалах с удилищами. И никому не было дела до того, что вот рядом с ними лежат сказочные сокровища.

И похититель – правда не всегда, но часто – сконфуженно вытаскивал самородок и незаметно бросал обратно в озеро...

Зина довольно улыбнулась и, открыв глаза, увидела потолок, обтянутый берестой, печь, уже потемневшую за долгую зиму. Вздохнула. Потом сбросила одеяло и присела на жесткой лежанке.

Да, все это было в мечтах. Действительным был только воздух, ароматный воздух, волной вливающийся в открытую дверь. Санатория еще не существовало. Но проект его был.

Прямо перед Зиной, занимая четверть пространства и без того крохотной избушки, на невысоком помосте стоял макет того здания, которое представлялось в мечтах. Правда, это было примитивное сооружение, где мутные пластинки слюды заменяли стекла, стены были из шифера, а базальтовые ступеньки – из кедровых дощечек, закопченных в дыму до черноты. И все же макет давал точное представление о замысле строителя, о красоте общих очертаний здания и гармоничности его деталей.

Санаторий!

Проект архитектора Зинаиды Вихоревой.

Только вчера она закончила последний узел – фронтон главного входа.

Зина торопливо вскочила с лежанки и, не одеваясь, присела у макета. Пригляделась к карнизу над входными дверями и осталась недовольна. Накануне вечером он показался очень неплох, но сегодня выглядел тяжеловесным. Фигурные выступы по углам карниза были явно не нужны, и она удивилась, что не заметила этого вчера. Положив грифельную, плиту на колени, быстро вычертила эскиз фронтона и попробовала убрать все лишнее, что усложняло рисунок.

Солнце поднялось выше, осветились верхушки деревьев. Старая знакомая черная кедровка, зимовавшая где-то рядом, заглядывала в дверь и уже несколько раз начинала свою скрипучую песню... А Зина все сидела над плиткой шифера, хмурилась и стирала ладонью свои рисунки.

Зимовку она перенесла легче, чем ожидала. Отвесные стены надежно защищали от ветров и метелей. Горячие подземные ключи, впадающие в озеро вблизи избушки, не давали замерзать воде, – всю зиму там дымилась пoлынья, из которой Зина брала воду. Дров хватало, печь топилась целыми днями. Зайцы, рябчики и тетерева в провале не переводились – к обеду всегда была аппетитная, свежая дичь. Правда, мед и кедровый жмых приходилось экономить, но Зина не чувствовала себя голодной.

Работа над проектом не давала скучать по вечерам, Она старалась не думать о доме, не расстраиваться попусту... и за редкими исключениями ей это удавалось.

И только увидев первый подснежник, расчувствовалась.

Согревая в огрубевших ладонях скромный лиловый цветочек, расплакалась, первый раз не стыдясь своей слабости.

Зима, долгая нудная зима закончилась!

Взломало и унесло тонкий лед на озере. Зина опять начала посылать свои "водотелеграммы", которых заготовила за зиму более десятка.

Не может быть, чтобы хоть одна из них да не попала людям на глаза!

 

Робинзон находит Пятницу

 

Наконец основные линии фронтона определились на рисунке.

Зина отложила шиферную плиту и только тут вспомнила, что нарушила строгое расписание: еще не купалась и не завтракала.

Обязательно каждое утро она занималась физзарядкой. Для этого на опушке среди кустов была расчищена небольшая спортплощадка. Имелись и "спортивные снаряды" - две гальки и круглый – в полметра диаметром – валун.

Зина решила, что в ее жизни обычный комплекс физических упражнений мало подходит, и поэтому придумала себе упражнение потяжелее: каждое утро катала по площадке тяжелый валун. Круглые гальки поменьше заменяли гантели.

После зарядки, как и полагалось, следовала водная процедура.

Как только стаял снег и унесло лед, она начала купаться в озере и делала это каждый день, независимо от погоды.

Верхушка "купального утеса" – скалы, метра на три возвышающейся над озером, – была залита солнцем. С ощущением почти языческого восторга Зина раскинула руки навстречу теплым лучам. Наклонившись, оттолкнулась и почти без плеска врезалась в бирюзовую воду...

Стоя по колено в воде, Зина выжала волосы: за зиму они отросли, и она больше не подрезала их. У нее появилась расческа, причем весьма оригинальная. Еще осенью ей удалось застрелить в лесу здоровенного филина, вздумавшего охотиться за зайцем в провале. В пищу филин, понятно, не годился. Она отрезала у него крылья, решив, что ими удобно обметать стены. Затем невольно обратила внимание на грозно загнутые когти, подумала и отрезала обе лапы. Расправила их, связала вместе ремешком, высушила у печки, получилась хорошая удобная расческа с шестью надежными, отполированными зубцами.

Одеваться Зина не торопилась. Ее городская одежда пришла в негодность, а неуклюжая меховая была терпима только зимой. Она так наскучалась за зиму по солнцу!

И сейчас ей нравилось каждой клеточкой чувствовать упоительный свежий воздух, впитывать солнечные лучи.

Она ограничила свой наряд короткими трусиками из заячьих шкурок, решив, что отдает этим достаточную дань и приличию и цивилизации. Здесь можно было не бояться попасть в положение рубенсовской Сусанны, а с мнением зайцев она решила не считаться.

День начинался как всегда.

После завтрака она пойдет в лес, затем будет готовить себе обед. Вечером исправит на макете фронтон главного входа.

Так думала Зина, сидя возле очага и поглядывая на закипающий котелок.

Внезапно с озера, приглушенный расстоянием, донесся гортанный крик. Она прислушалась... Крик повторился.

Это кричали гуси.

Торопясь, Зина накинула коротенькую куртку-безрукавку, – чтобы не оцарапаться, продираясь сквозь кусты, – схватила самострел и кинулась по тропинке в лес.

Гуси не так-то уж часто залетали в провал и всегда были желанной добычей. Это была солидная птица, достаточно осторожная. Охотиться на нее было куда приятнее, чем на глупых рябчиков.

Тропинка вывела Зину к концу озера. Едва впереди блеснула вода, Зина присела. Она еще не видела гусей, но слышала возню на воде, хлопанье крыльев и негромкое довольное гагаканье. Здесь, у берега, была мелкая заводь, ее хорошо прогревало солнце, и она вся заросла травой и камышом. В теплой воде среди травы белело множеетво ракушек, очевидно, они-то и привлекали сюда тиц.

Теперь она уже ползла на животе, волоча за собой самострел. И ноги и куртка ее были мокры от росы. Наконец до берега, на метр поднимавшегося над водой, осталось немного. Зина осторожно подняла голову.

Первым увидела часового – большого серого гусака, который застыл посреди заводи и, вытянув шею, зорко оглядывал береговые кусты. Она терпеливо дожидалась, когда гусак отвернется в другую сторону, и только тогда подняла самострел.

До цели было шагов двадцать, – на таком расстоянии она обычно не промахивалась. Раздался знакомый резкий звук спущенной тетивы. Гусь опрокинулся на бок и отчаянно захлопал крыльями, поднимая снопы брызг.

Остальные птицы шарахнулись на средину озера и остановились. Попятилась – Есть!

Зина кинулась к воде... назад.

У берега лежал человек.

Вначале она опешила. Рассудок ее не хотел согласиться с реальностью того, что видели глаза. Даже мелькнуло: да не бредит ли она?

Подбитый гусь все еще кружился на месте, еле шевеля слабеющими лапами. Гусь был настоящий, существующий наяву. Настоящей была вода, песок под ногами, деревья на берегу.

Глаза ее не ошибались, Значит, настоящим было и тело человека, распростертое у ее ног.

Он лежал ничком, по плечи в воде... Она не видела его лица, только руки, да голову с прядями светлых волос.

Правая рука, вытянутая вперед, застывшими пальцами ухватилась за береговую траву. Очевидно, он пытался вылезти из воды и не смог.

На мягком дне заводи виднелась глубокая борозда.

Здесь человек полз к берегу. Зеленые водоросли покрывали плечи брезентовой куртки и носки сапог. Он лежал здесь давно, вероятно, с ночи и волосы его и водоросли на куртке уже успели слегка просохнуть.

Зина приподняла тяжелое, бессильно обвисающее тело, вытащила его на берег, на траву, и перевернула на спину.

Теперь она видела лицо.

Мертвенно белое, даже голубоватое, каменно застывшее Потерявшие окраску губы сжаты, скулы резко выдались. Справа через щеку, от подбородка к виску тянутся длинные ссадины бледные веки закрыты.

И странно, почему-то именно эти плотно сомкнутые веки убеждали Зину, что человек еще жив. На солнце снова надвинулись тучи, вчерашняя буря могла повториться. Незнакомца необходимо срочно доставить к хижине.

Но как?

Она взяла его под мышки, потащила. Ноги волочились, цепляясь за траву.

Как быстрее дотащить его?.. Сделать волокушу из жердей – это займет много времени... Сплавить на лодке? Ну, конечно же!

И Зина со всех ног кинулась по тропинке через лес.

Она столкнула лодку и погнала ее к заводи так быстро, как только могла. Вдруг ей пришло в голову, что человек уже очнулся и встретит ее недоуменным вопросом – "Где я?" Она торопливо причалила к берегу. Незнакомец лежал по-прежнему неподвижный и безмолвный. Глаза были закрыты. По лицу ползали муравьи.

Она завалила его в лодку и поплыла обратно, не забыв захватить по дороге и убитого гусака.

Вытаскивать из лодки и тащить вверх по песчаному берегу безвольно обвисающее тело было тяжело. Зина вспомнила виденную когда-то фронтовую картину, где солдат вытаскивает из боя раненого товарища. Она присела на колени возле незнакомца, примерилась, потом заложила его руку себе на плечо и завалила человека на спину.

Он весил, вероятно, не менее семидесяти кило. Для обычной девушки это был бы непосильный груз. Однако десять месяцев жизни в провале, где каждый день был заполнен физической работой – и часто очень тяжелой, не прошли даром.

Зина донесла незнакомца до хижины и уложила на своей постели.

За все это время он ни разу не пошевелился, не застонал. Лицо продолжало оставаться мертвенно бледным.

Однако Зина по-прежнему отгоняла от себя пугающую мысль, что все ее старания напрасны, и единственное, что она сможет сделать для него, это похоронить.

Ей никогда не приходилось приводить в чувство потерявших сознание. Представления ее были туманны, когда-то читанные – по программе санминимума – медицинские брошюры не остались в памяти. А более запомнившиеся картины из художественной литературы мало годились на практике.

Она вначале попыталась найти у пострадавшего ПУЛЬС.

Рука человека была тяжелой и безвольной. Зина напрасно старалась уловить под пальцами биение. Тогда она расстегнула куртку и засунула ладонь под рубашку.

Тело показалось чуть теплым, но ощущение могло быть и ошибочным Его веки по-прежнему плотно прикрывали глаза. И только это и вселяло в Зину уверенность, что в холодном, безжизненном теле упрямо тлеет крохотная искорка жизни. Нужно помочь ей разгореться, пока она не погасла совсем.

Но как это сделать?

Прежде всего надо его согреть. Снять мокрую одежду.

Зина начала с сапог. Нелегкое это дело: снять с человека, который тебе не помогает ни одним движением, мокрые скользкие сапоги!

Затем без колебаний и без лишнего смущения она стянула с него куртку, брюки и белье.

На левой ноге, на бедре, на левом плече багровели ссадины и синяки.

Зина отвела мешающие волосы и приложила ухо к груди незнакомца.

Она затаила дыхание, но не услышала ничего, похожего на стук сердца. Растерянно подняла голову и тут сообразила, что слушала с правой стороны груди. Передвинула ухо и вдруг уловила тихо, как далекий шепот,тук!., тук! Потом пауза – и снова – тук!., тук!

Это билось сердце... Слабо, еле слышно, но билось.

Зина слушала и улыбалась. Она была права в своем упрямстве – незнакомец оказался жив.

Она закутала его в одеяла и укрыла зимней меховой шубой.

Быстро разожгла камин, принесла со "спортплощадки" две круглые гальки, заменяющие ей гири, и уложила в огонь. Потом выбрала на берегу озера несколько подходящих кусков кварцита и тоже бросила их в камин.

В ожидании, когда камни согреются, Зина подтащила чурбачок и уселась возле лежанки.

Кто он?

Незнакомец выглядел молодым. Нос и подбородок были твердо и хорошо очерчены, и вообще, как выразился бы романист, его лицо не было лишено приятности.

В резких морщинах возле губ притаилась угрюмость.

Кто он? Вероятно, геолог. Кто еще может забрести в эти глухие места? Но как он попал сюда? Его не мог принести подземный поток, иначе она нашла бы его где-то, возле водопада. Что, если вчерашняя буря сорвала его сверху, с обрыва? Но как он не разбился о воду, упав с такой высоты?..

И вдруг ей пришло в голову, что пока она возилась с камнями, незнакомец умер, и лицо, которое она так внимательно разглядывает, – уже мертвая маска. Она взволновалась, откинув одеяло, опять приникла ухом к его груди. И чужое сердце ответило ей успокаивающе: Тук-тук!.. Тук-тук!

Наконец, гальки в камине раскалились. Зина выкатила их на пол, завернула в заячьи шкурки и положила к подошвам незнакомца.

Теперь все, что знала и могла сделать, она сделала.

Ей оставалось только сидеть и ждать.

И она сидела, вглядываясь в бледное, неживое лицо, ожидая, что вот-вот вздрогнут ресницы, человек откроет глаза, увидит ее и произнесет какие-то слова. И она услышит человеческий голос. Зина сидела, боясь отойти, ей казалось, что одно ее присутствие помогает биться этому слабому, еле бьющемуся сердцу.

Шла минута за минутой.

Лицо незнакомца продолжало оставаться каменно-неподвижным. Не шевельнулся ни один мускул, глаза по-прежнему были закрыты.

Зина решила заменить остывшие камни, и только повернулась к камину, как за ее спиной послышался непонятный звук. Слабый и ни на что не похожий.

В недоумении она оглянулась на открытую дверь, и вдруг до ее сознания дошло, что это человеческий голос.

Зина кинулась к незнакомцу.

Он не открывал глаз, только губы его шевелились. Зина ясно услышала слово, самое первое слово, которое произносит в своей жизни человек. Незнакомец сказал: – Мама!

Он, конечно, просил помощи, –зачем еще зовут мать в трудную минуту.

Зина была готова ее заменить.

– Да, да... – склонилась она к нему. – Что вам нужно... скажите.

Как бы повинуясь ее настойчивому взгляду, бледные веки тяжело поднялись, показались черные расширенные зрачки, смотревшие мимо ее плеча. Вот они передвинулись, встретились с ее глазами. Губы опять шевельнулись и произнесли на этот раз что-то непонятное.

– Что?.. Что вы сказали?

В глазах незнакомца появилось отчужденное выражение, веки медленно опустились, голова безвольно качнулась, уткнувшись подбородком в грудь.

Зине показалось, что он умер. В отчаянии она трясла его за плечо: – Слушайте! Не надо!... Слушайте!..

Но он уже не открывал глаз.

Тогда она отбросила одеяло и прижалась ухом к груди. Сердце билось, и даже ровнее, чем прежде.

Успокоившись, она присмотрелась к его лицу и заметила, что оно потеряло свой голубоватый, неживой оттенок, а стало просто бледным. На губах появилась слабая розовая окраска. Не было сомнения – незнакомец возвращался к жизни.

Зина сменила остывшие камни в его ногах, забрала грязную одежду и вышла из хижины.

Дождь перестал. В разрывы туч проглядывало солнце.

Поблескивали капельки воды на траве. Лес стоял тихий, вымытый и от этого юношески свежий. С охапкой мокрой одежды Зина прислонилась к косяку двери. С новым, радостным настроением оглядела знакомый, много раз виденный пейзаж.

Наконец-то она не одна.

Теперь можно признаться себе, как временами мучилась от тоскливого одиночества. Особенно по ночам, когда, погасив огонь, оставалась наедине с собой, а вверху, в тайге, глухо завывала непогода и, как бы отвечая, в провале мрачно и жутко ухал филин. Тогда особенно ощущалось, что вокруг на сотни километров – черная нехоженая тайга, что она одна в своей крохотной избушке и нет к ней ни пути ни дороги, и нет в мире ни одного человека, который бы верил, что она жива, который бы смог прийти на помощь, если ей станет трудно.

И вот ее заключению приходит конец! У незнакомца, который свалился прямо с неба, конечно, есть товарищи, не один же он бродил по тайге. Его будут искать и в конце концов наткнутся на провал, увидят избушку – ведь ее так заметно с обрыва!

И если даже их почему-либо не найдут, они теперь сами сумеют выбраться. Вдвоем они что-нибудь придумают.

– Вдвоем... Вдвоем с товарищем!.. Господи, как это хорошо!

Зина прижала к груди охапку мокрой одежды. Из парусиновой куртки что-то выпало и больно ударило ее по ноге.

Она потерла ушибленную ногу и подняла упавшим предмет.

 

Красный глаз

 

Размерами и формой он очень походил на футляр ученической готовальни. Корпус его был сделан из вороненого металла. На плоской стороне, ближе к одному концу, виднелось круглое окошечко, закрытое красным стеклом. Окошечко пересекала выдавленная в металле стрелка, залитая красной краской. Сбоку находилась кнопка.

Зина внимательно рассмотрела непонятный прибор, пытаясь догадаться о его назначении. Несколько раз нажала кнопку. И вдруг красный глазок прибора мигнул, как будто за ним зажглась и потухла электрическая лампочка.

Вначале она решила, что стекло попросту отразило солнечные лучи. Но вот глазок засветился опять и так же внезапно погас. Повертев прибор в разные стороны, она убедилась, что за окошечком загорается лампочка. Причем горит при определенном положении. Для этого прибор нужно держать горизонтально и так, чтобы красная стрелка указывала в конец озера.

Решив, что это какой-то индикатор, может быть для поисков радиоактивных руд, Зина вернулась в хижину.

Положила на стол черную коробку и рядом – остальное, что нашлось в карманах. Вещей оказалось немного: компас, большой складной нож, пара носовых платков, спички в резиновом мешочке. И все. Для человека, путешествующего по необжитой тайге, вещей было, конечно, мало.

Очевидно, незнакомец или растерял их при своем падении в озеро, или оставил в лагере, от которого отстал.

Незнакомца могли уже искать. Зина на всякий случай подбросила в очаг побольше дров и зеленой травы, столб густого дыма, поднявшийся над провалом, был заметен издалека. И все время, пока полоскала в озере одежду и развешивала для просушки, поглядывала вверх, каждую минуту ожидая увидеть на краю обрыва человеческую фигуру.

Но так и не увидела никого...

Необходимость о ком-то заботиться наполняла новым содержанием обыденную суету. Зина радостно хлопотала у очагa, временами забегая в хижину, чтобы взглянуть, не требуется ли ее помощь больному.

Увлеченная новыми заботами, она совершенно забыла о макете санатория и обратила на него внимание, подметая хижину. Зина попробовала взглянуть на свое творение глазами нового человека и решила, что ее затея может показаться детской, невыполнимой и хуже всего – ненужной. Ей не хотелось раньше времени ничего объяснять и не хотeлось выглядеть смешной.

Она принесла из кладовой старую шубу и тщательно закрыла макет...

Ее больной очнулся только к вечеру.

Зина вошла в хижину с охапкой свежих цветов, собираясь поставить их на столе. Глаза незнакомца были открыты. Он смотрел на нее с недоумением.

Она растерялась, хотя давно ожидала этой минуты.

Положив цветы на стол, стояла молча, опустив руки, ожидая вопроса "где я?", и соображала, что должна будет ответить. – Вы... кто? – тихо, но отчетливо спросил незнакомец.

Зина заметила, каких трудов ему стоили эти два коротеньких слова. Конечно, он был еще слаб, очень слаб, и это сразу вернуло ей уверенность.

– Я потом расскажу, – сказала она, наклоняясь к нему и поправляя одеяло, – вы очень ушиблись, вам нужно спокойно полежать. Вы хотите есть?

Он отрицательно качнул головой.

– Нет... пить!..

Зина выскочила и вернулась с берестяной чашкой, наполненной бульоном. Но незнакомец вдруг забеспокоился и отвернулся от чашки.

– Одежда моя... где?

– Она была мокрая, я ее повесила сушить, – ответила Зина.

– Там... в кармане...

Зина поняла и показала на стол: – Все ваши вещи я положила вот сюда.

– Индикатор...

Она взяла со стола черный футляр, похожий на готовальню.

– Вероятно, вот этот прибор?

Незнакомец слабо шевельнул рукой. Зина остановила его: – Сейчас инд