Отрасли психологии, формы сотрудничества научной и житейском психологии 6 страница

Как же могло случиться, что крайние идеалисты работают на материализм? Это показывает, как глубоко и объективно необходимо заложены в развитии психо­логии обе борющиеся тенденции; как мало они совпадают с тем, что психолог сам го­ворит о себе, т.е. с субъективными фило­софскими убеждениями; как невыразимо сложна картина кризиса; в каких сме­шанных формах встречаются обе тенден­ции; какими изломанными, неожиданны­ми, парадоксальными зигзагами проходит линия фронта в психологии, часто внут­ри одной и той же системы, часто внут­ри одного термина — наконец, как борь­ба двух психологии не совпадает с борьбой многих воззрений и психологичес­ких школ, но стоит за ними и определя­ет их; как обманчивы внешние формы кризиса и как надо в них вычитывать стоящий за их спиной истинный смысл.

Теплов Б.М. Об интроспекции и самонаблюдении*

Что следует понимать под субъектив­ным методом в психологии? Для ответа на вопрос обратимся прежде всего к перво­источнику — к тем психологам, которые считали, что субъективный метод — един­ственно возможный в психологии, и все усилия направляли к разработке этого ме­тода. К ним относится большинство стол­пов буржуазной идеалистической психо­логии. Возьмем для примера двух главных представителей официально утвержденной психологии в дореволюционной России: профессора Московского университета Г.И.Челпанова и профессора Петербург­ского университета А.И.Введенского.

В учебнике психологии, по которому учились гимназисты того времени, Чел па­нов писал так: "Психические явления могут быть познаваемы только при помо­щи самонаблюдения. Познание при помо­щи самонаблюдения в психологии приня­то называть субъективным методом в отличие от объективного метода естествоз­нания" (1905. С. 7).

Аналогичное, только в более резкой форме, писал и Введенский: "Душевные явления сознаются или воспринимаются только тем лицом, которое их пережива­ет" (1914. С. 15). "Чужой душевной жиз­ни мы не можем воспринимать; сама она навсегда остается вне пределов возможно­го опыта" (Там же. С. 74). Наблюдение

душевных явлений в самом себе "называ­ется самонаблюдением, или внутренним наблюдением, или интроспекцией, система­тическое же употребление самонаблюде­ния для научных целей называется субъек­тивным, или интроспективным, методом" (Там же. С. 13).

Итак, психические явления могут по­знаваться только в себе самом; познание их осуществляется при помощи интроспек­ции (внутреннее зрение) или самонаблю­дения; систематическое употребление ин­троспекции для научных целей и есть субъективный метод; метод этот, как яв­ствует из вышесказанного, — единственно возможный в психологии.

Как же быть с познанием чужой пси­хической жизни? В этом вопросе Введенс­кий, надо отдать ему справедливость, за­нимал наиболее последовательную пози­цию — позицию крайнего агностицизма, своего рода "психологического солипсиз­ма". "Я вправе, — писал он, — смело утвер­ждать, без всякого опасения противоречить каким-либо заведомо существующим фак­там, что, кроме самого меня, ровно никто не одушевлен во всей вселенной" (Там же. С. 72). И дальше: "Мне нельзя узнать, где есть одушевленность помимо меня и где ее нет, так что без всякого противоречия с наблюдаемыми мною фактами я могу всюду, где захочу, либо допускать, либо отрицать ее" (Там же. С. 73). Таким образом, про­фессор университета, облеченный обязан­ностью читать курс психологии, считал себя вправе допускать психическую жизнь у шкафа и отрицать ее у самого близкого ему человека. Естественно, что никакого интереса не может представить содержа­ние курса психологии, читавшегося с та­ких позиций.

Более обтекаемую и по видимости нау­кообразную позицию занимал Челпанов.

<...> "Нельзя сказать,— писал Челпа-нов,— что в психологии применяется объективный метод, потому что весь объек­тивно добытый материал становится дос­тупным для психолога только благодаря тому, что он переводит его на язык само­наблюдения. Если он так или иначе ис­толковывает психическую жизнь ребенка, если он так или иначе понимает психическую жизнь душевнобольного и т. п., то это только потому, что он раньше имел случай пережить аналогичные состояния" (1905. С. II).

Самый знаменитый из американских интроспекционистов, Б.Э.Титченер, не сму­щаясь, продолжал такое же рассуждение и по отношению к изучению психологии животных. Психолог, писал он, "старается, насколько это только возможно, поставить себя на место животного, найти условия, при которых его собственные выразитель­ные движения были бы в общем того же рода; и затем он старается воссоздать со­знание животного по свойствам своего человеческого сознания" (1914. Т. 1. С. 26).

Как видно, сущность субъективного метода заключается в том, что психолог истолковывает психическую жизнь дру­гих взрослых людей, детей, душевноболь­ных и даже животных с точки зрения тех сведений, которые он получил при помо­щи самонаблюдения. Репертуар тех пси­хических процессов, которые могут быть таким путем найдены, естественно, ограничивается и должен по существу метода ограничиваться тем, что пришлось пере­жить самому психологу. Представления, чувства, мысли другого человека, ребенка и даже животного — это все

 

^* Теплов Б.М. Об объективном методе в психологии// Избранные труды: В 2 т. М.: Педагогика, 1985. Т. 2. С.291—302.

 

 

те же представления, чувства и мысли ученого-пси­холога, ибо никаких других он не знает и не имеет права знать.

Следовательно, действительное позна­ние чужих чувств или мыслей (таковое по­знание предполагается невозможным!) заменяется тем, что психолог приписывает другим людям (или даже животным) те чувства и мысли, которые он считает, исхо­дя из собственного опыта, наиболее разум­ным приписать им в данном случае.<...>

Научная несостоятельность субъектив­ного метода в его развернутом виде слиш­ком очевидна. Однако не следует забывать, что явно нелепое требование приписывать детям, душевнобольным и животным пси­хические процессы из запаса собственного интроспективного опыта есть прямое и необходимое следствие исходной посылки: самонаблюдение есть единственный адек­ватный метод познания психики. Если принять эту посылку, то следует или отка­заться от изучения, например, психики ребенка, или принять метод "истолкова­ния через самонаблюдение".

Все изложенное учение о субъектив­ном методе в психологии покоится на вере в то, что у человека имеется специальное орудие для непосредственного познания своей психики (внутреннее восприятие, или интроспекция) и что другое — опосредствованное — познание психичес­кого невозможно, а следовательно, не­возможно и объективное, общезначимое познание чужой душевной жизни, и по­этому оно должно заменяться чисто субъективным переводом на язык само­наблюдения. Нетрудно понять, что здесь мы имеем дело с неприкрытым субъек­тивным идеализмом, что основной тезис интроспективной психологии — "психо­логия есть наука о непосредственном опыте" (В.Вундт, Т.Липпс и другие, вплоть до большинства современных англо-аме­риканских психологов-идеалистов) — име­ет вызывающе идеалистический характер.

Для марксизма ощущение есть образ, отражение объективного мира. В ощуще­нии и восприятии мы непосредственно вос­принимаем объективную реальность. Са­мих же ощущений и восприятий мы непосредственно не воспринимаем; о них мы узнаем опосредствованно. То же отно­сится и к таким внутренним процессам, как представление, воспоминание, мышле­ние и т.д. И в них мы имеем образы объек­тивного мира. Я непосредственно знаю со­держание своих мыслей, представлений и т.п., но не сами процессы мышления, пред­ставления, воспоминания. Я непосредствен­но знаю, о чем я думаю, это дано мне в субъективном образе (термин "образ" я употребляю в широком философском смысле, а не в более узком смысле пред­ставления, наглядного образа), но я непос­редственно не воспринимаю процесса сво­его мышления. Когда человек говорит: "я вспомнил", "я подумал" и т.п., то это не значит, что он "видит" внутренним взо­ром процессы воспоминания или думания, что он их каким-то способом внутренне воспринимает.

Глубоко прав был Сеченов, заявивший в полемике с К.Д.Кавелиным, что "особого психического зрения, как специального орудия для исследования психических процессов, в противоположность матери­альным, нет" (1947. С. 197), что это орудие есть "фикция" (Там же. С. 211). И в дру­гом месте: "... у человека нет никаких специальных умственных орудии для по­знавания психических фактов, вроде внут­реннего чувства или психического зрения, которое, сливаясь с познаваемым, познава­ло бы продукты сознания непосредственно, по существу" (Там же. С. 222).

Объективный метод в психологии предполагает безоговорочный отказ от всяких пережитков веры в то, что науч­ное исследование должно основываться на так называемой интроспекции, пони­маемой как орудие непосредственного познания психических процессов.

Опыт говорит: показания самонаблю­дения типа обычных отчетов людей о том, что и почему они делали и о чем они ду­мали, никогда не выходят за пределы обыч­ных житейских понятий — вспомнил, по­думал, понял, решил, обратил внимание и т.п. Самонаблюдение, понимаемое как внутреннее восприятие, интроспекция, не дает никаких возможностей для анализа того, что значит вспомнил, подумал, понял, решил.

Процессы, сложнейшие по объективной природе, по образующей их системе свя­зей, для самонаблюдения выступают обыч­но как абсолютно простые. Мы в учебни­ках психологии характеризуем восприя­тие как "очень сложный процесс, в основе которого лежит выделение некоторой группы ощущений, объединение их в це­лостный образ, определенное понимание или осмысливание этого образа и узнава­ние соответствующего предмета или яв­ления" (Теплое Б.М, 1950. С. 55).

Однако для самонаблюдения восприя­тие в нормальных условиях — процесс абсолютно простой, в котором нельзя ус­мотреть всех вышеописанных составных частей. Восприятие становится "сложным процессом" лишь в особо затрудненных условиях или при нарушениях мозговой деятельности.

Люди осуществляют самонаблюдение в течение десятков тысяч лет, и пределы тех единиц, на которые самонаблюдение может разложить психическую деятель­ность, давно уже обнаружились. От того, что человека посадят в лабораторию, да­дут ему инструкцию и будут записывать его показания, острота и глубина его внутреннего зрения не изменятся. Пси­холог, ставящий интроспективный экспе­римент с целью узнать механизм процес-

са мышления или запоминания, подобен физику, который посадил бы человека в специальную комнату и дал ему инструк­цию с величайшим вниманием рассмот­реть атомное строение тела. Никакой планомерный подбор тел, подлежащих рас­смотрению, никакая тренировка наблю­дателей не сделают этого действия менее нелепым. Простым глазом нельзя уви­деть атомное строение тела. Простым внутренним глазом нельзя увидеть ме­ханизм психических процессов. Всякие попытки в этом направлении — потеря времени. К познанию самих психических процессов можно подойти только опосред­ствованно, путем объективного исследо­вания.

Всякая наука есть опосредствованное познание. Забвение этого ведет к настой­чивому стремлению непосредственно уви­деть психический процесс, ведет к неве­рию в силу объективного метода, который через наблюдение объективных условий возникновения психического процесса и объективных его проявлений, результатов дает подлинно научное познание самого процесса.

Объективный метод в психологии есть метод опосредствованного познания пси­хики, сознания. Он исключает всякого рода психологический агностицизм. Для объек­тивного метода чужая психическая жизнь не менее доступна научному изучению, чем своя собственная, так как фундаментом этого метода не является интроспекция.

Положение об объективной познавае­мости психики есть важнейшая методо­логическая предпосылка материалистичес­кой психологии. Возможность такого познания вытекает из раскрытого выше понимания предмета психологии: субъек­тивное является предметом научной пси­хологии не само по себе, а лишь в единстве с объективным.

Психическая деятельность всегда по­лучает свое объективное выражение в тех или других действиях, речевых реакциях, в изменении работы внутренних органов и т. д. Это — неотъемлемое свойство пси­хики, забвение которого неизбежно ведет к подмене "психических реальностей" "пси­хическими фикциями" (Сеченов).

В связи с этим следует напомнить, что для Сеченова, первым выдвинувшего идею рефлекторной природы психики, не существовало рефлексов в буквальном смысле слова "без конца". "Во всех случа­ях, — писал он, — где сознательные психи­ческие акты остаются без всякого внешне­го выражения, явления эти сохраняют тем не менее природу рефлексов"; и в этих случаях "конец рефлекса есть акт, вполне эквивалентный возбуждению мышечного аппарата, т.е. двигательного нерва и его мышцы" (1947. С. 152).

Наиболее важным для психологии яв­ляется выражение психических процессов во внешней деятельности человека, в его поступках, словах, в его поведении. Сече­нов писал: "Психическая деятельность че­ловека выражается, как известно, внешни­ми признаками, и обыкновенно все люди, и простые, и ученые, и натуралисты, и люди, занимающиеся духом, судят о первой по последним, т. е. по внешним, признакам" (Там же. С. 70). И далее: "О характере человека судят все без исключения по внешней деятельности последнего" (Там же. С. 114).

Учитель и друг Сеченова, великий рус­ский материалист Чернышевский неодно­кратно указывал на то, что познание чело­века и его психической деятельности достигается главным образом через изу­чение его действий, поступков. В одной из последних работ он писал: "Достоверные сведения об уме и характере человека мы до сих пор не можем приобретать ника­кими рассуждениями по каким-нибудь общим основаниям. Они приобретаются только изучением поступков человека" (1951. Т. X. С. 820—821). <...>

Порочность субъективного метода в психологии проявляется вовсе не в том, что он придает значение изучению высказы­ваний человека, а в том, что он придает решающее значение высказываниям чело­века о себе, о своих переживаниях.

Нередко думают, что словесные выска­зывания испытуемого в обычных экспе­риментах по изучению ощущений и вос­приятий есть показания самонаблюдения. Это ошибка. Показания о том, что ис­пытуемый видит, слышит, вообще ощуща­ет или воспринимает, — это показания о предметах и явлениях объективного мира. Только субъективный идеалист может на­стаивать на том, что такие показания надо относить к числу показаний самонаблю­дения.

Никакой здравомыслящий человек не скажет, что военный наблюдатель, дающий такие, например, сведения: "Около опушки леса появился неприятельский танк", — занимается интроспекцией и дает пока­зания самонаблюдения. Но какое же ос­нование говорить о показаниях само­наблюдения или об использовании интроспекции в обычных экспериментах по изучению ощущений или восприятий, когда испытуемые отвечают на такие, на­пример, вопросы: какой из двух квадра­тов светлее? Какой из двух звуков выше (или громче)? Есть ли в темном поле зре­ния светлый круг? Сколько вы видите светящихся точек? и т.п. Совершенно оче­видно, что здесь испытуемый занимается не интроспекцией, а экстроспекцией, не внутренним восприятием, а самым обыч­ным внешним восприятием. Совершенно очевидно, что он дает здесь не показания самонаблюдения, а показания о предметах и явлениях внешнего мира. Нельзя, сле­довательно, говорить о показаниях испы­туемых в нормальных экспериментах по изучению ощущений и восприятий как о показаниях самонаблюдения. Иначе пришлось бы признать, что все естествоз­нание строится на показаниях самонаб­людения, так как нельзя себе представить научное наблюдение или эксперимент, которые могли бы обойтись без суждений восприятия.

Но ведь дело, в сущности, не меняется, если военный наблюдатель или разведчик дает показания по памяти, т.е. показания о том, что он видел несколько часов назад. И эти показания никто не назовет показа­ниями самонаблюдения; это высказывания о предметах внешнего мира, а вовсе не о самом себе, хотя по таким высказывани­ям и можно определенным путем вынес­ти суждения о памяти человека, дающего показания. Следовательно, и о показаниях испытуемых во многих экспериментах, по­священных изучению памяти, нельзя ска­зать, что они являются показаниями само­наблюдения.

Итак, далеко не все словесные показа­ния испытуемых, получаемые в психоло­гических экспериментах, можно назвать по­казаниями самонаблюдения. Показаниями самонаблюдения следует называть лишь высказывания испытуемых о себе, о своих действиях и переживаниях.

Вообще же нужно решительно отвести ложную и вредную мысль о том, что ис­пользование в психологическом исследо­вании, и в частности в психологическом эксперименте, словесных реакций или сло­весного отчета испытуемых есть признак субъективности метода, свидетельство от­хода от строго объективного метода ис­следования. <...> Объективность или субъективность метода менее всего опре­деляется тем, какие реакции — речевые, двигательные, вегетативные — изучаются.

Важнейшее условие объективности метода — возможно более строгий и пол­ный учет воздействий на испытуемого и его реакций. Это относится и к речевым воздействиям на испытуемого, и к его ре­чевым реакциям. Не отказ от них, а стрем­ление к строгому их учету — вот что сле­дует из требования объективности метода.

Решительно отвергая интроспекцию как особое внутреннее восприятие, являющееся орудием непосредственного познания психи­ческих процессов, объективный метод в пси­хологии, конечно, не отрицает у человека спо­собности давать словесный отчет самому себе или другим людям (в том числе и пси­хологу-исследователю) о своих действиях и переживаниях (о содержании своих пережи­ваний). В этом смысле можно говорить о наличии у человека способности к самонаб­людению, резко противопоставляя, однако, термины самонаблюдение и интроспекция. Самонаблюдение в единственно приемле­мом значении этого слова не есть "внутрен­нее наблюдение", не есть результат непос­редственного восприятия своих психических процессов или психических особенностей своей личности.

Существует очень распространенный предрассудок: всякое знание о себе — о своей психической деятельности, о своих психических особенностях — человек яко­бы получает путем интроспекции, т.е. пу­тем некоего непосредственного, недоступ­ного другим людям познания. Этот взгляд ложный. Наиболее важные знания о себе человек получает опосредствованно, т.е. теми же принципиально способами, кото­рые доступны и другим людям.

Путем интроспекции нельзя устано­вить запасы своей памяти, нельзя узнать, что я помню и знаю. Надо решительно отказаться от взгляда на память как на кладовую, в которой хранится все, что запомнилось, и которую можно обозреть внутренним взором, т.е. с помощью инт­роспекции. Запоминание есть образование сложной системы связей, а воспроизведе­ние — оживление этих связей, причем стро­го детерминированное, вызванное опреде­ленным стимулом.

Чтобы узнать, запомнил ли человек данное содержание или нет, надо испытать, воспроизводится ли это содержание при тех стимулах, при тех воздействиях, ко­торые — насколько можно предполагать — связаны у данного человека с интере­сующим нас содержанием. (Такого рода воздействиями и являются различные вопросы, задания и т.п.) И чем разнооб­разнее будут эти воздействия, тем досто­вернее будет результат. Совершенно так же поступает и сам человек, желая уз­нать, запомнил ли он данное содержание. Он должен спросить себя о чем-то, к это­му содержанию относящемся, должен дать себе некоторое задание и по результатам этого испытания судить о том, запомнил ли он. Неважно, конечно, что он это дела­ет не вслух. Средства, которыми я распо­лагаю, чтобы узнать, что я помню, прин­ципиально говоря, те же самые, которыми располагают другие люди, определяющие запасы моей памяти. Я узнаю об этом не непосредственно, не путем интроспекции, а опосредствованно, ибо иным путем что-то узнать нельзя.

Задача психологов — превратить сти­хийно применяющийся каждым челове­ком опосредствованный путь в научно от­точенный метод. А для этого надо прежде всего отказаться от мешающей и уводя­щей в сторону мысли о том, что здесь мо­жет оказать какую-то помощь интроспек­ция.

Итак, интроспекция не является сред­ством определения собственных знаний. Совсем очевидно, что она не является сред­ством определять собственные умения и навыки. Единственный путь для этого — попробовать сделать, т. е. путь опосред­ствованный, объективный. Внутреннее вос­приятие тут ничем не поможет. Если че­ловек иногда (но далеко не всегда!) лучше, чем другие, знает, что он умеет, то только потому, что он чаще имел случай испро­бовать себя, а не потому, что у него имеется какое-то особое орудие для познания соб­ственных умений.

Нетрудно убедиться также и в том, что не интроспекцией человек познает особен­ности своей личности: темперамент, харак­тер, способности, интересы. Обо всем этом человек может судить очень опосредство­ванно, принципиально говоря, теми же способами, какими судят о нем другие люди, — в первую очередь по тому, как он ведет себя в тех или других ситуациях, как он поступает, что он делает. А наблюдать дела людей гораздо легче, чем собственные. Поэтому жизненный опыт показывает, что наиболее адекватную характеристику че­ловека могут в огромном большинстве слу­чаев дать другие люди, а не он сам. Глубо­кий смысл имеет в этой связи одно замечание К.Маркса: "В некоторых отно­шениях человек напоминает товар. Так как он родится без зеркала в руках и не фих­теанским философом: "Я есмь я", то чело­век сначала смотрится, как в зеркало, в другого человека" (Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 23. С. 62).

Человек сначала научается судить о других людях, а потом уже о себе. Человек судит о себе в основном теми же способа­ми, которые он выработал, учась судить о других людях. Человек не имеет особого орудия для восприятия себя как личности. Он "родится без зеркала в руках".

Представляется поэтому странным, с точки зрения научной методики, когда психологи, желая, например, узнать инте­ресы школьников, спрашивают самих школьников о том, каковы их интересы. (Это спрашивание имеет разные формы, например, форму сочинений на темы "Чем я интересуюсь?" или "Мои интересы".) Конечно, и врачи для установления диаг­ноза задают больным разного рода воп­росы, но они никогда не задают вопроса: "Какая у вас болезнь?". Никому не при­ходит в голову, что установление диагно­за болезни есть дело самого больного. Почему же может приходить мысль, что установление круга интересов школьни­ка есть дело самого школьника? Очевид­но, потому, что сохраняется еще убежде­ние в том, что человек имеет некоторое недоступное другим людям орудие для непосредственного усмотрения своих ин­тересов. Если бы все психологи были твердо убеждены, что установление круга интересов может быть произведено лишь опосредствованным путем, то едва ли они

стали бы возлагать эту задачу на самих школьников. Тогда сочинения и опросы, подобные вышеуказанным, применялись бы не для того, чтобы узнать, каковы интересы школьников, а для того, чтобы установить, как высказываются школьни­ки о своих интересах, насколько адекват­но они осознают их.

В последние годы в советской психоло­гии господствовал взгляд, согласно кото­рому самонаблюдение является хотя и не единственным и даже не основным, но все же одним из необходимых и важных ме­тодов психологии. Так именно освещается вопрос в книге С.Л.Рубинштейна "Основы общей психологии" (1946), в первых четы­рех изданиях моего учебника психологии для средней школы, в учебном пособии для педагогических вузов под редакцией К.Н.Корнилова, А.А.Смирнова и Б.М.Теп-лова (1948), в двух учебниках К.Н.Корни­лова, выпущенных в 1946 г. Такую пози­цию защищали в последнее время Самарин и Левентуев в "Учительской газете" (от 26 мая и 9 июня 1951 г.).

Этот взгляд нельзя считать правиль­ным. Самонаблюдение не может рассмат­риваться как один из методов научной психологии, хотя данные самонаблюдения (в указанном значении этого термина) и являются важным объектом изучения в психологии (как и в ряде других наук).

Прежде всего надо обратить внимание на одну терминологическую несообраз­ность. При описании методов психологии каждый из методов называется, исходя из того, что делает исследователь: метод эксперимента, наблюдения, метод анализа продуктов деятельности и т. д. Если ис­следователь ведет наблюдение за игрой до­школьников "в магазин", то мы называ­ем это методом наблюдения, а не методом "игры в магазин". Если исследователь изу­чает в психологических целях детские рисунки, то мы говорим о методе анали­за продуктов деятельности, а не о методе рисования. Но если исследователь соби­рает и анализирует показания самонаблю­дения испытуемых, то мы почему-то го­ворим о "методе самонаблюдения", хотя методом работы исследователя являет­ся здесь вовсе не самонаблюдение. Не отражает ли эта терминологическая не­сообразность и некоторую более глубокую ошибку? Не означает ли это иногда, что, обращаясь к самонаблюдению испытуе­мых, экспериментатор, в сущности, пере­кладывает на них свою задачу? Они, ис­пытуемые, как бы командируются "на место происшествия", недоступное для самого исследователя, с тем чтобы произ­вести там научные наблюдения, а на долю экспериментатора остается лишь система­тизация и обработка результатов этих наблюдений.

Если сводить психическое к субъектив­ному и полагать, что субъективное доступ­но только самонаблюдению лица, его переживающего, то такое понимание ста­новится неизбежным. Тогда действительно в психологическом эксперименте задача научного наблюдения должна перепору­чаться испытуемым, и тогда действитель­но не только можно, но и должно говорить о "методе самонаблюдения". Но если отка­заться от сведения психики к субъективно­му, если отвергнуть тезис об объективной непознаваемости психики, то не остается оснований для того, чтобы испытуемые из лиц изучаемых превращались в лиц, изу­чающих собственную психику. Тогда ста­новится бессмысленным называть метод, включающий в себя использование пока­заний самонаблюдения испытуемых, мето­дом самонаблюдения. Во многих науках — в медицине, истории литературы, исто­рии искусства — используются показания людей о самих себе, о своих переживаниях, о своей работе, т.е. то, что называется по­казаниями самонаблюдения. Но никто еще, кажется, не говорил, что медицина или история литературы работают методом самонаблюдения.

Превращение самонаблюдения в особый метод исследования, специфический для психологии и только для нее, есть самое яркое проявление субъективного метода в психологии.<...>

Отказываясь считать самонаблюдение одним из методов научной психологии, мы должны самым решительным образом противопоставить нашу позицию позиции американского бихевиоризма.

Бихевиоризм отказывается от метода самонаблюдения. Но он отказывается от него для того, чтобы отказаться от изуче­ния психики, сознания человека. Формаль­ный сочинитель бихевиоризма Дж.Уотсон писал: "Если бихевиоризму предстоит бу­дущность..., то он должен полностью по­рвать с понятием сознания". "Те ис­следователи, которые не в состоянии отказаться от "сознания", со всеми его ос­ложнениями, должны искать лучшего при­менения своим силам в какой-нибудь иной области".

Бихевиоризм исходит все из того же идеалистического по своей сущности по­ложения, которое лежит в основе интрос­пективной психологии: психика, сознание доступны только интроспективному позна­нию, они не могут быть изучены объек­тивным методом. (На это обстоятельство справедливо указал в свое время С.Л.Ру­бинштейн.)

"Состояния сознания, — пишет Уотсон, — подобно так называемым явлениям спири­тизма, не носят объективно доказуемого ха­рактера, а потому никогда не смогут стать предметом истинно научного исследова­ния". "С точки зрения бихевиоризма, не су­ществует никаких доказательств "психи­ческих существований" или "психических процессов" какого бы то ни было рода".

Сначала бихевиористы выступали под флагом механистического материализма. Но в основе их построения лежал, как мы видим, идеалистический тезис. Поэтому-то так просто и быстро грубый механи­цизм первых бихевиористов превратился в столь же грубый идеализм их продол­жателей. <...>

Советская материалистическая психо­логия прямо противоположна американ­скому бихевиоризму. Основная задача на­шей психологии — материалистически объяснить психику, сознание человека. Бихевиоризм отказался от метода само­наблюдения для того, чтобы отказаться от сознания. Марксистская психология дол­жна отказаться от самонаблюдения как метода научного исследования потому, что сознание человека может и должно быть изучено последовательно объективными методами.

 

Уотсон Дж. Психология С точки зрения бихевиориста *

С точки зрения бихевиориста психология есть чисто объективная отрасль естественной науки. Ее теоретической целью являются предсказание поведения и контроль за ним. Для бихевиориста интроспекция не составляет существенной части методов психологии, а ее данные не представляют научной ценности, поскольку они зависят от подготовленности исследователей в интерпретации этих данных в терминах сознания. Пытаясьполучить универсальную схему ответа животного, бихевиорист не признает демаркационной линии между человеком и животными. Поведение человека со всеми его совершенствами и сложностью образует лишь часть схемы исследования бихевиориста.