Отрочество же — это период, когда человек переживает второе рождение. У молодого человека еще нет слов, чтобы высказаться.

Когда я начинала работать психоаналитиком, подростками отдельно не занимались — либо детьми, либо взрослыми.

В нынешнее время появилась тенденция окружать подростка излишним вниманием психиатров. Молодые люди приходят, чтобы поговорить, но они не могут себя выразить. Им кажется, что они говорят, хотя и не раскрывают рта, они уходят, довольные, после сеанса. Надо, чтобы и врач поддерживал эту тишину, тогда установятся нужные отношения.

«Вам было хорошо на сеансе?» — «О, да!» — «У вас такое чувство, как будто вы сказали то, что хотели сказать?» — «Да». Хотя они ничего не сказали. Они еще более немы, чем те дети, которые говорят о чем угодно, только не о том, что их волнует.

Слова перестают что-либо значить и не могут выразить прожитые годы. Во время отрочества музыканты изобретают новую музыку, а поэты — поэзию, в которой слова играют другую роль, так же как и в обычной речи.

Благоприятным моментом являются отношения с кем-то, кто надежен, точен и принимает вас таким. какой вы есть, не осуждая.

Сеансы с подростками порой обманывают надежды психоаналитика. Многим кажется, что субъект в ходе сеанса не идет на психоанализ, так как ничего не говорит.

Во время мутации подросток должен онеметь с того момента, как захочет рассказать о том, что чувствует, потому что слова сразу изменят свой смысл. Ребенок эдипова возраста сочиняет и рассказывает, используя поэзию слов и метафору рисунка. Он говорит, рассказывает, поток неиссякаем. Подросток верит, что своим молчанием он сказал много. Психоаналитик, которым не боится молчания, который умеет его выдержать, — самый лучший собеседник для такого подростка. Тем не менее в конце этого столетия, кажется, дух психиатрии одерживает верх над начатками психоанализа, который, однако, более пригоден для защиты ребенка.

Психотерапия, которой занимается психоаналитик, предоставляет больше возможностей помощи во время периода подростковой мутации, когда молодой человек с трудом преодолевает трудности пути.

Ребенок, рожденный от матери-подростка и покинутый в двухлетнем возрасте.

Психиатры напрасно видят в этом абсолютное зло, катастрофу для ребенка. Они предпочитают, чтобы будущая мать сделала аборт, и считают, что она виновата, если она доходила до срока родов и оставила родившегося ребенка. Если сказать ему правду, не дожидаясь, когда наступит латентность или пубертат, ребенок прекрасно может выкарабкаться сам, потому что он единственный, кто отвечал за свое желание родиться.

Условия, в которых оказывается мать-подросток и где она должна воспитывать ребенка, мало пригодны для его развития: специальное учреждение, куда ее помещают, оказывает расслабляющее воздействие прежде всего на нее, за ней самой еще надо смотреть и за нее надо нести ответственность. Она не может работать, доверив ребенка няне, и обеспечить его.

Так, может быть, освободить ее и ввести в активную жизнь таким образом, чтобы она могла достойно жить вместе со своим ребенком хотя бы первый год его жизни? Общение в первые десять — двенадцать месяцев имеет важнейшее значение.

Когда я была молодым врачом, психиатрическая больница была тюрьмой для детей, которые там содержались. Все они сидели взаперти, каждый в своей палате... Существовала система автоматического закрывания дверей, которая действовала на двадцать дверей одновременно. Подвижные двери, которые закрывались одновременно, как двери вагона поезда, с шести часов вечера до шести часов утра. И до следующего утра ребенок оставался один на один с собой, в маленькой клетке, где были только кровать и тумбочка.

Практическая психиатрия была так же репрессивна, как та, которую применяли к малолетним преступникам. Специалист должен был пробудить чувство ответственности. Он говорил подростку: «Как ты огорчаешь свою мать!» Мальчик слушал этого человека как отца, наставляющего его на путь истинный. Если никакого продвижения не было, психиатр писал в медицинской карте ребенка: «Неисправим». Это слово звучало как вердикт. Оно означало: «Годен для исправительного дома».

Ребенок считался «неисправимым», потому что он не плакал. Заплачь он, закричи, зарыдай, тогда бы сказали: «Надо еще подержать его с недельку...» или «Нужно продолжать психотерапию, потом можно отправить его домой с предписанием интенсивного нас блюдения в ближайшем специальном учреждении». Но если он не плакал, значит, его нужно было куда-то определять.

Персонал не обучали и не готовили для приема подростков. Я вспоминаю одну мать, которая приехала навестить своего ребенка, содержащегося в одной из этих допотопных «больниц». Она приехала с термосом кофе, привезла горячим, чтобы дать сынишке. И ждала его со своим термосом. В комнате для консультаций мать хотела налить ребенку чашку кофе. И тут я услышала, как медицинские сестры стали насмехаться: «Нет, нет, ты посмотри на нее, она тоже слабоумная», а потом, после свидания, они шипели на ребенка: «Это ничто по сравнению с тем, какое огорчение ты принес своей матери!»

Времена меняются. Все-таки открыта специальная психиатрическая больница для подростков...

Да, больницы изменились, как и психиатрические клиники для взрослых. Пациентов больше не привязывают. Конечно, больница закрывается на ночь. Но в течение дня идет непрерывное проветривание. Есть приходящие воспитатели, есть психологи, которые по крайней мере раз в неделю проводят с пациентами личную беседу и связаны профессиональной тайной. Есть также специалисты по психомоторике и развитию речи, не считая обычной психотерапии и профессиональной ориентации. И потом, есть добровольцы, обучающие по школьной программе, или психологистажеры, хотя нельзя сказать, чтобы то и другое было бы очень эффективно... Однако целый день ребенок общается с разными людьми. Он не выходит из больницы, когда находится там на лечении. Но, будучи все время чем-то занят, он не обречен на безделье взаперти, как раньше.

Сейчас отдают себе отчет в том, что тем, кто находится в депрессивном состоянии, вмешательство психиатра может быть противопоказано, ибо при этом есть риск разрушить и без того хрупкую базу.

Все зависит от избранной методы. Когда, например, речь идет о психодрамах [Психодрама — одна из классических форм психотерапии XX века, созданная австрийским психиатром Дж. Л. Морено, эмигрировавшим в 1925г. в США. — Примеч. ред. ], где больные должны играть какую-то роль, это совсем не действует разрушительно. А вот когда подросток оказывается один на один с психиатром в пассивной позиции, тогда риск есть.

Психиатры, как и все, подвержены неврозам, и в такой же степени. Они становятся «психами», потому что общество ждет от них репрессивного отношения к маргиналам. Возможно, они даже страдали в детстве от какой-нибудь «маргинальной» супружеской пары. Они «касаются» психоанализа в силу профессионального интереса, но, увы, свой собственный не доводят до конца. Они так и остаются между двумя стульями...

Не изменилась ли сегодня подготовка психиатров?

Нельзя принуждать психиатров заниматься анализом.

Посмотрите только на места заключения, которые все были заражены педерастией, и лучшие детские психиатры тоже становились там педерастами. У них к тому же есть рабы-дети (выступающие в роли учителей этих врачей), которые помогают лучше понять мир ребенка. Сами же психиатры тоже достаточно неустойчивы, потому что ими манипулируют дети-правонарушители. Как только такого правонарушителя застают врасплох, свободным от игры его желаний, он тут же начинает играть комедию, чтобы не поддаться отцу, которого для него представляет полицейский.

Подростков, которые совершили изнасилование, оставляют на свободе, потому что это не убийство.

Трое мальчиков тринадцати-четырнадцати лет регулярно насиловали свою одноклассницу тринадцати лет: в течение нескольких месяцев, дважды в неделю, когда она выходила из класса, они принуждали ее подчиниться насилию в подвале школы. Каким может быть будущее этих мальчиков? Какова может быть позиция судьи? Как объяснить такую ситуацию с точки зрения психоанализа?

Их нельзя рассматривать как «представителей рода человеческого». У них отсутствуют ограничители: они могут напасть, изнасиловать, убить. Они испытывают половое желание и идут у него на поводу, потому что для них нет предела, ограничения. Они не в состоянии усвоить, что другой человек, одного с ними пола или другого, обладает таким же человеческим достоинством. Это дети, у которых отсутствует чувство собственного достоинства. Они лишены твердой структуры.