Тема 14. Учение об обществе

(Социальная философия)

Томас Гоббс (1588—1679) — английский философ и политический мыслитель. Большое место в философской доктрине Гоббса занимают его социальная философия, учение о человеке, обществе и государстве. Социальной философии посвящены трактаты «О гражданине» и «Левиафан».

Томас Гоббс

Из работы «Левиафан»

Природа создала людей равными в отношении физических и умственных способностей, ибо хотя мы наблюдаем иногда, что один человек физически сильнее или умнее другого, однако если рассмотреть все вместе, то окажется, что разница между ними не настолько велика, чтобы один человек, основываясь на ней, мог претендовать на какое-нибудь благо для себя, на которое. Другой не мог бы претендовать с таким же правом... Из этого равенства способностей возникает равенство надежд на достижение наших целей. Вот почему, если два человека желают одной и той же вещи, которой, однако, они не могут обладать вдвоем, они становятся врагами. На пути к достижению их цели (которая состоит главным образом в сохранении жизни, а иногда в одном лишь наслаждении) они стараются погубить или покорить друг Друга. Таким образом, выходит, что там, где человек может отразить нападение лишь своими собственными силами, он, сажая, сея, строя или владея каким-либо приличным имением, может с вероятностью ожидать, что придут другие люди и соединенными силами отнимут его владение и лишат его не только плодов собственного труда, но также жизни или свободы. А нападающий находится в такой же опасности со стороны других.

Из этого взаимного недоверия людей нет более разумного пути для человека к обеспечению своей жизни, как принятие предупредительных мер, т.е. силой или хитростью держать в узде всех, кого он может, до тех пор, пока не убедится, что нет другой силы, достаточно внушительной, чтобы быть для него опасной... Так как среди людей имеются такие, которые ради одного наслаждения созерцать свою силу во время завоеваний ведут эти завоевания дальше, чем этого требует безопасность, то и другие, которые в иных случаях были бы рады спокойно жить в обычных условиях, не были бы способны долго сохранять свое существование, если бы не увеличивали свою власть путем завоеваний и ограничились бы только обороной...

Мало того, там, где нет власти, способной держать в подчинении всех, люди не испытывают никакого удовольствия (а напротив, значительную горечь от жизни в обществе).

Таким образом, мы находим в природе человека три основные причины войны: во-первых, соперничество; во-вторых, недоверие; в-третьих, жажду славы... Отсюда очевидно, что, пока люди живут без общей власти, держащей всех их в страхе, они находятся в том состоянии, которое называется войной, и именно в состоянии войны всех против всех.

Так как состояние человека... есть состояние войны всех против всех, когда каждый управляет своим собственным разумом и нет ничего, чего он не мог бы использовать в качестве средства для сохранения своей жизни от врагов, то отсюда следует, что в таком состоянии каждый человек имеет право на все, даже на жизнь всякого другого человека. Поэтому до тех пор, пока продолжается это естественное право всех на все, ни один человек (как бы силен и мудр он ни был) не может быть уверен в том, что он сможет прожить все то время, которое природа обычно предоставляет человеческой жизни. Следовательно, предписание как общее правило разума гласит, что всякий человек должен добиваться мира, поскольку у него есть надежда достигнуть его; если же он не может его достигнуть, то он может использовать любые средства, дающие преимущества на войне.

Первая часть этого правила содержит первый и основной естественный закон, гласящий, что следует искать мира и следовать ему. Вторая часть есть содержание естественного права, относящегося к праву защищать себя всеми возможными средствами.

От этого основного естественного закона, согласно которому люди должны стремиться к миру, происходит другой закон, гласящий, что, в случае согласия на то других, человек должен согласиться отказаться от права на те вещи в той мере, в какой это необходимо в интересах мира и самозащиты, и довольствоваться такой степенью свободы по отношению к другим людям, какую он допустил бы по отношению к себе.

Общая власть, которая была бы способна защитить людей от вторжения чужеземцев и от несправедливостей, причиняемых друг другу, и, таким образом, доставить им ту безопасность, при которой они могли бы кормиться от трудов рук своих и от плодов земли и жить в довольстве, может быть воздвигнута только одним путем, а именно путем сосредоточения всей власти и силы в одном человеке или собрании людей, которое большинством голосов могло бы свести все воли граждан в единую волю... Это больше, чем согласие и единодушие. Это реальное единство, воплощенное в одном лице посредством соглашения, заключенного каждым человеком с каждым другим таким образом, как если бы каждый человек сказал каждому другому: я уполномочиваю этого человека или это собрание лиц и передаю ему мое право управлять собой при том условии, что ты таким же образом передашь ему свое право и санкционируешь все его действия. Если это совершилось, то множество людей, объединенных таким образом в одном лице, называется государством, по латыни — civitas. Таково рождение того великого Левиафана или, вернее (выражаясь более почтительно), того смертного бога, которому мы под владычеством бессмертного Бога обязаны своим миром и своей защитой.

(Источник: Гоббс Т. Сочинения. Т.2 М., 1991 С. 149-152, 155-157)

 

 

Франк С.

Из работы «Духовные основы общества»

Глава II Духовная природа общества

L Критика социального материализма

...Есть ли общество особая, онтологически своеобразная область бытия? Для разрешения этого вопроса мы должны были прежде всего рассмотреть отношение между обществом и индивидом. Наш вывод ближайшим образом заключается в том, что общество именно потому есть особая, своеобразная область бытия, что оно не есть просто совокупность, внешняя связь и взаимодействие индивидов, а есть их первичное внутреннее единство — исконное многоединство, или соборность, как специфическая форма бытия. Но этим ответом вопрос о своеобразии общественного бытия отнюдь не исчерпан... Мы должны теперь поставить вопрос в общей форме: какова та область бытия, к которой принадлежит общественная жизнь, в чем ее существенные отличительные признаки?

Широко распространенное воззрение, которое многим представляется бесспорной аксиомой, делит все конкретно существующее без остатка на две области: материальное и психическое. С этой точки зрения представляется просто самоочевидным, что общественное бытие, подобно всему остальному на свете, может быть либо материальным бытием, либо бытием психического. Рассмотрим каждую из этих двух возможностей в отдельности.

Что общественная жизнь не совпадает с миром материального бытия ни с материальными вещами вроде камня, дерева, химического элемента, ни с материальными, физическими и химическими процессами вроде движения, тепла, электричества, горения и т. п.,— это, казалось бы, настолько самоочевидно, что не заслуживает особого рассмотрения. Однако уже наличие такого социально-философского направления, как «экономический материализм», которое, усматривая сущность общественной жизни в хозяйстве, тем самым ставит ее в конституционную связь с материальными вещами и процессами, а также такого направления, как... «биологизм», заставляет подробнее остановиться на этом соотношении.

С одной стороны, общественные явления бесспорно связаны с явлениями материальными... Более всего эта связь бросается в глаза в хозяйственных процессах: принадлежа, с одной стороны, к области общественной жизни, они вместе с тем имеют сторону, которою она соприкасается с физическим миром и входит в его состав... Но и всякое другое общественное явление имеет свою физическую сторону или связано с физическими процессами уже потому, что человеческое действие немыслимо без телесных движений и воздействий на внешнюю среду... Вопрос, однако, заключается в том, состоит ли социальное явление как таковое из этих физических процессов, или оно только связано с ними и имеет их своими внешним следствием и спутником.

Нетрудно усмотреть, что именно лишь последнее соотношение выражает подлинное существо дела. Дело в том, что смысл общественного явления, то, что образует его подлинное существо, не имеет как таковое никакого отношения к физической природе и физическим процессам... Величайшие социальные перевороты вроде, например, отмены феодальных отношений или крепостного права могут в физическом мире пройти, так сказать, совершенно незаметно; для чисто внешнего, чувственного восприятия день 19 февраля 1861 г., положивший историческую грань между старой, крепостной и новой, свободной Россией, ничем с физической стороны, в видимом облике жизни, не отличался существенно от Других дней... Явление, которым началась Реформация и тем самым вся новая европейская история — вывеска тезисов Лютера в Виттенберге,— физически ничем не отличалось от вывески любых афиш и плакатов, совершающихся ежедневно... Даже в хозяйственной жизни, которая по своему внутреннему существу необходимо связана с изменениями внешней среды, нельзя по внешним признакам отличить хозяйственно-осмысляемую, т.е. подлинно экономическую, деятельность от любого другого, хозяйственно-бессмысленного и безразличного, человеческого действия. Экономический материализм — оставляя здесь в стороне проблему общественного значения хозяйственной жизни — в качестве материализма несостоятелен уже потому, что строй хозяйства совсем не определен однозначно технико-физическими условиями, а зависит от характера народа, его нравов и нравственных воззрений и т. п.

Коротко говоря: несмотря на всю свою связь с физической действительностью и соприкосновение с ней, общественная жизнь как таковая, сама не может принадлежать к миру физических явлений просто потому, что она в своем внутреннем существе, т. е. в тех признаках, которые конституируют явление в качестве общественного, вообще чувственно не воспринимаема, извне не дана; она познается лишь в некоем внутреннем опыте... В этом заключается абсолютно непреодолимый предел, положенный всякому социальному материализму, всякой попытке биологического или физического истолкования общественной жизни. Общественная жизнь по самому существу своему духовна, а не материальна.

2. Критика социального психологизма

Отсюда, следуя приведенной выше господствующей в обычном сознании дилемме, по которой все на свете есть либо материальное, либо психическое, казалось бы, с самоочевидностью следует, что общественное бытие относится к области психической жизни...

Как бы заманчив... ни был этот вывод — он оказывается совершенно неосуществимым при попытке продумать его последовательно до конца...

Прежде всего, душевные явления существуют всегда как-то «внутри» человека, в «человеческой душе», образуют «внутренний мир человека»... явления общественной жизни в этом же смысле существуют «вне человека»... Не общественная жизнь совершается во мне, а, напротив, я живу «в обществе», общество и происходящие в нем явления суть среда, окружающая меня и извне объемлющая мою собственную жизнь...

Это существенное различие между общественным и душевным явлением мы можем точнее определить следующим образом: что бы мы ни мыслили под «душевным явлением», оно, во всяком случае, есть нечто, приуроченное к отдельной человеческой душе и не выходящее за временные пределы последней... Социальное же явление, наоборот, не только охватывает всегда сразу многих, но в, связи с этим и не ограничено длительностью жизни отдельного человека: государство, закон, быт и пр. по общему правилу длительнее отдельной человеческой жизни: единое, численно тождественное общественное явление может охватывать много поколений. Поистине странное «душевное явление»!

Не поможет здесь и часто встречающееся противопоставление «социально-психических» процессов процессам «индивидуально-психическим». Пусть те явления душевной жизни, которые совершаются под воздействием душевной жизни других людей или содержат в себе воздействие на других людей, называются «социально-психическими»; пусть даже они в каких-либо существенных признаках отличаются от других психических процессов, совершающихся вне этого взаимодействия. Во всяком случае, это различие не касается самого главного признака — того, что в качестве душевных процессов и явлений так называемые социально-психические процессы неизбежно совершаются также в душах или сознаниях отдельных людей. «Социально-психические» процессы или явления в этом решающем для нас смысле не противоположны индивидуально-психическим, а составляют часть последних. Подлинно надындивидуального бытия, образующего существо общественной жизни, из них все же не получится.

...Общественное явление как таковое отличается от всего психического, субъективного, внутреннего... своей объективностью, своим бытием вне сознания, своей почти осязаемой массивностью, напоминающей непроницаемость и инерцию материальных вещей.

3. Общественное бытие как духовная жизнь

Но что же это за загадочный род бытия, который мы вынуждены в таком случае приписать общественному явлению? Возможен ли в конкретном эмпирическом мире вообще какой-то третий род бытия, не совпадающий ни с материальным, ни с психическим бытием?

...Назовем такое объективное нематериальное бытие идеей— конечно, не в субъективном смысле человеческой мысли, а в смысле, близком к значению платоновских «Идей» в смысле духовного (но не душевного) объективного содержания бытия. Тогда мы скажем, что существо общественного явления как такового состоит в том, что оно есть объективная, сущая идея...

Ближайшим образом своеобразие объективно-идеального бытия общественного явления мы можем усмотреть в том, что оно есть образцовая идея, идея образец, т. е. идея, самый смысл которой заключается в том, что она есть цель человеческой воли, телеологическая сила, действующая на волю в форме того, что должно быть, что есть идеал. Поскольку общение между людьми совершается просто в порядке фактического взаимодействия их фактической встречи и переплетения их душевных процессов, оно еще не есть общественное явление. Лишь когда единство, лежащее в основе этого общения, воспринимается и действует как сила или инстанция, которой подчинены участники общения, как образцовая идея, которую они должны осуществлять в своем общении, мы имеем подлинно общественное явление.

Общественное бытие входит... в состав духовной жизни и есть как бы ее внешнее выражение и воплощение. Та своеобразная объективность, которая ему присуща, не есть какая-то иллюзорная «объективация», ложное гипостазирование субъективных порождений человеческой души, но и не есть внешняя человеку предметная реальность, подобная материальному миру. Она есть подлинно объективная реальность, которая, как некий осадок, вырабатывается самим человеческим духом, выделяется им и неразрывно с ним связана. Чуткое и правдивое сознание должно всегда ощущать даже в самом прозаическом, секуляризованном, «мирском» общественном явлении что-то мистическое. Мистично государство — это единство, выступающее как сверхчеловеческая личность, которой мы служим, часто отдавая всю нашу жизнь... Мистичен «закон», которому мы повинуемся, который холодно, беспощадно повелевает нами без того, чтобы мы знали, кому именно и чему мы в нем подчиняемся — воле ли давно умершего истлевшего в могиле человека, который некогда его издал, или словам, напечатанным в какой-то книге, стоящей где-нибудь на полке. Мистичен брачный и семейный союз, в котором люди подчинены высшим, из каких-то глубочайших недр их существа проистекающим силам, им объединяющим. Мистичны даже «общественное мнение, нравы, моды» несмотря на то, что мы ясно прозреваем их «человеческое, слишком человеческое» происхождение и часто считаем своим долгом пренебрегать ими... Мистичность общественных явлений и сил, конечно, не означает, что они всегда имеют подлинно божественную природу, обязывающую нас к религиозному поклонению; они могут быть и «ложными богами» и даже дьявольскими силами, которым мы не должны подчиняться и с которыми мы, напротив, обязаны бороться. Но это все же начала и силы, выходящие за пределы субъективно-человеческого бытия,— сфера, в которой, по выражению Достоевского, в нашем сердце «Бог борется с дьяволом».

Общественное бытие в целом есть как бы система божеств или божественных сил, некий пантеон, в котором выражается данная стадия или форма человеческих отношений к Божеству, человеческого Бога, понимания абсолютной Правды; подлинная реальность Бога, проходя сквозь человеческое сердце, сливаясь с ним, вступая во внутреннюю связь со всей человеческой реальностью земных нужд, потребностей и влечений, которую он формирует и направляет, выступает наружу в общественном бытии не в своем чистом содержании, а в субъективно-человеческом облике, который, воплощая ее, вместе с тем всегда более или менее искажает ее. В историческом развитии человечества всякая общественная форма, когда духовная жизнь и вера человека ее перерастает, приходит в упадок, теряет свою божественную основу и, оставаясь сверхчеловеческой, в этом случае принимает характер злой, дьявольской силы, но именно потому обречена на омертвление и отмирание. История общества в качестве истории духовной жизни есть драматическая судьба Бога в сердце человека.

4. Природа человека и нравственное начало общественной жизни

Выше было указано, что присущее общественной жизни конституирующее ее объективную реальность идеальное начало выступает в ней как образцовая идея, т. е. как идея, которая телеологически определяет человеческое поведение в качестве идеала или «должного», осуществляемого в общении. Этим уже сказано, что начало, образующее существо общественной жизни, имеет нравственный (в широком смысле слова) характер.

Категория должного есть самая первичная категория, конституирующая нравственную жизнь и через нее характеризующая существенное свойство человеческой жизни вообще... Наряду со всем тем, что человек сам хочет и может, наряду со всеми стремлениями, вытекающими из эмпирической природы человека и ее составляющими, на человека действует идеальная сила должного, голос совести — призыв, который он испытывает как исходящий из высшей, превосходящей его эмпирическую природу и ее преобразующей инстанции; и только в исполнении этого призыва, в выходе за пределы своего эмпирического существа человек видит подлинное осуществление своего назначения, своего истинного внутреннего существа. Все рассуждения о «естественном состоянии человека, о строе жизни», соответствующем его природе... взятые в натуралистической своей форме разбиваются о тот основополагающий факт, что своеобразие человеческой природы заключается именно в преодолении и преображении его природы. Человек есть существо самоопределяющееся, преобразующее себя самого — таково самое точное определение человека, усматривающее своеобразный признак, которым человек отделяется от всех других существ на свете... Только духовное начало в нем, принципиально отличное от всех эмпирических качеств (в том числе и интеллектуально-психических) и выходящее за пределы его эмпирической природы вообще, есть нечто присущее одному человеку и определяющее его подлинное своеобразие... В нравственном сознании, которое есть практическое выражение этой духовной природы человека, человек, испытывая чувство должного, сознавая абсолютный идеал своей жизни, возвышается над своей эмпирической природой; и это возвышение и есть самое подлинное существо человека. Человек есть человек именно потому, что он есть больше, чем эмпирически-природное существо; признаком человека является именно его сверхчеловеческая, богочеловеческая природа. Человек не только знает Бога, причем это знание — религиозное сознание — есть его существенный отличительный признак, так что человека можно определить как то товарное существо, которое имеет сознательную внутреннюю связь с Богом; но это знание есть вместе с тем как бы присутствие Бога в нем самом; человек сознает Бога в самом себе, смотрит на себя как бы глазами Бога и подчиняет или стремится подчинить свою волю действующей в нем воле Бога. Это подчинение, это сознание высшей идеальной необходимости — в отличие от всякой эмпирической необходимости и от всякого произвольного, чисто человеческого хотения — и выражается в категории должного, которая определяет человеческую жизнь и образует специфическое существо его человеческого бытия.

Должное есть первичная категория, выражающая подчиненность человеческой воли высшему, идеальному, абсолютно обязывающему началу и потому и не сводимая ни на какие эмпирические начала человеческой природы. То, что в мире человеческой общественной жизни необходимо и всегда присутствует в лице права и власти, есть выражение нравственной, идеальной, т.е. богочеловеческой природы общественной жизни. Этот момент должного выразим иначе в понятии авторитетности. Авторитетна та человеческая воля (все равно, обнаруживается ли она в устанавливаемом ею общем правиле — норме права — или в конкретном единичном велении) и та человеческая личность (или группа личностей), которая воспринимается как человеческий носитель и человеческое выражение правды, того, что само по себе правильно и потому должно быть. Поэтому первичный источник права и власти лежит в их непосредственной авторитетности. Первичная власть принадлежит отцу, наставнику, вождю — лицу, которое непосредственно воспринимается как существо, лучше нас самих знающее правду и умеющее ее осуществлять, заражающее нас своей большей близостью к правде, большей ее воплощенностью в его человеческом существе, и первичное право есть общее правило или отношение, в котором просвечивает сама правда, должное, и которое преображает, укрепляет, облагораживает нашу жизнь приближением ее к правде. В дальнейшем своем развитии власть и право могут приобретать... производный характер, они могут быть авторитетны не непосредственно сами по себе, а только по своему происхождению и общему назначению, заимствуя свою авторитетность из права, которое их обосновывает, или из прежней авторитетности власти, от которой они преемственно происходят, но прямо или косвенно, непосредственно или опосредованно их влиятельность на человеческую волю есть всегда действие начала авторитета как человеческого носителя и выражения сверхчеловеческого начала правды... В конечном счете, основу всего отношения образует непосредственное сознание долга — никем внешне не вынужденное и не вынуждаемое чувство, внутренне требующее от меня повиновения и, в свою очередь, опирающееся на сознание законности, т. е. авторитетности правовой нормы или власти. В тот момент, когда окончательно исчезает, испаряется из душ это сознание авторитетности, соответствующий правовой институт или соответствующая инстанция власти — например, монархия при республиканской революции — рушится сама собой; и тогда никакой внешний аппарат принуждения не может больше спасти ее по той простой причине, что он сам тотчас же разваливается и перестает действовать в силу атрофии движущей им и объединяющей его внутренней живой силы, укорененной в человеческом духе.

(Источник: Франк С. Духовные основы общества. М., 1992. С. 64-68, 71-75, 78-80)

 

 

Белл Даниел (род. в 1919 г.) —американской социальный философ и социолог, специалист в области истории общественной мысли, политических течений и социального прогнозирования, профессор Гарвардского университета, автор концепции постиндустриального общества.

В статье Д. Белла, отрывок из которой воспроизведен здесь, градация на доиндустриальное, индустриальное и постиндустриальное общество дается в связи с изменениями в характере труда. Автор дает характеристику образа жизни и положения человека в каждом из этих типов общества. Показана роль техники в индустриальном обществе, где она определяет все, начиная от рационального стиля мышления и кончая организацией труда и отношением к человеку как к вещи,

Даниел Д.

Из статьи «Постиндустриальное общество»

Характеристики постиндустриального общества

Концепция постиндустриального общества является попыткой выявить основные тенденции в социальных структурах передовых индустриальных государств. Можно указать пять таких характеристик, или особенностей, которые, вместе взятые, дают представление о постиндустриальном обществе. Заключаются они в следующем:

1. Переход от товарного производства к экономике обслуживания.

2. Господствующее положение в обществе класса профессиональных и технических специалистов.

3. Главенствующее значение теоретических знаний как источника новаторства и формулирования политических принципов в обществе.

4. Создание новой «интеллектуальной технологии».

5. Возможность саморазвивающегося технологического роста.

а. Экономика обслуживания

Более четверти века тому назад Колин Кларк в «Условиях экономического роста» предложил классификацию типов экономики на базе секторов, которые он определил как первичный, вторичный и третичный. К первичному сектору он отнес, по существу, все отрасли добывающей промышленности; ко второму — обрабатывающую промышленность; а к третичному — сферу обслуживания. Исходя из этого критерия, первая и простейшая характеристика постиндустриального общества заключается в том, что большая часть рабочих кадров будет занята не в первичном или вторичном секторах, а в сфере обслуживания, охватывающей, в частности, такие области, как торговля, финансы, транспорт, развлечения и отдых, здравоохранение, образование, научно-исследовательская деятельность и государственное управление.

Можно по такому же принципу распределить и все страны мира. В первом секторе тогда сосредоточатся те их них, где преобладает добывающая промышленность. Подавляющее большинство стран в современном мире все еще находится в первичном секторе, охватывающем сельское хозяйство, лесоводство, рыбный промысел и добычу полезных ископаемых. Экономика таких стран зиждется на непосредственной эксплуатации природных богатств. Производительность труда здесь низкая, а цены на продукцию таких стран зависят от широкого колебания мирового рынка. Большинство стран мира находится еще в этой аграрной стадии.

В меньшей части мира в Западной Европе, Советском Союзе и Японии — большинство трудящихся занято в обрабатывающей промышленности. Здесь производительность труда неуклонно повышается довольно равномерными темпами и наблюдается столь же планомерный рост национального дохода. Это — индустриализованные общества.

Следовательно, если исходить из того же критерия распределения рабочей силы, то в Соединенных Штатах мы видим первое постиндустриальное общество, поскольку тут в секторе обслуживания занято более половины всех трудящихся, а суммарная стоимость оказываемых услуг составляет более половины валового продукта страны. Соединенные Штаты — первое государство, большая часть населения которого не занята ни в сельском хозяйстве, ни в промышленном производстве. В первые годы нашего столетия в США из каждых 10 трудящихся только трое работали в области обслуживания. К 1950-м годам это соотношение увеличилось до 5 к 10, а в 1968-м достигло почти 6 человек на каждые 10. По прогнозам Министерства труда, к 1980 году из 100 миллионов трудящихся в Соединенных Штатах в области культурно-бытового обслуживания будет занято примерно 68 миллионов человек, т.е. почти семеро из каждых десяти. Это будет большим сдвигом от экономики товарного производства к экономике обслуживания. И эта картина показывает тот путь, по которому предстоит идти каждому индустриальному обществу.

Неизбежны ли такие тенденции?

Неизбежных сил, побуждающих государства индустриализироваться, не существует. Все зависит от их способности создавать у себя класс менеджеров и предпринимателей и учреждать механизмы, способствующие накапливанию хозяйственных сбережений и претворению их в инвестиционный капитал. Но раз, став на путь индустриализации, общество начинает двигаться по «траектории», которая приводит его — как это случалось и с Соединенными Штатами — к неизбежному переходу от производства товаров к производству услуг. А происходит это под влиянием двух факторов. Прежде всего, это вызывается различием уровня производительности по секторам. Постоянное внедрение облегчающих труд устройств приводит к относительному сокращению рабочих кадров, занятых в промышленном производстве. Во-вторых, по мере увеличения национального дохода неизбежно возрастает и спрос на образование, медицинское обслуживание, развлечения и т.д., вследствие чего постоянно увеличивается процент работников, переходящих в сектор обслуживания.

б. Класс профессиональных и технических специалистов

Вторым критерием для определения постиндустриального общества является изменение характера занятий, т.е. не только природы учреждения, где работают люди, а типа работы, которую они выполняют.

Индустриализация в начальной стадии своего развития породила новый тип полуквалифицированного рабочего: человека, за несколько недель обучения овладевшего навыками, необходимыми для выполнения механических операций на машинах. В индустриальном обществе такие полуквалифицированные рабочие составляют наиболее многочисленную группу. Расширение же третичного сектора экономики и соответственный рост удельного веса торговых, финансовых и правительственных учреждений, естественно, повлекли за собой увеличение численности служащих. В 1956 г. количество служащих в Соединенных Штатах впервые в истории индустриальной цивилизации превысило численность рабочих.

Самой поразительной и важной переменой следует считать быстрый рост числа профессиональных и технических работников, занимающих должности, требующие, по меньшей мере, неоконченного высшего образования. В 1890 г. в Соединенных Штатах таких людей насчитывалось менее миллиона. В 1940 г. их уже было 3,9 миллиона; в 1964 г. численность их возросла до 8,6 миллиона, а к 1980 г. количество их достигнет 15,5 миллиона, и они составят вторую по величине профессиональную группу, уступающую в абсолютных цифрах только группе полуквалифицированных рабочих.

В рамках же этой группы самым значительным явлением было выдвижение необычно высокого процента ученых и инженеров, составляющих основу постиндустриального общества. Какое-то время коэффициент роста класса профессиональных и технических специалистов был вдвое больше такового для всей рабочей силы в целом, а коэффициент роста группы ученых и инженеров уже втрое превысил тот же показатель для всего трудящегося населения страны. В 1975 г., например, общее количество инженеров в Соединенных Штатах достигнет двух миллионов, тогда как в I960 г. их насчитывалось всего 850 тысяч.

Такие изменения в характере распределения рабочей силы тоже присущи эволюции экономики индустриального типа, и можно ожидать, что такой же процесс, в той или иной форме, будет развиваться и в других передовых индустриальных странах.

в. Главенствующее значение теоретических знаний

Стремление выявить и понять фундаментальные социальные перемены при анализе новых и нарождающихся социальных структур не сводится к простейшей экстраполяции таких социальных тенденций, как процесс перераспределения секторов или же распределения рода занятий, развития экономики обслуживания или расширения профессионально-технических кадров. Для такого понимания необходимо найти какой-то конкретный определяющий фактор — тот нервный узел (если можно так выразиться) социальной системы, который ложится в основу всей социальной структуры и вокруг которого развиваются и эволюционируют общественные установления. В капиталистическом обществе таким «узлом» является принцип собственности, как правило, частной собственности.

Определяющим признаком индустриального общества служит факт использования машин для производства товаров, и с этой точки зрения капитализм и социализм представляют собой два варианта индустриального общества. Но организующим началом постиндустриального общества являются научные знания, и этот факт обусловливает возникновение новых общественных отношений и структур, подлежащих, однако, еще и политической организации.

Конечно, знания необходимы для существования любого общества. Но новым и типичным для постиндустриального общества является изменение самого характера знаний. Ибо основным для упорядочения решений и для регулирования процесса перемен стало теперь то ключевое положение, которое ныне отводится теоретическим знаниям, т.е. господство теории над эмпиризмом и кодификация накопленных данных в систему абстрактных символов, которая может управлять практической деятельностью во множестве различных и меняющихся обстоятельств.

Особенно отчетливо это наблюдается в новой взаимосвязи науки и техники, в характерном новом и тесном взаимодействии между ними, о чем я ниже скажу подробнее. В менее прямом смысле, но более существенно это меняющееся взаимоотношение между теорией и эмпиризмом отражается в системах управления экономикой. В этом плане весьма характерна та уверенность, с которой к проблемам хозяйственной политики подходят правительства теперь, по сравнению с тем, что было 40 лет назад. Читая ныне мемуары политических деятелей и экономистов, видишь, что 40 лет тому назад, когда великая депрессия достигла апогея, только очень немногие из этих людей в разных странах имели хоть какое-то представление о том, как вывести народное хозяйство из сложившегося кризиса. В общем, только теоретики сумели дать правильную ориентацию и полезные советы. (Интересно, что путь указала Швеция в лице тогдашнего министра финансов Эрнеста Вигфорса, сформулировавшего свою политику с помощью экономистов так называемой «Шведской школы», в основном Гуннара Мирдаля и Эрика Линдхала.) С помощью макроэкономистов и новой кодифицированной экономической теории правительства теперь могут с успехом содействовать решению хозяйственных проблем в целях регулирования экономического роста, перераспределения наличных ресурсов и сохранения равновесия между различными секторами.

г. Новая «интеллектуальная технология»

На четвертом месте в списке характеристик постиндустриального общества стоит пункт о возникновении «интеллектуальной технологии», которая к концу XX в. может получить такое решающее значение, какое за последние пятьдесят лет имела механическая (машинная) технология.

Под понятием «интеллектуальная технология» я имею в виду такие разнообразные методы, как линейное программирование, анализ систем, теория информации, теория решений, теория игр и моделирование, причем все это связано с операциями электронно-вычислительных машин, в колоссальной степени увеличивающих наш умственный потенциал. С помощью различных программирующих устройств можно создать комплекты матриц, определяющих график и режим работы для обеспечения более упорядоченной производственной программы или управляющих операциями «дозирования» и «смешивания» в процессе производства. Посредством этих методов можно накапливать и обрабатывать великое множество самых разнородных данных с тем, чтобы проследить прогрессивные и регрессивные последствия альтернативного выбора действий (как, например, в городском планировании) и создавать модели, в частности, экономические и прогнозирующие модели хозяйственных явлений, способные быстро «решать» тысячи систем уравнений, необходимых для понимания происходящих в экономике перемен.

д. Саморазвивающийся технологический рост

И, наконец, при помощи новой методики прогноза технологического развития мы можем добиться качественно новой формы общественной эволюции: обеспечения саморазвивающегося технологического роста. Современное индустриальное общество стало возможным, когда экономические условия создали предпосылки для образования новых общественных механизмов по накоплению сбережений (через банки, страховые общества и государственные облигации, а акционерные капиталы — через фондовые биржи) и использования этих денежных фондов в инвестиционных целях. Способность регулярно вкладывать по крайней мере 10 процентов валового национального продукта стала базой того, что У. Ростоу называет «отправным пунктом» экономического роста.

Во избежание застоя или «одряхления», что бы это туманное слово ни означало, современное общество должно открывать новые технологические рубежи для обеспечения уровня производительности и дальнейшего роста. Разработка нового метода прогнозирования и «техники картографирования» (о чем речь пойдет ниже) может способствовать развитию новой фазы в истории экономики: сознательному, запланированному повышению технологического роста. Если ограничиться сказанным и попытаться бегло охарактеризовать постиндустриальное общество, то сделать это можно проще всего схематически путем анализа триада предлагаемых мною концепций:

— доиндустриальное общество — это «состязание с природой». Такое общество зависит от природных богатств и примитивной рабочей силы, а рост его ограничивается населенностью страны;

— индустриальное общество — это «состязание с синтетической природой». Такое общество главным образом зависит от источников энергия, а рост его в большей степени является функцией организации массовой продукции и массовых рынков;

— постиндустриальное общество — это «состязание между людьми». Такое общество в большой степени зависит от «информации» (в техническом значении этого слова, как оно понимается в теории связи), и его рост является, в основном, функцией кодификации теоретических знаний.

Рост индустрии, опирающейся на науку

Теперь должно стать ясным, что центральной для меня, при таком понимании постиндустриального общества, является идея кодификации теоретических знаний, и это особенно явно проявляется в изменившемся отношении науки к технике с вытекающими отсюда важнейшими для всех передовых промышленно-экономических систем последствиями.

Если взглянуть на отрасли промышленности, все еще занимающие центральное место в сегодняшнем обществе (стальная, энергетическая, автомобильная, авиационная, телефон, телеграф), то мы увидим, как это ни странно, что все они, по существу, корнями уходят в XIX век. (Хотя сталь была открыта в XVIII в., а авиация родилась в XX, обе эти промышленности, однако, по характеру своего зарождения и развития типичны для XIX в.)

Первой современной, тесно связанной с XX веком индустрией является химическая, ибо порожденные ею синтетические материалы разработаны на основе теоретических свойств макромолекул, от искусного сочетания которых зависело производство вперед запланированных новых промышленных изделий. Важнейшей отличительной чертой, характеризующей сущность современной индустрии, является ее органическая связь с современной наукой и научно-исследовательской работой. Если, скажем, сравнить то, как Уатт применил теорию скрытой теплоты, когда пришел к мысли отделить конденсатор пара от паровой машины, или как Маркони использовал открытия в области электромагнетизма,— с работой, например, таких людей, как Каротерс, создавший нейлон в лаборатории фирмы «Дюпон», или с работой Шокли, приведшей к рождению транзистора, то станет ясно, что, во-первых, двух случаях научные исследования, предопределившие открытия, не имели никакой связи с деятельностью самих изобретателей, в то время как в последних двух случаям значительная доля научных знаний была приобретена в процессе фундаментальных исследований, необходимых для дальнейшего развития технологии. Новые продукты промышленного производства 1970х и 1980х годов (полимеры и пластмассы, электронная и оптическая аппаратура, криогенная и струйная техника, воздушно-космическая техника и средства связи) и такие изумительные устройства, как компьютеры, лазеры и годографы, интегрально связаны с наукой. Они могут развиваться только при условии широкого прогресса соответствующих научных дисциплин.

Если говорить в общих чертах о важнейших факторах, способных повлиять на развитие любой передовой экономики в течение ближайших десятилетий, то тремя основными факторами будут: размер промышленности, прогресс в науке и народном образовании, развитие научной базы, на которой строится промышленная технология.

Роль технологического прогнозирования

Если развитие научно-промышленных организаций составляет основу постиндустриального общества, то в связи с этим возникает и необходимость в технологическом прогнозировании. Технология неизбежно вносит в экономику элемент неуверенности. Разработка новых промышленных изделий и возникновение новых видов производства могут привести к вытеснению ранее существовавших заводов и пагубно отразиться на экономике соответствующих фирм и районов, в которых эти заводы работают. Новые технологические процессы требуют огромных капиталовложений и совсем иного профиля рабочих кадров. Если для сглаживания подъемов и спадов экономического цикла необходимо предвидеть развитие хозяйственной конъюнктуры, то составление технологических прогнозов столь же необходимо для обеспечения стабильности в руководстве социальными и экономическими переменами.

В большинстве случаев такие технологические прогнозы пока строятся на базе того, что в видении одаренных воображением инженеров и писателей представляется вероятным и возможным.

Немецкий инженер Плеснер еще в 1892 г. предсказал такое развитие техники (создание, например, паровых турбин сверхкритического давления и турбин на парах металлов) и некоторых функциональных ее возможностей (телевидение и автоматическая запись устной речи), какое в известной степени даже и сегодня относится к сфере футурологических представлений. Артур Кларк, сделавший в своих серьезных научно-фантастических произведениях ряд особо проницательных предсказаний (в частности, в области международной телесвязи), Утверждает, что при наличии достаточного желания можно, несмотря на технические трудности, осуществить все то, что представляется теоретически возможным. Такое, конечно, возможно лишь в идеальных условиях. Но Кларк подчеркивает, что «фантастические» идеи не раз уже осуществлялись в прошлом и что предвидеть будущее можно лишь исходя из предпосылки, что они будут и впредь осуществляться.

Можно ожидать, что в течение ближайших десятилетий методика технологического прогнозирования получит систематическое оформление. За последние годы был уже разработан целый ряд методов, в том числе метод «огибающей кривой», использование морфологических матриц фрица Цвикки, граф «относительного разветвления» и т.д. Основной толчок к упорядочению технологического прогнозирования в значительной мере был дан усилиями одного замечательного человека — Теодора фон Кармана, выдающегося специалиста в области аэродинамики, работающего в Калифорнийском технологическом институте. Его исследование о двигателях самолетов будущего, сделанное в 1944 г., считается классическим образом технологического прогнозирования. Позднее под руководством фон Кармана для Военно-воздушных сил США стали составляться на каждое пятилетие концентрированные технологические прогнозы. Система технологического прогнозирования была тоже принята и командованием НАТО. Нововведение фон Кармана было по сути дела весьма простым. Он не пытался предсказывать характер отдельных устройств — такая задача просто невыполнима. Не вдаваясь в специфику деталей технологических процессов и конструкций будущего, он изучал основные перспективные и ограничительные факторы, функциональные возможности и ключевые параметры. Он сосредоточивал внимание на оценке альтернативных комбинаций предполагаемых основных достижений науки и техники и старался вмещать свои прогнозы в четкие временные рамки в пределах 15—20 лет.

Тут, пожалуй, было бы уместно в общих чертах обрисовать основные аспекты научно-технического прогресса в попытке предвидеть его развитие на протяжении ближайших 20—30 лет, обращая при этом особое внимание на те элементы, которые могут отразиться на международных отношениях и на степенях международного влияния различных стран.

Технология 1970х и 1980х годов

Если заглянуть на два десятилетия вперед, мы увидим, что экономическая мощь государств будет обусловливаться следующими пятью основными показателями технологического развития.

а. Изменение характера производства энергии

Прогресс в этой области обеспечивается быстрыми реакторами-размножителями, техникой управляемой термоядерной реакции, сверхпроводимостью и магнитогидродинамикой. Стоимость энергии, вырабатываемой этими процессами, по всей вероятности, резко снизится в ближайшие два десятилетия, и располагающие такой техникой страны будут иметь возможность в целях успешной конкуренции значительно удешевить продукцию товаров. Освоение техники управляемой термоядерной реакции приведет к созданию реакторов мощностью в 10000 мегаватт, что примерно равняется мощности всех энергетических ресурсов Польши в 1967 г., и обеспечит еще большую независимость от источников сырья. Сверхпроводники, изготовленные из чистых металлов, приведут к почти полному исчезновению сопротивления в процессе передачи электрического тока. Магнитогидродинамические генераторы, пропуская перегретые газы через магнитное поле, позволят на 25 % повысить КПД при преобразовании тепловой энергии в электрическую. И все это окажется вполне реально достижимым, скажем, лет через двадцать.

б. Расширение международной телесвязи с помощью всемирной системы коммуникационных спутников

Снижение стоимости дальней связи (к 1980 г. можно будет по телефону связаться с любой точкой в мире примерно за 1 доллар) значительно ускорит развитие экономических связей. Организация глобальной телевизионной системы представляется технически уже вполне осуществимой задачей. Телевидение уже способствовало превращению отдельных стран в национальные сообщества в том смысле, что события, происходящие в одной части страны, получают немедленную огласку на всей ее территории. Об этом можно судить по тому, как быстро в Соединенных Штатах распространилось влияние расовых конфликтов. Живое представление о вьетнамской войне население получило также благодаря непосредственным телепередачам с театра военных действий при помощи международных коммуникационных спутников. Что же произойдет, когда идея «единого мира» станет реальностью в области связи?

в. Эксплуатация морских ресурсов

Добыча энергетического топлива, в особенности нефти и природного газа, из недр океанического дна развивается быстрыми темпами. В настоящее время доход от эксплуатации прибрежных Донных месторождений нефти превышает 7 миллиардов долларов в год. Подводная разведка на глубинах от 150 до 300 метров станет обычным явлением еще в текущем десятилетии, а в следующем можно ожидать развития более сложных технических операций. Судя по имеющимся данным, под океаном кроме нефти и газа таятся доступные для эксплуатации залежи различных металлов и других полезных ископаемых.

г. Использование искусственных спутников для исследования природных богатств Земли

В 1972 г. Национальное управление по аэронавтике и исследованию космоса (НАСА) вывело на орбиту спутник по исследованию энергетических ресурсов Земли и рассчитывает к концу десятилетия создать действенную систему таких исследовательских спутников. Используя чувствительную телеметрическую аппаратуру (датчики для измерения тепловых и звуковых волн, оптические приборы и т.д.), спутник картирует месторождения полезных ископаемых в мире и открывает новые залежи.

(Источник: Америка, 1974 № 215)

 

Из работы «Социальные рамки информационного общества»

В приведенном отрывке Д. Белл выделяет три основных аспекта постиндустриального общества и. подробно анализирует, роль научных теорий в качестве направляющей силы социальных изменении. Точка зрения Белла: в постиндустриальном, обществе стратегическими ресурсами, становятся знания и информация.

В наступающем столетии решающее значение для экономической и социальной жизни, для способов производства знания, а также для характера трудовой деятельности человека приобретает становление нового социального уклада, зиждущегося на телекоммуникациях. Революция в организации и обработке информации и знаний, в которой центральную роль играет компьютер, развертывается одновременно со становлением постиндустриального общества. Три аспекта постиндустриального общества особенно важны для понимания телекоммуникационной революции:

1) переход от индустриального к сервисному обществу;

2) решающее значение кодифицированного теоретического знания для осуществления теоретических инноваций;

3) превращение новой «интеллектуальной технологии» в ключевой инструмент системного анализа и теории принятия решений.

Показатели перехода от индустриального к сервисному сектору очевидны. В США в 1970 г. 65 % рабочей силы было занято в сфере услуг, около 30 — в промышленности и строительстве и неполных 5 % — в сельском хозяйстве.

(Источник: Новая технологическая волна на Западе. М., 1986 С. 330-342)

 

Тойнби Арнольд Джозеф (1880—1975) — английский философ, историк и социолог. Сторонник концепции цикличных цивилизаций. В философии истории огромное значение придавал переходу от язычества (цивилизации первого поколения) к возникновению великих религий, особенно христианства (цивилизация второго поколения) и секулярному обществу (цивилизация третьего поколения).

В отрывке из книги представлены рассуждения Тойнби об отношении цивилизации третьего поколения к предшествующим. Критерием анализа автор считает состояние религиозного духа в обществе. С этой точки зрения он считает переход от язычества к христианству прогрессом, а рождение буржуазного, секулярного общества регрессом. Причину последнего он видит в ошибках церкви, которая попыталась взять на себя мирские дела, в том числе и политику.

Тойнби Арнольд Джозеф

Из книги «Постижение истории»

Цивилизация как регресс

Мы попытались посмотреть на историю, отказавшись от общепринятой нынче на Западе привычки анализировать исторический процесс на материале истории цивилизаций. Мы обратились к истории церквей, и эта переориентация привела к мысли о том, что цивилизации второго поколения со всеми их надломами и последующими распадами, создавшие предпосылки для возникновения живых высших религий,— это не поражения, но победы — в той мере, в какой они помогли родиться вселенским церквам. По этой аналогии цивилизации третьего поколения представляет собой регрессивное явление относительно высших религий, поднявшихся из руин цивилизаций предыдущего поколения; ибо мирское падение мертвых цивилизаций должно судить по высотам их духовных достижений, а мирское падение ныне живых цивилизаций должно судить с точки зрения тех условий, которые они сумели создать для жизни души. А с этой точки зрения их вряд ли можно будет оценить достаточно высоко...

Для цели нашего настоящего исследования достаточно сказать, что цивилизация третьего поколения, в чьей истории успешно возрождается предшественница второго поколения, достигнув расцвета, без колебания сбрасывает все те церковные помехи, которые вместе с церковью были рождены ее предшественницей.

Возрождение мертвой цивилизации порождает «регресс» живой высшей религии, и, чем дальше заходит этот процесс, тем интенсивнее происходит скольжение назад. Однако можно предположить, что даже если это инверсивное изменение представляет собой «закон» истории, то в нем проще увидеть катастрофу, чем позитивный процесс. Наше суждение действительно может покачаться парадоксальным для дальневосточного конфуцианца или для западного рационалистически настроенного инженера, которые в глубине души верят, что «человек делает сам себя» и что в осознанном поведении человека по отношению ко всему человечеству возвышение и падение высших религий представляет собой досадную интерлюдию.

Вызов воинственности на земле.

Причины регресса. В предыдущей главе мы наблюдали, как секулярная цивилизация, которая вырывается из церковной системы, в дальнейшем пробивает себе путь с помощью элементов предыдущей цивилизации, которую она вновь вызывает к жизни. Мы уже наблюдали на примерах, как новая цивилизация пользуется своими возможностями; теперь нам остается посмотреть, откуда эти возможности берутся. Очевидно, это «начало зол», как сказал бы Фукидид, следует искать не в изобилии ресурсов поднимающейся цивилизации, а в каком-то слабом месте или неверном шаге церкви, за счет которой совершается подъем.

Главный ошибочный момент в деятельности церкви содержится уже в тех целях, которые она ставит перед собой. Церковь Воинствующая, ибо она хочет завоевать этот Мир. Однако церковь должна сделать это не уничтожением жизни на Земле, но с помощью ее преображения. Все доступные ей средства церковь использует для секулярных и духовных дел, а также для того, чтобы организоваться на Земле в качестве института, поскольку это единственный метод организации мирских человеческих отношений в любом масштабе за пределами узкой сферы прямого личного общения. Прочный институциональный покров, которым церковь находит необходимым закрывать свою эфемерную наготу, чтобы произвести божественную работу в непокорном окружении, несовместим с духовной природой церкви и напоминает роговой панцирь, под которым находится живое тело. Поэтому не удивляет катастрофа, которая охватила земное пристанище Союза Святых, неспособного выполнить на этой Земле свой духовный труд, справиться с секулярными проблемами в попытках разрешить их институциональными средствами.

Наиболее ярким примером может служить трагедия папы Григория VII Гильдебранда. Гильдебранд был сбит с пути очевидным смешением причин и следствий. Он не был бы истинно верным слугой Господа, если бы не посвятил себя, используя всю свою власть, борьбе с падением нравов и коррупцией, захлестнувшими западно-христианские церковные круги. Но он не мог бы реформировать священство без предварительной реорганизации церкви, а реорганизовать церковь он не смог бы, не отстаивая приоритета ее власти, и, конечно же, он не смог бы выполнить этой работы, не попытавшись проложить соответствующей демаркационной линии между церковью и государством. Гильдебранд предпринял ряд шагов, причем каждый последующий шаг казался необходимым и логически вытекающим из предыдущего. От стремления к духовному воскрешению христианских душ он постепенно сместился к раздуванию конфликта со Священной Римской империей, которая увлекла церковь прямо на арену военной борьбы. Результат был в равной мере катастрофичным для обоих главных институтов средневекового западного христианства — и для папства, и для империи,— не говоря уж о самом христианстве.

Эта трагедия весьма знаменательна, хотя она и не имеет в истории явных параллелей. Тем не менее, она может служить примером духовной деградации церкви, которая оказалась втянутой в решение секулярных вопросов, не по доброй воли попав в центр мирских событий.

Существует, однако, еще одна широкая дорога, которая также ведет к неизбежному духовному параличу. Дорога эта более известна, внешне более привлекательна, но и более коварна. Церковь рискует впасть в духовный регресс, как только она поддается соблазну установить божественную волю на Земле, ибо воля Господа частью выражена и в праведных социальных целях секуляризованных обществ. Правда, мирские идеалы могут быть случайно достигнуты и в религиозном обществе, причем значительно более успешно, чем они могли бы быть достигнуты в мирском обществе, которое формулирует свои цели прямо и следует только им, не отвлекаясь на что-либо иное. Успех в этом случае является следствием одного из законов жизни, действие которого уже неоднократно демонстрировалось нами на конкретном историческом материале. Однако нелишне будет еще раз напомнить, что закон этот сводится к принципу, согласно которому наилучший путь достижения цели — это стремление не к самой этой цели, а к чему-то более возвышенному, находящемуся за ее пределами. История церкви дает два классических примера действия этого закона. Это подвижничество св. Бенедикта и папы Григория Великого.

Эти святые вели монашеский образ жизни. Кроме того, Григорий поставил перед собой еще одну духовную цель, столь же возвышенную, как и первая. Он стремился дать свет «сидящим во тьме», обращая язычников в лоно христианской церкви. Однако, не преследуя никаких мирских целей, эти два подвижника смогли, тем не менее, свершить такие экономические преобразования, которые оказались совершенно недоступными тогдашним государственным деятелям. Так, папа Григорий спас от голодной смерти городской пролетариат Рима, тогда как константинопольское правительство угасшей Римской империи было совершенно бессильно и не могло выполнить свой долг перед разоренным городом.

История учит нас, что материальные блага, добытые святыми, которые вовсе и не замечали их, не ценили и не стремились к ним, отнюдь не то же самое, что мирские блага для обычных священников, которые только к ним стремятся, забывая при этом долг веры и духовного подвижничества.

Причина регресса высших религий и суетного повторения секулярных цивилизаций кроется, как мы выяснили, вовсе не в необходимости самосохранения или какой-либо внешней силе, но в «первородном грехе», который есть не что иное, как внутренняя земная человеческая природа.

Предчувствие духовного возрождения. Если регресс высших религий — следствие первородного греха, можно ли заключить, что, поскольку первородный грех воспроизводится в этом мире с каждым появившимся на свет младенцем, значит, регресс неизбежен? И если он действительно неизбежен, означает ли это, что вызов воинственности на Земле столь безнадежно силен, что ни одной церкви не суждено успешно противостоять ему? А это заключение не приводит ли в свою очередь к мысли, что церковь не играет сколько-нибудь значительной исторической роли, если не считать роли куколки в бесконечном и бесполезном круговороте секулярных цивилизаций? Прежде чем согласиться с утверждением, что божественный свет обречен погибнуть во мраке непонимания, следует внимательно присмотреться к череде духовных озарений, которые время от времени являются в мир эпифаниями высших религий. Возможно, главы былой духовной жизни дадут основания для надежды на духовное возрождение и спасение от регресса, которому подвержена Воинствующая Церковь.

Исторический путь отмечен вехами духовных взглядов и падений, и особое место на этом пути занимают имена Авраама, Моисея, пророков и Христа. Ими отмечены те точки человеческой истории, где взгляд историка обнаруживает надломы цивилизаций. Эмпирические наблюдения приводят нас к выводу, что высшие точки религиозного опыта совпадают с низшими точками истории секулярного общества. Это также можно считать одним из «законов» земной жизни человека. Если вывод наш справедлив, то следует ожидать, что история дает свидетельства и обратного действия закона, т.е. что высшие точки секулярной истории совпадают с низшими точками истории религиозной, а значит, религиозный взлет, сопровождающий мирской упадок, является не просто духовным достижением, но и духовным возрождением.

Выше мы уже видели, что суровые естественные условия могут быть факторами, способствующими мирскому развитию. По аналогии можно предположить, что духовно такие условия также могут способствовать успехам в области религиозных исканий. Духовно неблагоприятное окружение можно определить словами Платона как «город свиней», в котором искания души подменяются заботой о материальном благополучии. Однако не все потеряно в подобной ситуации. Наиболее чувствительные, ищущие души начинают протестовать, сопротивляясь благам этого мира. Даже на относительно низком уровне варварской добродетели может проявиться сила духа героя, как это случилось с Одиссеем. На уровне же высших религий поражение священника — сигнал для пророка.

Мы уже упоминали классический случай ранних христианских мучеников, которые жертвовали всем, чтобы сохранить в чистоте и безупречности свои нравственные позиции. Их духовная непримиримость вызывала негодование язычников, которые верили, что на дворе не быстротечное бабье лето, а июнь; однако они смутно сознавали, что фантастическое, с их точки зрения, поведение христианских мучеников озаряется неведомым им самим внутренним светом. Этот же внутренний свет побуждал св. Франциска Ассизского с тревогой и отвращением бунтовать против пустоты роскошной жизни отчего дома. Отец святого Франциска был прототипом преуспевающего бизнесмена, завоевавшего позже западный мир.

Стремительный рост материального прогресса, который был начат умбрийскими суконщиками в XII в. и продолжался беспрепятственно вплоть до XX столетия, предстал вдруг перед мрачной перспективой, провидчески описанной некогда святым Григорием. «Сегодня смерть и горе повсюду, опустошение кругом и слезы. Однако голос плоти ослепляет дух. Мы бежим за мирскими благами, а сам мир ускользает от нас; мы хватаемся за него, а он разрушается на наших глазах, и, поскольку мы не в силах остановить это разрушение, мы тонем вместе с ним. Когда-то мир привлекал нас своей красотой, сейчас же он полон таких противоречий, что сам направляет нас прямо в руки Господа».

Св. Григорий остро сознавал, что душа, отчужденная от Бога мирским процветанием, может примириться с Богом, потрясенная зрелищем того, что рай земной обращается в прах и пепел. Свет дня, затухая, уступает место тьме ночи, но ночь проходит, и сияние облаков на востоке предвещает новый день. Так и опыт Рима VI в. н.э. был знамением и провозвестником событий XX в.

Сразу по окончанию второй мировой войны демонические силы зла стали угрожать западному миру новой гигантской катастрофой. Над миром висела угроза самоуничтожения в ходе третьей мировой войны.

Мир, секуляризованный в процессе вестернизации, оказался перед непростым выбором. С одной стороны, его влекла порочная инерция распространения неоязычества; в этом случае пламя религии могло вспыхнуть с новой силой, как это случилось на развалинах эллинского мифа. Другая возможность заключалась в творческом раскаянии и отказе от неоязычества через обличение тех чудовищных сил и импульсов, которые были провоцированы теми реакционными тенденциями истории, что были связаны с поклонениям этим силам. В случае принятия первой катастрофической возможности человек освобождается от духовной ответственности через физическую аннигиляцию. Если же он изберет альтернативный и не столь драматический путь, он вновь столкнется с теми мучительными вопросами, которые и составляют соль духовной жизни.

Какой же путь изберет неоязыческая душа? Имеет ли она возможность сойти с проторенной дороги, которая ведет к гибели, и встать на трудную тропу, ведущую к жизни? (Матф. 7, 13—14; Лк. 13, 24). Или она предпочтет оказаться в тупике? Откликнется ли она на голос, взывающий: «Вот, я сегодня предложил тебе жизнь и добро, смерть и зло», на пророческий голос: «Если кто не родится свыше, не может увидеть Царствия Божия» (Иоан. 3,3)? Или она поверит Мефистофелю, который утверждает, что человек не может вернуться в материнское лоно и родиться еще раз? Конечно, детеныш кенгуру, вползая в сумку матери, не достигает тем самым Царствия Божия.

Так куда же зовет человека тихий голос, звучащий в его Душе,— в порочный круг или к жизни вечной? На этот роковой вопрос человечество должно ответить, если оно хочет выжить.

Возможность духовного роста. Является ли возвращение к религии признаком духовного движения вперед? Или это всего лишь безнадежная и глупая попытка уклониться от суровой жизни? Ответ на этот вопрос частично зависит от нашей оценки возможностей духовного роста в этой жизни.

Мы отбросили идею, согласно которой исторически живые церкви могут, в конце концов, достичь единства через различие, превратившись в единую земную Воинствующую Церковь. Предположим, однако, что это когда-то произойдет. Означает ли это, что тоща на Земле установится Царство Божие?.. Ответ на поставленный выше вопрос, безусловно, отрицательный, и он не может быть положительным по целому ряду причин.

Наиболее явная причина проистекает из природы общества и природы человека. Как мы установили в начале нашего исследования, общество — это не что иное, как общая основа полей действия отдельных индивидуумов, а человеческая личность обладает внутренней способностью творить как зло, так и добро. А это в свою очередь означает, что в любом земном обществе, пока земная природа человека не претерпела соответствующих нравственных изменений, и зло и добро непрестанно воспроизводятся в каждом новом рождении и будут существовать, покуда жив человек. Вызов, испытание, борьба, драмы духовной жизни — это индивидуальный внутренний опыт каждой отдельной души в отличие от безличного накопления и передачи от одного поколения к другому точного знания и технологий. А значит, замещение многоликих цивилизаций и разнообразных