Она быстро миновала холл и тихонько прошла мимо обеденного зала, где в этот час обычно можно было застать её родителей и брата. Она никогда не ела в этой комнате.

 

Он не любит вспоминать, что ты – девочка, а не ещё один из его сыновей. Так что лучше не будем ему лишний раз напоминать об этом, даже твоим присутствием.

 

У неё были расплывчатые воспоминания о том, как мать говорила ей это, когда она была уже достаточно взрослой, чтобы покинуть детскую. На её памяти, это был один из тех редких случаев, когда мать оказала ей услугу, потому что Брук кусок в горло не полез бы, если бы пришлось обедать с семьёй. Ей нравилось обедать сидя на кухне со слугами, где смеялись, поддразнивали друг друга, и где царил дух равенства. Были в этом доме люди, которые заботились о ней, и именно они будут провожать её со слезами, когда она отсюда уедет. Но только не её семья.

Когда она ступила на лестницу, из-за тишины, царившей в обеденном зале, было отчётливо слышно, как скрипнула ступенька.

Девочка! – крикнул ей отец.

Она вздрогнула при звуке его голоса, но тотчас вернулась в обеденный зал и встала в дверях, склонив голову. Она была послушной дочерью. По крайне мере, так они считали. Она никогда не нарушала правила – пока не была абсолютно уверена, что не будет поймана. Она никогда не спорила, не повышала голос и ни разу не ослушалась приказов, хотя и хотела. Брат звал её за это пугливой мышью. Отец ясно сказал, что её может быть видно, но не должно быть слышно, а лучше бы её и видно не было. Несколько вспышек мятежа, которые Брук устраивала в детстве, были встречены пощёчинами или суровыми наказаниями. Она быстро научилась делать покорный вид, даже если внутри у неё кипела ярость.

Неужели я так давно тебя не видел, сестра? Или ты что, выросла за одну ночь? Ты определённо больше не похожа на мышь.

Она встретилась с Робертом взглядом. Ему в глаза она могла смотреть прямо, без тени страха. Он не заслужил её уважения и никогда его не получит. Но было так неприятно, что вся эта ситуация и та роль, которая ей отведена, приключилась по вине Роберта. Он, без сомнения, сделал нечто ужасное, раз северный лорд разозлился настолько, что потребовал дуэли не один раз, а трижды.

Я также не припомню, чтобы недавно видела тебя, так что вполне вероятно, ты прав, говоря, что прошло так много времени, – ответила она ровным голосом.

Её лицо не выражало никаких эмоций. С тех пор, как она отточила искусство обмана, для неё это не составляло труда. Её нелюбящая семья и не догадывалась, сколько боли они причинили ей за все годы.

Хотя в комнату её позвал отец, он до сих пор ничего не сказал. Возможно, он тоже был удивлён, не увидев перед собой маленькой девочкой, которую он замечал лишь изредка. Она шла на многие ухищрения, чтобы не попадаться ему на глаза. В большом доме это сделать было нетрудно, если знать распорядок его дня. Как и Роберт, Томас имел обыкновение проводить много времени в Лондоне вплоть до последних нескольких лет, когда у него разболелись суставы. Её мать не всегда ездила с ним. Когда они с матерью оставались в доме одни, Гарриет начинала интересоваться дочерью и разговаривала с ней так, как будто у них были нормальные отношения. Она находила поведение матери странным и списывала его на то, что Гарриет чувствовала себя одинокой, когда рядом не было Томаса и Роберта. Или, может, она была слегка чокнутой, потому что как только возвращался Томас или Роберт, то Брук для Гарриет снова словно испарялась.

Роберт встал и, бросив салфетку на тарелку, обратился к Брук:

– Я поговорю с тобой позже. У меня есть для тебя план, благодаря которому ты сможешь выйти из этого неприятного положения.

Он ей помогает? Она скорее повесила бы себе на шею гадюку, чем доверилась предложению своего брата. Но так как никто до сих пор не объяснил ей, зачем её вызвали в обеденный зал, она ничего не ответила и просто ждала, когда ей откроется её будущее.

Разговор начала её мать, объяснив Брук все, что она уже знала. Иная дочь задала бы дюжину вопросов, может быть, даже возразила родительнице. Но не она.

Почему ты не сказала, что она достигла возраста, когда выходят замуж? – прервал Томас жену в какой-то момент. – Мы могли бы организовать помолвку с кем-нибудь на наш вкус, тогда сейчас перед нами не стояла бы столь абсурдная дилемма.

Брук мысленно улыбнулась. Её мать делала попытки подготовить её к замужеству, так как не хотела, чтобы Брук опозорила семью, представ перед светом полной дурочкой. Хотя её не привлекали к делам семьи в Лондоне, у неё были всевозможные учителя: верховой езды, музыки, танцев, языков и рисования, владела она и элементарными навыками чтения, письма и счёта. Никто не хвалил её за успехи, поскольку от неё не ожидали никаких достижений, однако она все равно преуспела в занятиях.

Поскольку ей через месяц исполнится восемнадцать, она должна была поехать этим летом на свой первый Сезон в Лондоне, – объяснила Гарриет. – Вскоре ей должно было поступить множество предложений. Я говорила тебе, Томас. Ты просто забыл.

Он неразборчиво пробормотал что-то себе под нос. Брук думалось, он много что забывал в свои-то годы. Он годился ей в дедушки. Он морщился от боли при любом движении. Альфреда могла облегчить его страдания снадобьем из трав, но её бы, вероятно, отлучили от дома лишь за одно предложение. Брук тоже знала, как помочь. Будучи неизменной спутницей Альфреды, она много узнала о травах и их чудесных свойствах. Доброму, порядочному человеку можно было бы помочь, даже если тайно добавлять нужные травы в еду или питьё. Но холодные, бессердечные люди полностью заслуживали кару, которую на них обрушила природа.

Гарриет выжидающе смотрела на Брук. Девушка поняла, что мать, вероятно, ждала какой-то реакции на упоминание о поездке в Лондон. Несмотря на то, что она уже знала разочаровывающий ответ на вопрос, который собиралась задать, она невинным тоном поинтересовалась: