Ну да, как же, надо было бежать и под танки ложиться. А может, это учения шли? Ты об этом не подумал? А я подумал, – хотя, если честно, ничего я тогда не думал. 6 страница

В это время у Мани появился симпатичный, бравого вида мужчина. Борис был офицером, отчисленным из армии за свои передовые взгляды и упорство, с которым их отстаивал. Он приехал к тетке, оставив жену и дочку сослуживцу, более удачливому в службе и в любви. Сначала Борис месяца три болтался по поселку, а потом решил попробовать начать жизнь заново, уже с Маней.

Соседи мне говорили, что это был образованный и начитанный человек. Маня смотрела ему в рот. Но был он человеком резким. Суждения его были, четкими, как и действия. Во время войны именно такие люди добивались успехов, чинов и наград. Но шел период застоя, когда деятельные люди были совсем не востребованы и даже представляли опасность. Так получилось, что и на гражданке Борис оказался лишним, он все чаще срывался, уходя в запои. Но вдруг резко изменился, бросил пить, устроился на работу. Потом съездил к матери, вернулся, раздал все долги и исчез. Через три дня его обнаружили в лесу. В кармане у него была обнаружена короткая прощальная записка с известным окончанием: „В моей смерти прошу никого не винить“. Маня долго и сильно переживала.

Затем у Мани был простой и обыкновенный пьяница. Тихий, спокойный и ни в какую не желавший работать. Через три месяца Маня его выгнала.

Следующим был тоже алкаш, но работящий. Работал в том же горячем цеху, на самой высокооплачиваемой работе. Однако главной Маниной проблемы он тоже не решал. Глеба, так звали ее последнего гражданского мужа, кроме рыбалки, вообще мало что интересовало. Эта страсть и сгубила его: однажды весной он провалился под лед на глазах у нескольких рыбаков. Спасти его не смогли.

Главной проблемой для Мани был Вовочка, которому очень требовалась твердая мужская рука. Не раз я слышал от нее жалобы:

– Мало того, что занимается всякой ерундой, он еще и отвлекается по пустякам.

Полковник два года ходил вокруг да около Мани, но что-то у них не склеивалось, хотя потенциальный жених и имел ту самую твердую руку. Похоже, против был Вовка – он полковника побаивался, но нисколько не уважал. А тут сначала я встревожил Маню своим появлением, а потом и мой друг.

Снетков со своим обстоятельным взглядом на мир и твердым характером казался ей тем самым человеком, который сможет помочь поставить Вовочку на ноги. К тому же она видела, что отношение к Снеткову у Вовки было действительно уважительным. Именно поэтому Маня своим вниманием моего друга не обделяла и надеялась...

 

 

ТЕХНОЛОГИИ

 

Тем временем Степа встал, подошел к Мане и галантно представился. Он взял ее руку явно с намерением поцеловать, но та, не готовая к таким знакам внимания, отдернула ее и сконфужено произнесла:

– Ну что вы, товарищ Пчелкин, нам это не надо. Да и руки у нас, извините, не всегда, как бы это сказать…

Мы оба прыснули, но Снетков сгладил неловкость:

– Ладно, Степа, ты побереги свои технологии и манеры для тех мест, где к тебе обращаются господин Пчелкин, а здесь ты товарищ.

Я пододвинул Мане стул, и она подсела к столу. Мы предложили ей присоединиться, но она отказалась:

– Пейте мальчики, вам и так мало, все равно пока больше нет, а брага у меня только послезавтра подойдет.

– Технология! – произнес Снетков, подняв палец. – Отработана досконально за сотни лет. Тут, понимаешь, и торопиться нельзя, и промедление ни к чему.

– Это у нас только коммунисты гонят свой план, круша технологии, – поддержал я и рассказал, как в Новороссийске на заводе по производству пепси-колы решили перевыполнить план на привычные два-три процента. Сначала попробовали увеличить скорость конвейера – завод встал. Вызванные американцы спрашивают:

– А что, завод не работал?

– Да нет, – отвечают, – работал.

– Зачем же вы в систему полезли?

Наши молчат, задумки скрывают. Америкашки так и не смогли ничего понять. Но на этом наши рационализаторы не успокоились. Для снижения себестоимости продукции решили на компонентах сэкономить. А завод взял и опять встал, не хочет работать – хоть ты тресни! Вот какую хитрость подлые капиталисты придумали – ни ускорить, ни украсть. Хорошо, что во второй раз сами кое-как запустили.

– Но ведь и наших можно понять, на таком заводе работать скучно и неинтересно, – сказал Снетков. – Смотрю я на некоторых рьяных руководителей и думаю: склонность к аферам они впитали с молоком матери, которое тоже было разбавленным.

Выпили за старые проверенные технологии. Пирожки, выпеченные по бабушкиному рецепту, пошли за милую душу. Пчелкин, отвыкший от всего домашнего, рассыпал Мане комплименты. Больше всего Мане понравилось, когда Степа отметил, что с таким обслуживанием и уходом мы со Снетковым стали выглядеть лучше, и позавидовал нам белой завистью.

– А вы к нам чаще заглядывайте, – Маня оценивающе оглядела Степу, – только заранее предупредите, и мы вас тоже пристроим в хорошие руки. Сразу цвет лица изменится. Юру Гвоздева видели?

– Слышь, Мань, – сказал я, – пока тебя тут не было, они все ссорились на почве политики, даже могло до смертоубийства дойти. А вот эти пирожки с твоей улыбкой или улыбка с твоими пирожками все моментом переменили. Нет, ты только посмотри: сидят все довольные – ну просто обаяшки!

– Нешто я не знаю, как мужиков успокоить? Вы ж как дети: накорми, напои, по головке погладь, игрушку дай, что-нибудь интересное покажи – и от всех революций, считай, застрахованы.

– Руководили бы у нас женщины, и семнадцатого года не было бы. Зря мы их игнорируем, у них же технология через желудок еще со времен Адама отработана, – резюмировал Снетков.

Пчелкин, разомлевший от самогона и пирожков, рассказал о нескольких забавных случаях, происходящих в очередях, где он теперь постоянно наводил порядок. Особенно всем понравилось про старикашку, который выжидал и занимал очередь меж крутых бабешек, получая большое удовольствие, тискаясь меж их округлостей в толчее у прилавка. Потом кто-то его бабке рассказал, так надо было видеть, как она его из этой очереди выдергивала.

Степа взглянул на часы и засобирался на электричку. Маня взяла оставшиеся три пирожка и стала заворачивать их в лежавшую на диване газету.

– Нет! Только не это! – возопил Пчелкин.

Маня застыла и оторопело посмотрела на Пчелкина.

– Только не в эту идиотскую газету „Наша правда“! – и поняв всю резкость своего заявления, Степа промямлил: – Давайте я их так в карман положу.

Снетков нашел для этого случая выстиранный полиэтиленовый пакет, и Пчелкин отправился в свою холостяцкую унылую квартирку, откуда завтра утром он вновь ринется в борьбу за порядок.

 

 

КУЛЬТПОХОД № 2

(начало)

 

В конце февраля я зашел к Снеткову. Была суббота. В руках у Василя был веник, а домотканные полосатые половики, доставшиеся ему от хозяев, грудой лежали у порога. С легким сожалением я произнес:

– Знаешь, хотел предложить тебе прогуляться в поселок, сходить в библиотеку, а может, еще куда, но борьба с пылью, грязью, микробами важнее.

По поводу еще куда он хитро посмотрел на меня:

– Пыль и микробы – это мелочь. В отличие от людей, которые пока не переделают мелкие дела, к крупным не приступают, я мелкие дела могу отложить в сторону. К тому же после пыли и грязи так хочется чего-то чистого и светлого!

Он эффектно вынул вяленого леща и положил в пакет.

– Мой напарник на бутылку пива обменял, а нам его на шесть кружек хватит. Когда-то в живом весе он тянул на кило с лишним. Ну что, Алекс, сколько надо было прожить этому лещику, до того как его завялили? Ты же у нас энциклопедист, по библиотекам ходишь…

Прикинув, что взрослые лещи и язи прибавляют в год до двухсот граммов, и добавив года три на детство и юность, я ответил:

– Лет семь-восемь, в зависимости от кормежки.

– Может быть, может быть… А ты знаешь, мне однажды пришлось наблюдать самый быстрый рост рыбы в течение одного дня. Помню, жил в коммуналке и мой сосед с утра рассказывал про пойманную им рыбу с ладонь, а к вечеру ему уже руки не хватало.

Пиво в ларек привозили к одиннадцати, и у нас хватало времени, чтоб заглянуть в библиотеку, которая работала с десяти. Тем более оба заведения находились рядышком. Дом культуры, где располагалась библиотека, был построен к сороковой годовщине революции, и его когда-то назвали „ДК имени 40-летия Октября“. Василь, услышав об этом, вспомнил: на его родине был колхоз, который вся округа называла „Сорок лет без урожая“.

Главный вход в храме культуры украшали массивные побеленные колонны. Архитектура монументального здания явно выигрывала у стоящей рядом стеклянной пивнушки. Но по количеству посетителей библиотека от пивнушки значительно отставала.

У павильона – так элегантно называли пивнуху местные завсегдатаи – уже стояло человек шесть. Это были истинные любители пива, смакующие не только само потребление, но и процесс ожидания. Их возбуждало все: и наблюдения за заправкой емкостей, и продувка системы. Это были уже даже не любители, а настоящие профессионалы. Любители подгребали позже.

Мы поздоровались с профи, и я был удивлен, что Снеткова все они знали. Старая гвардия была представлена Горынычем и Гладиатором. Еще трое были из среднего поколения. Из среднего мне был знаком лишь Пашка Ветрогон. Здесь же терся Чекуха. Свои дежурные двадцать копеек он у нас не спросил, то ли они у него уже были, то ли он еще не дошел до кондиции, когда этот вопрос у него шел автоматом.

Только заняли очередь, как из-за угла появилась хозяйка заведения Нюрка. Как всегда, в двух шагах позади семенил ее муж Шурик, щуплый усатый мужичишка, которого все в округе прозвали „бесплатным приложением“. Он неизменно сопровождал Нюрку везде. Когда мужики порой подшучивали про их разные весовые категории, Шурик говорил, что поначалу все было тип-топ, но с тех пор, как поженились, жены у него стало в два раза больше.

Появление Нюрки было встречено одобрительными возгласами. Она же с недовольным видом: дескать, вы пришли оттянуться, а мне приходится в субботу пахать – открыла павильон. Первый акт субботнего действа прошел успешно – если Нюра здесь, значит, и пиво будет.

Почетных членов любителей пенного напитка, Горыныча и Гладиатора, она запустила внутрь. Они всегда перед заливкой емкостей подтягивали вечно подтекающую (прямой убыток!) нержавеющую гайку. Шурик для этого дела не использовался – он, видимо, должен был беречь силы для исполнения иных обязанностей.

По прозвищу Горыныча имелось две версии: первая – его дом стоял на горе, а точнее, в верхней части большого оврага, и вторая – когда он курил, то очень эффектно выпускал дым из ноздрей.

Прозвище его спутника Гладиатора имело также несколько объяснений. Фамилия его была Гладилин, однако она ему никак не соответствовала – он не имел привычки все сглаживать, наоборот, мог из любого маленького инцидента сотворить большой скандал. Потому Гладиатор часто ходил с разукрашенной физиономией. Что касается римских гладиаторов, то никакого сходства с ними у Гладилина не наблюдалось, скорее наоборот. Самой реальной была версия, связаная с привычкой этого мелкого мужичка за праздничным столом гладить коленки своих соседок.

Пока мы ждали очередных жаждущих, я поведал Снеткову все эти местные байки. А потом отправились в библиотеку.

 

 

КУЛЬТПОХОД № 2

(продолжение)

 

Библиотека располагалась на втором этаже Дома культуры, и из ее окон отлично была видна полянка, на которой стоял пивной ларек.Посетители библиотеки часто становились свидетелями страстных баталий, происходивших под ее окнами. Очень жаль, что не было балкона, с которого зрители могли бы поддержать или освистать участников. Такая мысль часто посещала меня в читальном зале. Заведующая библиотекой Антонина Павловна имела абсолютно противоположное мнение. Она неоднократно ставила вопрос перед местной администрацией о переносе этого „гнезда разврата душ“ подальше, при этом употребляя еще более резкие литературные выражения. Местная администрация и трест столовых, которому принадлежал ларек, к этим требованиям оставались глухими. Они, видимо, вообще на литературу с раннего детства имели аллергию, а если что-то и листали перед сном, то только свои сберегательные книжки.

В библиотеке было тихо и спокойно. Кроме самой заведующей, здесь еще присутствовал дежурный запах пыли. Раньше, года два назад, еще витал запах свежей типографской краски. Но посетители его уже стали забывать, новые поступления в библиотеку давно прекратились. Мы вежливо поздоровались.

– Вот, Антонина Павловна, знакомьтесь, – сказал я, –мой сосед Василь Снетков, в будущем, возможно, известный писатель.

Антонина Павловна внимательно посмотрела на меня, потом на него, и, поняв, что я говорю вполне серьезно, спросила:

– Что бы вы хотели?

– Значит так, – начал перечислять Снетков, – мне „Золотой осел“ Апулея, „Государь“ Макиавелли, работы Ленина по НЭПу и… – он немного замялся, – что-нибудь по собаководству.

Антонина Павловна уже начала вставать, но снова опустилась на стул. Чтобы как-то скрыть свое замешательство, она произнесла:

– А документ у вас есть?

– Есть, – Снетков вынул из кармана свой паспорт.

– А это твой тезка, – я кивнул на кота, развалившегося в кресле.

Словно поняв, что разговор о нем, Васька, не открывая глаз, навострил ухо.

– Интересно, почему котов человеческими именами называют – Василий, Тимофей? – как бы сам себе задал вопрос Снетков. – Я тут одного сиамского кота видел, хозяйка его Мао назвала. А собак почему-то больше Шариками и Тузиками кличут.

– Ну почему же, я знаю одного пуделя, так его Фиделем зовут. А ты справочник по собаководству берешь, чтоб с именами разобраться?

– Да нет, решил своего Трезора дрессировать. Меня больше проблема нюха занимает.

Краем глаза я наблюдал, как Антонина Павловна искала заказанные Снетковым книги и незаметно стирала с них тряпочкой пыль. Он же тем временем продолжал:

– Ты знаешь, этот гад на дух всех алкашей не переносит, ему все равно, наш это работник или кто чужой, он им всем подряд задние места помечает. Вот я и хочу его запахи научить различать. Наши-то в основном спиртягу потребляют, а чужаки самогон. Своих жалко, поберечь надо – им еще план выполнять. Когда надрессирую, тогда его и в свободное плавание можно отправлять, без меня с чужаками разберется.

Вернулась с заказанными Снетковым раритетами Антонина Павловна.

– И о чем же вы пишете?

– Пока пишу о жизни, – ответил Василь, – о смерти начну писать позже.

За окном послышался шум. Антонина Павловна, не поднимая головы от заполняемой карточки, спросила:

– Что, уже одиннадцать?

Я посмотрел на часы:

– Точно, а что…

– Пиво привезли… – как-то грустно сказала она.

– Ну, нам пора, – заторопился я.

– И вы тоже!..

– А что ж, – сказал я, – чтобы о жизни писать, надо ее прочувствовать, так сказать, изнутри.

– Только много этой жизни через себя не пропускайте, – напутствовала Антонина Павловна. – И с книгами осторожно – по части жирных пятен.

 

 

ВНУТРЕННИЙ МИР

 

Мы вышли на свежий воздух. Красота! Солнышко уже почти весеннее. Снег уплотнился и в тени стал чуть голубоватым. К ларьку спешил народ, многие с трехлитровыми банками, весело сверкавшими на солнце. От крыльца ДК нам было видно, как грузная Нюрка отсчитывала рублями положенную мзду заправщику. Две емкости по четыреста литров каждая были заправлены под завязку. Обычно этого хватало на полтора рабочих дня, а это значит, завтра до обеда пиво еще будет. Втиснувшись в очередь, мы решили, что по паре кружек для начала нам хватит.

Нюра уже запустила газ и, поставив рядком пять или шесть кружек, сделала пробный пуск. Первые три кружки в минуту были наполнены пеной, дальше пошло пиво, сначала на одну треть кружки, потом уже и наполовину. Нюра отставила их в сторону, чтобы после отстоя все содержимое слить в одну. Но тут она увидела глаза Чекухи. Не знаю, что ее подвигло на благотворительность, то ли приближение весны, то ли еще чего, но она взяла последнюю кружку и сунула под маленький курносый нос Чекухи.

– На! – Нюра была немногословна.

В очереди удивленно и одобрительно загудели. Чекуха стал жадно заглатывать содержимое кружки, не обращая внимания на пену.

– Молодец Шурик! – Пашка Ветрогон хлопнул рядом стоявшего Нюркиного мужа по плечу и тихо, словно заговорщик, добавил: – Ты, главное, орудие береги.

Тот подозрительно посмотрел на Пашку и отошел от него подальше.

Мы тоже с интересом наблюдали, как Чекуха давится пеной. По поводу очень быстрого исчезновения благотворительной жидкости Снетков философски заметил:

– Преимущество курносых состоит и в том, что им не так долго приходится ожидать отстоя пены.

Мы получили по кружке в руки, достали леща и чухнулись, что не прихватили ножа. Спросили у Пашки.

– А как же, – заявил тот, – ножик у нас завсегда имеется, и не только нож, у меня и вилочка найдется. Я же в выходном бушлате, в нем у меня все есть.

Он демонстративно достал из одного кармана складной нож, из другого граненый стакан, а из третьего крепенький соленый огурец, с которого капал рассол. Засунул его назад и извлек пястку квашеной капусты, положил ее в рот и аппетитно захрустел.

– Хороша капусточка! Мужики, может, что покрепче сообразим? Я мигом могу оформить.

Намек был понятен: наш пузырь – его посуда и все остальное. Меня больше всего поразил Пашкин фокус с закуской.

– А как это? – спросил я, кивнув на его карман с квашеной капустой.

Пашка засмеялся:

– Я думал, что в поселке уже никого не удивишь, – и, получив кусочек леща, приоткрыл карман, прошитый изнутри каким-то прочным водонепроницаемым материалом темно-зеленого цвета. Пашка сопроводил показ пояснением:

– Подкладочку мне мои кореша-подводники прислали. Тридцать атмосфер выдерживает! Даже у американцев такого материала нет.

Мы дали понять, что еще не созрели до его намека.

– Ну и зря! – сказал он и пошел, предлагая свой сервис по кругу.

Притопал Чекуха, в руке он держал пустую кружку и смотрел не на нас, а на то, что было на нашем столике-прилавке. Его очень мучила отрыжка, видимо, пена в животе еще не улеглась. Мы плеснули ему каждый по чуть-чуть, а Снетков, сунув рыбий хвост, показал жестом, чтобы двигался дальше и не мешал разговору.

 

 

ПРОГУЛКА

 

Вышли на свежий воздух. Настроение было приподнятое. Погода радовала. Мне еще надо было сходить в сберкассу, чтобы снять деньги на дрова.

По кустам вдоль тротуара сновали синички. В сухом песке, подогретом сверху солнышком, а снизу теплотрассой, купались воробьи.

Я прочел начальные строки одного из своих стихотворений:

Когда я на природе, вроде

Как в царствии небесном нахожусь,

Съем со слезинкой сыр на бутерброде

И коньячком чуть изнутри ополоснусь.

– Стихи хорошие, – сказал Снетков, – но виртуальные какие-то. Вовочке про сыр я уже объяснял, твое же внимание на коньяке хочу заострить. Все из прошлой жизни, устарело.

Мы шли по главной улице поселка. Справа от нас начинались овраги в сторону реки, по которым уже через пару недель забурлят ручьи. Перед самой церковью был большой и глубокий овраг, по которому и летом и зимой бежал быстрый незамерзающий ручей. Из-за придорожных деревьев открылась сразу же и во всей красе церковь. Стройное деревянное строение прошлого века пережило все войны и революции и осталось невредимым. Не все каменные храмы смогли сохраниться в огненной круговерти истории, а эта церквушка словно бы находилась под защитой неведомых сил.

Мы подошли, Снетков поднял голову к высокому куполу, увенчанному крестом, и тихо произнес:

– На земле постепенно берет верх демократия. А на небе монархия остается незыблемой.

Я предложил зайти поставить свечки. Василь внимательно посмотрел на меня и ответил отказом. Я не стал спрашивать причину, и мы повернули обратно. И тут вдруг Снетков прочел:

С похмелья очи грустные,

В речах – то брань, то блажь.

Плохой народ, разнузданный,

Растяпа. Но ведь – наш!

В душе – тайга дремучая.

В крови – звериный вой.

Больной народ, измученный,

Небритый… Но ведь – свой!

Европа или Азия?

Сам по себе народ!

Ничей – до безобразия!

А за сердце берет…

 

Я даже приостановился.

– Чье это?

– Глеб Горбовский, из самиздата, такое в газетах и журналах у нас не печатают. Почему-то когда подхожу к церкви, оно всплывает.

В двухэтажном деревянном доме поселкового совета на первом этаже располагалась сберегательная касса. Из окошечка на меня заинтересованно посмотрела симпатичная и очень худенькая женщина, похожая на тростинку. Ее нежный голос звучал завораживающе:

– Заходите еще.

– Непременно. Как только трудности какие-нибудь возникнут,– ответил я.

– Да-да, если трудности возникнут, – повторила она вслед за мной, – и не обязательно с деньгами.

Видимо, сама не ожидавшая от себя такой смелости, она вдруг вспыхнула аленьким цветочком.

– Алекс, – сказал мне Снетков, когда мы выходили из сберкассы, – ты хоть в теории у женщин и пользуешься успехом, но я в упор не вижу, как ты этим пользуешься практически.

Я замялся. Это была не самая моя болевая точка, но все же…

– Уж больно она…– я подбирал какое-нибудь не очень обидное слово, но не нашел, – костлявая.

– Костлявость, конечно, не лучшее качество, но, поверь мне, я встречал кое-что и похуже, – и он, дружески хлопнув меня по плечу, засмеялся: – Да это поправимо – откормим!

 

 

КУЛЬТПОХОД № 2

(окончание)

 

Не дойдя с десяток метров до пивного павильона, мы услышали возбужденные голоса. Из-за кустов нам открылась батальная сцена: зрители наблюдали, как Гладиатор выкрикивая набор непереводимых слов, пытался войти в павильон, но на его пути стояло взъерошенное „бесплатное приложение“. Гладиатора пытались удержать его бессменный напарник Горыныч и Паша Ветрогон. Паша уже был босиком и при своей гармошке.

– Свинья! Нюрка – свинья! Где моя сдача, б…! Мало того, что пива не доливаешь, еще и сдачу прикарманиваешь!

– Да ты в карманах у себя лучше пошарь. У тебя же там дырка на дырке! – защищал жену Шурик.

Но все знали, что угомонить Гладиатора, когда он в боевом настрое, невозможно, и ждали развязки с применением местного вида единоборств – мордобития.

Василь быстро оценил ситуацию. Он встал рядом с Гладиатором, приняв как бы его сторону.

– Свинья! – вновь взвизгнул тот.

– Стоп, ребята, – сказал Снетков, – давайте разберемся, – и он, обращаясь в основном к Гладиатору, выдал не то вопрос, не то утверждение: – А кто, уважаемый, тебе возражает. Вот вы мне все скажите, у Нюрки лицо поросячью морду напоминает?

– Во! – почувствовал поддержку Гладиатор. – Я и говорю – свинская морда!

– А характер у нее тоже свинский? – продолжал Снетков.

– Еще какой свинский! – Свинья – она и есть свинья!

– Но ведь есть-то ты ее не будешь?

Не знаю, как это дошло до сознания изрядно выпившего Гладиатора, но такой резкий поворот его четко заклинил. Да и остальные присутствующие тоже притихли. Но тут заржал Пашка, а следом и все остальные.

Гладиатор, понимая, что дальше качать права без поддержки зрителей, которую он в мгновение потерял, отступил. Пашка растянул гармонь и запел частушки:

Забрели на сеновал,

И там я своей милке

Всю почти что истрепал

Челку на затылке!

Мы зашли и взяли еще по одной кружке. Свидетели произошедшего инцидента смотрели на Снеткова уважительно.

Мы вышли на улицу. Солнце стояло в наивысшей точке одного из последних зимних дней. У входа стоял Пашка. Я, намекнув на его босые ноги, спросил:

– Не холодно?

Он ответил нараспев:

– Кровь горячая моя – мне не будет ни…

Из данного сообщения мы поняли, что ему простуда не грозит. Тут подошел Горыныч, протянул Пашке мятые четыре рубля:

– Сгоняй, одна нога здесь – другая там. Нашел он свои два рубля за подкладкой. Будем пить за мир во всем мире. Вы как?

– Ну, если за мир во всем мире… – Снетков вынул пятерку.

Пашка сгреб деньги и, вскинув гармонь, поспешил на задание. Он снова заиграл, и это нисколько не мешало его быстрой ходьбе. Уже из-за поворота мы услышали:

Подсоленые частушки

Лучше всяких квашеных,

Конопатые девчушки –

Поядреней крашеных.

Снетков, довольный собой и погодой, решил, что это слишком и надо бы на что-нибудь поворчать для приличия. Сделав глоток, он назидательно изрек:

– Первая кружка пива все-таки занимает лучшее место в голове и желудке. А третья – это уже не то…

 

 

ОБЗОР ПЕЧАТИ

 

Жизнь пошла тихая и убогая. В верхах велась еще какая-то возня, но в глубинке все шло блекло. Событий, потрясающих воображение, не происходило, и даже от самых громких новостей клонило ко сну. Чтобы отвязаться от парторга, настырно предлагавшего мне общественные нагрузки, я согласился только на подписку „Нашей правды“. Это тоже смахивало на партийное поручение, ведь одним из учредителей газеты был горком партии.

Когда-то один из моих знакомых, отсидевший за написание вредной книги, показал, как можно читать советские газеты между строк. Оказалось, что даже на передовице „Правды“ можно найти интересные новости. Но в „Нашей правде“ и между строк читать было нечего. Самой ценной информацией были программа телепередач, расписание автобусов и электричек и нормы распределения продуктов. Но вдруг газета оживилась.

В конце 1990 года по указу Горбачева были созданы группы рабочих контролеров. И теперь самой животрепещущей для местного населения стала информация о рейдах рабочих групп. За выявление нарушений в сфере торговли, в распределении продуктов питания и товаров первой необходимости контролеры взялись яро и даже с каким-то остервенением. В отчетах постоянно мелькала фамилия Степы Пчелкина – активного борца за справедливое распределение положенных благ.

Обездоленных и полуголодных жителей города и района просто ужасали цифры вскрытых нарушений правил торговли. Перечисление припрятанных продуктов и товаров говорило о том, что в нашей стране они все-таки есть, но как-то не для всех.

На складе местного райпо контролеры обнаружили 2613 электролампочек. Это при том, что за последние полгода в торговлю было отправлено только три штуки. В магазине „Спорттовары“ были найдены десять подводных ружей и один акваланг, а под прилавком оказались еще двенадцать складных стульчиков и пять рюкзаков, которые, по словам продавцов, там просто завалялись.

Создавалось впечатление, что от зоркого взгляда народного контроля укрыться было совершенно невозможно, а добытым чистосердечным признаниям могли позавидовать и следователи КГБ. В одной из подсобок сельского магазина в диване оказался целый гардероб: костюм женский, полупальто женское, пальто для девочки, пальто мужское, юбка женская, мужской костюм и брюки. Расплакавшаяся заведующая призналась, что это все она оставила для себя, но в связи с нехваткой денег спрятала, чтобы не смущать покупателей.

Но больше всего читателей раздражали продовольственные заначки, лежавшие на складах по полгода и больше. На базе местного торга контролеры вытащили на свет божий 1690 банок мясных консервов, 430 бутылок вина, 259 бутылок водки, 7 бутылок шампанского, 590 банок сгущенки, 124 пачки индийского чая „со слоном“, 1109 пачек соли и 249 бутылок „Боржоми“. Голодные люди примеряли эти цифры на себя и свою семью, прикидывая, на какое время им этого богатства хватило бы.

Контролеры рыли носом, а Пчелкин острым бичующим пером клеймил новый класс мироедов. Ниточки по распределению мебели и других крупныхпромышленных товаров тянулись к верхам. Городские власти отбивались от контролеров изо всех сил. Ссылались на неподведомственное руководство торговых организаций. Но народу было все равно, все они были скопом записаны в одну шайку.

Иногда в газете печатали благодарственные письма и стихи читателей. Благодарили в основном врачей, учителей, несколько реже водителей автобусов. Случались и заказные благодарности продавцам – в противовес публикациям рабочего контроля.

Запомнилось письмо пожилого селянина, который благодарил телевидение за показ Алана Чумака, заряжающего через экран воду. „Моя бабка, – писал он, – очень любила пить чай и гоняла меня каждый день в магазин. Она стучала клюшкой и требовала индийского чая и кусковой сахара. А де ж его было взять? Теперь она выставляет перед экраном две трехлитровые банки и потом дует эту „святую“ водичку за милую душу, без чая и сахара. Опять же – экономия какая!“

Произвело на меня впечатление стихотворение ветеринара одного из местных совхозов Егора Копытова. Он не только бодрился сам, но и поддерживал население:

У нас в стране в разгаре перестройка,

Давно в сельмагах нечего купить,

Но все невзгоды переносим стойко,

Мы без забот теперь не можем жить.

В России в моде карточки, талоны,

Но отварить удается не всегда,

И если изодрались панталоны,

Походим и в дырявых – не беда.

Ведь человек не хлебом сыт единым,

Пой песни и не станешь унывать,