Литургия во времена Максима Исповедника

 

Юстинианова церковь Святой Премудрости (Айя-София)

 

В V в. в Константинополе было выстроено несколько церквей. Археологи раскопали достаточно, чтобы судить о внутренней планировке трех из них. Примерно она соответствует тому, как была первоначально спланирована Айя-София IV в.

Император Юстиниан много строил, и кроме такого шедевра, как новая Айя-София, в столице появилось множество храмов. По тем, что сохранились до наших дней, можно достаточно хорошо представить, в какой обстановке служили литургию при Юстиниане и потом, еще несколько веков. Одни храмы выстроены в виде базилик, планировка других организуется вокруг центра — центральный купол окружают портики, балконы и галереи. Иногда, как и в самой Айя-Софии, центральный купол совмещен с прямоугольным общим планом. У церкви святых Сергия и Вакха (теперь там мечеть) неф шестиугольный; он окружен почти со всех сторон крытой галереей по низу и балконом по верху. Алтарь вдается на восточной стороне в полукруглую апсиду; это очень напоминает церковь Сан Виталс в Равенне. Похож на них был храм св. Иоанна Предтечи в пригороде Константинополя Эвдомоне. Церковь св. Ирины, большая часть которой сохранилась, имела в плане форму прямоугольника с полукруглой апсидой алтаря в восточной стене. В ее горнем месте (месте, где располагались епископский трон и скамьи для клира, греч.— synthronon) доныне стоят шесть каменных скамей. Как и в Айя-Софии, над центром нефа возвышается огромный купол; как у большинства константинопольских храмов, на ее западной стороне находился нартекс, куда входили через атриум.

Господствовала над всеми церквами города, да и всей Восточной империи, новая Айя-София. Она доныне сохранила большинство тех черт, которые ей придали Юстиниановы архитекторы Анфимий и Исидор. С западной стороны к храму примыкал атриум, в XVII в. еще существовавший; два века спустя от него практически ничего не осталось. В атриум входили через большие двери, расположенные на северной и южной сторонах; с четырех сторон его окружала аркада. Четвертая сторона служила наружным нартексом. Посредине этого открытого внутреннего дворика стоял большой мраморный фонтан. Видимо, открытые внутренние дворики были и с других сторон церкви. Благодаря ним в храм проникало больше дневного света; в них же собирались прихожане.

Из атриума в наружный нартекс ведут пять дверей — три в центре и по одной с обеих сторон. Оставшиеся четыре пролета сплошь заняты окнами. Примерно так же устроены двери, ведущие во внутренний нартекс, откуда в собственно храм открываются пять дверей. Внутренний нартекс соединяется двумя дверями — северной и южной — с соответственно расположенными вестибюлями. В каждом из них за большой дверью начинается пандус, ведущий на верхнюю галерею. Северный вестибюль — позднейшая турецкая пристройка. Южный, видимо, тоже пристроен, но раньше, до начала VII в. В первоначальном варианте во внутренний нартекс и на пандусы можно было войти прямо с улицы. Мало того — вероятно, и на северо-восточном и юго-западном углах храма тоже располагались пандусы, так что на галереи можно было попасть снаружи через четыре входа. Позже была пристроена еще и лестница снаружи юго-западного простенка; по ней всходили на южную галерею, отгороженную от всех остальных.

Кроме того, входы в храм были в северной и южной стенах, и в восточной, и по обеим сторонам алтарной апсиды. Обратим внимание, что Айя-София имела только одну апсиду на восточной стороне храма: маленькой боковой, вроде той, что стала типичной для византийской церковной архитектуры и служила диаконником и жертвенником (помещением для проскомидии), другой у нее не было. К прямоугольной формы центральному нефу, увенчанному огромным куполом и двумя поддерживающими его полукуполами, с севера и юга примыкают боковые нефы и галереи, разделенные арками на три больших пролета. Боковые нефы всей своей протяженностью выходят непосредственно в центральный. В южном одна секция была первоначально отведена под императорскую ложу и огорожена барьерами.

 

 

Церковь Святых Сергия и Вакха, построенная Юстинианом близ его дворца. Закончена ок. 536 г.

 

 

План Великой церкви Айя-София (Св. Премудрости), открытой Юстинианом в 537 г.

 

Несмотря на архитектурные новации, примененные при строительстве новой Великой церкви, ее общий план консервативен — он такой же, как и у более ранних городских храмов. Как был устроен алтарь, мы не знаем, у нас просто не хватает данных — его три раза отстраивали, прежде чем турки разрушили его окончательно. Некоторое представление, впрочем, мы можем составить из оставленного Павлом Молчальником описания алтаря, заново отстроенного после того, как в 558 г. обрушился главный купол. По окружности апсиды возвышалось на семи ступенях горнее место, причем только самый верхний его ярус предназначался для сидений, и сиденья эти были сделаны из серебра. База, колонны и столешница престола были золотые, убранные драгоценными камнями. Над престолом нависала серебряная сень. Точное ее расположение неизвестно; возможно, она простиралась в сторону пояса апсидной формы, потому что платформа алтаря почти наверняка выходила за пределы апсиды и вдавалась в неф. Алтарь был отгорожен; брусья алтарной перегородки были вделаны в двенадцать колонн, а те возвышались дальше над брусьями и подпирали архитрав с образами Христа, Пречистой Девы, апостолов и ангелов. В алтарь вели три входа — один по центру, два по бокам.

На некотором удалении от центрального входа начиналась огражденная низким барьером солея; она вела к огромному амвону, расположенному посредине нефа, несколько к востоку от центра.

Его овальная платформа покоилась на восьми колоннах и была так велика, что под ней свободно располагались певчие. С восточной и западной сторон на нее вели две лестницы. Это величественное сооружение тоже было отгорожено преградой, аналогичной алтарной, из восьми колонн с вделанными в них брусьями и архитравом.

Итак, архитектурная обстановка, в которой совершалась литургия Юстиниановой Великой Церкви, была вполне типичной для городских церквей предшествующих двух веков. В этом смысле новая Айя-София была действительно консервативной, однако она знаменовала начало новой эпохи в византийской церковной архитектуре. В частности, характерной чертой византийского храма стал купол — и ему же предстояло играть главную роль в толковании самого храмового здания как символа духовной реальности. Символика купола как неба была известна и раньше; не стоит подозревать строителей храма в том, что они построили купол, чтобы вписать в новый храм его высокую символику. Но он пришелся ко двору и без того укреплявшейся тенденции придавать символическую значимость церковному зданию.

Описание новой Великой церкви, оставленное историком Прокопием, показывает, какое впечатление она производила на тех, кто впервые входил в нее.

Ее интерьер слишком великолепен, чтобы выглядеть чем-то обычным, и украшен со слишком большим вкусом, чтобы казаться излишне роскошным. Храм купается в свете и в солнечных бликах; так и хочется сказать, что он освещен не солнечным светом снаружи, а что сияние исходит изнутри — так наполнена светом эта святыня... Над этим кругом (аркадами с парусами) возвышается огромный сферический купол — сооружение ни с чем не сравнимой красоты; кажется, что он не столько опирается на какие-то твердые опоры, сколько свисает прямо с неба и накрывает пространство своим золотым сводом. Кажется, сами небеса приладили все это одно к другому с такой удивительной гармонией— одно зависит от другого, всякая вещь находит себе опору лишь в том, что лежит под нею, так что впечатление получается чрезвычайно сильное, хотя глаз не в силах остановиться на чем-нибудь отдельном. Каждая деталь властно привлекает взгляд к себе, он непрестанно перепрыгивает с одной на другую, и наблюдатель не может решить, что ему нравится больше. Даже самые искушенные, привыкшие знать толк во всем, не могут охватить это произведение искусства целиком и уходят озадаченные и смущенные ограниченностью своего глаза и разума... Если кто входит помолиться.., его разум возвышается и он пребывает в небесах; ему представляется, что Бог не может быть далеко, что Он радостно живет здесь, в избранном Им Самим месте.

(Прокопий, «О постройках Юстиниана»,

I, 1, 29, 30, 45—49, 61—63.)

 

Все церкви Юстиниана были, несомненно, богато украшены, но до нас не дошла практически ни одна из тогдашних константинопольских мозаик; разве что несколько мозаичных сводов в боковых нефах Айя-Софии восходят к первоначальной постройке. В V в. украшение храмов-базилик стало подчиняться единой иконописной схеме. На одной стене нефа изображались сцены из Нового Завета, на противоположной — соответствующие им эпизоды Ветхого. Каждое из этих панно богато обрамляли мозаики. Все пространство между ними и вокруг них заполнял декоративный орнамент. Своды обычно покрывал традиционный узор. Больше всего поражали зрителя фигуры на полукуполе апсиды — тогда это место не отводилось, как сейчас, почти исключительно Богоматери. Иногда там был Христос Пантократор (Вседержитель), может быть — с апостолами, иногда — святой, которому посвящена церковь. В базилике VI в. Св. Екатерины (гора Синай) на этом полукуполе — сцена Преображения. Верхнюю часть храмов по большей части покрывали мозаики, нижние же части стен и колонн были богато украшены мраморными плитками — их жилистый узор придавал убранству храма особую красоту и роскошь.

Прекрасным примером убранства базилики VI в. предстает Новая церковь Св. Аполлинария (San Apollinare Nouvo) в Равенне, где тогда находилась итальянская резиденция византийских правителей. На западной стороне нефа шествуют с запада на восток святые мужи во главе с тремя волхвами, чтобы поклониться восседающему на престоле вместе с Марией младенцу Христу. На южной — симметричное шествие святых жен приближается к престолу Христа. Над ними промежутки между окнами заполняют фигуры пророков, а над окнами небольшие панно изображают проповедь Христа (на северной стене) и Его страсти (на южной). Служебник, который тогда использовали в храме, с каждой из изображенных фигур и сцен соотносил соответствующее библейское чтение.

Хорошее представление о том, как был оформлен алтарь такого спланированного вокруг центра храма VI в., дают знаменитые мозаики, сохранившиеся в равеннском храме Сан Витале. Ими покрыты верхние части стен и своды. На полукуполе апсиды представлен Христос в окружении учеников. На северной стене изображен Юстиниан, входящий в церковь в сопровождении архиепископа Максимиана, на южной — императрица Феодора; обоих окружают священнослужители и придворные. Четыре стоящие фигуры ангелов на поверхности свода поддерживают центральный медальон с заключенным в нем Агнцем, а на арке, ведущей в алтарь, два летящих ангела несут другой медальон с вписанным в него крестом. Все остальное пространство стен заполнено сценами из жизни Моисея (северная), ветхозаветными прообразами Евхаристии — сценами выносящего хлеб и вино Мелхиседека и жертвоприношения Авраамова (южная), и фигурами пророков, евангелистов, ангелов и святых. Промежутки между основными сценами покрыты растительным, животным и другим орнаментом.

Здесь необходимо отметить одну тенденцию, наблюдаемую в изобразительном стиле иконописи VI в. Обычай представлять образы святых анфас, лицом к зрителю, возник в религиозном искусстве эллинистического Востока, в северной Месопотамии или в Иране. Через парфянское влияние он проник в Сирию и Анатолию и оказал решающее воздействие на религиозное искусство Византии. В церковной росписи VI в. этот стиль встречается бок о бок со все еще популярной греческой декоративной традицией. Однако ближе к концу века он начинает преобладать, и чем дальше, тем больше. Для него характерно стремление добиться эффекта присутствия, чтобы зритель через образ мог войти в общение с изображаемым.

Именно из этой традиции в пылу развернувшейся в VII в. борьбы с иконоборчеством сформировалось византийское богословие иконы, а ее растущее влияние заметно уже в VI в. на апсидных мозаиках равеннской церкви Св. Аполлинария в Классе (San Apollinare in Classe), а в VII в. — в декоративном убранстве храма Св. Димитрия в Фессалониках. Постепенно усиливаясь, эта тенденция наконец вытеснила греческие декоративные приемы во всем их разнообразии. Снова и снова изображали в полный рост фигуры анфас на строго однотонном фоне, а прежние композиции повествовательного стиля стали постепенно исчезать из иконографии храмов. Формирование новой системы храмовой иконографии завершилось лишь после иконоборческих споров.

 

Тайноводство Максима Исповедника

 

Тайноводство он написал между 628 и 630 гг. по пути в Африку или сразу по прибытии. Это первый из известных нам византийских комментариев на литургию... Чин Божественной литургии он трактует как средство мистического возвышения человека к единению с Богом, щедро черпая из Оригена, Евагрия и Дионисия, на чью Церковную иерархию ссылается дважды, причем один раз — чтобы сказать, что не намерен заново рассматривать те вопросы, которые разрешил столь великий духовный учитель. Но из этого уже традиционного материала он берет отдельные темы и свивает их вместе, добиваясь весьма своеобразного синтеза.

Названием «Тайноводство» Максим показывает, что намерен вести своих читателей к познанию тайны Бога, которая, хоть и сокрыта от нас, может быть познана в Откровении. Открывается она в мироздании, в Писании и в символике литургии, а познать ее можно через созерцание. С его помощью разум проникает сквозь символику обряда и постигает стоящую за этими символами реальность, и точно так же в природе распознает истинное значение сотворенных вещей, а в Писании — духовный смысл, содержащийся в тексте. Во всех трех случаях созерцание — это деятельность человеческого духа, вызванная к жизни и вдохновляемая Святым Духом.

В Тайноводстве Максим часто пользуется терминами «прообраз», «образ» и «символ», чтобы указать на присутствие тайны. Эти слова кажутся более или менее синонимичными. Для Максима, находящегося в русле платонической традиции, символ — не столько знак отсутствующей реальности, сколько сама реальность, присутствующая в символе, и на этой концепции как на фундаменте он строит свою интерпретацию символики литургии и таинства. Интерпретацию эту следует рассматривать в контексте того, как он понимает Божий замысел о нашем искуплении. За прообразами, или предзнаменованиями, Ветхого Завета следуют образы Нового, а они в свою очередь указуют на реальность, которая осуществится в конце времен. Воплощение Слова есть источник обожения человека, оно присутствует на всех стадиях божественного домостроительства, усиливаясь с каждой его ступенью.

Максим первым из комментаторов дает толкование не только литургии, но и храма, в котором ее служат. Он не использует символических возможностей, заложенных в куполе, но дает не меньше пяти толкований символического значения всей церкви.

Во-первых, Церковь — та, что строится из душ, а не из камня — есть образ самого Бога, поскольку собирает воедино множество мужчин, женщин и детей, которым она посредством Святого Духа дарует новое рождение. Все они вместе составляют тело Христа, их сердца и души сливаются в одно сердце и одну душу, отдельные свойства, которые отличают и разделяют их друг от друга, преодолеваются в братском союзе Церкви. Именно таково единство мироздания — Бог, соединяя все сущее с Собою, объединяет все тварные вещи и между собой.

Церковь, выстроенная из камня, которую Максим видит как бы иконой Церкви, составленной из людей, — это образ мира, который составлен из видимого и невидимого. Алтарь, предназначенный для священников и служителей таинств, представляет невидимый, духовный мир; неф, предназначенный для народа, — мир видимый, материальный; впрочем, оба они состоят в неразрывном единстве. Неф — это святилище в потенции, алтарь — неф в действии. Церковь рукотворная являет собою церковь нерукотворную, тварную вселенную, которая в каком-то смысле тоже есть церковь.

Кроме того, церковь — образ видимого и осязаемого мира: небо представлено в ней алтарем, земля — нефом во всей его красоте. И наоборот, мир есть церковь: ее алтарь — небо, ее неф — земля.

Символизирует она и человека, оказываясь его образом и подобием, как сам он был сотворен по образу и подобию Божьему. Неф символизирует его тело и обретение добродетельной жизни. Алтарь — это его душа, которая позволяет ему, созерцая вещественные явления, видеть за ними духовную реальность. Святой престол — его дух, проникающий в мистические пределы богопознания. И наоборот, человека можно рассматривать как мистическую церковь.

Но мало того, церковь есть образ самой души. Алтарь представляет человеческий дух, первооснову созерцательной жизни, неф — разум, первооснову жизни деятельной. Алтарь указует на возвышение человеческого духа, который созерцанием приближается к познанию истины. Неф указует на возвышение человеческого разума, который, упражняясь в добродетели, прилепляется к благу. Совместный плод действенной и созерцательной жизни — обожение души, которое символизируется служением таинства на святом престоле.

Итак, церковь есть символ сошествия Бога к человеку и символ стремления человека к Богу. В ней таинство и тайна мистически сходятся вместе, осуществляя обожение человека через его единение с Богом. Она — икона Церкви нерукотворной, выстроенной из людей, а также — икона Церкви вечной, неземной, небесной. Несмотря на то, что видимое и невидимое, материальное и духовное и в мире, и в человеке, и в Церкви состоят в неразрывном единстве, видимое и материальное обречено на смерть, чтобы воскреснуть к новому существованию во славе и в нем стать подобным невидимому и духовному.

Самой литургии Максим дает двоякое толкование. Во-первых, в ней представлена вся история Божьего замысла о нашем спасении — от сотворения мира до второго пришествия Христа. Входом епископа в храм представляется первое явление Христа во плоти. Своей земной жизнью Христос освобождает человеческую природу от подверженности распаду и смерти, куда она впала вследствие греха. Претерпев животворящие страдания, он отдал себя в искупительную жертву за всех нас и тем самым вернул нам благодать своего Царства. Затем он вознесся на небеса и вновь воссел на своем небесном престоле — это представлено входом епископа в алтарь и восхождением его на трон.

Вход народа обозначает переход верующих от невежества и заблуждений к познанию Бога, от порока и тьмы к добродетели и просвещению. В нем символически отражен каждый поступок, связанный с раскаянием и возвратом к добродетельной жизни. Чтения из Ветхого и Нового Заветов открывают нам Божьи цели и намерения и учат правильно вести духовную брань, к которой мы все призваны. Псалмы — это та радость, в которой постигается Божье благо; они приучают нас ненавидеть грех и чистым сердцем любить Бога. Епископское приветствие «Мир всем» перед каждым чтением означает блага, которые источают на нас ангелы, чтобы помочь нам в битве со злом и дать нам мир и избавление от страстей, плод добродетели.

Возвещение Евангелия представляет конец света. Сошествие епископа с трона символизирует второе пришествие Христа, грядущего со славою, чтобы судить мир, отделить праведных от неправедных и воздать каждому по его заслугам в этой жизни. Затворение храмовых дверей и отпуск оглашенных символизируют как бы свертывание материального миропорядка и вхождение достойных в духовный мир, в брачный чертог Христа.

«Вход святых и досточтимых тайн» — это начало нового, приготовленного для нас на небесах просвещения о Божьем замысле, явление нам сокрытой в Боге тайны нашего спасения. Лобзание мира служит прообразом любви и согласия, которые будут связывать нас вместе в будущем мире, где достойные будут наслаждаться сокровенной близостью со Словом Божьим. Символ веры символизирует вечную благодарность Богу за все, что он сделал для нас, a Sanctus в Анафоре — наше будущее единение с бесплотными, духовными небесными воинствами.