Знание и свобода поведения

В психологической исследовательской практике не принято сообщать о теоретических предпосылках исследования его объекту ни до, ни в ходе эксперимента. Как показало исследование

Розенталя, малейший намек на характер ожиданий экспериментатора может радикально изменить поведение испытуемого (16). Таким образом, принятые жесткие стандарты психологического эксперимента требуют абсолютно несведущих субъектов опыта. Последствия этой методологической предосторожности крайне важны. Если испытуемый обладает предварительными сведениями о теоретических предпосылках опыта, адекватная проверка наших гипотез становится невозможной. Точно так же в психологически информированном обществе чистая проверка теорий, о которых общество информировано, становится трудно осуществимой задачей. Здесь и заключено фундаментальное различие между естественными и социальными науками. Естествоиспытатель обычно не в состоянии сообщить свое знание объекту эксперимента таким образом, чтобы поведенческие диспозиции этого объекта подверглись изменению. В социальных науках подобная информация вполне может оказаться жизненно важной для поведения индивида.

Достаточно самого простого примера. Установлено, что при весьма широком наборе условий группы, принимающие решение, склоняются к более рискованным шагам именно благодаря групповому характеру своих ментальных действий. Исследователи, работающие над данной проблемой, строго следят за тем, чтобы их теоретические соображения остались неизвестны испытуемым. Если бы объекты эксперимента располагали такими сведениями, они могли бы попытаться оградить себя от группового влияния в ходе выработки решения или же отреагировать таким образом, чтобы заслужить одобрение экспериментатора. Если бы факт повышенной склонности к риску в условиях группы стал общеизвестен, наивные субъекты опыта стали бы недоступны для исследователя. Индивиды, составляющие данную культуру, принялись бы постоянно возмещать себе убытки групповой тенденции к риску - вплоть до того момента, пока такое поведение не сделается нормативным.

Мое общее предположение в данном случае таково: искушенность в сфере психологических принципов освобождает

людей от поведенческих последствий этих принципов. Информация о выявленных принципах изначально включается в процесс принятия решений. Она делает индивид крайне чутким к внешним воздействиям и привлекает его особое внимание к определенным аспектам окружающей среды и собственной личности. Как страстно утверждал Мэй, "каждый из нас получает в наследство от общества груз тенденций, формирующих нас независимо от нашей воли, однако способность осознавать этот факт спасает нас от бремени жесточайшего детерминизма" (13). Так, знание о невербальных сигналах психологического стресса или разрядки позволяет избегать подачи этих сигналов в тех случаях, когда это выгодно субъекту; сведения о том, что люди, попавшие в беду, имеют меньше шансов получить помощь в толпе зевак, могут положительно повлиять на решение предложить свою помощь в подобных обстоятельствах; информация о мотивационном подъеме как о факторе, влияющем на интерпретацию событий, может помочь индивиду, переживающему это состояние, принять меры предосторожности. В каждом из приведенных примеров знание психологических принципов расширяет диапазон альтернативных действий, приводя к модификации или постепенному исчезновению прежних поведенческих моделей.

Бегство к свободе

Процесс исторического обесценивания психологической теории можно далее проследить, обратившись к анализу присущих западной культуре эмоциональных предрасположенностей. Наиболее важным в данном случае является ощущение общего беспокойства, которое свойственно западному человеку при ограничении диапазона его альтернативных реакций. Согласно Фромму, нормальное развитие личности включает в себя приобретение устойчивой мотивации к автономии (7). Вайнштейн и Платт говорили практически о том же ощущении, называя его "желанием человека быть свободным" и связывая его с развивающейся социальной структурой (18). Та же психологическая склонность к свободе стала

краеугольным камнем теории психологического сопротивления Брема (3).

Повсеместное распространение этой усвоенной социальной ценности имеет огромное значение для социально-психологической теории с точки зрения сроков се исторической достоверности. Обоснованные теории социального поведения становятся действенным орудием социального контроля. Поскольку поведение индивида в той или иной мере поддается Предсказанию, он оказывается психологически уязвимым. Окружающие его люди могут изменить внешние условия или собственное поведение в отношении данного индивида, рассчитывая получить максимум выгоды при минимальных издержках. Так, военный стратег обрекает себя на поражение, когда его действия становятся предсказуемыми; аналогичным образом подчиненные могут получить преимущества перед своим начальником, а неверные мужья - манипулировать своими женами, при условии, что модели поведения начальника или жены остаются устойчивыми. Психологическое знание становится, таким образом, грозным оружием в руках других. Следовательно, психологические принципы таят в себе потенциальную опасность для тех, кто им подчиняется. Поэтому стремление к личной свободе может провоцировать такое поведение, которое лишает достоверности психологическую теорию. Так, принципы, управляющие сменой аттитюдов, устраивают нас до тех пор, пока мы не обнаружим, что именно эти принципы используются в средствах массовой информации, "атакующих" наше поведение. В этом случае ответной реакцией будет возмущение и непокорность. Чем большей способностью предвидения обладает психологическая теория, тем шире ее социальное распространение и тем более громкой и повсеместной будет общественная реакция. Таким образом, более глубокие теории обесцениваются быстрее, чем теории малоубедительные.

Общепринятая ценность личной свободы - это не единственный эмоциональный фактор, от которого зависит долговечность социально-психологической теории. Значимой

ценностью для западной культуры выступает также индивидуальность или уникальность личности. Именно приверженность этой ценности обеспечила столь широкую популярность концепциям Э.Эриксона и Г.Олпорта, а проведенные не так давно лабораторные исследования продемонстрировали ее устойчивость при изменении социального поведения. Психологическая теория с ее номотетической структурой не способна воспринять уникальное событие или явление; она рассматривает индивидов только как представителей соответствующих классов объектов. Ответная массовая реакция сводится к утверждению дегуманизирующего характера психологической теории. Как отмечал в этой связи А.Маслоу, пациенты обычно негодуют, если их начинают классифицировать по рубрикам и награждать медицинскими ярлыками (12). Крайне жестко реагируют на попытки психологической дешифровки их поведения и представители различных социальных групп - женщины, негры, социальные активисты, жители пригородов, наставники, престарелые. Таким образом, мы пытаемся лишить ценности те теории, которые заманивают нас в ловушку своей обезличенностью.

Психология "плодов просвещения"

Мы обсудили три аспекта влияния социальной психологии на массовое поведение, составляющее предмет данной дисциплины. Прежде чем перейти к следующей группе аргументов, подтверждающих историческую подвижность психологической теории, мы должны обсудить возможности противодействия вышеописанным тенденциям. Для поддержания трансисторической стабильности психологических принципов можно было бы попытаться изъять психологическую науку из поля зрения широкой публики, сделав ее результаты (т.е. научное истолкование фактов) прерогативой интеллектуальной элиты. Такая элита, разумеется, будет немедленно инкорпорирована государством, поскольку ни одно правительство не допустит существования частного учреждения, занимающегося разработкой методов социального контроля.

Однако для большинства ученых такая перспектива наверняка окажется неприемлемой; они предпочтут поиск сугубо научного решения проблемы исторической зависимости психологической теории. К такому ответу побуждают нас и все замечания, сделанные выше. Если реакция "просвещенных" индивидов на обнародованные психологические принципы поведения состоит в противодействии этим принципам либо в их игнорировании, то следует выявить те условия, при которых эти разнообразные реакции становятся возможными. Опираясь на теорию психологического сопротивления Брема, мертоновскую концепцию самоисполняющихся пророчеств и модель социальных ожиданий Джерджена и Тэйлора (8), мы могли бы разработать общую теорию реакций на психологическую теорию. Подобная "психология плодов психологического просвещения" позволила бы заранее предвидеть последствия массовой психологической осведомленности и вовремя брать их под контроль.

На первый взгляд, "психология плодов просвещения" кажется многообещающим дополнением к общей психологической теории; на самом же деле польза от нее невелика. Просветительская психология может сама обладать ценностной нагрузкой, или расширять диапазон альтернативных поведенческих реакций, или содержать потенциальную угрозу личной автономии, превращаясь, таким образом, в объект социального неприятия. Иными словами, теория, предсказывающая реакцию на теорию, в той же мере подвержена опровержению и подтверждению, что и исходная социально-психологическая теория. Разумеется, этой тенденции можно противопоставить исследование реакций на психологию "плодов просвещения", но очень скоро станет ясно, что обмен действиями и противодействиями окажется бесконечным. Психология "плодов просвещения" обречена на ту же историческую ограниченность, что и прочие теории социальной психологии.