Габитус как структурирующая структура

СОЦИАЛЬНЫЙ КОНСТУКЦИОНИЗМ

ПЛАН

1. Социальный конструктивизм

2. Концепция габитуса

3. Теория фреймов

Социальный конструктивизм

«Не вливают также вина молодого в мехи ветхие; а иначе прорываются мехи, и вино вытекает, и мехи пропадают; но вино молодое вливают в новые мехи, и сберегается и то и другое, описано в трех Евангелиях. Стареют и умирают не только люди, но и философские понятия, несущие в себе мировоззрение прошлых эпох ветшают и умирают. Причем, как уходят человеческие поколения, любивших и враждовавших друг с другом, но приговоренных жить в одно время, так и системы понятий «истинных» и «ложных», «сциентистских» и «антисциентистских», исчерпав свою борьбу и полемику вокруг проблем, которые они должны были разрешить, уступают место новым понятиям, область битвы которых - проблемы нового видения. Такие понятия как объективная действительность или объективная реальность (независимая от субъекта восприятия), истина как наличие единственно правильного мировоззрения, представление о том, что можно изучать нечто, как оно есть на самом деле, независимо от позиции интерпретатора, принадлежащие «корреспондентной теории истины» или «теории отражения» (её отечественному аналогу), постепенно уступают место таким понятиям как «жизненное пространство» (зависимое от системы отсчета), «жизненный мир» (подразумевающее наличие «пристрастного», «страдающего» человека), плюрализм или «множественность истины», адекватность и эвристичность модели взамен самого понятия «истины». Эта система методологических понятий под разными именами уже активно используемая в квантовой физике и структурной лингвистике, находит свою реализацию и в гуманитарной науке как парадигма конструктивизма. Идеи конструктивизма, по мнению авторитетного американского философа Т. Рокмора, восходят к Гоббсу, Вико, Канту. С точки зрения Рокмора, Фихте, Гегель, Маркс также развивали различные формы конструктивизма.

Термин «конструктивизм» используется в столь широких областях науки, культуры и искусства, что его можно рассматривать как омоним, за которым стоят совершенно разные словоупотребления. Тем не менее, можно полагать, что есть нечто общее на уровне метафорических связей и соответствий в использовании этого термина в философии, психологии, социологии, математике, архитектуре, поэзии и живописи. И это общее - построение субъектом-творцом идеальных (как в математике или философии) или материальных (как в архитектуре) конструкций, исходя из функционально необходимых задач в деятельности. Например, в понимании Ле Корбузье, «дома как машины для жилья» в архитектуре, или конструкта (познавательного эталона) - как функционального элемента в построении модели мира, себя, других людей - в психологической теории личностных конструктов Дж. Келли.

Термин «конструктивизм» вошел в активное употребление в конце 70-х годов для обозначения теоретических и методологических установок в гуманитарных науках, подчеркивающих роль социальных ценностей и познавательных мотивов в построении «картины мира» данной культуры, сети научной коммуникации и деятельности научных коллективов в производстве научных знаний. Как философия познания конструктивизм находится в скептической позиции относительно онтологических представлений классической науки.

Согласно методологическому принципу конструктивизма в философии, психологии, социологии (Дж. Келли, Ж. Пиаже, А. Шюц, К. Герген, П. Бергер, Т. Лукман, В.С. Степин, У.Матурана, Ф. Варела, Р. Ватславик, И. Глазерфельд), знания не содержатся непосредственно в объекте (в «объективной действительности») и не извлекаются из нее в ходе «движения от относительной к абсолютной истины», а строятся (конструируются) познающим субъектом в виде различного рода моделей, которые могут быть как альтернативными, так и взаимно дополнительными. В этом плане конструктивизм стоит на позициях плюрализма или множественности истины и находится в оппозиции ленинской «теории отражения» и родственной ей «корреспондентной» теории истины.

Иллюстрацией противопоставления позиций конструктивизма и реализма, а также «диалектического материализма» может служить заочный спор двух выдающихся психологов: швейцарского психолога Ж. Пиаже, утверждавшего, что в логике выражается специфика деятельности субъекта и что различные культуры могут иметь несовпадающие логики, и отечественного психолога П.Я. Гальперина, утверждавшего, в полном соответствии с ленинской теорией отражения, что логика скрыта в самих объектах познания и их отношениях. Немецкий философ и культуролог О. Шпенглер в фундаментальной работе «Закат Европы» писал о существовании различных логик: о логике Аристотеля, арабской логике, логике индуизма.

Проблему соотношения истины и объективности обсуждает один из основателей синергетики, лауреат нобелевской премии И. Пригожин, на примере диалога-дискуссии между великим физиком, создателем теории относительности А. Эйнштейном и индийским поэтом и философом Р. Тагором. «В диалоге с Тагором Эйнштейн отстаивал концепцию реальности, которую наука должна описывать независимо от существования человека. Не будь этого идеала, наука была бы лишена для Эйнштейна всякого интереса. В то же время Эйнштейн сознавал, что доказать «сверхчеловеческую» объективность научной истины не удастся никогда. Таким образом, эйнштейновская концепция реальности была основана на некоторой форме религиозной веры, религиозного чувства, исключительную важность которого в своей научной жизни Эйнштейн остро ощущал. С другой стороны, Тагор определяет реальность, к которой стремится истина, будь то истина научная, этическая или философская, как относительную: «Существует реальность бумаги, бесконечно отличная от реальности литературы. Для разума моли, пожирающей бумагу, литература абсолютно не существует, но для разума Человека литература обладает большим истинностным значением, нежели сама бумага. Аналогичным образом, если какая-то истина не имеет чувственного или рационального отношения к человеческому разуму, то она навсегда останется ничем до тех пор, пока мы останемся человеческими существами». Таким образом, по Тагору, истину надлежало понимать как открытый диалог, идеал которого состоит не в достижении независимой реальности, а в достижении согласия между «универсальным человеческим разумом» (т. е. совокупностью проблем, интересов и мнений, на которые реагируют или могли бы реагировать человеческие существа) и «индивидуальным» разумом, выражающим ту или иную конкретную точку зрения.

В рамках постнеклассической философии (термин Степина, разновидностью которой выступает и методология конструктивизма, на продукт познания (концепции, теории, модели) влияют не только особенности объекта познания, но и субъекта познания (с его культурой ценностно-мотивационной сферой и языком описания), а также специфика инструментов познания (начиная от органов чувств и перцептивных эталонов субъекта и заканчивая наличием сложных технических приспособлений, таких как электронный микроскоп, циклофазотрон или радиотелескоп). Операциональные (инструментальные) средства познания определяют каркас познавательных моделей, где наряду с информацией, идущей от объекта (согласно классической науки извлечь можно то, что позволяют органы чувств и инструментальные орудия, в свернутой форме присутствует и ценностно -мотивационная составляющая познания (определяющая зону поиска и его ограничений) в конструирования моделей мира. Знания и информация о мире не тождественны. На знание о мире влияют культурно исторические аспекты бытия познающего субъекта и понимаемый, в широком плане, его язык описания, зависимый от специфики лексики и грамматики естественного языка, от уровня развития математических формализмов и визуальных средств, включая кино, телевидение, интернет. Образ, картина мира оказывается производной от ценностно-мотивационной сферы (единичного или коллективного) субъекта познания, степени развития и характера инструментальных средств познания, от модельного языка в котором создаются образы познаваемого.

Понятие «конструктивизм» не имеет четко очерченных смысловых границ и не представляет собой некую авторскую концепцию. Это мировоззрение, скорее реакция на наивный реализм и вульгарный материализм. Этот концепт (термин Ж. Делёза) содержит ряд конструктивных идей, в том или ином сочетании встречающихся у целого ряда мыслителей и ученых. Так, идея активности познающего субъекта проходит красной линией от Канта и Гегеля до отечественных вариантов теории деятельности (С.Н.Рубинштейн, А.Н. Леонтьев, Г.П. Щедровицкий) и основывается на идее возможности активного преобразования социального мира у К. Маркса: Все философы занимались тем, что объясняли мир, а действительная задача состоит в том, чтобы преобразовать его.

Идея опосредующей роли языка в познании восходит к В. Гумбольдту, полагавшему, что «различные языки не разные обозначения одного и того же предмета, а разные видения его», к идеям Э.Сепира - Б. Уорфа, сформулировавшим гипотезу «лингвистической относительности», полагающую определяющую роль того или иного национального языка в особенностях мышления людей различных культур и в содержании их картины мира. Близка этой позиции и культурно-историческая теория Л.С. Выготского (1982), подчеркивающая эволюцию человеческого познания и его обусловленность культурно- специфичными формами общественного сознания (образованием, наукой, искусством).

В рамках разделения «наук о природе» (естественных наук) и «наук о духе» (гуманитарных наук) в конце ХIХ в. В. Дильтей ввел понятие «социальной реальности», которое затем получило широкое применение в работах А. Шюца, П. Бергера, Т.Лукмана, включавших в это понятие субъективные представления, элементы веры и вымысла. «...Социальная реальность содержит в себе элементы веры и убеждения, - пишет А. Шюц, - поскольку так их определяют участники, и которые ускользают от чувственного наблюдения. Для жителей Салема в XVII столетии колдовство не было обманом, а элементом их социальной реальности, и вследствие этого, оно является предметом изучения общественной науки». Как полагают отечественные историки И.М. Савельева и А.В. Полетаев «Социальная реальность есть продукт человеческих действий, поэтому к знанию социальной реальности не применим тезис о предсуществовании объекта познания по отношению к познающим субъектам, который лежит в основе религиозного и естественно-научного знания. С точки зрения феноменологической социологии, любое знание в некотором смысле тождественно самому объекту: объект это существующие на данный момент коллективные представления о нем» [Савельева, Полетаев 2003 2, 97]. Понятие конструируемой «социальной реальности», развиваемое социологами и историками, отрицающее «объективную» социальную действительность, близко понятию «психологической реальности» в работах В.П. Зинченко и М.К Мамардашвили, где навязчивым и патологическим процессам, выявляемым бессознательным, предубеждениям и иллюзиям также не отказывается в статусе психической реальности, ибо наличие их в сознании субъекта оказывает влияние на его деятельность и принимаемые им решения.

Идея, что социальная реальность в значительной мере определяется тем, что мы думаем о ней, постепенно входит в общественное сознание через журналистику и СМИ. «Современная дипломатия, - пишет корреспондент «Новой газеты», - если она хочет быть эффективной в отстаивании интересов страны...должна принять законы телевизионного ньюсмейкерства. Широкие улыбки, остроумные, но незлые реплики, легкие и прямые аргументы - все то, от чего наших политиков почти физически тошнит. Это сильно противоречит нашему глубоко культурному стремлению разделять "на самом деле" и "на словах". Однако мир теперь живет словами, и они определяют то, что есть "на самом деле"».

Конструктивизм как миропонимание, что познающий (единичный или коллективный) субъект создает модели мира, которые, по принципу кольцевой причинности, определяют ту социальную реальность, в которую он погружен, содержит базовые идеи, выдвинутые и развитые рядом выдающихся гуманитариев. Идея конструирования моделей в познании содержится в работах швейцарского психолога Ж.Пиаже, использовавшего язык логики и теории множеств для описания психологических когнитивных структур мышления, а также американского психолога Дж. Келли, определившего свою теорию «Личностных конструктов» как «конструктивистский альтернативизм», подчеркивая тем самым множественность возможных моделей мира, себя, других людей. Келли рассматривает построение картины мира обычным человеком по аналогии с ученым, создающим гипотезы о мире, проверяющим их адекватность и корректирующим их. Важно подчеркнуть, что конструктивистский подход создает собственный язык (тезаурус) своей методологии. В рамках конструктивизма принято говорить не об истинности или ложности теории (модели), а о соответствии (или не соответствии) критериям научности и рационального мышления, научной картине мира, о конвергентной валидности в сопоставлении с теоретическими построениями смежных областей знания, о прогностической (эвристической) силе, о широте охвата круга феноменов, ею объясняемых, об её внутренней непротиворечивости, лаконичности и даже красоте. Картина мира выступает не слепком с действительности, а одной из удобных форм ее описания. «Это карта, а не территория» - пишут вслед за К. Роджерсом, основатели нейролингвистического программирования Р. Бэндлер и Д. Гриндер. В рамках методологии конструктивизма познающий субъект и его познавательные действия, получаемая эмпирическая фактология, ее осознание и теоретическое конструирование, рефлексия субъектом собственного познания и его мотивов, влияние культурных стереотипов и представлений, влияние языка и «социальный заказ» входят как единый контур в сложную динамическую систему познавательной деятельности, продуктом которой и является так называемая «объективная реальность» или «действительность».

Даже собственное «Я», ощущаемое человеком как безусловно достоверная реальность, как та «объективная действительность», с которой начинается день, стоит человеку только проснуться, в методологии конструктивизма рассматривается как сложная конструкция деятельности самосознания, включающая осознаваемые и бессознательные компоненты. «Я» конструирует не только свой автопортрет (образ Я), но, обладая свободой выбора и совершая поступки, конструирует и самое себя. Нобелевский лауреат Д. Канеман выделяет «Я» переживающее (чувствующее) и «Я» интерпретирующее, творящее автобиографическую память как версию рассказа о собственном прошлом. В нарративной психологии и психотерапии (Дж. Брунер, Т.Р.Сарбин, Д. МакАдамс) иная трактовка, иная версия собственного прошлого пациента, инициированная психотерапевтом, смена акцентов в выделении наиболее значимых событий жизненного пути ведет к изменениям и трансформациям личности пациента, психокоррекции его травмирующих и невротических переживаний. Автобиографическая память трактуется в нарративной психологии не как склад воспоминаний о прошлом, застывших в своей неизменности, а скорее как динамический механизм, конструирующий версии прошлого, исходя из актуальных задач настоящего и потребностей саморазвития личности.

Принцип множественности истины наиболее присущ постмодернизму (М. Фуко, Ж. Деррида, Р.Барт, Ж.-Ф. Лиотар), но его истоки можно найти как в религиозной философии Востока, так и Запада. Так, в буддизме, в частности, дается на эту тему поэтический образ: «То, что является рекой Ганг для человека, будет потоком гноя и нечистот для голодного духа и потоком амброзии для божества». И, как отмечает выдающийся отечественный востоковед Е.А. Торчинов, буддисты школы йогочары не считали возможным утверждать, что за этими субъективными «Гангами» находится некий объективный, «правильный» Ганг».

Релятивизм познания можно найти уже у древних греков - в высказывании Гераклита о том, что нельзя дважды войти в одну реку. В позднем средневековье Фома Аквинский высказал мысль, что Истина для Бога гораздо полнее и объемнее, чем истина для человека. Сопоставление картины мира людей разных культур привело К. Леви-Брюля к заключению об отличии мышления людей примитивных культур от мышления современного человека и введению понятия «прологическое мышление». Различие мировосприятия, присущее людям разных эпох и культур, описано в работах О. Шпенглера, французской исторической школы «Анналов» (М.Блок, Л. Февр), работах А.Я.Гуревича. На формирующуюся методологическую парадигму конструктивизма, бесспорно, влияют теория относительности А.Эйнштейна и принцип «дополнительности» Н.Бора, учитывающие позицию наблюдателя (исследователя и интерпретатора) и постулирующие возможность сосуществования и взаимодополнения альтернативных теорий и моделей. Как полагает буддизм, альтернатива великой Истине тоже великая Истина.

Как показывает А. Вежбицкая, не существует объективных, т.е. безличных высказываний, и высказывания типа «смеркается» подразумевают наличие субъекта, находящегося в некоторой точке пространства и времени, в восприятии которого осуществляется этот процесс. Позиция наблюдателя, его средства наблюдения, система ценностей и язык описания необходимо участвуют в построении познаваемой реальности. В этом плане можно сформулировать один из ведущих принципов конструктивистской парадигмы, согласно которой ученый не только изучает реальность, но и создает, конструирует ее. Радикальный конструктивизм (конструкционизм в терминах Гергена) идет дальше и согласно К. Кнорр-Цетиной ученые замкнуты в пространстве лаборатории и производят там собственную «научную действительность», которая и является единственной научной реальностью. На наш взгляд, такая позиция радикального конструкционизма несет в себе явный перебор и утверждение об участие субъекта познания в построении картины мира не подразумевает отрицание самого объекта познания. Другое дело, что объект познания как кантовская «вещь в себе» дан нам только через его модельные формы. Мы познаем мир, создавая его различные модели, которые, онтологизируя, и полагаем объектами познания.

Гораздо более взвешенную методологическую позицию дает основатель «конструктивиского альтернативизма» и теории личностных конструктов Дж Келли. Согласно базовому постулату Дж. Келли, «поведение личности канализируется (структурируется) по руслам тех конструктов, по которым происходит антиципация событий». Близкую мысль выразил С.Л.Рубинштейн в утверждении о «единстве сознания и деятельности». Система значений, категорий человеческого сознания опосредует восприятие и осознание социальной реальности. Введение новых понятий, трансформация категориальной сети мировосприятия тем самым, согласно принципу Дж. Келли, меняет и само человеческое поведение, что по принципу кольцевой причинности меняет, в свою очередь, и саму социальную реальность. Кеннет Дж. Герген выразил эту мысль следующим образом: «С точки зрения конструкциониста социально-психологическое исследование способно участвовать в сотворении новых форм культурной жизни. Разрабатывая новые теоретические языки, исследовательские практики, формы выражения и методы вмешательства, психология создает благоприятные условия для культурной трансформации». Действительно, в современных научных обществах научное знание представляет собой не только способ мысленного освоения социальной реальности, но и средство ее практического творения. В этой связи, пишет социолог Н.Е. Покровский, сообщество ученых исполняет не только функцию экспертов, но и «драматургов» самого действия. История стекает с кончика пера мыслителя, озвучивается политиками и средствами массовой информации, входит в сознание людей и реализуется многомиллионными массами.Но в начале было слово. Сходную мысль о сотворении мира мыслителем я встретил у известного американского экономиста Дж Кейса. «Идеи экономических и политических мыслителей, и когда они правы, и когда они ошибаются, имеют гораздо большее значение, чем принято думать. В действительности только они и правят миром - безумцы, стоящие у власти, которые слышат голоса с неба, извлекают свои сумасбродные идеи из творчества какого-нибудь академического писаки, сочинившего несколько лет назад». Соглашаясь с близкой мне по духу цитатой, я хотел бы тем не менее отметить, что идеи все же «приходят с неба» и принадлежат тем «академическим писакам» о которых, несколько пренебрежительно отозвался Кейс, а политики чаще всего их только озвучивают, подчас неосознанно занимаясь плагиатом, впрочем, каждому своё.

Концепция габитуса

«Одна из функций понятия «габитус» состоит в указании на единство стиля, который объединяет практики и блага какого-либо единичного агента или класса агентов... Габитус — это порождающее и унифицирующее начало, которое сводит собственные внутренние и реляционные характеристики какой-либо позиции в единый стиль жизни, т. е. в единый ансамбль выбора людей, благ и практик.

Как и позиции, продуктом которых они являются, габитусы дифференцированы, но они также и дифференцируют. Отличающие и дистанцированные, они сами суть операторы различений: они приводят в действие различные принципы дифференциации или используют различным образом общие принципы дифференциации.

Габитусы являются порождающими принципами практик — различительных и различающих: что ест рабочий и особенно его манера есть, спорт, которым он занимается и его манера им заниматься, политические мнения и его манера выражать их — различают систематическим образом потребление и соответствующие практики рабочего от хозяина промышленного предприятия; здесь же различные схемы классификации, основания классификации, принципы видения и деления, вкусы....Однако одно и то же поведение или одно и те же благо может казаться утонченным для одних, претенциозным или «вычурным» для других и вульгарным для третьих.

Но главное это то, что когда они воспринимаются через эти социальные категории перцепции, т. е. принципы видения и деления, то различия в практиках и имеющихся благах, а также выражаемые мнения становятся символическими различиями и образуют по сути своего рода язык. Различия, ассоциирующиеся с различными позициями, т. е. блага, практики и, особенно, манеры функционируют в любом обществе как основополагающие различия символической системы, как ансамбль фонем языка или совокупность различительных черт и дифференциальных расхождений, являющихся конститутивными для данной мифической системы, т. е. функционируют как знаки различия».

Теоретической основой социологии П. Бурдьё является концепция «двойного структурирования», суть которой кратко может быть выражена в тезисе: социальная действительность структурирована, во-первых, со стороны социальных отношений, объективированных в распределениях разнообразных ресурсов (капиталов) как материального, так и нематериального характера, и, во-вторых, со стороны представлений людей о данных отношениях и об окружающем мире, оказывающих обратное воздействие. Наряду с детерминацией со стороны объективных структур П. Бурдьё вводит в анализ детерминацию со стороны исторических агентов и уточняет, что эта «...диалектика структур и действий эквивалентна диалектике объективных и инкорпорированных структур, той что совершается в любом практическом действии» [2, с. 70]. Социальные отношения, интериоризируясь в ходе практической деятельности, превращаются в «практические схемы» (схемы производства практик) — инкорпорированные структуры. Последние в свою очередь обусловливают экстериоризацию породивших их объективных структур, заключающуюся в воспроизводстве практик агентами.

Концепция двойного структурирования включает два ряда детерминаций, отражающих с одной стороны генезис, с другой — структуру социальной действительности.

К первому относится установление причинно-следственных связей: существуют объективные (независящие от воли и сознания людей) структуры, которые воздействуют на практики, восприятие и мышление индивидов; именно они являются «конечными причинами» практик и представлений индивидуальных и коллективных агентов. С другой стороны, агентам имманентно присуща активность; именно они — источник непрерывных воздействий на социальную действительность.

Итак, социальные структуры обусловливают практики и представления агентов, но агенты производят практики и тем самым воспроизводят и/или преобразуют структуры. Эти моменты генезиса социальной действительности для П. Бурдьё, однако, отнюдь не равнозначны и не рядоположены. Он не ограничивается констатацией того, что они находятся в «диалектической связи», но подчеркивает иерархию. Обусловленность практик и представлений социальными структурами реализуется через их производство и воспроизводство агентами. В силу того, что они не могут осуществлять свои практики вне и независимо от «предпосланных» им объективных структур, являющихся необходимыми условиями и предпосылками любых практик (как в объективированной форме предметов и средств практик, так и в субъективированной — в виде диспозиций, знаний, навыков и т. д.), агенты могут действовать исключительно «внутри» уже существующих социальных отношений и, тем самым, лишь репродуцировать или трансформировать их. Говоря об активной роли агентов в воспроизводстве и производстве социальной действительности, П. Бурдьё говорит о том, что оно невозможно без инкорпорированных структур — практических схем (схем порождения практик — «принципов, предписывающих порядок действия», и, в первую очередь, принципов классификации, принципов восприятия деления социальной действительности [3]), являющихся продуктом интериоризации объективных социальных структур. Поэтому субъективное структурирование социальной действительности есть всегда подчиненный момент.

Второй аспект двойного структурирования социальной действительности — структурный: во-первых, социальные отношения неравномерно распределены в пространстве и во времени; во-вторых, агенты неравномерно распределены между социальными отношениями — не все агенты (будь то индивидуальные или коллективные) и не в одно и то же время принимают участие в одних и тех же социальных отношениях; в-третьих, неравномерно распределены между ними и объективации социальных отношений, которые П. Бурдьё называет капиталами; в-четвертых, инкорпорированные социальные отношения (диспозиции, социальные представления, практические схемы) также распределены крайне неравномерно: агенты, исходя из своих практических схем (интериоризированных социальных отношений), по-разному структурируют социальную действительность. Вместе с тем, структура субъективного структурирования, проявляющаяся через распределение его различных видов между агентами, подобна структуре объективного структурирования, ибо решающую роль в субъективном структурировании играют интериоризированные объективные структуры: практические схемы адаптируются к позиции агента уже хотя бы в силу того, что их содержание обусловлено предшествующей символической борьбой и поэтому, пусть в превращенной форме, отражает конфигурацию символических сил.

Габитус как структурирующая структура

Итак, объективные структуры являются условиями и предпосылками осуществления субъективных практик (восприятия, представления, мышление, коммуникации, действия) и «системно детерминируют» непосредственные социальные взаимодействия. Однако для того чтобы эти практики реализовывались, социальные структуры должны быть интериоризированы, эффективно усвоены, присвоены и даже инкорпорированы агентами, которые активно «конструируют» свое восприятие, выражение и оценивание социальной реальности, свои коммуникации и т. п. Отношения интериоризируются в форме социально структурированных ансамблей практических схем (схем производства практик агентом) или инкорпорированных структур — «габитусов» (габитус — от лат. habitus — свойство, состояние, положение), предрасположенных функционировать как структурирующие структуры, порождающие практики и представления.

«Габитус как структурирующая структура (которая организует практики и их восприятие), есть также и структурированная структура: принцип деления на логические классы, организующий восприятие социального мира, сам является продуктом инкорпорации деления на социальные классы....Наиболее основополагающие оппозиции структуры состояний (высокий/низкий, богатый/бедный и т. п.) стремятся навязать себя в качестве фундаментальных принципов структурирования практик и восприятия этих практик....Стили жизни также являются систематическими продуктами габитусов, которые, будучи восприняты в взаимосвязях в соответствии со схемами габитуса, становятся системами социально квалифицированных знаков (например, «утонченный», «вульгарный» и т. п.). Диалектика состояний и габитусов лежит в основании алхимии, трансформирующей распределение капитала как итога отношения сил — в систему воспринимаемых различий, отличающих свойств, т. е. в распределение символического капитала, т. е. легитимного капитала, непризнанного в своей объективной истине».

Определяя габитус через систему диспозиций восприятия, оценивания и действия, П. Бурдьё употребляет термин «диспозиция» в смысле близком к пониманию его у Г. Олпорта: предрасположенность агента к поведенческому акту, действию, поступку и их последовательности, или осознанная готовность к оцениванию ситуации и к поведению, обусловленному предшествующим опытом. Однако в основе формирования габитуса лежат не только потребности, как в случае диспозиций, но и «характерологические структуры определенного класса условий существования, т. е. экономическая и социальная необходимость и семейные связи, или точнее, чисто семейные проявления этой необходимости...».

В понятии «габитуса» важно не то, что он может быть представлен в качестве системы диспозиций (в таком случае «габитус» ничего не прибавлял бы к социологическому знанию), а то, что он выполняет роль «посредника» между «социальными отношениями» и «агентом». П. Бурдьё не дает дефиницию «габитусу» через систему диспозиций, но просто соотносит его с нею, чтобы продемонстрировать место «габитуса» в ряду имеющихся социологических понятий. Габитус определяется своим происхождением — тем, что он есть интериоризированный ансамбль социальных отношений; а также своим положением в системе производства практик — тем, что он является одновременно результатом интериоризации (объективных) социальных отношений и необходимым субъективным условием практик агентов; отсюда следует, что габитус делает возможным экстериоризацию интериоризированного, т. е. габитус служит порождающим механизмом практик. Таким образом, сущность габитуса заключается в том, что он, во-первых, продукт интериоризации объективных социальных структур и, во-вторых, — необходимое индивидуальное условие их экстериоризации. Габитус необходимая инстанция, опосредующая включение агента в социальные отношения и порождающая практики на основе двуединого процесса интериоризации/экстериоризации.

Поскольку «габитус» рассматривается в качестве порождающего механизма практик, его эмпирическое изучение не требует выделения в нем самостоятельных смысловых частей. В этом состоит его основное отличие от таких понятий как «менталитет» или «диспозиции». Когда мы изучаем диспозиции или менталитет, мы должны всякий раз, говоря словами А.Н. Леонтьева, выделять молярную единицу действия и соответственно — атомарную, далее неразложимую диспозицию (предполагается функциональное соответствие между диспозицией и действием). Это создает эмпирические сложности, которые нашли отражение в концепции диспозициионной регуляции личности В.А. Ядова, устанавливающей текучее структурирование системы диспозиций и изменение содержания диспозиций от уровня к уровню. Выход из неразрешимой ситуации изучения по сути трансцендентных состояний «внутреннего плана субъекта», описываемых суждениями исследователя, — именно таковыми являются диспозиции, — обычно находится на пути установления конвенций относительно допустимых интерпретаций результатов измерения достаточно произвольно выбранных «наблюдаемых переменных».

Принципиальным моментом исследования габитуса является то, что он может (и должен) быть проанализирован как целостное явление и рассмотрен через подвижную систему различий габитусов агентов, занимающих различные позиции в социальном пространстве, без «атомистической», разлагающей редукции. Такой ход мысли не исключает того, что в габитусе можно выделять функциональные сегменты, такие как «этос» и «экзис», а также исследовать его в диахронном плане: первичный и вторичный габитус или в форме социологических обобщений: классовый и групповой габитус.

Габитус — это не эпифеномен практик, а механизм их порождения, который определяется генетически через двуединый процесс интериоризации/экстериоризации социальных отношений; он — та «клетка», из которой вырастает многообразие практик агента. Таким образом, можно сказать, что с одной стороны, габитус есть повседневное социальное отношение, в которое практически вступает каждый (экстериоризация/интериоризация), а с другой стороны, — порождающая основа практик любого агента.

Концепция габитуса

Габитус есть структурированная система диспозиций — система действия, восприятия, мышления, оценивания и выражения, — предрасположенная функционировать как структурирующая структура. В качестве таковой, габитус генерирует и структурирует практики и представления так, что они оказываются объективно адаптированными к системе социальных отношений, продуктом которой, впрочем, он является. На этом основан эффект его гистерезиса (отставания, запаздывания): какое-то время после того, как социальные отношения изменились (или агент занял другую позицию в них), агент по-прежнему воспроизводит старые социальные отношения, продуктом которых является его габитус. Иными словами, габитус сохраняет постоянство в изменении, тем самым сообщая практикам свойства непрерывности и упорядоченности.

«Будучи внутренним опытом, через который непрерывно осуществляется закон внешней необходимости, несводимой к непосредственному конъюнктурному принуждению, габитус обеспечивает активное присутствие прошлого опыта, который, существуя... в виде схем восприятия, мышления и действия, дает более убедительную гарантию тождества и постоянства практик во времени, чем все формальные правила и явным образом сформулированные нормы».

Габитус функционирует как порождающий механизм, способный спонтанно производить в большинстве социальных ситуаций практики, выражающие один общий принцип. Иначе говоря, габитус систематическим образом проявляется во всех практиках агентов, его схемы переносимы из одной сферы в другую. Систематизируя практики агентов, габитус задает им относительное внутреннее единство, нечто вроде самосогласованности, когерентности, некий стиль.

Сказать, что габитус есть место интериоризации внешнего и экстериоризации внутреннего или продукт истории, производящий практики в соответствии со схемами, порожденными историей, все равно что в более привычных выражениях сказать: габитус есть воспроизводство внешних социальных структур под видом внутренних структур личности. В процессе интериоризации, которая есть ни что иное как практическое освоение принципов производства практик, не достигающее дискурсивного и рефлективного уровня, агент имитирует практики других агентов; он не овладевает «рефлективными моделями» практик, а присваивает modus operandi посредством как простого ознакомления и повторения чужих практик, так и посредством скрытых и/или явных, бессознательных и/или методически организованных внушений (разнообразных «педагогических воздействий») принципов, которые проявляются практически в навязанных практиках и/или сформулированы явно, формализованы. При всей внешней самопроизвольности, имитации практик других агентов и многообразные формы внушения представляют собой структурированные упражнения, передающие тот или иной способ действий, ту или иную точку зрения, систему диспозиций. Интериоризируется логика функционирования системы социальных различий, и потому интериоризировать — значит обрести способность спонтанно воспроизводить в своих практиках, представлениях и т. п. социальные отношения, существовавшие на момент интериоризации. В этом кроется одна из основных причин, по которой наличный социальный порядок поддерживается сравнительно долго и довольно просто.

Важнейшим моментом интериоризации является инкорпорация — воплощение социальных отношений в теле агента в виде его устойчивых диспозиций определенным образом говорить, ходить, чувствовать, держать спину и т. п.: «Если все общества... придают такое значение внешним, казалось бы самым незначительным деталям поведения, ухода за собой, манерам... и речи, то это потому, что рассматривая тело как память, общества доверяют ему в конспективной и практической, т. е. мнемотехнической форме, фундаментальные принципы культурного произвола». Как и социализация, формирование габитуса в процессе интериоризации социальных отношений осуществляется в несколько этапов: первичный габитус, сложившийся в семье, служит основой восприятия и усвоения школьного образования; вторичный (школьный) габитус выступает условием и предпосылкой восприятия и оценивания сообщений СМИ и т. д. Иными словами, логика интериоризации превращает габитус в хронологически упорядоченное множество диспозиций, в «некую структуру определенного ранга», которая уточняет границы структуры низшего ранга (генетически предшествующие) и структурирует структуры высшего «посредством структурирующего действия, оказываемого на структурированный опыт, порождающий эти структуры».

Практики, обязанные своей специфической формой законам, свойственным каждому из полей социального пространства, суть продукт диалектической связи между социальными ситуациями и габитусом. Габитус производит в различных полях практики, воспроизводящие законы этих полей. Он может реализовывать один стиль в разных полях тем полнее, чем более исчерпывающе воспроизводятся в производимых им практиках принципы культурного произвола той или иной социальной группы.

Чтобы объяснить практики агента, социологу надлежит реконструировать связь между социальными отношениями, интериоризацией которых он является, и теми, в контексте которых он производит практики. Габитус выступает в роли «практического смысла» и, взаимодействуя с социальными отношениями, воспроизводит объективированные в них смысловые структуры; условием такой актуализации является трансформация самих социальных отношений. Именно непредзаданное, непредустановленное взаимодействие габитуса как системы когнитивных и мотивационных структур с непрерывно меняющимися социальными отношениями детерминирует интересы, лежащие в основе перехода к практике, в которой реализуются и которая обусловливает диспозиции (см. [6, c. 206]). Габитус есть порождающий практики принцип, подчиняющийся «практической логике» — логике неопределенности и приблизительности, свойственной повседневности. Поэтому ему присущи неопределенность и открытость, неуверенность и экспромтом.

С одной стороны, как совокупность практических схем вúдения и деления социальной действительности, принципов практической (не-теоретической, обыденной) классификации, габитус представляет собой «практическое чувство». С другой, как совокупность интериоризированных схем восприятия и оценивания, мышления и выражения, он придает упорядоченной импровизации непреднамеренную изобретательность, использующую в качестве точек отсчета и опоры готовые «формулы», такие, как бинарные оппозиции различий: форма/содержание, главное/второстепенное, центр/периферия, высокое/низкое.. Габитус стремится элиминировать непредвиденные, случайные обстоятельства из любой социальной ситуации, с которой он сталкивается, переформулируя ее в задачу, принципом решения которой он является.

Иными словами, габитус — это способность свободно производить на практике усвоенные схемы восприятия, мысли, коммуникации, действия... В то же время габитус устанавливает и жесткие рамки, ограничения этой производительной способности: социальные отношения, продуктом которых он является, управляют практиками — не в духе лапласовского детерминизма, а посредством изначально заданных принуждений и ограничений его изобретательности. Габитус не допускает «...ни создания чего-либо невиданно нового, ни простого механического воспроизводства изначально заданного». С точки зрения концепции габитуса «...агенты никогда не бывают свободны, но никогда иллюзия свободы (или отсутствия принуждения) не бывает столь полной, как в случае, когда они действуют, следуя схемам своего габитуса, т. е. объективным структурам, продуктом которых является сам габитус: в этом случае агенты ощущают принуждение не более, чем тяжесть воздуха».

Интериоризированные диспозиции в отношении возможного и невозможного, свободы и необходимости, разрешений и запретов, заключенных в социальных отношениях, порождают диспозиции, объективно совместимые с данными отношениями и заранее адаптированные к их требованиям. При этом наиболее невероятные практики исключаются как немыслимые еще до какого-либо рассмотрения путем непосредственного подчинения социальному порядку, подчинения, принуждающего отказываться от невозможного и желать неминуемого.

Составляющие габитус диспозиции (практические схемы), производя адаптированные к социальным отношениям практики (продуктом которых они являются), осуществляют производство/воспроизводство социальных отношений. Однако габитус воспроизводит в любой момент времени именно ту систему социальных отношений, результатом которой он является; поэтому практики, порожденные габитусом, a priori адаптированы к социальным условиям лишь в той мере, в какой они остались похожими на те условия, в которых габитус сформировался. Поскольку диспозиции габитуса устойчивы и могут быть более долговечны, нежели социальные отношения их собственного производства, постольку габитус генерирует дезадаптированные практики всякий раз, когда условия его функционирования слишком удаляются от породивших его. В этом случае практики, соответствовавшие уже не существующим социальным условиям, оказываются объективно неприспособлены к условиям настоящего.

Интериоризированные и инкорпорированные диспозиции являются одновременно осознанными и бессознательными. При этом «вопрос отношения между сознанием и бессознательным затемняет более важный вопрос об отношении между схемами, порождающими практики и представлениями, которые агенты выстраивают о своей практике» [6, c. 204].

Как заметил Э. Дюркгейм, в каждом из нас живет «вчерашний человек», поскольку настоящее лишь в незначительной мере сравнимо с прошлым, откуда мы родом и в котором мы сформировались. Мы не рефлектируем прошлое, так как оно инкорпорировано в нас, составляет наше бессознательное. Вследствие этого, мы не не предрасположены принимать во внимание его законные притязания на руководство нашим поведением, восприятием и т. д. И, наоборот, самые последние социальные установления мы ощущаем очень остро, поскольку они еще не превратились в наше бессознательное. Подобно этому габитус есть история, «ставшая природой», и тем самым отрицаемая в качестве таковой: диспозиции, составляющие габитус, по большей части неосознанны. Это бессознательное есть память, которую производит сама история, воспроизводя социальные отношения в псевдоприродах, каковыми и являются габитусы — габитус «...является бессознательным в том смысле, что его генезис включает в себя амнезию этого генезиса. Габитус является бессознательным и в том смысле, что вне сознания оказываются инкорпорированные ценности, ставшие телом, — вследствие транссубстанциональности, которую производит потаенная убедительность скрытого педагогического воздействия, способного внушить целую космологию, этику, метафизику, политику с помощью столь незначительных предписаний, как, например, «держись прямо»».

В результате язык и тело наводнены «кристаллизовавшимися» социальными представлениями. Практики производятся габитусом «автоматически», без участия сознания, но, тем не менее, им всегда сопутствует некая доля рефлексии хотя бы в виде оценки или минимального участия, необходимого для контроля над функционированием этих автоматизмов (например, в виде дискурса рационализации). Это частичное осознание, колеблющееся от постоянного присутствия сознания до его постоянного отсутствия, является непременным элементом здравого смысла и помещается где-то между «естественным светом разума» и тьмой бессознательного.

«Если габитус владеет агентами в большей степени, чем они сами им владеют, то это, прежде всего, потому, что они владеют габитусом лишь в том его качестве, в каком он действует в них как принцип организации их действий, т. е. в форме, в которой они в то же время не владеют им в символической форме».

Переход от практического освоения к символическому предполагает некоторое расхождение между социальными условиями производства практик и социальными условиями производства габитуса, при котором спонтанные ответы габитуса оказываются неприспособленными к ситуации, и тогда встает вопрос не столько отношения между сознанием и бессознательным, сколько отношения между практическими схемами, порождающими практики, и представлениями, которые выстраивают о них агенты. Самые основополагающие принципы производства практик могут оставаться в неявной форме, пока они действуют сами по себе, но их превосходство исчезает как только ставится вопрос о том, может ли оно себя обосновать, т. е. как только столкновение различных способов «убеждения» вынуждает проговаривать то, что понятно без слов, доказывать то, что само собой разумеется и конституировать в долженствующее-быть и долженствующее-делать то, что переживается как единственный способ быть и делать, и, следовательно, воспринимать как основанное на произвольной институции закона то, что казалось бы вписано в саму «природу вещей».