Глава V. Испанцы и португальцы 6 страница

Но в 1703 году, после смерти графа Эрецейра, знаменитому английскому министру Метуэну удалось убедить португальское правительство в том, что Португалия приобретет огромные выгоды, если Англия уменьшит на одну треть пошлину на ввозимые из Португалии вина, а Португалия в свою очередь согласится разрешить ввоз английского сукна по той пошлине, какая существовала до 1684 года (23%). Кажется, что главными мотивами для заключения этого договора были со стороны короля надежды на увеличение таможенных доходов, а со стороны аристократии перспектива увеличения ее земельных рент. Вследствие заключения договора король Англии назвал короля Португалии своим старейшим «другом и союзником» совершенно в том же смысле, как Римский сенат, который давал этот титул тем из правителей, которые имели несчастье быть с ними в близких отношениях.

Непосредственно за приведением в действие этого торгового договора Португалия была наводнена английскими мануфактурными изделиями, и первым результатом этого наводнения было внезапное и полное разрушение португальских фабрик — результат, подобный тому, который был следствием позднее заключенного так называемого Эденского трактата с Францией и отмены континентальной системы в Германии.

По свидетельству Андерсона, англичане уже тогда настолько были опытны в умении показать ценность товара далеко ниже его действительной стоимости, что на самом деле платили не более половины назначенной тарифом пошлины56.

«Как только запрещение было снято, — говорит British Merchant, — мы увезли от них такую массу серебра, что им осталось лишь самое ничтожное количество для их собственных потребностей (very little for their necessary occasions). Потом мы принялись за вывоз их золота»57. Эту операцию они продолжали до самого последнего времени; они вывозили все благородные металлы, которые Португалия получала из своих колоний, и препровождали большую часть их в Ост-Индию и Китай, где, как мы знаем уже из истории Англии, они обменивали их на товары, которые затем продавали на европейском континенте в обмен на сырье. Ежегодный привоз английских произведений в Португалию превышал ее вывоз тамошних продуктов приблизительно на миллион фунтов стерлингов. Этот благоприятный торговый баланс понизил вексельный курс Португалии на 15%. «Мы пользуемся по отношению к Португалии торговым балансом более выгодным, нежели по отношению ко всякой другой стране», — говорит издатель British Merchant в своем посвящении сэру Полю Метуэну, сыну знаменитого министра, «мы вывозим оттуда золота на полтора миллиона стерлингов, между тем как прежде этот вывоз достигал лишь 300 тыс. фунтов»58.

С тех пор этот договор в глазах всех купцов, экономистов и всех государственных людей Англии является верхом искусства английской торговой политики. Андерсон, который довольно ясно освещает все, что касается английской торговой политики, и в этом отношении вообще отличается большой откровенностью, называет этот договор «в высшей степени справедливым и выгодным» и при этом не может удержаться от наивного восклицания: «О, если бы он мог существовать всегда и вечно!»59 Только Адам Смит не остановился перед выражением взгляда совершенно противоположного общепризнанному и утверждал, что Метуэнский договор ни в каком случае не оказал особенного содействия английской торговле. В самом деле, если что-либо доказывает слепое уважение, с которым общественное мнение относилось к высшей степени парадоксальным иногда воззрениям этого знаменитого лица, так это то обстоятельство, что сейчас приведенное мнение до сих пор оставалось без опровержений.

В четвертой главе VI книги своего сочинения Смит говорит, что португальцы вследствие того, что пошлина на ввозимые ими вина была уменьшена на одну треть сравнительно с пошлиной на вина других стран, получили известную привилегию, между тем как англичане за свое сукно принуждены были платить такую же пошлину, как и другие страны, следовательно, не получали никакой привилегии взамен предоставленной португальцам. Но разве португальцы до этого не получали большую часть необходимых им иностранных товаров из Франции, Голландии, Германии и Бельгии? Разве не захватили, напротив, теперь англичане исключительно в свои руки для своих мануфактурных изделий португальский рынок, из которого они сами получали сырые материалы? Разве не нашли они способа уменьшить португальскую пошлину наполовину? Разве не содействовал потреблению в Англии португальского вина вексельный курс, стоявший ниже на 15%? Разве не прекратился почти совершенно в Англии спрос на французские и немецкие вина? Разве португальское золото и серебро не доставило англичанам средства для вывоза массы товаров из Ост-Индии и для наводнения ими всего континента? Разве не потерпели краха португальские суконные фабрики к выгоде английских? Разве вследствие этого все португальские колонии, в особенности богатая Бразилия, не сделались фактически английскими колониями? Во всяком случае, этот договор доставил португальцам привилегию, но только на словах; англичанам же, напротив, он доставил привилегию на самом деле. Подобная же тенденция лежит в основе и всех других торговых трактатов Англии. На словах они всегда были космополитами и филантропами, по своим же стремлениям — всегда монополистами.

По второму соображению Адама Смита, этот договор не был особенно выгоден для англичан потому, что они были принуждены то золото, которое они получали от португальцев за свое сукно, большей частью снова отправлять в другие страны и там покупать на него товары, между тем как для них было бы несравненно выгоднее, если бы они свое сукно обменивали непосредственно на те предметы, которые им были нужны, и, таким образом, посредством одного обмена достигали бы той же цели, какой они благодаря торговле с Португалией достигали лишь посредством двух обменов. Действительно, несмотря на высокое мнение, которое мы имеем о характере и проницательности этого знаменитого писателя, нам при обсуждении этого соображения приходится усомниться или в его искренности, или в его великом уме. Для спасения и того и другого нам не остается ничего более, как жаловаться на слабость человеческой природы, которой вместе с другими заплатил богатую дань и Адам Смит своими парадоксами и своими доходящими почти до смешного аргументами — очевидно, ослепленный своим в сущности благородным стремлением доказать необходимость абсолютной свободы торговли.

В этом рассуждении не больше здравого смысла и логики, как и в утверждении, что пекарь, который продает своим покупателям хлеб за деньги и на эти деньги затем покупает у мельника муку, ведет невыгодную торговлю, так как если бы он свой хлеб обменивал непосредственно на муку, то он мог бы достигнуть своей цели посредством одного обмена вместо двух. Не нужно большого ума для того, чтобы на такое соображение возразить, что, быть может, мельник не нуждается в потреблении такого количества хлеба, какое может ему предложить пекарь, что, быть может, мельник сам умеет печь хлеб и в самом деле печет его и что, следовательно, торговля пекаря без этих двух обменов могла бы и вовсе не пойти. В таком именно положении находились торговые отношения между Португалией и Англией во время действия трактата. Португалия получала золото и серебро из Южной Америки за мануфактурные изделия, которые она туда доставляла; но слишком ли ленивая или слишком недальновидная для того, чтобы производить эти товары самой, она получала их от англичан в обмен на благородные металлы. Последние препровождали эти благородные металлы, если они не могли их употребить для обращения в собственной стране, в Ост-Индию и Китай и там покупали на них товары, которые они опять продавали на европейском континенте, откуда привозили сельскохозяйственные продукты, сырье или же опять благородные металлы.

Теперь мы во имя здравого смысла спрашиваем: кто бы стал покупать у англичан все то сукно, которое они доставляли в Португалию, в том случае, если бы португальцы предпочли выделывать его сами или покупать в другом месте? В Португалию они сбывать его не стали бы, а другие нации покупали его уже столько, сколько были в состоянии. Следовательно, англичанам пришлось бы сократить производство сукна как раз на столько, сколько они продавали Португалии; им пришлось бы вывозить благородных металлов в Ост-Индию на столько же менее, на сколько уменьшилось бы получение их из Португалии; на столько же меньше они были бы принуждены привозить в Европу ост-индских товаров и продавать на европейском материке, следовательно, на столько же меньше привозить оттуда и сырых материалов.

Не менее ошибочно и третье соображение Адама Смита, когда он думает, что англичане, если бы у них не было притока золота из Португалии, удовлетворили бы свою потребность в нем другими путями. Португалия, как она полагает, отпускала за границу лишь избыток своих благородных металлов, которые так или иначе все равно стали бы притекать в ту же Англию. Но предположим случай, что португальцы сами начали бы выделывать сукно, сами свой избыток в благородных металлах начали бы вывозить в Китай и Ост-Индию, а обратный груз продавать в других странах, и затем позволим себе спросить: много ли португальских денег увидели бы англичане в данном случае? Равным образом мог быть и такой случай, что Португалия заключила бы Метуэнский договор с Голландией или Францией. В обоих этих случаях известное количество денег притекало бы в Англию, но никак не больше того, что Англия в состоянии была бы выручить за свою сырую шерсть. Короче сказать: фабрики, торговля и мореходство Англии без Метуэнского договора никогда не достигли бы того развития, какого они достигли в действительности.

Но как бы ни оценивать результаты Метуэнского договора по отношению к Англии, несомненным представляется одно: по отношению к Португалии результаты эти вовсе не такого рода, чтобы могли побудить другие нации в видах развития вывоза своих сельскохозяйственных продуктов предоставить свой внутренний мануфактурный рынок английской конкуренции. Сельское хозяйство и промышленность, торговля и мореплавание, вместо того чтобы подниматься вследствие сношений с Англией, будут падать все ниже и ниже. Напрасно Помбаль стремился поддержать мануфактурный рынок, английская конкуренция все его старания сводила на нуль. Нельзя, впрочем, не признать и того, что в такой стране, как Португалия, где весь общественный строй стоит поперек дороги развитию земледелия, промышленности и торговли, торговая политика могла достигнуть лишь весьма немногого. Однако и то немногое, чего достиг Помбаль, показывает, как много для блага промышленности может быть достигнуто заботливым правительством, если только будут удалены препятствия, зависящие от общественной организации.

Подобный опыт был сделан в Испании во время правления Филиппа V и его ближайших преемников. Как ни было недостаточно покровительство, оказанное туземной промышленности во время господства Бурбонов, и как ни было мало решимости для применения в полной силе таможенной системы — значительный подъем60 во всех отраслях промышленности и во всех провинциях страны вследствие перехода из Франции в Испанию торговой политики Кольбера был очевиден. Если читать Устарица и Уллоа61, то эти результаты при господствовавших в то время отношениях нужно признать в таком государстве поразительными. Повсюду отвратительные грунтовые дороги, по которым могли проходить только мулы; полное отсутствие порядочных постоялых дворов; нигде ни мостов, ни каналов, ни речного судоходства, каждая провинция отделена от прочей Испании таможенной линией; у ворот каждого города коронные сборы; грабежи и нищенство являются промыслами; контрабандная торговля в полном расцвете; наконец, подавляющая система налогов — все это указанные выше писатели выставляют первоначальными причинами упадка промышленности и земледелия. Но они не осмеливаются указать на главные причины этого плачевного состояния: фанатизм, алчность и порочность духовенства, привилегии аристократии, деспотизм правительства, недостаток просвещения и свободы в народе.

Достойным двойником Метуэнского трактата является Асиентский трактат (Assiento-Vertrag) 1713 года, вследствие которого англичанам было предоставлено право ежегодно доставлять в испанскую Америку известное количество африканских негров и являться ежегодно на одном корабле в гавань Портобелло, что им дало случай ввозить контрабандным путем в эту страну массу фабрикатов.

Таким образом, во всех торговых трактатах Англии мы замечаем постоянную тенденцию завоевывать для своей фабрично-заводской промышленности те страны, с которыми они договариваются, предоставляя кажущиеся выгоды их земледельческим и сырым продуктам. Англия повсюду стремится дешевизной своих изделий и предоставлением кредита разорить туземную фабрично-заводскую промышленность этих стран. Если англичане не могут добиться низких таможенных тарифов, они стараются обмануть таможенный надзор или же организовать в широких размерах контрабандную торговлю. Первое, как мы видели, им удалось в Португалии, последнее — в Испании. В этом случае им сослужило службу введение пошлин с ценности товаров; вследствие того и теперь они употребляют так много стараний, чтобы доказать нецелесообразность пошлин, взимаемых с веса товаров, как это было введено в Пруссии.

 

 

Глава VI. Французы

 

Франция также унаследовала некоторые остатки римской культуры. Но эти остатки под влиянием германцев, которые любили только охоту и обратили снова в леса и дикие пастбища обрабатывавшиеся до того поля, большей частью исчезли.

Напротив, монастырям, которые впоследствии сделались таким препятствием для развития культуры, обязана Франция, как и все прочие европейские страны, большей частью своих успехов в земледелии в течение средних веков. Между жителями монастырей не было той распри, какая существовала между представителями высшего сословия, они не обременяли своих вассалов военной службой, и их поля и стада менее были подвержены грабежу и расхищению. Духовенство любило довольство жизни, ненавидело раздоры и старалось заслужить уважение помощью нуждающемуся населению. Отсюда и поговорка: «Хорошо живется под епископским посохом».

Крестовые походы, основание Людовиком Святым городских общин и цехов, затем близость Испании и Фландрии рано вызвали во Франции развитие промышленности. Уже в XIV столетии норманны и жители Бретани поставляли шерстяные и полотняные материи для внутреннего потребления и для вывоза в Англию. Около того же времени вывоз вин и соли, преимущественно при посредстве ганзейских торговцев, достиг уже значительных размеров. Благодаря Францу I в Южной Франции водворились шелковые фабрики. Генрих IV поощрял эту отрасль промышленности, так же как и стеклянное, полотняное и шерстяное производства; Ришелье и Мазарини оказывали покровительство фабрикам шелковых, бархатных и шерстяных изделий Руана и Седана, так же как рыболовству и мореходству.

Ни на одну страну открытие Америки не оказало столь благотворного влияния, как на Францию. Из Западной Франции шло много хлеба в Испанию. Масса поселян из области Пиринеев уходила в Северо-Восточную Испанию на заработки. Огромное количество вина и соли вывозилось в испанские Нидерланды, а шелковые и бархатные изделия, как и вообще предметы роскоши французского производства, находили значительный сбыт в Нидерландах, Англии, Испании и Португалии. Вследствие этого рано во Франции начало обращаться большое количество испанского золота и серебра.

Однако блестящий период французской промышленности начался лишь с Кольбера. В год смерти Мазарини не были еще значительны ни фабричное производство, ни торговля, ни мореплавание, ни рыболовство; финансы же были в самом безотрадном положении. Кольбер имел достаточно решимости один предпринять тот труд, который выполнен был англичанами лишь в течение трех столетий напряженного труда и после двух революций. Из всех стран выписывал он самых искусных фабрикантов и рабочих, покупал промышленные секреты, доставал самые лучшие машины и орудия. Посредством общей, хорошо задуманной таможенной системы он обеспечил для туземной промышленности внутренний рынок; при помощи упразднения или наивозможного сокращения провинциальных таможен, проложением дорог и каналов он содействовал развитию внутренней торговли. Эти меры давали земледелию выгод еще больше, чем фабрикам, так как число потребителей продуктов сельского хозяйства удвоилось, утроилось, облегчая и удешевляя сообщение производителей с потребителями.

Кроме того, он оказывал покровительство земледелию уменьшением прямых поземельных налогов, смягчением способа их взимания, которое до него было очень сурово, посредством справедливого распределения податей и, наконец, путем мероприятий, имевших целью уменьшение ссудного процента. Вывоз зернового хлеба он запрещал только в периоды недостатка в нем и дороговизны. Особенные заботы прилагал он к расширению внешней торговли, покровительствовал развитию рыбных промыслов; он снова оживил торговлю с Левантом, расширил торговые сношения с колониями и начал торговлю с севером. Во всех отраслях администрации требовал он строгой экономии и порядка. В год смерти его Франция насчитывала на фабриках до 50 тыс. ткацких станков, шелковых изделий вырабатывалось на 50 млн франков, государственные доходы Франции достигали 28 млн франков, государство владело превосходным рыболовством, обширным торговым и могущественным военным флотами62.

Столетие спустя экономисты строго порицали Кольбера и утверждали, что этот государственный человек стремился довести до процветания фабрично-заводскую промышленность за счет земледелия — упрек, который ничего больше не доказывает, как то, что они сами не в состоянии понять существа мануфактурной промышленности63.

Было, конечно, со стороны Кольбера ошибкой периодически препятствовать вывозу сырых произведений; зато, развивая туземную промышленность, он вызвал спрос на сельскохозяйственные продукты и тем вдесятеро вознаграждал земледелие за тот вред, который оно терпело от указанных выше стеснений. Если Кольбер, противно всякой просвещенной политике, вводил новые способы и посредством принудительных законов заставлял фабрикантов следовать им, то нужно припомнить, во-первых, то, что эти способы в его время, во всяком случае, были наилучшими, а во-вторых, то, что он имел дело с народом, который вследствие продолжительного деспотизма впал в апатию и потому противился всяким нововведениям, хотя бы они и были улучшением.

Что касается упрека в том, что покровительственная система Кольбера уничтожила большую часть туземной промышленности Франции, то он может быть сделан Кольберу только той школой, которая совершенно игнорирует отмену Нантского эдикта с ее гибельными последствиями.

Вследствие этой несчастной меры после смерти Кольбера в течение трех лет из Франции было удалено полмиллиона трудолюбивейших, опытнейших и состоятельнейших жителей, которые теперь, к сугубому вреду страны, которую они обогатили, пересадили свою промышленность и перевели свои капиталы в Швейцарию, во все протестантские страны Германии, особенно в Пруссию, затем в Голландию и Англию. Так интриги метрессы-святоши в три года разрушили гениальное создание целой генерации и снова ввергли Францию в ее прежнюю апатию, между тем как Англия, под охраною своего государственного устройства и воодушевленная энергией нации во время государственного переворота, безостановочно и с возрастающим рвением продолжала воздвигать здание, заложенное Елизаветой и ее предшественниками.

Печальное состояние промышленности и финансов, в которое повергло Францию бездарное управление страной, и зрелище высокого благосостояния Англии возбудило незадолго перед французской революцией соревнование французских государственных людей. Проникнутые мечтательными доктринами экономистов, они, вопреки учениям Кольбера, искали спасения в восстановлении свободы торговли. Думали одним росчерком пера восстановить народное благосостояние, предоставить французским винам и водкам более обширный рынок в Англии и разрешить ввоз английским фабрикантам на условиях более выгодных (12%). В восторге от таких предложений, Англия охотно даровала французам второе издание Метуэнского торгового договора, заключавшееся в так называемом Эденском трактате (1786) — этой копии, которая скоро сказалась в не менее гибельных последствиях, нежели ее португальский оригинал.

В Англии, привыкшей к крепким винам полуострова, спрос на французские вина увеличился совсем не так сильно, как того ожидали. Напротив, во Франции с ужасом заметили, что Англия нуждается лишь в предложении предметов роскоши и моды, общая сумма которых не была значительной, между тем как английские фабриканты брали решительный перевес над французскими фабрикантами как дешевизной, так и доброкачественностью своих изделий и предложением долгосрочного кредита, продавая французам предметы первой необходимости, общая стоимость которых достигала огромных размеров. Когда после кратковременной конкуренции французские фабрики оказались на краю гибели, между тем как французское виноделие получило лишь незначительные выгоды, французское правительство попыталось отменой трактата64 задержать успехи разорения, но это привело лишь к убеждению, что гораздо легче разорить в течение нескольких лет цветущие фабрики, нежели целому поколению разоренные фабрики снова поднять. Английская конкуренция возбудила во Франции вкус к английским изделиям, что имело последствием развитие на долгое время обширной контрабандной торговли, которую трудно было уничтожить. Англичанам же не было труда после отмены трактата снова приучить свои вкусы к винам полуострова.

Несмотря на то, что смутное время революции и беспрерывные войны Наполеона не могли особенно выгодно отразиться на благосостоянии французской промышленности, несмотря на то, что французы за это время потеряли большую часть своей морской торговли и лишились всех своих колоний, французские фабрики во времена империи единственно благодаря господству своему на внутреннем рынке и вследствие упразднения феодальной системы достигли большего процветания, нежели во время предшествовавшего образа правления. К тем же результатам привели наблюдения как в Германии, так и во всех других странах, на которые распространялась континентальная система.

Наполеон на своем лапидарном языке выразился: «Государство, которое при современных мировых отношениях следовало бы принципу свободной торговли, было бы обращено в порошок». Здесь относительно торговой политики Франции выражается больше мудрости, нежели во всех сочинениях современных Наполеону экономистов. Нужно изумляться той проницательности, которая дозволила этому великому уму, никогда не изучавшему системы политической экономии, понять сущность и все значение фабрично-заводской промышленности65. Благо ему и Франции, что он не изучал ее! «Когда-то, — говорил Наполеон, — известен был лишь один вид собственности — земельная собственность; теперь явился новый вид — промышленность». Наполеон, таким образом, видел и выражал ясно то, чего современные ему экономисты не видели или не могли определить с точностью, а именно того, что нация, соединяющая в себе заводско-фабричную промышленность и земледелие, является более совершенной и богатой, нежели страны чисто земледельческие. Что сделал Наполеон для упрочения и распространения промышленного воспитания Франции, для поднятия кредита страны, для введения новых изобретений и открытий и для их усовершенствования, для улучшения путей сообщения — слишком хорошо известно, для того чтобы все это возобновлять в памяти. Интереснее припомнить то, каким странным и несправедливым обвинениям подвергался этот просвещенный и мощный правитель со стороны современных ему доктринеров.

С падением Наполеона английская конкуренция, до сих пор ограниченная в своих действиях контрабандной торговлей, снова восстановила свое влияние на европейском континенте и в Америке. Тогда в первый раз узнали, что англичане осуждают протекционную систему и прославляют теорию свободной торговли Адама Смита, теорию, которую эти практические островитяне считали до того за утопию. Однако спокойный наблюдатель мог бы легко заметить, что филантропический энтузиазм чужд был этому превращению, так как аргументы космополитического характера приводились только там, где дело шло об облегчении вывоза английских фабрикатов на европейский или американский материк; раз же вопрос возникал о свободном ввозе хлеба или даже о конкуренции иноземных фабрикатов на английском рынке, направление мыслей получало совсем другой характер66. К сожалению, говорили, продолжительное применение противоестественной системы создало в Англии искусственное положение, внезапное изменение которого могло вызвать опасные и вредные последствия; принуждены были действовать с большей осторожностью и предусмотрительностью; Англия в этом случае была достойна сожаления; тем приятнее должно было быть для наций европейского и американского континентов то, что их положение позволяло им без замедления воспользоваться благами свободной торговли.

Во Франции эти аргументы недолго имели некоторое значение, хотя древняя династия Франции и была возведена на трон под флагом Англии или, по крайней мере, при помощи ее золота. Свободная торговля с Англией вызвала такие страшные колебания во французской промышленности, окрепшей во время континентальной системы, что приходилось немедленно искать убежища в запретительной системе, при помощи которой во Франции с 1815-го по 1827 год, по свидетельству Дюпена67, фабрично-заводская производительность удвоилась.

 

 

Глава VII. Немцы

 

Мы видели при обзоре истории ганзейских городов, что Германия вслед за Италией гораздо прежде всех прочих европейских государств достигла благоденствия благодаря своей обширной торговле; мы теперь продолжим историю промышленности этой страны, но прежде, однако, бросим взгляд на ее первичное промышленное положение и его развитие.

В древней Германии наибольшая часть земли находилась под пастбищами и пустошами. Незначительное и первобытное земледелие находилось в руках рабов и женщин. Люди свободные занимались исключительно войной и охотой. Таково происхождение всего германского дворянства.

Немецкое дворянство не переставало в течение всех средних веков угнетать земледелие, враждебно относиться к мануфактурной промышленности и закрывать глаза перед выгодами, которые оно в качестве владельца поземельной собственности могло извлекать из того и другого.

Так глубоко укоренилось в немецком дворянстве пристрастие к своим любимым занятиям, что оно и теперь, когда уже издавна его обогатили ткацкий челнок и плуг, все еще мечтает в законодательных собраниях об охотничьих парках и о праве свободной охоты, как будто волк и овца, медведь и пчела могут жить в мире друг около друга, как будто земля в одно и то же время может быть употреблена и для садоводства, и для разведения деревьев, и для облагороженного полеводства, и для содержания кабанов, оленей и зайцев.

Хлебопашество немцев долго оставалось в варварском положении, невзирая на несомненное влияние, которое производили на них находившиеся в соседстве города и монастыри.

Города возникали в древних римских колониях, близ резиденций духовных и светских князей и господ, рядом с монастырями и под покровительством императоров, отчасти на собственных владениях последних или вокруг их дворцов, или там, где они вызывались рыбным промыслом, сухопутными и водяными путями сообщения. Они развивались только под влиянием местных потребностей и вследствие посреднической торговли с иноземцами. Зарождение значительной внутренней промышленности с целью вывоза обусловилось лишь развитием овцеводства и успехами в льноводстве. Льноводство предполагает уже высокую степень состояния земледелия, а овцеводство в больших размерах указывает уже на обеспеченность от волков и разбойников. И то и другое не могло бы возникнуть при вечной междоусобной вражде дворян, князей и городов. Пасущийся скот всегда был первым предметом грабежа. С другой стороны, в обширных лесах, охраняемых с большей заботливостью дворянством вследствие его страсти к охоте, нечего было и думать о полном уничтожении диких животных. Ничтожное количество скота, отсутствие законной обеспеченности, недостаток капиталов и свободы у тех, в чьих руках был плуг, и отсутствие интереса к сельскому хозяйству у землевладельцев должно было сильно задерживать земледелие и развитие городов.

Ввиду всего этого будет понятно, почему Фландрия и Брабант при совершенно других обстоятельствах рано уже достигли высокой степени свободы и благосостояния.

Несмотря на эти препятствия, немецкие города на Балтийском и Немецком морях процветали под влиянием рыбных промыслов, мореплавания и транзитной морской торговли; в верхней Германии и у подножия Альп — под влиянием Италии и Греции и транзитной сухопутной торговли; на Рейне, Эльбе и Дунае — вследствие виноделия и торговли вином, особенного плодородия почвы и речного судоходства, которое в течение средних веков вследствие дурного и небезопасного состояния грунтовых дорог имело еще больше значения, нежели в наши дни.

От этого различия в производствах зависела разнохарактерность городских союзов, каковы: Ганзейский, Рейнский, Швабский, Голландский и Швейцарский.

Этим союзам, сильным духом юношеской свободы, которая их одушевляла, недоставало внутренней гарантии прочности — принципа единства, так сказать, цемента. Отделенные друг от друга дворянскими поместьями и сельским крепостным населением, они рано или поздно должны были распасться вследствие постепенного возрастания земледельческого населения, среди которого принцип единства поддерживался княжеской властью. Города, которые естественным образом вызывали возникновение земледелия, не умея привлечь к своему союзу сельское население и дворянство, работали для собственной погибели. Для этого им недоставало широкого политического взгляда и знаний; их политический взгляд редко проникал дальше их стен.