Последнее обольщение нагваля Хулиана.

В патио дома дон Хуана было прохладно и тихо как под сводами женского монастыря. Несколько больших фруктовых деревьев, посаженных очень близко друг от друга, казалось регулировали температуру и поглощали все звуки. Помню, когда я впервые зашел к нему в дом, я сделал критическое замечание по поводу нелогичного образа, которым были посажены эти фруктовые деревья. Я бы дал им большее пространство. Он ответил, что эти деревья не были его собственностью, они были свободными и независимыми воинами деревьями, которые присоединились к его партии воинов, и что мое замечание — предназначенное для обычных деревьев — было не актуальным.

Его ответ прозвучал для меня метафорично. Я не знал еще тогда, что все, о чем он говорит, надо понимать буквально. Дон Хуан и я сидели в плетеных креслах лицом к фруктовым деревьям. Они были полностью увешаны плодами. Я заметил, что зрелище не только красивое, но и крайне интригующее поскольку сезон плодов еще не наступил.

— Есть интересная история об этом, — отозвался он, — как ты уже знаешь, эти деревья — воины моей партии. Они плодоносят теперь потому, что все члены моей партии рассказывали и выражали чувства о нашем окончательном путешествии вот здесь, перед ними. И деревья теперь знают, что когда мы двинемся в наше окончательное путешествие, они будут сопровождать нас.

Я удивленно уставился на него.

— Я не могу оставить их, — объяснил он, — они же тоже воины. Они связали свою судьбу с партией нагвалей. И они знают то, как я отношусь к ним. Точка сборки деревьев находится очень низко в их огромной светящейся оболочке, и это позволяет им знать наши чувства, которые мы имеем сейчас когда обсуждаем мое окончательное путешествие.

Я промолчал, не желая останавливаться на этой теме. Дон Хуан заговорил рассеивая мое настроение.

— Второе абстрактное ядро магических историй называется стук духа, — сказал он, — первое ядро, манифестации духа, является доктриной, которую намерение выстроило и поместило перед магом, приглашая его к участию. Это доктрина намерения, увиденная магом. Стук духа — та же доктрина, увиденная начинающим которого приглашают, а скорее всего принуждают к участию.

— Это второе абстрактное ядро само по себе является историей. История гласит, что после того, что после того как дух проявил себя тому человеку, о котором мы говорили, и не получил ответа, он сделал для человека ловушку. Это было окончательной уловкой, не потому что человек был каким — о особенным, но потому что непонятная цепь событий духа сделала этого человека доступным в тот момент, когда дух постучал в дверь.

— Само собой разумеется, чтобы дух ни открывал этому человеку, все проходило мимо его понимания. Фактически, это шло вразрез всему, что знал человек, всему, чем он был. Конечно, человек тут же отказывался, и не за какие коврижки не хотел иметь ничего общего с духом. Он не мог позволить себе опуститься до такой нелепой бессмыслицы. Он был не так глуп. Результатом был полный тупик.

— Я могу сказать, что это идиотская история, — продолжил он.

— Я могу сказать так: то что я дал тебе, служит успокоительным средством для тех, кому неудобно с безмолвием абстрактного.

Мгновение он смотрел на меня, а потом улыбнулся.

— Тебе нравятся слова, — сказал он обвиняющим тоном, — простая идея безмолвного знания пугает тебя. Но истории, какими бы глупыми они не были, восхищают тебя и заставляют тебя чувствовать себя надежно защищенным.

Его улыбка была такой озорной, что я не мог удержаться от смеха.

Затем он напомнил мне, что я уже слышал его подробный рассказ о том, как дух первый раз постучал в его дверь. Некоторое время я не мог понять, о чем он говорит.

— То был не просто мой бенефактор, который наткнулся на меня, когда я умирал от пули, — объяснил он, — в тот день дух нашел меня и постучал в мою дверь. Мой бенефактор понимал, что он был здесь только проводником духа. Без вмешательства духа встреча с моим бенефактором ничего бы не значила.

Он сказал, что нагваль мог стать проводником только после того, как дух проявил свою готовность быть использованным либо почти неощутимо, либо решительными указаниями. Поэтому нагвалю просто невозможно выбирать себе учеников по своей собственной воле или по своим собственным расчетам. Но когда готовность духа раскрыта через предзнаменование, нагваль не жалея сил стремится удовлетворить его.

— После продолжительной практики, — продолжал он, — маги, и особенно нагвали, знают, приглашает ли их дух участвовать в доктрине, выставленной перед ними, или нет. Они обучены дисциплине своих звеньев, связующих их с намерением. Поэтому они всегда начеку, зная, что дух для них наготове.

Дон Хуан сказал, что прогресс на пути мага, в основном, представляет собой решительный процесс, целью которого было приведение связующего звена в порядок. Звено, связующее обычного человека с намерением, практически мертво, и маги начинают со звена, которое бесполезно, поскольку оно не реагирует добровольно.

Он подчеркнул, что для того, чтобы оживить это звено, магам нужна строгая, сильная цель — особое состояние ума, называемое непреклонным намерением. Принятие того, что нагваль является единственным существом, способным обеспечить непреклонным намерением, было наиболее трудной частью ученичества мага.

Я возразил, что не вижу здесь ничего трудного.

— Ученик — это тот, кто стремится очистить и оживить звено, связующее его с духом, — объяснил он, — когда же звено оживлено, он больше не ученик, но до той поры для того, чтобы продолжать движение, ему нужна сильная цель, которой, конечно, у него нет. Поэтому он позволяет нагвалю снабдить его целью и сделать так, чтобы он отбросил свою индивидуальность. Это очень трудная часть.

Он напомнил мне кое — что из того, о чем говорил довольно часто: что добровольцы в мир магов не требуются, поскольку они имеют уже свою собственную цель, которая чрезвычайно затрудняет им отбрасывание своих индивидуальностей. Если мир магов диктует идеи и действия, противоположные целям добровольцев, они просто отказываются изменяться.

— Оживить звено ученика — наиболее требовательный и интригующий труд нагваля, — продолжал дон Хуан, — и одна из величайших его головных болей. В зависимости, конечно же, от личности ученика замыслы духа либо возвышенно просты, либо похожи на запутанный лабиринт.

Дон Хуан заверил меня, что хотя я обладал противоположными представлениями, мое ученичество не было так обременительно для него, как его обучение — для его бенефактора. Он признавал, что я обладал небольшой толикой самодисциплины, что было очень кстати, в то время как он ничего подобного не имел. А его бенефактор, в свою очередь, обладал еще меньшим.

— Расхождение различимо в манифестациях духа, — продолжал он. — В некоторых случаях они едва заметны, в моем случае, они были командами. В меня стреляли. Кровь струилась из раны в моей груди. Мой бенефактор действовал со мной быстро и уверенно, также как действовал с ним его собственный бенефактор. Маги знают, что более трудными являются команды, поскольку тогда приходят более трудные ученики. Дон Хуан объяснил, что одним из наиболее выгодных аспектов его общения с двумя нагвалями было то, что он услышал одни и те же истории с двух противоположных точек зрения. Например, история о нагвале Элиасе и манифестациях духа из перспективы ученика оказывалась историей стука духа в дверь его бенефактора, — все, что связано с моим бенефактором, очень затруднительно, — сказал он и начал смеяться, — когда ему было двадцать четыре года, дух не просто стучал в его дверь, он буквально грохотал по ней.

Он сказал, что на самом деле история началась много лет назад, когда его бенефактор был красивым подростком из хорошей семьи города Мехико. Он был богатым, образованным, одаренным и имел обаятельную личность. Женщины влюблялись в него с первого взгляда. А он уже тогда потворствовал всем своим желаниям и отличался недобросовестностью и ленью ко всему, что не давало ему немедленного удовлетворения.

Дон Хуан сказал, что благодаря такой личности и своему типу воспитания — он был единственным сыном богатой вдовы, которая вместе с четырьмя любящими сестрами буквально обожала его — он и не мог вести себя иначе. Он позволял себе любую непристойность, какую только мог придумать. Даже среди своих таких же индульгирующих друзей он казался нравственным преступником, которому нравится только то, что весь мир считает морально недостойным.

В конечном счете его излишества ослабили его физически, и он смертельно заболел туберкулезом — страшнейшей болезнью того времени. Но его слабость, вместо того, чтобы ограничить его, создала физическое состояние, в котором он чувствовал себя более чувственным, чем когда — либо. Поскольку он не имел ни грамма самоконтроля, юноша полностью бросился в распущенность, и его здоровье ухудшалось, пока не стало безнадежным.

Пословица, что беда никогда не приходит одна, прекрасно подходила к бенефактору дон Хуана. В то время как его здоровье становилось все хуже и хуже, мать юноши, которая была единственным источником поддержки и его сдерживающим началом, умерла. Она оставила ему крупное наследство, которого должно было хватить на всю жизнь, но недисциплинированный парень промотал его до цента за несколько месяцев. Не имея ни профессии, ни ремесла, ему оставалось только клянчить себе на пропитание.

Без денег у него не стало друзей, и даже женщины, любившие его, повернули к нему свои спины. В первый раз в своей жизни он натолкнулся на суровую действительность. Надо принять во внимание состояние его здоровья. Это был конец. Но он не унывал и решил зарабатывать себе на жизнь.

Однако, его чувственные привычки не изменились, они заставили его искать работу в единственном удобном для него месте — театре. Его квалификация состояла в том, что он родился неплохим актером и большую часть своей сознательной жизни провел в обществе актрис. Он присоединился к провинциальной труппе, оставил знакомый круг друзей и близких и стал сильным актером — чахоточным героем в религиозных и нравственных постановках.

Дон Хуан указал на странную иронию, которая всегда отличала жизнь его бенефактора. Будучи окончательно развращенным, он угасал от распутства и исполнял роли святых и мистиков. Он даже играл Иисуса в представлении страстей господних на страстную неделю.

Его здоровья хватило только на одно театральное турне по северным штатам. А затем в городке Дюранго случилось два события: его жизнь подошла к концу и дух постучал в его дверь.

И смерть и стук духа пришли в одно и то же время средь бела дня в кустах. Смерть охватила его в момент обольщения юной женщины. Он уже был крайне слаб, а в этот день попросту истощил себя. Молодая женщина, оживленная, сильная и безумно увлеченная, обещав предаться с ним любви, заставила следовать за собой в уединенное место в нескольких милях от города. Там она около часа избивала его. И когда она в конце концов отдалась ему, он оказался полностью изможден, его кашель был так силен, что он с трудом дышал.

Во время последней страстной вспышки он почувствовал жгучую боль в своем плече. Казалось, что его грудная клетка разрывалась в стороны, а приступ кашля вызвал неконтролируемые спазмы. Но принуждение искать удовольствия держало его до тех пор, пока к нему не пришла смерть в виде кровотечения. Потом, когда в игру вступил дух, он был возрожден индейцем, который пришел к нему на помощь. Немного раньше он заметил, что какой — то индеец снует вокруг них, но это была второстепенная мысль, поскольку он был поглощен обольщением.

Он увидел, как во сне, девушку. Она не была напугана и ни на миг не теряла своего самоконтроля. Спокойно и расторопно она надевала на себя снятую одежду с той твердостью, с какой собаки гонят зайца.

Еще он увидел подбежавшего к нему индейца, который пытался усадить его. Он слышал, как тот говорит идиотские вещи. Он слышал, как тот отдавал себя на волю духа и шептал невразумительные слова на незнакомом языке. Потом индеец действовал очень быстро. Став позади него, он нанес ему сильный шлепок по спине.

Вполне рационально умирающий мужчина решил, что индеец хочет либо выбить из него сгусток крови, либо попусту убить его.

А так как индеец бил по спине все сильнее и сильнее, умирающий в конце концов убедился, что это либо любовник, либо муж женщины, и приготовился умирать. Но, увидев сильно блестевшие глаза индейца, он переменил свое мнение. Он понял, что это сумасшедший, который никак не был связан с женщиной. Благодаря последним остаткам сознания он сфокусировал свое внимание на бормотании мужчины. Он говорил что-то о том, что сила человека огромна что смерть существует только потому, что мы намеренно делаем ее возможной с момента нашего рождения, что намерение смерти может быть отменено с помощью изменения положения точки сборки.

Он понял, что индеец совершенно безумен. Его ситуация была как театральная — умирать на руках сумасшедшего индейца, шепчущего тарабарщину что он готов был поклясться в том, что до самого конца ему придется оставаться актером, и он пообещал себе не умирать ни от кровотечения, ни от ударов, а умереть от смеха. И он смеялся до тех пор, пока не умер.

Дон Хуан отметил, что здесь нет ничего противоестественного, его бенефактор просто не мог серьезно принимать индейца. Никто не смог бы принимать такую личность серьезно, и превыше всего нет такого перспективного ученика, который бы мог добровольно выполнить задачу магии.

Потом дон Хуан говорил о том, что дал мне различные версии того, что представляет собой задача магии. Он сказал, что с его стороны не будет нахальством раскрыть то, что с точки зрения духа задача заключается в очищении звена, связующего нас с ним. Доктрина намерения выставляется перед нами, потом прояснение, в котором мы найдем не так уж много процедур, очищает наше связующее звено, поскольку приходит безмолвное знание которое создает очистительный процесс. Без этого безмолвного знания процесс не срабатывает, и все мы будем иметь лишь неопределенное чувство потребности чего-то.

Он объяснил, что события, вызванные магами как результат безмолвного знания, так просты и в то же время так абстрактны, что маги долгое время решали говорить о них только в символических терминах. Примеры тому — манифестации и стук духа.

Дон Хуан сказал, что к примеру описание происходящего в течении первоначальной встречи нагваля с возможным учеником, с точки зрения магов будет абсолютно невразумительно. Бессмысленно объяснять, что нагваль благодаря своему жизненному опыту, фокусирует нечто такое, что мы не можем себе вообразить — свое второе внимание — повышенное сознание, полученное через обучение магии — на своей невидимой связи с неким неопределенным абстрактным. Делая это, он выделяет и очищает невидимую связь кого — то с неопределенным абстрактным.

Каждый из нас, заметил он, ограждает себя от безмолвного знания естественными барьерами специфичными для каждой индивидуальности, наиболее неприступным из моих барьеров была попытка замаскировать свое самодовольство под независимость.

Возражая, я попросил его дать мне конкретный пример. Я напомнил ему, как он однажды предупреждал меня, что излюбленной уловкой в дискуссии является выдвижение критики, которую нельзя подкрепить конкретными примерами.

Дон Хуан посмотрел на меня и радостно улыбнулся.

— В прошлом я давал тебе растения силы, — сказал он, — сначала ты подошел к крайности, убеждая себя, что пережитое тобой — галлюцинации. Потом тебе захотелось сделать их особыми галлюцинациями. Я помню, какой смешной была твоя настоятельность называть их дидактическими галлюцинаторными переживаниями.

Он сказал, что моя потребность в доказательстве своей иллюзорной независимости ставила меня в позицию, где я не мог принять ничего из того о чем он говорил со мной как о происходящем, хотя сам безмолвно знал об этом. Я знал, что он применяет растения силы, каким бы ограниченным инструментом они ни были, для того, чтобы я смог войти в частичные или временные состояния сознания, сдвинув точку сборки с ее привычного места.

— Ты использовал свой барьер независимости для того, чтобы преодолеть это препятствие, — продолжал он, — тот же самый барьер продолжает действовать и сегодня, так как ты сохранил это чувство неопределенной муки, возможно не такой сильной. И вот теперь стоит вопрос, как тебе нужно распорядиться с полученными выводами так, чтобы текущие переживания совпали с твоей схемой самодовольства?

Я признался, что единственный способ, которым мне удавалось сохранить свою независимость, состояла в том, что я не думал о моих переживаниях вообще.

От души расхохотавшись, дон Хуан едва не упал со своего плетеного кресла. Он встал и прошелся, восстанавливая дыхание. Затем вновь сел и собрался, откинувшись назад и скрестив ноги.

Дон Хуан сказал, что мы, будучи обычными людьми, не знаем или когда — то не знали о наличии чего-то реального и функционального — звена, связующего нас с намерением — которое дает нам наследственную озабоченность судьбой. Он утверждал, что в течении наших активных жизней мы никогда не имеем шанса выйти за уровень сплошной озабоченности, поскольку с незапамятных времен пауза между нашими повседневными делами бросает нас в сонливость. И лишь когда наши жизни почти оканчиваются, наша врожденная озабоченность судьбой начинает принимать другой характер. Она вынуждает нас всматриваться сквозь туман повседневных дел. К сожалению такое пробуждение всегда идет рука об руку с потерей энергии, вызванной старением, когда уже мы больше не имеем сил на левый поворот нашей озабоченности к прагматическому и позитивному открытию. В этот момент все, что здесь осталось, является аморфной, пронзительной мукой ожидания чего-то неописуемого или просто гневом от того, что упустил, промахнулся, не заметил.

— Мне, по многим причинам, нравятся стихи, — сказал он, — одной из них является то, что они подхватывают настроение воина и объясняют то, что трудно объяснить.

Он допускал, что поэты остро осознавали звено, связующее нас с духом, но они осознавали его интуитивно, не так преднамеренно и прагматично, как это делают маги.

— Поэты не обладают личным знанием духа, — продолжал он, — вот почему их стихи в действительности не открывают сути истинных жестов духа, хотя они и бьют довольно сильно.

Он взял со стула, стоящего перед ним, сборник стихов Хуана Рамона Хименеса, раскрыл там, куда он положил закладку, и переда мне, дав знак читать.

Неужели это я ходил сегодня вечером

В мою комнату, или это нищий,

Рыскающий в моем саду в сумерках?

Я осмотрелся и нашел, что все то же самое

И не то же самое....

Было ли открыто окно?

И не сплю ли я уже?

А разве садовая ограда не зеленая?...

Небо было ясным и голубым...

А здесь облачно и ветренно,

И сад темный и мрачный.

Я думал, что мои волосы были черными...

Я был одет в серое...

А мои волосы седые,

И одет я в черное...

Моя ли это походка?

А этот голос, что звучит во мне,

Имеет ли он ритмы голоса,

Которым я пользовался?

Это я, или я — тот нищий,

Который рыскал в моем саду

В сумерках?

Я осмотрелся...

Здесь облака и ветренно...

Сад темный и мрачный...

Я прихожу и ухожу... Неправда ли то,

Что я уже сплю?

Мои волосы седые... И все то же самое

И не то же самое...

Я перечитал стихотворение, уловив настроение бессилия и замешательства я спросил дон Хуана, чувствует ли он то же самое.

— Я думаю, поэт чувствовал давление старости и беспокойство, вызванное пониманием ее, — сказал дон Хуан. — Но это только одна сторона. Другой стороной, которая интересует меня, является то, что поэт, хотя он никогда не сдвигал свою точку сборки, интуитивно, уловил то экстраординарное, что было поставлено на карту. Он уловил бесконечно многое, что есть некий безымянный фактор, устрашающий по своей простоте, который определяет наши судьбы.

Надувательство духа.

Очищение звена с духом.

Солнце не успело подняться из-за восточных вершин, а день уже был жарким. Когда мы достигли первого крутого склона в паре миль по дороге о окраины города, дон Хуан решил приостановить прогулку и двинулся в сторону мощеной автострады. Он сел у каких — то крупных камней, которые когда — о преграждали дорогу, а теперь динамитом были сметены с поверхности горы. Он подал мне знак присоединиться к нему. Обычно мы останавливались здесь поговорить или передохнуть на пути к ближайшим вершинам. Дон Хуан сообщи мне, что наша экскурсия будет длительной, и что, возможно, мы проведем в горах несколько дней.

— Сейчас мы будем говорить о третьем абстрактном ядре, — сказал дон Хуан, — его называют надувательством духа или надувательством абстрактного или выслеживанием себя или очищением звена.

Я был удивлен разнообразием названий, но ничего не сказал. Мне хотелось, чтобы он продолжал свое объяснение.

— И вновь, как с первым и вторым ядром, — продолжал он, — это история сама по себе. История гласит, что, постучав в дверь того человека, о котором мы говорили, и потерпев с ним очередную неудачу, дух использовал единственно приемлемое средство — надувательство. В конце концов дух решил предыдущие затруднения надувательством. Вполне понятно, что если хочешь воздействовать на человека, надо уговорить его. Поэтому дух начал обучать его тайнам магии. И обучение магии стало тем, что оно есть: серией хитростей и уверток.

— История гласит, что дух уговорил человека, заставляя его двигаться взад и вперед между уровнями сознания и показав ему, как сберечь энергию необходимую для усиления связующего звена.

Дон Хуан рассказал мне, что, если приложить его историю к современным условиям, мы получим случай нагваля, живого канала духа, который повторяет структуру этого абстрактного ядра и применяет хитрость и увертки в процессе обучения.

Внезапно он встал и двинулся к горной цепи. Я последовал за ним и мы бок о бок начали наш под» ем.

На исходе дня мы достигли вершины высоких гор. Даже на такой высоте было по-прежнему тепло. Весь день мы следовали по почти невидимой тропе и, наконец, вышли на маленькую поляну

— Древний наблюдательный пост, доминировавший над севером и западом.

Мы сели, и дон Хуан вернулся к нашей беседе о магических историях. Он сказал, что теперь я знаю историю намерения, проявившего себя нагвалю Элиасу, и историю духа, постучавшего в дверь нагваля Хулиана. Я знаю, как он встретился с духом, и, конечно, не забыл, как встретился с ним сам. Все эти истории, произнес он, имеют одинаковую структуру, менялись лишь действующие лица. Каждая история была абстрактной трагикомедией одного абстрактного актера, намерения, и двух человеческих актеров — нагваля и его ученика. Сценарий представлял собой абстрактное ядро

Мне подумалось: вот, наконец — то я понял, что он хотел сказать, но, пожалуй, я не смог бы объяснить даже себе, что же я понял, тем более объяснить это дон Хуану. Когда я пытался обратить свои мысли в слова, получался какой — то бессвязный лепет.

Дон Хуан, кажется, понял состояние моего ума. Он посоветовал мне расслабиться и слушать. Он рассказал мне свою собственную историю о процесс введения ученика в сферу духа, процессе, который маги назвали надувательством духа или очищением звена, связующего нас с намерением.

— Я уже рассказал тебе историю о том, как нагваль Хулиан взял меня в свой дом после того, как я был сражен выстрелом, и ухаживал за моей раной, пока я не поправился, — продолжал дон Хуан, — но я не рассказывал тебе как он очистил мое звено, как он обучил меня выслеживать себя.

— Первое, что нагваль делает со своим будущим учеником, так это обманывает его. Этим он дает встряску звену, связующему ученика с духом. Есть два способа сделать это. Один через полуобычные каналы, которые я и использую с тобой, другой посредством прямой магии, которую применял ко мне мой бенефактор.

Дон Хуан еще раз рассказал мне историю о том, как его бенефактор убедил людей, собравшихся у дороги, в том, что раненый человек был его сыном. Затем он заплатил нескольким мужчинам за то, чтобы они отнесли его в дом дон Хулиана, в то время как дон Хуан был без сознания от шока и потери крови. Через несколько дней дон Хуан пришел в себя, обнаружив себя в обществе старика и его жены, которые заботились о его ране.

Старик сказал, что его зовут Белисарио, и что его жена известная целительница, что оба они лечили его рану. Дон Хуан сказал ему, что у него нет денег, но Белисарио предложил договориться о плате после того, как он поправится.

Дон Хуан сказал, что он был основательно смущен, хотя в этом и не было ничего нового, поскольку он являл собой мускулистого, опрометчивого двадцатилетнего индейца, безмозглого, необразованного и с ужасным характером он и понятия не имел о благодарности. Он был признателен за доброту стари ка и его жены, которые помогали ему, но собирался выждать момент, когда заживет его рана, а затем попросту улизнуть среди ночи.

Когда же он достаточно оправился и был готов бежать, старик отвел его в комнату и дрожащим шепотом поведал, что дом, в котором они находились, принадлежит человеку — чудовищу, который держит его и жену в плену. Он просил дон Хуана помочь им вернуть свою свободу и убежать от их поработителя и мучителя. Прежде, чем дон Хуан успел ответить, чудовищный человек с рыбьим лицом, словно из ужасной сказки, ворвался в комнату, по-видимому, подслушав их разговор. Он был зеленовато — серый, а единственный, немигающий глаз посреди лба был с дверь величиной. Он, шатаясь, шел на дон Хуана, шипя, как змея, готовый разорвать его в клочья, и так напугал его, что дон Хуан упал в обморок.

— Его способ дать толчок звену, связующему меня с духом, был мастерским и деспотичным, — дон Хуан засмеялся, — мой бенефактор, конечно же, перевел меня в повышенное состояние сознания еще до появления монстра, поэтому то, что я фактически увидел как человека — чудовище, было тем, что маги называют неорганическим существом, бесформенным энергетическим полем.

Дон Хуан сказал, что ему известны бесчисленные случаи, в которых дьяволоподобие его бенефактора создавало забавно затруднительные ситуации для всех его учеников, особенно для самого дона Хуана, чья серьезность и жесткость делали его идеальным объектом для мучительных шуток его бенефактора. Он добавил, словно запоздалую мысль, которую сперва не хотел говорить, что эти шутки ужасно забавляли его бенефактора.

— Если тебя беспокоит, что я смеюсь над тобой, запомни, что это ничто по сравнению с тем, как он смеялся надо мной, — продолжал дон Хуан, — мой дьявольский бенефактор научился плакать, скрывая свой смех. Ты даже не можешь себе представить, как он рыдал, когда я впервые начал свое ученичество.

Продолжая свою историю, дон Хуан заявил, что его жизнь никогда уже не была той же самой после потрясения от видения этого человека — чудовища. Его бенефактор действовал наверняка. Дон Хуан объяснил, что как только нагваль знакомится со своим учеником, особенно учеником — нагвалем, он должен обманом попытаться завоевать его согласие. Его согласие может быть двух разных видов. Либо будущего ученика настраивают и обучают так, что решение примкнуть к нагвалю становится для него единственно возможным, как в случае с юной талией. Либо, если будущий ученик обладает малой долей дисциплины или вообще не имеет ее, нагвалю приходится потратить много энергии и приложить массу труда, чтобы убедить его.

В случае дон Хуана, благодаря тому, что он был одичалым сельским жителем, в чьей голове редко появлялись умные мысли, процесс наматывания его на катушку принимал чудные повороты.

Вскоре после первой встряски его бенефактор преподнес ему еще одну, показав дон Хуан свою способность трансформировать себя. В один из дней он превратился в молодого человека. Дон Хуан в то время не мог представить себе такую трансформацию ничем иным, кроме образца превосходного искусства актера.

— Как он выполнял эти изменения? — спросил я.

— В них было и магическое, и артистическое, — ответил дон Хуан, — магическое состояло в том, что он трансформировал себя, сдвигая свою точку сборки в позицию, которая вызывала любые индивидуальные изменения, какие он пожелал. А его артистизм заключался в совершенстве его трансформаций.

— Я совершенно не понимаю того, что ты рассказал мне, — признался я.

Дон Хуан пояснил, что восприятие представляет собой стержень для всего того, чем является человек или того, что он делает, что восприятием управляет местоположение точки сборки. Следовательно, если эта точка меняет позицию, человек соответственно меняет и восприятие мира. Маг, знающий точно, где расположена его точка сборки, может стать всем, чем захочет.

— Профессионализм нагваля Хулиана в передвижении его точки сборки был так великолепен, что он мог извлекать тончайшие трансформации, — продолжал дон Хуан, — когда маг, например, становится вороной, это, конечно, великое достижение. Но оно влечет огромное, а, значит, и грубое, перемещение точки сборки. А вот для перемещения ее в позицию жирного толстяка или старика требуется ничтожнейшее изменение положения точки сборки и глубочайшее знание человеческой природы.

— Я не могу ни думать, ни говорить о таких вещах как о факте, — сказал я. Дон Хуан засмеялся, словно я сказал до невероятности смешную вещь.

— Был какой-нибудь смысл в трансформациях твоего бенефактора? — спросил я, — или он просто развлекал себя?

— Не глупи. Воины ничего не делают просто для того, чтобы развлечь себя — ответил он, — его трансформации были стратегическими. Они диктовались необходимостью, как в случае его трансформации из старика в молодого мужчину. Время от времени происходили забавные последствия, но это другое дело.

Я напомнил ему, что когда — то просил рассказать о том, как его бенефактор научился этим трансформациям. Он сказал, что его бенефактор имел учителя, но кто им был, умолчал.

— Один очень таинственный маг, который является нашим опекуном, обучил его этому, — кратко ответил он.

— Кто он, этот таинственный маг? — спросил я.

— Презревший смерть, — сказал он и посмотрел на меня вопросительно.

Для всех магов партии дон Хуана презревший смерть был наиболее ярким героем. По их словам, презревший смерть был магом древних времен. Ему удалось дожить до настоящего времени с помощью манипуляций своей точки сборки, заставляя ее передвигаться особым образом к определенным местам внутри его полного энергетического поля. Такие маневры помогали ему сохранять сознание и жизненную силу.

Дон Хуан рассказал мне о соглашении, которое видящие его линии заключили с презревшим смерть столетиями раньше. Он делал им подарки в обмен на жизненную энергию. Благодаря этому соглашению, они считали его своим опекуном и называли «арендатором».

Дон Хуан объяснил, что маги древних времен считались экспертами в передвижении точки сборки. Занимаясь этим, они открывали изумительные вещи относительно восприятия, но поняли и то, с какой легкостью все это теряется в заблуждении. Ситуация презревшего смерть для дон Хуана была классическим примером заблуждения.

Дон Хуан при случае повторял каждый раз, что если точку сборки толкнет тот, кто не только в и д и т ее, но и обладает достаточной энергией, чтобы сдвинуть ее, она скользит внутрь светящегося шара к тому месту, куда направил ее толкнувший. Ее блеска достаточно, чтобы осветить нитеобразные энергетические поля, которых она достигла. Возникшее восприятие мира будет таким же полным, но не тем же, как наше обычное восприятие повседневной жизни. Таким образом повседневность терпит кризис, имея дело с движением точки сборки.

Продолжая свою историю, дон Хуан сказал, что быстро привык к мысли, что старик в действительности был молодым человеком, который спасал свою жизнь и должен был притворяться старым. Но однажды он вновь стал старым Белисарио, которого дон Хуан встретил в первый раз. Он и женщина, которую дон Хуан принимал за его жену, упаковали свои вещи в чемоданы, а двое улыбающихся мужчин с упряжкой мулов, казалось, возникли из ниоткуда.

Дон Хуан засмеялся, смакуя свою историю. Он сказал, что, когда погонщики снарядили мулов, Белисарио отвел его в сторону и сообщил, что он и и его жена вновь вынуждены маскироваться. Он снова будет стариком, а его красивая жена — толстой вспыльчивой индеанкой.

— Я был так молод и глуп, что ценил только очевидные для меня вещи, — продолжал дон Хуан, — еще два дня назад я видел его невероятную трансформацию из немощного семидесятилетнего старика в энергичного молодого человека лет двадцати пяти и принял его объяснение, что старость — просто маскировка. Его жена тогда превратилась из желчной, жирной индианки в красивую тоненькую девушку. Женщина, конечно, не трансформировала себя, как это делал мой бенефактор. Он попросту подменил женщину. Конечно же, я все это видел тогда, но мудрость всегда приходит к нам болезненно и понемножку. Дон Хуан сказал, что старик заверил его в том, что рана зажила, хотя он и не чувствует себя вполне здоровым. Потом обнял дон Хуана и с искренней грустью прошептал: «ты так сильно понравился чудовищу, что он освободил от рабства меня и мою жену. Он хочет принять тебя к себе единственным слугой».

— Я бы посмеялся над ним, — продолжал дон Хуан, — если бы не низкое животное рычание и пугающее дребезжание, исходившее из комнат чудовища.

Глаза дон Хуана сияли внутренним восхищением. Я пытался остаться серьезным, но не смог не улыбнуться.

Белисарио, осознавая испуг дон Хуана, без конца просил прощения за тот поворот судьбы, который освободил его и лишил свободы дон Хуана. Он щелкал языком от досады и проклинал чудовище. Слезы стояли в его глазах, когда он перечислял всю ту работу, которую монстр требовал выполнять каждый день. И когда дон Хуан запротестовал, он тихо сообщил ему по секрету, что отсюда не убежишь, поскольку чудовище обладает несравненным знанием колдовства.

Дон Хуан попросил Белисарио подсказать какую-нибудь линию поведения. Белисарио пустился в длинное объяснение о том, что планы действий уместны только тогда, когда имеешь дело с обычными людьми. В человеческом контексте мы можем планировать и размышлять, полагаясь на удачу, а прибавив к этому нашу хитрость и самоотверженность, даже достигать успеха. Но перед лицом неизвестного, особенно в ситуации дона Хуана, единственная надежда выжить заключалась в уступках и понимании.

Белисарио признался дон Хуану едва слышным шепотом, что для того, чтобы монстр никогда вновь не пришел за ним, он направляется в город Дуранго обучаться магии. Он спросил дон Хуана, хочет ли он тоже подумать об обучении магии. И дон Хуан, придя в ужас от этой мысли, сказал, что он никогда не будет иметь дело с колдовством.

Дон Хуан схватился от хохота за бока и признался, что он наслаждается, понимая то, как его бенефактор, должно быть, смаковал их взаимодействия, особенно когда он сам с безумным страхом и жаром отклонил добросовестное приглашение обучаться магии, сказав: «я индеец. Я родился, чтобы ненавидеть и бояться колдовства.»

Белисарио обменялся взглядом со своей женой, и его тело начало конвульсивно содрогаться. Дон Хуан понял, что он безмолвно плачет, по-видимому, обидевшись на отказ. Его жене пришлось поддержать его, пока к нему не вернулось самообладание.

Когда Белисарио и его жена двинулись в путь, он повернулся и дал дон Хуану один совет. Он сказал, что чудовище питает отвращение к женщинам, дон Хуан должен быть начеку, чтобы при случае найти себе замену в лице мужчины, который понравится чудовищу настолько, что тот поменяет рабов. Но он не хочет пробуждать его надежды, поскольку прошло много лет, прежде чем он смог покинуть этот дом. Монстру нравится вынуждать своих рабов быть верными, или, по крайней мере, послушными ему.

Дон Хуан большего не вынес. Он не выдержал, расплакался и сказал Белисарио, что никто не пойдет в чужие владения. Он должен будет убить самого себя. Старик был очень тронут вспышкой дон Хуана и признался, что у него была такая же идея, но, увы, чудовище читало его мысли и мешало ему каждый раз, когда он пытался покончить с собой. Белисарио еще раз предложил взять дон Хуана с собой в Дуранго обучаться магии. Он сказал, что это единственное возможное решение. И дон Хуан сказал ему, что его решение похоже на прыжок с горячей сковородки в огонь.

Белисарио громко заплакал и обнял дон Хуана. Он проклял тот миг, когда решил спасти жизнь другого человека, и поклялся в том, что и не думал даже о возможности поменяться с кем — то местами. Он высморкался и взглянул на дон Хуана горящими глазами, сказав: «маскировка — вот единственный путь выжить. Если ты не поведешь себя должным образом, чудовище похитит твою душу и превратит тебя в идиота, который будет выполнять его домашнюю работу и ничего больше. Очень плохо, что у меня нет времени чтобы научить тебя, как действовать», — и он заплакал пуще прежнего.

Дон Хуан, задыхаясь от слез, попросил его описать, как он сумел замаскировать себя. Белисарио сообщил ему по секрету, что у чудовища ужасное зрение, и посоветовал дон Хуану поэкспериментировать с различной одеждой на свой вкус. В конце концов, он сам годами учился различной маскировке. Он подтолкнул дон Хуана к широко открытой двери, его жена смущенно пожала ему руку. А потом они ушли.

— Никогда в своей жизни ни до, ни после я не чувствовал такой паники и отчаяния, — сказал дон Хуан, — чудовище дребезжало внутри дома, словно нетерпеливо ожидая меня. Я сел у двери и заскулил, как скулит собака от боли. Потом меня вырвало от страха.

Дон Хуан просидел несколько часов, не в силах шевельнуться. Он не смел уйти и не смел войти внутрь. Можно без преувеличения сказать, что он уже был близок к смерти, когда увидел на другой стороне улицы Белисарио, махавшего ему рукой, пытаясь привлечь его внимание. Увидев его вновь, дон Хуан испытал мгновенное облегчение. Белисарио сидел на корточках на тротуаре, наблюдая за домом. Он дал сигнал дон Хуану оставаться на месте.

После мучительно долгой паузы Белисарио прополз на корточках несколько шагов и вновь притаился, оставаясь полностью неподвижным. Подкрадываясь в такой манере, он двигался до тех пор, пока не оказался рядом с доном Хуаном. На это потребовалось несколько часов. Мимо прошло несколько человек, но никто из них, по-видимому, не заметил ни отчаяния дон Хуана, ни действий старика. Когда они уже сидели бок о бок, Белисарио шепнул, что не может позволить себе оставить дон Хуана словно собаку, привязанную к столбу. Его жена возражала, но он вернулся, чтобы попробовать спасти его. В конце концов, он должен отблагодарить дон Хуана за то, что тот предоставил ему свободу.

Он спросил дон Хуана требовательным шепотом, готов ли он и согласен сделать все, чтобы убежать отсюда. И дон Хуан заверил его, что пойдет на все. Белисарио украдкой передал дон Хуану узел одежды и обрисовал свой план. Дон Хуан пойдет в самую дальнюю от комнат чудовища часть дома, потихоньку переоденется, обменяв каждую вещь, начиная со шляпы и кончая башмаками. Затем он наденет свою одежду на деревянный остов, похожий на манекен, который он должен сделать расторопно и быстро уже находясь внутри дома.

Следующий этап его плана состоял в том, что дон Хуан оденет то, что только и может одурачить монстра — одежду в узле.

Дон Хуан вбежал в дом и выполнил все, что требовалось. Он сделал из шестов, которые нашел в задней части дома, остов пугала, снял свою одежду и одел ее на него. Но развернув узел, он был смущен его содержимым. Там была женская одежда!

— Я чувствовал себя глупым и потерянным, — сказал дон Хуан, — и уже было хотел вернуть свою одежду, когда услышал нечеловеческое рычание чудовища. Меня воспитали в презрении к женщине, в уверенности, что единственная ее функция состояла в том, чтобы заботиться о мужчине. Одеть женскую одежду для меня было равносильно стать женщиной. Но мой страх перед чудовищем был так силен, что я закрыл глаза и одел это чертовское одеяние.

Я посмотрел на дон Хуана, представляя его в женской одежде. Образ получился совершенно нелепым, и против воли я взорвался животным смехом.

Дон Хуан сказал, что когда старый Белисарио, поджидавший его на другой стороне улицы, увидел дон Хуана переодетым, он начал бесконтрольно рыдать. Проплакавшись, он отвел дон Хуана на окраину города, где их ожидали его жена и погонщики мулов. Один из них очень смело спросил Белисарио, не украл ли он эту странную девушку для того, чтобы продать ее в бордель проституток. Старик заплакал так сильно, что, пожалуй, был на грани обморока. Молодые погонщики не знали, что делать, и только жена Белисарио вместо того, чтобы посочувствовать ему, почти валилась на землю от приступов смеха. А дон Хуан не мог понять, почему.

Их группа двинулась в путь с приходом темноты. Они шли по малохоженной тропе, неуклонно на север. Белисарио говорил очень мало, он казался напуганным, и, по-видимому, ожидал какого — то несчастья. Его жена ругалась с ним все время, крича, что они потеряют свой шанс на свободу, взяв с собой дон Хуана. Белисарио строго приказал ей замолчать и не нагонять страх на погонщиков, которые могут догадаться, что дон Хуан переодетый мужчина. Он предупредил дон Хуана, что, поскольку тот не знает, как убедительно вести себя наподобие женщины, он должен действовать словно девушка, которая слегка не в своем уме.

Через несколько дней страх дон Хуана значительно уменьшился, фактически, он стал таким уверенным, что даже не вспоминал того, чего боялся. Не будь одежды, которую он носил, дон Хуан воспринимал бы пережитое им, как плохой сон.

Ношение женской одежды при таких обстоятельствах, конечно же, повлекло серию крутых перемен. Жена Белисарио с огромной серьезностью штудировала дон Хуана по каждому аспекту бытия женщиной. Дон Хуан помогал ей готовить еду, стирать белье и собирать дрова. Белисарио побрил голову дон Хуана и намазал ее сильно пахнущим лекарством. Он сказал погонщикам мулов, что девушка получила инфекцию от вшей. Дон Хуан рассказывал, что в то время он был безусым юношей и без особого труда походил на женщину. Но он чувствовал отвращение к самому себе, ко всем этим людям, и прежде всего, к своей судьбе. В конце концов, ношение женской одежды и все эти женские дела превысили порог его терпения.

Однажды он почувствовал, что с него довольно. Погонщики мулов оказались последней каплей. Они требовали, чтобы эта странная девушка исполняла все их прихоти. Дон Хуан сказал, что он был постоянно начеку, поскольку они часто приставали к нему.

— Погонщики мулов были в сговоре с твоим бенефактором? — спросил я.

— Нет, — ответил он и шумно засмеялся, — они были просто двумя симпатичными людьми, которые временно попали под его очарование. Он нанял их мулов для перевозки лекарственных растений, пообещав им щедро заплатить, если они помогут ему похитить юную девушку.

Размах действий нагваля Хулиана поразил мое воображение. Я представил дон Хуана отражающим сексуальные заигрывания и даже завопил от хохота.

Дон Хуан продолжал свое повествование. Он сказал, что строго предупредил старика в том духе, что маскарад длится слишком долго, а мужчины сексуально неравнодушны к нему. Белисарио беспечно посоветовал быть более сметливым, так как мужчины всегда остаются мужчинами. Старик снова начал плакать, совершенно озадачив дон Хуана, который в это время обнаружил, что просто отстаивает честь женщин.

Он так страстно говорил о бедственном положении слабого пола, что буквально испугался самого себя. Он сказал Белисарио, что в итоге все сложилось очень плохо, и что ему было бы лучше оставаться слугой чудовища.

Смятение дон Хуана увеличилось, когда старик, бесконтрольно зарыдав, нашептал ему кучу нелепостей: жизнь прекрасна, и наименьшей ценой, чтобы заплатить за нее, является шутка; монстр мог пожрать душу дон Хуана, даже не позволив ему убить самого себя. «Пофлиртуй с погонщиками, — посоветовал он дон Хуану примирительным тоном, — они обычные крестьяне и просто хотят поиграть, поэтому отталкивай их, когда они толкают тебя. Позволь им коснуться твоей ноги. Ну что ты так волнуешься?» — и он опять неудержимо заплакал. Дон Хуан спросил его, почему он плачет. — «Потому, что ты идеально подходишь для этого», — ответил он, и его тело подломилось от сильных рыданий.

Дон Хуан поблагодарил его за добрые чувства и за все те неприятности, которые получил благодаря ему. Он сказал Белисарио, что теперь чувствует себя в безопасности и хочет покинуть его.

— Искусство «выслеживания» обучит всем причудам твоего переодевания, — сказал Белисарио, не обращая внимания на то, что говорил ему дон Хуан. — Если ты в совершенстве изучишь их, никто не сможет догадаться, что ты переодет. Для этого тебе следует быть безжалостным, хитрым, терпеливым и ласковым.

Дон Хуан никак не мог понять, о чем говорит Белисарио. Но не став разбираться в этом вопросе, он попросил дать ему какую-нибудь мужскую одежду. Белисарио проявил большое понимание. Он дал дон Хуану какие — то старые тряпки и несколько мелких монет. Он пообещал дон Хуану, что его женская одежда всегда будет при нем на случай, если она потребуется дон Хуану, и страстно торопил его идти в Дуранго, чтобы вместе с ним изучать магию и навсегда освободить себя от чудовища. Дон Хуан ничего не ответил и не стал благодарить его. Поэтому Белисарио пожелал ему счастливого пути и очень сильно несколько раз похлопал его по спине.

Дон Хуан переоделся и попросил Белисарио показать ему дорогу. В ответ старик сказал, что если дон Хуан пойдет по северной тропе, то рано или поздно он попадет в ближайший город. Он сказал, что их пути могут сойтись еще раз, поскольку все они идут в одном общем направлении — подальше от чудовища.

Получив свободу, дон Хуан шагал так быстро, как только мог. Он прошел около четырех — пяти миль, прежде чем обнаружил следы людей. Он знал, что город поблизости, и думал о том, что возможно поработает здесь до тех пор, пока не решит, куда идти дальше. Он присел передохнуть, предвосхищая обычные затруднения чужестранца в небольшом отдаленном городке, когда уголком глаза уловил движение в кустах недалеко от тропы. Он почувствовал, что кто — то наблюдает за ним. Его охватил непомерный ужас, он вскочил и бросился бежать в направлении города; чудовище, шатаясь из стороны в сторону, прыгнуло на него, пытаясь схватить его за шею. Оно промахнулось всего на дюйм. Дон Хуан закричал, как никогда не кричал прежде, но у него было достаточно самоконтроля, что — бы увернуться и броситься назад в обратном направлении.

Когда дон Хуан побежал, спасая свою жизнь, чудовище, преследуя его, налетело на кусты всего в нескольких шагах от него. Дон Хуан сказал, что это был наиболее пугающий звук, который он когда — либо слышал. В конце концов он увидел мулов, которые медленно двигались на расстоянии, и начал звать на помощь.

Белисарио узнал дон Хуана и побежал к нему, выказывая явный страх и ужас. Он бросил дон Хуану узел с женской одеждой и закричал: — «беги как женщина, идиот!».

Дон Хуан признался, что не имея понятия о том, как бегают женщины, он все же сделал это. Монстр прекратил преследование. А Белисарио приказал ему быстро переодеться, пока он держит чудовище на расстоянии.

Не глядя ни на кого, дон Хуан примкнул к жене Белисарио и улыбающимся погонщикам мулов. Они вернулись немного назад и вышли на другую тропу. Никто не говорил с ним несколько дней, только Белисарио ежедневно давал ему свои наставления. Он говорил дон Хуану, что индейские женщины очень практичны и идут прямо к сути вещей, но они очень застенчивы, и поэтому, когда их окликают, они проявляют физические признаки испуга с помощью бегающих глаз, поджатых губ и расширенных ноздрей. Все эти признаки сопровождаются боязливым упрямством вперемешку с застенчивым смехом.

Он заставлял дон Хуана оттачивать мастерство своего женского поведения в каждом городе, через который они следовали. А дон Хуан упорно верил, что он учит его быть актером, хотя Белисарио настаивал на том, что он обучает его искусству «выслеживания». Он рассказал дон Хуану, что «выслеживание» является искусством, которое применимо ко всему и которое имеет четыре этапа обучения: безжалостность, хитрость, терпение и ласковость.

Я был вынужден еще раз прервать его рассказ.

— Но ведь «выслеживанию» обучают в глубоком повышенном состоянии сознания?

— Конечно, — ответил он с усмешкой, — но ты должен понять, что для некоторых мужчин ношение женской одежды служит дверью в состояние повышенного сознания. Фактически, подобные средства более эффективны, чем толчок точки сборки, но их очень трудно устроить.

Дон Хуан сказал, что его бенефактор ежедневно муштровал его в четырех направлениях «выслеживания» и настаивал, чтобы дон Хуан понял, что безжалостность не является резкостью, хитрость не должна быть жесткостью, терпение отличается от небрежности, а ласковость далека от глупости.

Он учил его, что эти четыре этапа должны быть отточены до совершенства, пока не станут такими гладкими, что будут незаметны. Он верил, что каждая женщина является естественным сталкером. И это сильное убеждение заставляло Белисарио утверждать, что только переодевшись женщиной, мужчина может действительно научиться искусству «выслеживания».

— Я посетил с ним каждый рынок в каждом городе, который попадался нам на пути, и торговался с кем только было можно, — продолжал дон Хуан, — мой бенефактор был рядом, наблюдая за мной со стороны. — «будь безжалостным, но обаятельным, — говорил он мне, — будь хитрым, но симпатичным. Будь терпеливым, оставаясь активным. Будь ласковым, но смертоносным. Только женщины могут это. Если мужчина действует таким образом, ему нет цены».

И словно для того, чтобы дон Хуан твердо следовал заданной линии, время от времени на горизонте появлялся человек — чудовище. Дон Хуан видел его, скитаясь по сельской местности. Он видел его довольно часто после того, как Белисарио делал ему энергичный спинной массаж, который предназначался для того, чтобы облегчить резкую нервную боль в его шее. Дон Хуан засмеялся и сказал, что он и понятия не имел о том, что его умело вводили в состояние повышенного сознания.

— Прошел месяц, прежде чем мы достигли Дуранго, — сказал дон Хуан, — за этот месяц я прошел краткий курс четырех настроений «выслеживания». Он не очень изменил меня, но дал возможность получить представление о том, что значит быть женщиной.