Влечения, желания, хотения

Среди мотивационных образований особое место занимают влече­ния, желания и хотения. Как и в отношении других психологических понятий, свя­занных с мотивацией, их толкование далеко не однозначно и имеет длинную исто­рию.

Попытку разобраться в понятиях «желание» и «хотение» предпринял еще И. М.. Сеченов в «Рефлексах головного мозга» (1863). И то и другое он рассматривал в аспекте произвольного управления поведением и действиями и с точки зрения раз­виваемой им рефлекторной теории считал, что и желание и хотение являются реф­лексами без конца, без удовлетворения. «Желание в страстном психическом акте то же, что мысль в обыкновенном — первые две трети рефлекса», — писал И. М. Сече­нов (1953, с. 105).

При этом он явно не отождествляет желание и хотение с органической потреб­ностью (нуждой). Так, он писал, что жизненные потребности родят хотения, что желание у взрослого человека вытекает из какого-нибудь представления и является страстной стороной мысли, т. е. ощущением, переживанием эмоции: «Желание как ощущение имеет всегда более или менее томительный, отрицательный характер» (1953, с. 110). Процесс появления желания у детей И. М. Сеченов описывает следу­ющим образом:

Рядом с развитием страстных психических образований в ребенке появляются и желания. Он любил, например, образ горящей свечки и уже много раз видал, как ее зажигают спичкой. В голове у него ассоциировался ряд образов и звуков, предшествующих зажиганию. Ребенок совершенно спокоен и вдруг слышит шарканье спички — радость, крики, протягивание руки

Шпеер Л. Воспоминания. — Смоленск—М., 1997. — С. 566

к свечке и пр. Явно, что в его голове звук шарканья спички роковым, образом вызывает ощу­щение, доставляющее ему наслаждение, и оттого и радость. Но вот свечки не зажигают, и ребенок начинает капризничать и плакать. Говорят, обыкновенно, что каприз является из не­удовлетворенного желания.

...Очевидно, что воспоминание о наслаждении, будучи страстным, отличается, однако, от действительного наслаждения, подобно тому как голод, жажда, сладострастие в форме жела­ния отличаются от-наслаждения еды, питья и пр. Желание, как с психологической, так и с физиологической точки зрения, можно вообще поставить рядом с ощущением голода. Зри­тельное желание отличается от голода, жажды, сладострастия лишь тем, что с томительным ощущением, общим всем желаниям, связывается образное представление... (1953, с. 102).

Таким образом, в желании И. М. Сеченов видит двесоставляющие: «томитель­ное ощущение* (ощущение нужды) и образ (представление) того, что человек жела­ет, т. е. цель. В то же время он ставит желание в один ряд с намерением.

И. М. Сеченов пишет, что желанию и хотению часто придают различные значе­ния. Про желания говорят, что они капризны и противятся воле. Хотение, наоборот, часто принимают за акт самой воли: я хочу, но не исполню своего желания; я устал и мне хочется спать, а я продолжаю бодрствовать. Считают, что человек, если захо­чет, может поступить противоположно своему желанию.

И. М. Сеченов связывает это с неправильностью языка, считая, что желание и хотение суть одно и то же: мне хочется лечь — означает, пишет он, желаю лечь, у меня есть желание лечь. Он считает, что тут какая-то неточность или в способах выражать словами свои ощущения, или даже в самих ощущениях и связанных с ними понятиях и словах, и пытается разобраться в этом; но выбирает для разделе­ния понятий «хотение» и «желание» очень шаткий, трудноопределяемый критерий: степень выраженности страстности (эмоционального переживания). Хотение ме­нее страстно, более «холодно», желание более страстно (вспомним А. С. Пушкина: «В крови горит огонь желаний»). Но это всего лишь допущение, главным же для И. М. Сеченова является не их разведение, а их тождество: и хотение и желание есть рефлекс без конца, мысль. Но это означает также, что и тот и другой феномен не сводимы к нужде (органической потребности).

К сожалению, многие высказывания И.М. Сеченова не дают основания говорить о том, что вопрос им решен окончательно. Это скорее размышления над поставлен­ным вопросом. В самом деле, заявляя о тождестве понятий «хотение» и «желание», он пытался затем найти критерий для их разведения.

Сложность разрешения этого вопроса доказывается тем, что и до сих пор разли­чия в понимании желаний и хотений одними психологами признаются, а другими — нет. Те же, кто эти различия признают, четко, а главное — доказательно, их не фор­мулируют. Положение усложнилось еще и тем, что, благодаря 3. Фрейду, к феноме­нам желания и хотения присоединился третий — влечения. В результате к сегод­няшнему дню наметились две линии в их рассмотрении: как выражение активности потребностей (а порой и отождествление их с потребностями) и как проявление различных видов стремлений к удовлетворению потребностей. Правда, стремле­ния многими понимаются как активная сторона потребностей, так что в какой-то части эти два направления смыкаются. Однако в ряде работ стремление — это не только влечения, желания, хотения, но и интересы, идеалы, склонности, призвание ^{и т}- Д. Под стремлениями подразумевают либо такие потребностные отношения, в которых предметное содержание еще в значительной степени свернуто (т. е. не ясен

предмет удовлетворения потребности), либо такие, в которых динамическая сторо­на (побуждение) особенно ярко выражена.

Таким образом, несмотря на близость стремлений к влечениям, они не тожде­ственны. В связи с этим заметим, что название книги польского психолога К. Обу-ховского Psychologia dazeri ludskich, переведенное как «Психология влечений че­ловека», не очень соответствует истине, так как dazeri — это стремление, а не вле­чение; неудивительно, что в самой книге о влечениях говорится очень мало (глава о сексуальной потребности).

Рассмотрение влечений, желаний и хотений как различных форм потребности связано прежде всего с именем С. Л. Рубинштейна. Все эти три формы отражают, с его точки зрения, стадии развития потребности. Влечение — это начальный этап в осознании потребности, переходная форма от органических ощущений к более вы- * соким формам — желанию и хотению. По С. Л. Рубинштейну, при влечении пред­мет, способный удовлетворить потребность, еще не осознается. Но в то же время он пишет, что содержащаяся во влечении направленность не заложена в индивиде сама по себе, вне его связи с внешним миром, а фактически порождается потребностью в чем-то, находящемся вне индивида.

По мере того как предмет удовлетворения потребности осознается, влечение пе­реходит в желание. В его характеристике С. Л. Рубинштейн подчеркивает прежде всего возникновение предметной определенности, т. е. осознание предмета удовлет­ворения потребности. Однако, хотя желание уже включает знание о цели действия, в нем еще нет готовности к достижению этой цели. Когда же эта готовность возни­кает, то такую потребность С. Л. Рубинштейн называет хотением. Хотение, пишет он, это устремленность не на предмет желания сам по себе, а на овладение им, на достижение цели. Хотение, продолжает он, имеется там, где желанна не только сама по себе цель, но и действие, которое к ней приводит. Тем самым С. Л. Рубинштейн, используя понятие «хотение», подчеркивает побудительную, действенную сторону потребности.

Такое деление потребностей или их активной стороны — стремлений признано правомерным рядом психологов (П. И. Иванов, К. К. Платонов, П. А. Рудик). Они считают, что влечение — это смутное малодифференцированное стремление или потребность; желание характеризуется наличием осознанной цели, но пути и сред­ства ее достижения еще не осознаны. Когда же они осознаются, то, по П. И. Ивано­ву, возникает хотение, а по К. К. Платонову — интерес.

Правомерность выделения трех форм проявления потребностей И. А. Джида-рьян (1976) обосновывает так: влечение— генезисом, исходными природными предпосылками развития; желание— включенностью в целостный внутренний мир личности как выражение значимых для нее предметных отношений и связей с внешним миром; хотение — действенностью как выражением ее исходного побуж­дения.

Однако такое понимание влечений, желаний и хотений и различий между ними поддерживается не всеми психологами. Для того чтобы понять причину этого, рас­смотрим, как понимаются влечения, желания и хотения разными авторами.

Влечения. 3. Фрейд, понимая влечения (Treibe — импульсы) как пограничные образования между физическим и психическим (соматическим и душевным), харак­теризовал их четырьмя аспектами: источником, целью, объектом и силой (энерги-

ей). Таким образом, он связывал влечения и с целью как действием, и с целью — объектом удовлетворения потребности.

Решительно высказывался против точки зрения, что при влечениях цель не осо­знается, Н. Д. Левитов. Он, в частности, писал, что неверно отличать влечения бес­предметностью или неясностью, смутностью объекта. Напротив, человек, пережи­вающий влечения,-словно приковывается к объекту, связывается им, находится под его гипнозом. Когда человек говорит, что его влечет, он знает, к чему; в одних случа­ях объектом является более широкая сфера (музыка, природа), в других — более узкая (конкретный человек). Н. Д. Левитов выделял во влечении две характеристи­ки — «властность» объекта над человеком и эмоциональную насыщенность пере­живаний; он же писал, что влечение часто вызывается весьма ясной, временами навязчивой целью. Недаром А. С. Грибоедов говорил, чт.о влечение — род недуга. Если под влечением понимать фанатизм, влюбленность, то он был близок к истине. Например, Ф. Ларошфуко сравнивал любовь с горячкой: тяжесть и длительность той и другой не зависят от нашей воли.

Блестяще описал состояние своей влюбленности А. С. Пушкин в стихотворении «Признание»:

' Я вас люблю, — хоть я бешусь. Хоть это труд и стыд напрасный, И в этой глупости несчастной У ваших ног я признаюсь! Мне не к лицу и не по летам... Пора, пора мне быть умней! Но узнаю по всем приметам Болезнь любви в душе моей......Когда я слышу из гостиной Ваш легкий шаг, иль платья шум, Иль голос девственный, невинный, Я вдруг теряю весь свой ум.

И как серьезно больной человек, он готов обманываться любой утешающей его ложью:

...Алина! сжальтесь надо мною. Не смею требовать любви. Быть может, за грехи мои, Мой ангел, я любви не стою! Но притворитесь! Этот взгляд Всё может выразить.так чудно! Ах, обмануть меня не трудно!.. Я сам обманываться рад!

В. С. Дерябин (1974) отмечает, что влечение заключается в длительном состоя­нии напряжения, связанном с тяготением к определенному объекту и имеющем тен­денцию проявляться в ряде действий, направленных на овладение этим объектом. Отсюда он, вслед за Н. Н. Ланге, рассматривает влечение как двухкомпонентный феномен, включающий в себя потребность в чем-то и двигательную тенденцию к Удовлетворению этой потребности (побуждение). При этом В. С. Дерябин рассмат­ривает слова желание, хотение, влечение, потребность, вожделение как синонимич­ные, выражающие лишь различные стороны и оттенки одних и тех же переживаний,

и поэтому предпочитает пользоваться только одним термином — влечение. Он вы­деляет органические влечения (потребности) — голод, жажду, половое влечение и психические влечения — к труду, к организаторской или научной работе и т. д. Пер­вые связаны с неприятным ощущением недостатка чего-то, вторые — с положитель­ным чувственным тоном (очевидно, за этими влечениями скрываются интересы, склонности).

Влечение как целенаправленную потребность понимает и П. В. Симонов (1981). Однако с физиологической точки зрения осознания цели для целенаправленного поведения вовсе не требуется, так как целенаправленность определяется механиз­мом инстинкта. Неслучайно некоторые авторы употребляют слово «инстинкт» в смысле «влечение»; разница лишь в том, что влечение обозначает более сильный аффективный процесс, а инстинкт — специально «твердо отчеканенную» форму" действия. Так, А. Н. Лук (1972) в качестве первичного феномена рассматривает не потребности, а врожденные влечения, унаследованные от предков и генетически' закрепленные: стремление к сохранению своей жизни (пищевой и защитный ин-: стинкты), стремление к продолжению рода (половой и родительский инстинкты), стремление к активности (рефлекс цели, рефлекс свободы, ориентировочный реф­лекс), стремление к общению с себе подобными (инстинкты подражания и самовы­ражения).

Перечисленные влечения, пишет А. Н. Лук, отражаются в человеческой психике в виде тех или иных чувств (эмоциональных переживаний), а последние конкрети­зируются в форме желаний. Врожденное влечение неотчетливо, оно не облекается в слова. Желание же всегда конкретно, выражено словами, пусть не вслух, а посред­ством внутренней речи, даже свернутой. Желание возникает из взаимодействия врожденного влечения с приобретенным опытом. Оно является психологическим мостом от чувства к мысли. Как видим, трактовка желания А. Н. Луком существен­но расходится с сеченовской: у того желание — это сама мысль, а не мостик к ней.

Своеобразно понимание А. Н. Лука и отношений между влечениями и потребно­стями: последние, отражая социальный опыт, формируются на основе влечений, но, будучи сформированными, воздействуют на поведение наравне с влечениями и даже приобретают главенствующую роль. В итоге отношения между влечениями, жела­ниями и потребностями у него выглядят так:

А. Н. Лук пишет, что человек, как правило, не осознает всей этой цепочки. На последнем этапе ее он с помощью мышления устанавливает для себя цель. И в даль­нейшем ему самому именно этот момент осознания цели кажется отправной точ­кой, побуждением к деятельности. При этом чувственная мотивация этой деятель­ности остается нераскрытой. Между тем, заключает автор, поступки человека вы­текают из его потребностей (что справедливо), а не из мышления (с чем трудно согласиться, если учесть роль «внутреннего фильтра» в формировании намерения). У А. Н. Лука мышление — лишь промежуточный этап между потребностью и до­стигнутым результатом.

Вообще, трудно представить себе, чтобы человек не осознавал ни влечения, ни потребности личности. Поэтому в справедливости утверждения этого автора об осоз-наваемости только желания можно усомниться. В то же время он правильно подме­тил подмену в сознании человека потребности целью, о чем я говорил в главе 2.

Конечно, вопрос о том, что во влечении осознается, а что не осознается, весьма сложен. Если говорить об инстинктивных влечениях, характерных для животных, то формула Н. Н. Ланге: влечения — это чувство плюс некоторая двигательная тен­денция, возможно, и верна, и влечение отражает в данном случае лишь чувствен­ную сторону инстинкта. Например, эмоция страха вызывает ряд типичных для жи­вотного инстинктивных действий в соответствии с врожденным защитным рефлек­сом. На основе ощущений, возникающих при осуществлении двигательного рефлекса, у животного возникают двигательные представления, которые, сливаясь затем с чувством страха, придают последнему характер влечения, т. е. чувства, в котором есть уже сознательная импульсивность к определенным движениям. По Н. Н. Ланге, инстинктивное влечение превратилось в «опытное» влечение, связан­ное с приобретением животным опыта.

Но если уже у животных признается сознательность влечений (правда, в приве­денном Н. Н. Ланге примере как-то странно говорить о влечении, поскольку оно обычно связывается с притягательностью объекта, а стр^ах не предполагает тако­вой), то что же говорить о человеке? Поэтому трудно согласиться с мнением ряда психологов, что влечение — это неосознанная потребность {К. К. Платонов). Кроме того, здесь происходит смещение акцента в рассмотрении сущности влечений: не осознается не предмет потребности, а сама потребность. Сравним, например, пони­мание влечения П. И. Ивановым (человек при влечениях осознает, что ему чего-то не хватает, что-то нужно, но что именно, т. е. какой объект, он не понимает) с тем, что говорится в «Кратком психологическом словаре» (М., 1974): влечение — это психологическое состояние, выражающее недифференцированную, неосознанную или недостаточно осознанную потребность субъекта. Правда, это противоречие может быть снято, если знать, что под потребностью авторы понимают предмет по­требности.

Итак, итогом рассмотрения различных взглядов на сущность влечений может быть констатация факта, что критерий отличия влечений от желаний и хотений (нео-сознаваемость цели) признается не всеми. Да и сам С. Л. Рубинштейн, между про­чим, писал, что осознание влечения совершается через осознание того, на какой предмет оно направлено (заметим, речь идет об осознании не желания или хотения, а именно влечения).

Наличие у влечения осознаваемой цели (объекта) подтверждается многими фактами. Влечение проявляется в симпатии, влюбленности, но ведь не может быть симпатии вообще, ни к кому, не говоря уже о влюбленности. Их объект всегда из-естен. Да и само слово «влечение» означает, что какой-то конкретный объект (бо­лее или менее конкретный или обобщенный) влечет к себе человека, придает его стремлению направленность, целеустремленность. Если бы объект не осознавал­ся, то не было бы и влечения, а была бы просто осознанная или плохо осознанная ^нУжда.

В понимании влечения как потребности с неосознанной целью (неопредмечен-Иои потребности, если пользоваться терминологией А. Н. Леонтьева), хотят того

психологи или нет, находит отражение фрейдовское понимание потребности и вле­чения как- инстинкта. Неслучайно в 1949 году П. Я. Гальперин упрекал С. Л. Рубин­штейна за использование понятия «влечение*. Так, он говорил, что С. Л. Рубин­штейн критикует фрейдизм, а сам использует основное понятие фрейдизма — вле- чение. Конечно, нельзя согласиться с такой критикой и отказаться от этого понятия на том основании, что его предложил 3. Фрейд. Но нельзя не видеть и ограниченно­сти понимания 3. Фрейдом явления влечения.

Понимание влечений как свойств, близких к инстинктам, проявляющееся у раз­ных авторов в той или иной степени, очевидно, не случайно. Над влечениями посто­янно «витает дух» невольности, плохой осознаваемости. Как писал А. С. Пушкин: «Когда б не смутное влечение чего-то жаждущей души». Вопрос только в том, что происходит невольно, что плохо осознается или вообще не осознается. В инстинк- ■ тах непроизвольным моментом является двигательная активность, направленная на удовлетворение потребности. Во влечениях же непроизвольным является появле­ние тяги к объекту, побуждения, но не движение, не реакция удовлетворения по­требности. Такая мысль высказывается рядом ученых. В. С.Дерябин (1974) говорит о внутренней, независимой от воли человека силе, движущей к объекту, Н. Д. Леви­тов (1964) — о непроизвольном или не совсем произвольном состоянии, когда чело­век чувствует себя как бы прикованным к предмету («Невольно к этим грустным берегам меня влечет неведомая сила», — писал А. С. Пушкин; или в стихотворении «Звуки» у А. Н. Плещеева: «И мнится мне, что слышу я знакомый голос,, сердцу ми­лый; бывало, он влечет меня к себе какой-то чудной силой»). Речь, таким образом, идет о механизмах возникновения влечений, которые могут быть связаны и с не­произвольностью («неведомая сила», «какая-то чудная сила»). Однако, понимая это, не следует «перегибать палку» и считать, что влечения имеют наследственное про­исхождение (В. С. Мерлин, 1971). Врожденное, наследственное и генетически обус­ловленное — это разные понятия. Генетическая обусловленность биологических влечений (например, полового, связанного с гормональными изменениями в орга­низме в период полового созревания) сомнений не вызывает. Но у человека и эти влечения контролируются и не вызывают активности, направленной непосредствен­но на удовлетворение потребности. Они проходят через «цензуру» личностных об­разований, т. е. «внутреннего фильтра*.

Что же касается плохой осознаваемости влечений, то дело здесь не в неосозна-¹ ваемости объекта влечения, а в непонимаемости того, чем этот объект привлека­ет, манит к себе. Именно в отождествлении понимания с осознанием кроется, на мой взгляд, причина противоречивых взглядов на сущность влечений. Например, в одном из учебников по психологии сказано, что о влечении 'можно говорить тогда, когда не осознаны внутренние побуждения, т. е. не взвешена их личная и обще­ственная значимость, не учтены их последствия (особенно при страсти). Но разве здесь речь идет просто об осознанности ощущений, переживаний? Поэтому наибо­лее точно, по моему мнению, вопрос об осознании влечений выражен в «Психоло­гическом словаре» (1983), где говорится, что влечение может быть и хорошо осо­знанным, а недостаточная его осознанность бывает связана не столько с отсутстви­ем представления о его объекте, сколько с непониманием существа потребности в нем, т. е. с непониманием почему и для чего он нужен. Человек обычно в той или

иной степени знает, к чему его влечет, но часто не отдает-себе отчета в причине этого влечения.

Безусловно, влечение подростков и юношей к противоположному полу осозна­ется ими в качестве потребности личности, но не всегда понимается причина этого влечения, т. е. те гормональные сдвиги и связанные с этим органические потребно­сти, которые происходят в период начала полового созревания и ощущаются ими. В то же время слабо понимается и то, что привлекает в объекте влечения. Привле­кательный объект становится целью, но его характеристики (привлекательные сто­роны) либо вообще не выделяются, либо осознаются весьма смутно.

Вслед за К. К. Платоновым влечение можно рассматривать как примитивную эмоциональную (или преимущественно эмоциональную) форму направленности личности.

Желания. Нет однозначного понимания психологами и другого феномена — желания. У Ж. Годфруа (1992) желание — это ощущение потребности; в других источниках,— это переживание, отражающее потребность, перешедшее в действен­ную мысль о возможности чем-либо обладать или что-либо осуществить; у Р. С. Не-мова (1994) — это состояние актуализированной, т. е. начавшей действовать, по­требности, сопровождаемое стремлением и готовностью сделать что-либо конкрет­ное для ее удовлетворения (т. е. то, что у С. Л. Рубинштейна называется хотением). В «Психологическом словаре» желание трактуется как особая форма активности человека, стремящегося удовлетворить осознанную им потребность с помощью оп­ределенного предмета; а в «Философской энциклопедии» желание — это мотив дея­тельности, который характеризуется осознанной потребностью.

Как видно из этого перечня, диапазон психологических явлений, принимаемых за желание, достаточно большой — от ощущения потребности до мотива и даже исполнительской активности (деятельности). Правда, есть в этих определениях и общие моменты: тесная привязка желания к потребности и осознание конкретной Цели (предмета или действия). Но разве нет этого и во влечении? Что же касается того, что во влечениях субъектом не все понимается, то это может быть присуще и желаниям, и хотениям. Ведь говорим же мы: «Ты сам не знаешь, чего хочешь», «У вас нет твердого намерения, а скорее всего это — лишь смутное желание». Та­ким образом, очевидно, что есть и неопределенные желания, поэтому и с этой точ­ки зрения предложенное С. Л. Рубинштейном разделение влечений и желаний не­убедительно.

Имеется даже точка зрения, что желания- и хотения вообще лишены цели. Так, А. Н. Леонтьев (1971) пишет, что хотения, желания не являются мотивами, потому что сами по себе не способны породить направленную деятельность. Она возникает только тогда, когда будет понято, в чем состоит предмет данного хотения, желания или страсти. Конечно, оценивая это высказывание, надо иметь в виду, что под моти­вами А. Н. Леонтьев понимал именно эти предметы. Но это высказывание лишний Раз показывает, что концепция С. Л. Рубинштейна не получила всеобщего призна­ния.

Желания могут проявляться не только как потребности и стремления, с ними свя-^Занные, но и как рассуждения (желательно бы, неплохо бы, не мешало бы), что ука­зывает на их большую по сравнению с влечениями рассудочность. Поэтому действен-

ность желаний не является их обязательной характеристикой. Об этом говорит и С. Л. Рубинштейн: желание часто остается на уровне представлений, воображения, поскольку не всегда оказывается соотнесенным адекватно с возможностями¹ его удовлетворения и даже не всегда включает в себя мысли о средствах удовлетворе­ния. Поэтому желанию сопутствуют не столько практичность и действенность, сколько мечтательность, а порой и эмоциональность.

К. К. Платонов тоже говорит о том, что желания могут быть пассивными, когда цель недостижима, и превращаться либо в мечты, либо в грезы. В связи с этим не всякое желание можно отнести к стремлению как активной стороне потребности.

Таким образом, различия между влечениями и желаниями, о которых говори? С. Л. Рубинштейн, в действительности не столь очевидны. Отпадает постулат, что у влечения цель неосознаваема, а у желания.— осознаваема. Влечение целенаправ­ленно, а желание может и не иметь конкретной цели. Уже это ставит под сомнение! положение С. Л. Рубинштейна, что влечение, желание и хотение — это стадии раз­вития потребности, т. е. что влечение переходит в желание, а желание переходит в хотение. Однако есть и другие доводы, опровергающие эту динамику. Так, очевид­ным является тот факт, что большинство желаний не вырастают из влечений. Труд­но, например, утверждать, что, если человек захотел есть, то у него появилось вле­чение к еде (если, конечно, он не гурман и удовольствие от пищи не является его страстью). Другое дело, что каждое влечение выступает и как желание: если меня к чему-то влечет, значит, я желаю (хочу) этим обладать (физически или* духовно, это не столь важно).

Хотение. Совершенно не очевидны различия между желанием и хотением. На­помним, что И. М. Сеченов разделял их только по степени страстности, т. е. по эмо­циональности переживаний. Ж. Годфруа определяет хотение как осознание стрем­ления к известному объекту, что равнозначно определению желания С. Л. Рубин­штейном. Да и в обыденной речи слова «хочу» и «желаю* синонимичны. В романе И. А. Гончарова Обломов говорит: «Я не могу хотеть, чего не знаю», а мог бы сказать и по-другому: «я не могу желать...». Один литературный персонаж произнес и такую фразу: «Я хочу отсутствия желаний», а мог бы сказать и наоборот: «Я желаю ничего не хотеть». Употребление слова «желаю» в современном разговорном языке звучит несколько высокопарно, поэтому чаще пользуются словом «хочу». Неслучайно в «Словаре русского языка» пишется, что хотеть — значит иметь желание.

Вообще, если принять данное П. И. Ивановым определение хотения как более высокой формы потребности, при которой осознаются не только цель, но и способы и средства ее достижения, то оно практически соответствует структуре мотива, если последний понимать как сложное интегральное психологическое образование. А этапность формирования мотива в мотивационном процессе — по С. Л. Рубин­штейну и П. И. Иванову — соответствует этапности развития потребности. В об­щем-то, это и неудивительно: для них потребность и является мотивом.

Таким образом, признание у влечений, желаний (хотений) наличия не только потребностей, но и целей заставляет говорить о них не просто как о потребностях, но и как о сложных мотивационных образованиях (опредмеченных актуальных либо «знаемых» потребностях); и при наличии активности (побуждения) они могут считаться мотивами (в качестве таковых рассматривают желания В. А. Крутецкий, 1980; и А. В. Петровский, 1986), а при отсутствии активности, но наличии намере-

ния ' — мотивационными установками. Если же нет и намерения, то желание (хоте­ние) выступает в виде мечты и грезы.

Представление желания (хотения) в форме мотивационной установки и мечты объясняет его «холодность», бесстрастность во многих случаях. Например, когда говорят: «Я хочу летом поехать на юг», это не значит, что я переживаю в данный момент потребность. Больше того, это не значит, что у меня на этот счет уже приня­то твердое решение. Это может быть просто мечта. Слова выполняют разные функ­ции, иногда они просто выражают настроение. Когда в момент отчаяния человек говорит, что ему хочется умереть, совсем не обязательно понимать его буквально; вполне возможно, что слова, брошенные им в порыве отчаяния и воспринятые дру­гими как заявление о намерении, на самом деле были не чем иным, как разрядкой эмоций. Отсюда не следует понимать буквально и угрозы, которые имеют место при разгоревшемся конфликте. Когда человек говорит: «Я тебя убью»,— это не значит, что он действительно имеет такое намерение и уж тем более не значит, что он мог бы совершить это злодеяние.

Различия в мотивационной напряженности «хотения» тонко подметил К. К. Пла­тонов. Он пишет, что иногда для удовлетворения своего «хочу» человек может «горы сдвинуть», а вот из-за «хочется» ему бывает лень и пальцем пошевелить. «Хочется» порой безвольно, так же как прихоть, т. е. объективно неоправданное хотение. Оно может породить упрямство, но никогда не порождает настойчивости. Это тот случай, когда человек просто желает вкусненького, а не испытывает настоящий голод.

Таким образом, желание (хотение) скорее всего выступает как собиратель­ный, обобщенный термин для обозначения различных мотивационных образо­ваний, феноменов. Влечение тоже можно рассматривать как разновидность жела­ния. Многозначность этого понятия может проявляться и в обозначении этапов формирования мотива: желание избавиться от неприятного ощущения или усилить приятное— на этапе формирования потребности, желание проявить поисковую активность — на этапе формирования первичного (абстрактного) мотива, желание удовлетворить потребность именно этим способом (предпочтение) — на этапе «внутреннего фильтра», желание достичь цели — на конечном этапе формирования мотива. Можно сказать, что в процессе мотивации возникает столько желаний, сколько ставится промежуточных и конечных целей, а желание (хотение) выступа­ет то в роли потребности (я хочу, чтобы меня уважали, любили), то в роли намере­ния (я не намерен (не хочу) это делать).

Итак, подытоживая все вышесказанное, можно сделать вывод, что попытки ряда психологов разграничить такие понятия, как влечение, желание и хотение, оказались не очень продуктивными. Особенно это касается двух последних понятий. Больше того, анализируя научное и бытовое употребление в речи этих понятий, приходишь к выводу, что понятие «желание» (чхотениеъ) является родовым мотивационным термином, который может относиться,и к обозначению потребности, и к обозначе­нию мотива в целом, мотивационной установки, мечты, грез, влечений. И различия надо искать скорее между различными видами (формами) желаний (хотений).

Намерение в «Психологическом словаре» определяется как сознательное стремление завершить действие в соответствии с намеченной программой, направленной на достижение Предполагаемого результата.

'Влечения в зависимости от их силы и устойчивости Н. Д. Левитов делит на увле- i чение и страсть. Увлечение — это еще более оформившееся и более захватываю- ' щее личность влечение¹. Увлечения имеют различную продолжительность, но они всегда ограничены временем, пишет Н. Д. Левитов. Если увлечение затягивается на длительный срок, оно обычно переходит в страсть. Страсть — это не просто про­должительное увлечение, она имеет свою особенность — силу, что сближает ее с аффектом. Это, по С. Л. Рубинштейну, одержимость, выражающаяся в любви, не­нависти, скупости, в интересе к искусству, науке и спорту (кстати, и Н. Д. Левитов писал, что состояние увлечения близко к состоянию заинтересованности, однако у последней нет прикованности к объекту). Страсть может проявляться по отноше­нию к алкоголю, наркотикам, карточной игре, коллекционированию, рыбной ловле и т. д. Страсть всегда выражается в сосредоточенности, собранности помыслов-и> сил, направленности на единую цель, писал С. Л. Рубинштейн, т. е. с физиологиче­ской точки зрения это доминанта. Она не всегда приятна для человека, может осуж­даться им, переживаться как нечто нежелательное, навязчивое. В этом случае гово­рят о мании (например, о токсикомании) — болезненном психическом состоянии с сосредоточением сознания и чувств на какой-то одной идее, одном желании. Это относится и к мании величия.

СКЛОННОСТЬ

Понятие «склонность» закрепилось в отечественной психологии в 40-е годы XX века (Б. М. Теплов, С. Л. Рубинштейн). Однако до сих пор оно не полу­чило однозначного толкования. В одном случае склонность понимается как направ­ленность на определенную деятельность (С. Л. Рубинштейн, 1946), как профессио­нальная направленность (А. Г. Ковалев, 1969), как потребность в каком-либо виде деятельности (Н. С. Лейтес, 1960; А. Г. Ковалев и В. Н. Мясищев, 1960; Г. А. Форту­натов и А. В. Петровский, 1956), в другом случае — как одно из проявлений соци­альной направленности личности (К. К. Платонов).

А. В. Орлов (1981) считает, что под склонностью следует понимать не любую, а вполне определенную, внутренне мотивированную предрасположенность к деятель­ности, когда привлекательными оказываются не только достигаемые цели, но и сам процесс деятельности. Склонность выступает как «потребностное отношение» к деятельности, к которой данное лицо особенно неравнодушно.

Обозначу специфические особенности склонности:

а) как побуждение к деятельности она всегда соответствует* содержанию этой дея­тельности (она внутренне мотивирована своим содержанием, типом деятельно­сти; например, при выборе вида спорта склонность к работе «взрывного» харак-

¹ Правда, на обязательности выделения увлечений Н. Д. Левитов не настаивал, замечая, что термины «влечение» и «увлечение» часто употребляются в жизни как синонимы. В то же время нам представляется, что термин «увлечение» — более емкий и связан не только с вле­чениями (например, увлечение модой не есть влечение к ней: я одеваюсь, как все, чтобы не выделяться, а не из-за влечения к тому, что модно).

тера приводит к занятиям спринтом, склонность к разнообразной деятельнос­ти — к занятиям спортивными играми и т. д.);

б) определяемая чаше всего стабильными типологическими особенностями свойств нервной системы (Е. П. Ильин, 1986), уровнем активированности мозга (Б. Р. Ка­дыров, 1990), она является устойчивым вектором выбора вида деятельности;

в) деятельность в соответствии со склонностью всегда личностно значима, занима­ет важное место среди ценностей человека, способствует формированию направ­ленности личности, определенного видения мира;

г) склонность при выборе адекватной ей деятельности перерастает в стойкий инте­рес. Как отмечает В. Н. Мясищев, склонность — это неустанное внимание к из­бранной деятельности, это неутолимая любовь к ней, это негаснущее увлечение;

д) при отсутствии деятельности, соответствующей склонности, у человека появля­ется скука и неудовлетворенность своими занятиями.

Р. Кеттелл (R. Cattell, I957) различает общие склонности (common traits), кото­рые свойственны всем людям, подвергавшимся социальным воздействиям, и уни­кальные склонности (unique traits), характеризующие определенную индивидуаль­ность. В последних, в свою очередь, он выделяет относительно уникальные (inteisicalty unique), которых нет ни у кого другого.

Р. Кеттелл различает склонности и по признаку модальности. Если они направ­ляют человека на достижение определенной цели, то их он называет «динамически­ми склонностями», если они касаются эффективности, то — «склонностями-способ­ностями» (ability traits), если они связаны с энергичностью, эмоциональностью, то — «темпераментными склонностями*. Более важное значение Р. Кеттелл прида­ет первым склонностям — «динамическим».

Следует отметить, что не всякое положительное отношение к деятельности, к ее содержанию следует считать склонностью. Характерной особенностью склонности является то, что человек, как правило, не осознает ее истинных глубинных причин. Он не может в большинстве случаев объяснить, почему ему нравится именно эта деятельность, и называет чисто внешние признаки, базирующиеся на содержатель­ной характеристике выбираемого вида активности (например, называет вид спорта, которым хотел бы заниматься, не объясняя почему («просто нравится»). Положи­тельное же отношение к деятельности может быть обусловлено и другими фактора­ми: заработной платой, режимом труда, близостью места работы к месту прожива­ния, ее содержанием и т. д.

Важность распознавания склонности связана с тем, что спутником истинной и ярко выраженной склонности к какой-то деятельности часто является способность к этой же деятельности. А отсюда не так далеко и до определения призвания чело­века.

ПРИВЫЧКИ

Привычки как психологический феномен до сих пор не получили Достаточного освещения в психологической литературе. Неясно даже, к какому раз-Делу общей психологии их относить: к мотивации или действиям, поведению.

В даваемых привычкам определениях акцент делается на том, что привычки — это автоматизированное или автоматическое действие, сложившийся способ поведе­ния, и лишь потом добавляется: которое (который) стало потребностью, приобрело характер потребности, включает потребность. Такой подход к привычкам можно' найти еще в работах конца XIX века. Например, один из основоположников научной психологии У. Джемс в учебнике по психологии 1892 года говорит о привычках то как о навыках, динамическом стереотипе, то как о факторе, определяющем поведе­ние человека. Вот что он пишет:

Привычка играет в общественных отношениях роль колоссального махового колеса; это, самый ценный консервативный фактор в социальной жизни. Она одна удерживает всех наев границах законности и спасает «детей фортуны» от нападок завистливых бедняков. Она oatta побуждает тех, кто с детства приучен жить самым тяжелым и неприятным трудом, не остав- I лять подобного рода занятий. Она удерживает зимой рыбака и матроса в море; она влечет ■■ рудокопа во мрак шахты и пригвождает деревенского жителя на всю зиму к его деревенскому домику и ферме; она предохраняет жителей умеренного пояса от нападения обитателей пу-! стынь и полярных стран. Она принуждает нас вести житейскую борьбу при помощи того рода деятельности, который был предопределен нашими воспитателями или нами самими в раннюю пору жизни (3991, с. 49) (курсив мой. — Е. И.).

С ролью привычки как мотивационного фактора согласен и С. Л. Рубинштейн, который пишет, что образовавшаяся привычка означает возникновение не столько нового умения, сколько нового мотива.

Таким образом, именно мотивационный подход к привычкам в большей мере по­зволяет подойти к пониманию их сущности. Акцентирование же внимания на авто­матизированном действии заставляет рассматривать любое сформированное дей­ствие как привычку. В результате привычкой становится любое умение: ходить, писать, держать ложку и т. д. Именно такой подход имеется у У. Джемса, рассмат­ривающего образование привычек как простое «проторение» в мозгу нервных пу­тей, в результате чего, как он считает, из произвольных движений образуются не­произвольные, неосознаваемые.

Очевидно, следует отличать привычные действия (привычное по определе­нию — это знакомое, известное, к которому приучились) от привычки как мотива­ционного феномена. Первые связаны с умениями и знаниями, что и как делать в данной ситуации, вторая связана с потребностью делать что-то/Кроме того, при­вязка привычек к действиям, присутствующая в определениях, значительно сужи­вает их состав. Например, вредные привычки, связанные с употреблением никоти­на, наркотиков, спиртных напитков и отражающие зависимость организма челове­ка от них, не вписываются в эти определения, так как не имеют никакого отношения к автоматизированным действиям.

Таким образом, и в вопросе о привычках мы сталкиваемся с тем, что потребность подменяется целью (действием), а вместо привычек рассматриваются психофизио­логические механизмы осуществления привычных действий, механизмы контроля за этими действиями (осознаваемы или нет эти действия).

Такая подмена произошла, вероятно, в силу того, что привычек без многократно­го повторения определенного действия не возникает. И результатом этого повторе­ния может быть, с одной стороны, формирование навыка, а с другой — формирова­ние потребности в осуществлении этого навыка. Навыки (действия) — на виду

у всех, а потребности в их осуществлении — внутри субъекта. Отсюда привычные действия легче принять за привычки, чем потребность в этих действиях,

Однако и понимание этого оставляет ряд вопросов. Главный из них — почему к одним действиям человек привыкает, т. е. они становятся потребностью, а к другим — нет. В «Психологическом словаре» (1983) сказано, что «решающее значение в форми­ровании привычек приобретает вызываемое самим функционированием действие фи­зического и психического самочувствия, окрашиваемое положительным эмоциональ­ным тоном "приятного удовольствия"*. К. К. Платонов же считает, что привычка — это навык, сформировавшийся на фоне положительных эмоций. Возможно, в ряде случаев это имеет место, хотя положительный эмоциональный фон скорее сопутству­ет формированию вредных привычек (например, эйфория, кайф при употреблении спиртного и наркотиков), т. е. привычек, содержанием которых являются не сами дей­ствия, а вызываемые ими состояния. Что же касается привычек как потребности в определенных действиях, движениях, то дело здесь, думается, в другом.

Чтобы разобраться в этом, вспомним некоторые наши привычки. Начну с полез­ных привычек, формирующихся путем воспитания; в основном это гигиенические привычки и привычки, связанные с культурой поведения. Говорить о том, что у ре­бенка они формируются на фоне положительных эмоций, не приходится, наоборот, часто это сопровождается недовольством и слезами ребенка. Следовательно, не эмоциональная привлекательность выполняемых действий способствует формиро­ванию привычного поведения, а что-то другое. Очевидно, превращение действий из необходимых в желаемые, из действий, осуществляемых по самопринуждению и принуждению извне, в действия, осуществляющиеся как бы сами собой, происхо­дит по механизму ассоциации: ведь человек испытывает потребность в определен­ных действиях только в определенных ситуациях, обстоятельствах. Последние слу­жат условным раздражителем, сигналом, вызывающим потребностное состояние, состояние напряжения, которое человек устраняет путем осуществления привыч­ных действий. Важно при этом отметить, что эти действия становятся составляю­щими динамического стереотипа поведения человека, и устранение одного из них может разрушить поведение. В качестве анекдота в литературе приводится случай, действительно имевший место.

В одном из зарубежных университетов некий профессор физики во время лек­ций имел обыкновение сходить с кафедры, вызывать к себе какого-нибудь студента ^и, разговаривая, покручивать пуговицы на сюртуке этого студента. К концу лекции эти пуговицы, как правило, отрывались. Студентам это надоело, и в следующий раз студент-жертва пришел на лекцию в сюртуке-без пуговиц. Профессор, как обычно, протянул руку и стал искать пуговицы, но, не обнаружив их, заявил: «Господа, лек-Ция отменяется!».

Ослабление сознательного контроля за привычными действиями не означает, ^Что эти действия не мотивированны. Человек осознает потребность в выполнении ^этих действий и поэтому ищет способы ее удовлетворения (например, при игре в Щахматы он привык вертеть что-нибудь в руках, поэтому, расставив фигуры на дос-^к^> он тут же начинает искать подходящий для этого предмет; естественно, делает °н это не автоматически, а сознательно).

Если же речь идет о привычках, связанных с соблюдением гигиенических правил Или правил вежливости, то тут вообще трудно говорить об их неосознанности, по-

скольку они осуществляются по долженствованию: не «из-за чего», а «для чего» (чтобы не считали неаккуратным, грязнулей, невежливым, невоспитанным и т. д.). Усвоенные правила становятся для человека мотивационными установками, кото­рые актуализируются каждый раз, как он попадает в знакомую ситуацию.

В процессе своего формирования полезные привычки связаны с освоением чело­веком постоянной для него ситуации. Он привыкает к обстановке, его окружающей, узнает, где что расположено, чем можно пользоваться при необходимости; т. е. у него возникает ориентировочная основа поведения. Это приводит к значительно-му сокращению времени и усилий, уходящих на принятие решения, в связи с тем, что намерение формируется без участия в мотивационном процессе блока «внут­реннего фильтра». О роли этого момента в осуществлении привычных действий У. Джемс писал:

Нет существа более жалкого, чем человек, которому привычна лишь нерешительность и для которого необходимо особое усилие воли в каждом отдельном случае, когда ему надо за­курить сигару, выпить стакан чаю, лечь спать, подняться с постели или приняться за новую часть работы. У такого человека более половины времени уходит на обдумывания или сожа­ления о действиях, которые должны были бы до такой степени войти в его плоть и кровь, что стали бы бессознательными (1991, с. 50-51). (По моему мнению, точнее было бы написать: «...как будто бы бессознательными*. — Е. И.)

Иные механизмы проявления — у ряда вредных привычек, связанных с употреб­лением алкоголя, наркотиков, с курением. Здесь привыкание к вредным для организ­ма веществам происходит на клеточном, биохимическом уровне. Привычкой стано­вится не столько что-то делать, сколько потреблять: человек, например, привыкает курить не потому, что ему надо держать папиросу во рту, а потому, что у него форми­руется органическая потребность в никотине, зависимость организма от него.

В этих привычках особенно отчетливо проявляется их мотивационная роль. По­требность в курении, наркотиках и т. п. не просто осознается, а доставляет челове­ку мучения, если не удовлетворяется через определенное время. Осуществляемые человеком действия связаны уже не с мотивационной установкой, а с мотивом, ко­торый формируется «здесь и сейчас».

Итак, подведем итоги. Сказанное выше свидетельствует о том, что привычка яв­ляется обобщенным понятием, под которым понимаются привычные действия, при­вычная обстановка, привыкание (как адаптация и как зависимость; потребность в определенных действиях и веществах). Поэтому, когда говорят о привычках, нужно сразу обратить внимание на то, какой их аспект — мотивационный или действен­ный — имеется в виду.

Привыкание как явление только частично сродни привычке, так как оно может отражать не только возникновение зависимости организма или личности от чего-то, но и адаптацию, которая характеризуется отсутствием реакции на раздражитель (или, по крайней мере, уменьшением реакции) при его многократном воздействии на человека. Например, мы не ощущаем на себе одежду, привыкаем к темноте и т. Д-Все это, отражая привыкание, не имеет отношения к привычке.

В заключение приведем слова У. Джемса:

В воспитании великое дело сделать нашу нервную систему нашим другом, а не врагом. Добиться этого — значит превратить приобретения в чистые деньги и жить спокойно на про­центы от капитала. Мы должны по возможности в самом раннем возрасте сделать привычны-

ми для себя как можно более полезных действий и остерегаться, как заразы, укоренения в нас вредных привычек (1991, с. 50).

Таким образом, многое зависит от того, какие потребности мы сумеем сформиро­вать у ребенка и какие сумеем предотвратить. В контексте предупреждения форми­рования негативных привычек поведения у детей и подростков интересной представ­ляется предложенная В. А. Худиком классификация вредных привычек (1993, с. 42-52), в которой потребности и мотивы реализации последних рассматривают­ся с учетом условий воспитания ребенка в семье, школе, других социальных инсти­тутах. В частности, им выделяются: а) аморальные и асоциальные привычки поведе­ния; б) привычки поведения, обусловленные невротическими состояниями; в) ано­мальные привычки интоксикационного генезиса. Профилактика этих привычек во многом зависит от конкретных жизненных условий, а также от формирования свойств индивида, определяющих дальнейшее развитие его потребностно-мотива-ционной сферы.

ИНТЕРЕСЫ

Среди различных психологических феноменов, принимаемых за мо­тив или побуждение к деятельности, большое внимание уделяется интересам.-

По противоречивости суждений, высказываемых психологами, философами, экономистами, социологами по поводу того, что из себя представляет интерес, он не уступает другим феноменам, рассматриваемым в качестве побудителей активно­сти человека. Оставляя в стороне рассмотрение интереса социально-экономиче­скими науками, посмотрим, как понимают его возникновение, роль и сущность пси­хологи.

Как считает Д. А. Кикнадзе (1968), потребность только тогда порождает инте­рес, когда ее удовлетворение встречает затруднения в силу каких-либо объектив­ных или субъективных факторов. Беспрепятственное удовлетворение потребности не порождает интереса. Таким образом, с точки зрения этого автора интересы выра­жают противоречия между потребностями и условиями их удовлетворения. Когда потребность порождает интерес, неизбежно появляется цель деятельности; поня­тия «цель» и «интерес» — однопорядковые, пишет болгарский философ Васил Ви-чев (1978). Потребности приобретают сознательную, «смыслообразующую» силу через интерес, т. е. через полное понимание сущности потребности и способов ее удовлетворения, в результате чего мотивационный процесс принимает ясную и оп­ределенную направленность. Через интерес, пишет В. Вичев, осуществляется свое­образный переход от объективного к субъективному. И Гегель отмечал, что интерес преодолевает «произвол потребностей».

А. В. Петровский пишет, что интересы заставляют личность активно искать пути и способы удовлетворения возникшей у нее жажды знания и понимания. Б. И. Додо-нов считает, что интерес — это специальный психический механизм, побуждаю­щий человека к деятельности, приносящей эмоциональное насыщение. Наконец, в «Словаре по этике» (М., 1983) говорится, что «в человеческой психике интерес про­является как побуждение, волевой импульс, направляющий действия человека.

Осознанный интерес выступает как мотив, намерение, сознательно поставленная цель*. Именно поэтому интерес рассматривается среди прочих мотивационных об­разований не только психологами, но и философами и социологами, хотя имеется и точка зрения, что интерес — не мотив и не стимул (Н. Г. Морозова, 1967).

Интерес, как отмечал И. Кант, принадлежит только человеку, а не животным. Он предполагает целеобразование, волю, чувства. При этом философы и социологи подчеркивают различия между потребностями и интересами. В отличие от потреб­ностей, которые рассматриваются ими как непосредственное отношение к предме­ту потребления, интерес — это опосредованное отношение к последнему. Предмет­ное содержание интереса — это не предмет потребности, а средства его достиже­ния (Г. К. Черкасов, 1972). Интерес — это активное отношение субъекта к выбору оптимальных возможностей реализации цели.

Л. С. Выготский (1984) отмечает, что в субъективистской психологии интересы отождествлялись то с умственной активностью и рассматривались как чисто интел­лектуальное явление, то помещались в сферу эмоциональных переживаний и опре­делялись как радость от происходящего без затруднений функционирования наших сил, то выводились из природы человеческой воли. Э. Торндайк (1926) определял интерес как стремление посвятить свои мысли и действия какому-нибудь явлению, обращая внимание на его двигательную, побуждающую силу, на его динамическую природу. Он отмечал, что интересу сопутствует чувство подъема, умственного воз­буждения, притяжение к предмету. В. Макдауголл (1923) считал, что в основе вся­кого интереса лежит врожденное инстинктивное стремление.

Вследствие таких разногласий С. А. Ананьин (1915) сделал вывод, что интереса как самостоятельного и единого психологического явления нет и что само это поня­тие должно быть изгнано из психологии и педагогики. К его предложению психоло­ги не прислушались, да и вряд ли бы им это удалось, настолько прочно это понятие вошло в обыденный и научный лексиконы.

Л. С. Выготский под интересами понимал целостные динамические тенденции, определяющие структуру направленности реакций человека. Понимаемые так ин­тересы он рассматривал как жизненные, органические процессы, коренящиеся глу­боко в органической, биологической основе личности, но развивающиеся вместе со всей личностью. Именно из-за тесной связи интересов с биологической основой личности Л. С. Выготский считал, что интересы не приобретаются, а развиваются. Интерес появляется на основе влечений, и эту мысль он доказывает на примере полового созревания подростков: вместе с появлением полового влечения у них по­являются и новые интересы. Вслед за К. Левиным он относил интересы к квазипо­требностям, т.е. к ненастоящим потребностям, которые, однако, обладают такой же побудительной силой, как и настоящие.

Многообразие взглядов на интерес уже в наше время отмечали многие, в том числе А. Г. Ковалев и Б. И. Додонов, посвятившие ему как психологическому фено­мену специальные главы в своих монографиях. Так, первый отмечает, что одни пси­хологи сводят интерес к осознанной потребности, другие — к направленности вни­мания, большинство же склоняется к определению интереса как познавательного отношения личности к действительности. Б. И. Додонов, в свою очередь, замечает, что интерес предстает перед нами то в виде мимолетного состояния, то в виде свой­ства личности и его проявления в систематически повторяющихся переживаниях и

деятельности. При этом он предполагает, что за «веером» противоположных мне­ний об интересе кроются не заблуждения исследователей, а «схватывание» каждым из них тех или иных отдельных его сторон и проявлений, частично совпадающих с проявлениями других образований психики, например со склонностью.

Интерес как потребность. Большинство психологов связывают интерес с по­требностью, но понимают эту связь по-разному. Одни сводят интерес к определен­ной форме самых разных потребностей, не только познавательных, другие считают, что интерес — более сложное и широкое явление, чем простая потребность. Третьи полагают, что интересы (познавательные, эстетические) перерастают в первую жиз­ненную потребность человека, четвертые — что интерес вырастает из познаватель­ной потребности, но не сводится к ней, однако утвердившийся интерес может стать потребностью. А. В. Петровский же полагает, что интерес — это лишь эмоциональ­ное проявление познавательных потребностей человека. Таким образом, читая пси­хологическую и философскую литературу, трудно понять, что первичнее — потреб­ность или интерес. Неслучайно Б. И. Додонов видит основной узел противоречий и дискуссий по данному вопросу во взаимоотношении интересов и потребностей.

Многими интерес связывается с познавательной потребностью и деятель­ностью человека. А. Г. Ковалев пишет, что потребность в познании выступает как общая потребность в ориентировке: человек нуждается в знании мира, в котором живет, у него имеется стремление к познанию специфических явлений действи­тельности (склонность к наукам). А. В. Петровский считает, что интерес — это эмо­циональное проявление познавательной потребности, форма проявления этой по­требности. Сходную мысль можно найти и в «Психологическом словаре»: интерес определяется как потребностное отношение человека к миру, реализуемое в по­знавательной деятельности. Наконец, еще в 1956 году А. Н. Леонтьев писал, что интерес — это специфическая познавательная направленность на предметы и яв­ления действительности и что интерес приводит к накоплению знаний об интере­сующем предмете.

В то же время некоторые психологи не отождествляют стремление к познанию с интересом. Так, А. Г. Ковалев пишет, что каждый интерес включает в какой-то мере познавательное отношение личности к объекту, но не может быть сведен к нему. Нечто подобное можно найти и в высказываниях Б. И. Додонова, утверждающего, что познавательное отношение к объекту — это еще не интерес, учить можно и без интереса. В то же время познавательное отношение есть и у кошки, с интересом посматривающей на хозяйкину кошелку. «Но есть ли у нее интерес?» — сомневает­ся Б. И. Додонов.

Другой подход состоит в том, что интересы могут вообще не иметь связи с позна­вательными потребностями и познавательной активностью человека, а могут воз­никать на основе любой потребности. В этом случае авторы дают интересам более обобщенное определение, не исключающее познавательные интересы, но и не сво­дящее все интересы только к ним. Например, Б. И. Додонов в качестве рабочего оп­ределения обозначает интерес как особую потребность личности в определенных предметах и видах деятельности как источниках желанных переживаний и сред­ствах достижения желанных целей. В таком понимании отчетливо проступает заин­тересованность человека не только в получении удовольствия от процесса деятель­ности, но и стремление получить полезный результат, связанный с достижением

цели. Неслучайно поэтому выделение Б. И. Додоновым двух видов интересов: про­цессуальных, при которых целью является наслаждение переживаниями от опреде­ленной деятельности, и процессуально-целевых, при которых человек стремится соединить приятное с полезным.

Последнее соответствует широкому, бытовому пониманию интереса: я заинте­ресован в том-то; т. е. в каком-то значимом для меня результате, и соответствует буквальному переводу латинского слова «interest» — имеет значение, важно. Но поскольку для человека при наличии потребности важным, имеющим значение, становится либо объект, либо деятельность, общение, то акцент в понимании по­требности-интереса переносится на цель, которая как бы «метит» интерес, пока­зывает, к чему он проявляется. Так же как и влечение, интерес не может быть «вообще», и у того и у другого адрес всегда известен, хотя может быть не конкрет­ным, а представляет какую-то более-менее широкую область деятельности (склон­ность) или совокупность предметов (предпочтение). Поэтому точка зрения ряда психологов, заключающаяся в том, что интерес несводим к потребности, праве мерна. Другой вопрос — правомерно ли интерес отрывать от потребности, всяка) ли потребность связана с интересом, а если нет, то какие потребности перерасти ют в интерес.

Четкого ответа на эти вопросы в психологии пока не дано. Ряд ученых попыта­лись дифференцировать потребности и интересы, выбирая различные критерии. В. Н. Мясищев и В. Г. Иванов различают интерес и потребность на том основанш что потребность направлена на обладание предметом, а интерес — на его познанш и, таким образом, уходят от широкого понимания интереса. А. Г. Ковалев такой по* ход считает односторонним, отмечая следующее: во-первых, овладение предм* том — это не только его потребление, во-вторых, познание объекта тоже есть св(образное потребление, овладение им.

С. Л. Рубинштейн отмечает, что интерес отражает потребность, но не сводится ней. Потребность отражает необходимость, а интерес выражает личную приязнь объекту действительности. В то же время он пишет, что углубившийся интере может стать потребностью в освоении какой-то деятельности, области знания. Kai видим, и здесь нет четкой позиции в понимании того, как соотносятся интересы потребности. Если интерес основан на потребности, то получается, что одна потре(ность может стать другой потребностью. Но тогда возникает вопрос — что же это, потребности, чем они отличаются друг от друга?

Б. И. Додонов различает потребности и интересы по двум позициям: потребно­сти удовлетворяются чем-то знакомым, привычным, а интерес удовлетворяется чем-то новым; потребность удовлетворяется результатом, а интерес — процессом вы­полнения деятельности. И здесь позиция автора не безупречн'а. Интересной может быть и привычная работа (удовлетворение потребности привычным способом), в то время как не каждая объективная новизна может вызывать интерес. Новое появля­ется перед человеком постоянно (например, прохожие на улице), но большинство новых объектов не вызывают интереса. Заявляя, что интерес, в отличие от потреб­ности, удовлетворяется процессом, а не результатом, Б. И. Додонов противоречит самому себе: ведь именно он выделил процессуально-целевые интересы, в которых получение удовольствия от процесса сочетается с получением полезного резуль­тата.

Правда, рассуждения Б. И. Додонова и других вышеприведенных авторов можно рассматривать не с позиций отделения интереса от потребности, а с позиций того, что в интересе имеется от потребности. Это можно предполагать, в частности, в свя­зи со следующими мыслями Б. И. Додонова. Он пишет, что во всех конкретных ис­следованиях явственно проступает теснейшая связь интересов с потребностями, сходство этих феноменов, отсутствие ясных границ между ними. И в то же время большинство исследователей интуитивно уверены в несводимости одного из них к другому. Интерес если и есть модифицированная потребность, то какая-то совсем особая, не похожая на все иные. Однако отличие это очень тонкое; его многие хоро­шо «чувствуют», но, начиная объяснять, называют признаки, которые на самом деле не могут служить основанием для дифференциации.

Интерес как отношение. Многими психологами интерес понимается как отно­шение. Так, в «Словаре по этике» (М., 1983) интерес определяется как целеустрем­ленное отношение человека, общества в целом к какому-либо объекту его потребно­сти. Как уже говорилось, в «Психологическом словаре» интерес трактуется как по-требностное отношение человека к миру; у С. Л. Рубинштейна интерес — это избирательное, эмоционально окрашенное отношение человека к действительнос­ти; у А. Г. Ковалева ™ это эмоциональное и познавательное отношение и т. д. В то же время А. Г. Ковалев отмечает, что не любое эмоциональное отношение составля­ет интерес. Радость может и не выражать интереса. Следовательно, полагает он, обязательным признаком интереса может быть только устойчивое положитель­ное эмоциональное отношение личности к объекту. Но последнее есть не что иное, как склонность, предпочтение чего-то из множества, и неслучайно в ряде ра­бот интересы рассматриваются либо как склонности, либо как трансформация в них (П. А. Рудик, Б. И. Додонов, А. В. Пехровский). Однако понимание интереса как склонности возвращает все на круги своя: ведь склонность — это проявление по­требности в осуществлении интересной для данного субъекта деятельности.

Возникающее противоречие в понимании интереса, с одной стороны, как ситуа­тивного психологического феномена (потребности), а с другой — как устойчивого психологического феномена, свойства личности (отношения), Б. И. Додонов попы­тался решить следующим образом. Ключ к пониманию сущности интересов он ви­дит в рассмотрении динамики отношений между потребностями и эмоциями, кото­рая приводит к возникновению интересов-отношений, интересов-свойств личнос­ти. Эта динамика состоит в следующем: выступая в первую очередь как индикаторы потребностей человека, эмоции сами постепенно все более становятся «предме­том» его особых психологических потребностей, приобретают известную самоцен­ность, начинают заранее им предвкушаться. В «механизм» каждого интереса, пи­шет Б. И. Додонов, входят потребности, которые приобрели служебную функцию. Поэтому, с его точки зрения, интерес — это потребность в переживании отноше­ний, жажда положительных эмоций, духовная потребность. Таким образом, по сути °н повторяет понимание интереса А. Г. Ковалевым как устойчивого положительно­го эмоционального отношения, показывая истоки возникновения этого отношения. Правда, его рассуждения требуют одного уточнения. Эмоции действительно могут оыть индикаторами потребностей человека, однако не только положительными, но ^и отрицательными. Поэтому превращаться в положительно-эмоциональное отно­шение могут только положительные эмоции, которые возникают в основном при

удовлетворении потребности, а не при ее появлении. Именно регулярное удовлет­ворение потребности создает положительное отношение (интерес) к объекту или деятельности, удовлетворяющим потребность.

Удовлетворяя потребность в удовольствии, пишет Б. И. Додонов, человек в то же время удовлетворяет другие потребности — в служении обществу, в самовыра­жении, самоутверждении, обеспечении себя необходимыми для жизни средства­ми. Таким образом, важна не только приятная сторона деятельности, но и