Война и мир» Льва Толстого в чтении

СОВРЕМЕННИКОВ АВТОРА

Если бы когда-нибудь удалось запе­чатлеть чувства и мысли людей, воз­никшие при чтении великих книг или сразу после этого, они бы с необык­новенной силой подтвердили слова А. К. Толстого о том, что «искусст­во... есть ступень к лучшему миру» и что «назначение поэта " не при­носить людям какую-нибудь непо­средственную пользу», но внушать «им любовь к прекрасному», а она «сама найдет себе применение...». Ве­ликие произведения переворачивают душу, оставляя в ней неизгладимый след. И некоторые читатели донес­ши до нас всю мощь такого воздей­ствия. Русский историк и писатель М. П. Погодин, например, не мог дер­жать в себе ту бурю чувств, которую вызвала у него «Война и мир».

«Читаю, читаю — изменяю и Мсти­славу, и Всеволоду, и Ярополку, вижу, как они морщатся на меня, досадно мне, — а вот сию минуту дочитал до 149 стр. третьего тома и просто рас­таял, плачу, радуюсь.

Где, как, когда всосал он в себя из этого воздуха, которым дышал в раз­ных гостиных и холостых военных компаниях, этот дух и прочее. Слав­ный вы человек, прекрасный та­лант?.. Я боюсь за Наташу (она до сих пор понравилась мне больше всех), чтобы не случилось с ней че­го, чтоб не испортилась она! Я стал бы бояться н за вас. Но, кажется, вы уже на другом берегу.

Весь этот мир для меня совершен­но непонятный, хоть я и вижу, что он дагерротипически верен: что за страшная пустота, какое колоброд-ство в мыслях и чувствованиях!..

...А ведь все это прекрасные, доб­рые люди, с такими движениями, каких нет, кажется, нигде... Все они могли бы... Да куда же меня бро­сило! Вот как вы меняявзволновали... Мне под 70, а чувствую я, что тепе­решние мои слезы те же, что были в 1809 году, когда я читал «Марьи­ну рощу» Жуковского и когда прихо­дили меня смотреть и слушать со­седи».

На следующий день Погодин про­должает письмо:

«Четверг. Утро. А все читаю... Прекрасно, прекрасно /.../

Послушайте — да что же это та­кое! Вы меня измучили. Принялся опять читать... и дошел... И что же я за дурак! Вы из меня сделали Наташу на старости лет, и прощай все Ярополки! Присылайте же, по крайней мере, Марью Дмитриевну какую-нибудь, которая отняла бы у меня ваши книги, посадила бы меня за мою работу. Четверг. Вечер.

— Ах — нет Пушкина! Как бы он был весел, как бы он был счаст­лив и как бы стал потирать себе руки. Целую вас за него и за всех наших стариков. Пушкин — и его я понял теперь из вашей книги яснее, что за мельница — святая Русь, которая все перемалывает. Кстати, любимое его выражение: все пере­мелется, мука будет».

Энциклопедический словарь юного литературоведа

жанровой традиции (романы-эпопеи Дж.Гол-суорси, М. А. Шолохова и др.).

Часто авторы сопровождают свои произ­ведения жанровыми характеристиками, давая вслед за названием подзаголовок', «роман», «повесть», «комедия» и т. п. В некоторых случаях такие подзаголовки расходятся с об­щепринятыми представлениями о жанрах. Так, неожиданным оказалось слово «поэма» после заглавия «Мертвые души», подзаголо­вок «комедия» в чеховской «Чайке». Как быть в таких случаях? Прежде всего, надо учиты­вать, что авторское определение носит не абстрактно-научный, а творчески-художе­ственный характер, такие подзаголовки вхо­дят в состав художественных текстов произ­ведений. Смотря на предмет сугубо научно, мы можем дать таким произведениям другие определения: «Мертвые души» назвать сати­рической эпопеей, а «Чайку» — драмой. Но это не освобождает нас от необходимости серьезных раздумий о том, почему авторы назвали свои произведения поэмой и коме­дией. Зато в процессе таких раздумий мы приближаемся к сути произведений.

И вообще, теория жанров нужна нам вовсе не для того, чтобы наклеивать на произве­дения готовые ярлычки: «рассказ», «элегия», «трагедия» и т. п. Наша задача — конкретно разбираться, что в произведении обусловлено «памятью жанра» и какие новые возможно­сти жанра открыты писателем. Мы должны уметь обнаруживать в некоторых произведе­ниях сочетание признаков различных литера­турных видов. А главное — видеть и чув­ствовать, как природа жанра проявляется в сюжете, в образной системе, в стиле, в еди­ном, многозначном и неповторимом смысле художественного создания.