Продолжительность и область применения. Продолжительность. Когнитивная терапия ограничена во времени (за исключением лечения личностных расстройств) и

Продолжительность. Когнитивная терапия ограничена во времени (за исключением лечения личностных расстройств) и, как результат, связанные с завершением терапии проблемы возникают редко (например, при чрезмерной привязанности пациентов к психотерапевту, возникающей к окончанию лечения). Вместе с тем Бек и Вейшаар (Beck & Weishaar, 1989) указывают:

«Продолжительность лечения преимущественно зависит от выраженности проблем у клиента. Обычная продолжительность терапии при униполярной депрессии составляет от 15 до 25 сессий 1 раз в неделю (Beck, Rush et al., 1979). При умеренно выраженной или тяжелой депрессии с пациентами обычно проводятся две еженедельные сессии на протяжении первых 4-5 недель, а затем сессии 1 раз в неделю в течение 10-15 недель. Большинство случаев тревоги требует примерно такого же времени» (р. 304).

Область применения. Когнитивная терапия подходит далеко не каждому (Beck, 1987а). Кому же можно, а кому не следует рекомендовать этот метод лечения?

«Когнитивная терапия не рекомендуется в качестве единственного метода лечения в случаях биполярного аффективного расстройства или психотической депрессии. Кроме того, она как самостоятельный подход не используется для лечения других психозов, таких как шизофрения... Когнитивная терапия дает наилучшие результаты с пациентами, которые способны к адекватному тестированию реальности (то есть не имеют галлюцинаций), имеют хорошую концентрацию внимания и достаточно хорошую память. Она идеально подходит тем пациентам, которые способны сфокусироваться на своих автоматических мыслях, принять роли психотерапевта и пациента, готовы переносить тревогу, неизбежную при проведении экспериментов, могут менять свои убеждения, брать на себя ответственность за свои проблемы, готовы отложить удовлетворение своих потребностей до завершения терапии... Когнитивная терапия лучше подходит психологически искушенным пациентам. Представители низших социальных слоев и психологически наивные пациенты способны достичь успехов лишь при условии предварительной подготовки к терапии» (Beck & Weishaar, 1989, pp. 306-307).

Пример из практики.

Данный пример иллюстрирует некоторые особенности процесса когнитивной терапии у пациента с паническим расстройством. Описание взято из работы Бека и Гринберга (Beck & Greenberg, 1988, pp. 578-581).

«Исходное состояние

Школьная учительница начальных классов в возрасте 31 года обратилась за лечением по поводу панических приступов, которые происходили 2-3 раза в день. Она часто испытывала тревогу и приступы сердцебиения, которые считала признаками опасных для жизни состояний. Во время этих приступов наблюдалась и другая симптоматика — нарушение зрения, дрожь, тошнота, потливость, парестезии. Из-за продолжающихся приступов женщина перестала работать, водить машину, не оставалась одна дома. Она все больше зависела от своего мужа, часто проверяла собственный пульс и была озабочена своим физическим состоянием. Панические симптомы возникали «среди ясного неба» и проходили в течение 30 минут.

В прошлый раз, когда панические приступы участились, Энн (вымышленное имя) консультировалась у нескольких кардиологов, ей были назначены сердечные препараты, не давшие заметного эффекта. На самом деле Энн даже приписывала некоторые из наиболее тревожных своих симптомов побочному действию лекарственных препаратов. У нее был пролапс митрального клапана и частые мигренеподобные головные боли.

Семейные обстоятельства и провоцирующие стрессы

Обстоятельства, связанные с родительской семьей пациентки, явно провоцировали ее соматические проблемы. Послушная старшая дочь религиозных до фанатизма родителей, Энн выполняла большую часть обязанностей по ведению хозяйства и присмотру за шестью братьями и сестрами, причем один из братьев отличался делинквентным поведением. Пока мать работала в ночную смену, Энн часто подвергалась побоям со стороны властного отца.

С течением времени отношения между Энн и ее братом стали напряженными, брат не имел работы и злоупотреблял наркотиками. Несмотря на проблемное поведение брата, пациентке казалось, что мать относится к нему более тепло и сердечно, чем к самой Энн. В конце концов брат был арестован за ночную кражу со взломом. В эмоциональной сцене, последовавшей за этим инцидентом, Энн выразила свой гнев по поводу поведения брата, а мать стала его защищать и подвергла пациентку нападкам. Практически тут же у Энн возникли панические симптомы, начало развиваться состояние генерализованной тревоги.

Сессии 1-7

Во время первых сессий Энн предъявляла жалобы на целый ряд беспокоивших ее симптомов и сообщала об автоматических мыслях типа «Что, если сердцебиение начнется, когда я буду вести машину?» Выехав в город неделю назад, она испытала сильнейшую тревогу, которой сопутствовала мысль: «Что, если мне надо будет срочно вернуться домой, а я не смогу быстро выехать со стоянки?» В обоих случаях ей рисовались картины неотложного медицинского состояния.

Кроме того, пациентка сообщила о страхах неадекватного поведения на работе. Она сумела быстро распознать паттерн ожидания худшего варианта своего поведения и реакции окружающих, признала, что эти ожидания не подтвердились последующими событиями. Энн также сознавала, что постоянно испытывает потребность спешить.

На третьей сессии Энн согласилась глубоко подышать в течение двух минут. Ее физическая и эмоциональная реакция на эту процедуру оказалась чрезвычайно сильной — эксперимент был прерван потоком слез. Она описала свои переживания следующим образом: «Сердце замирает. Кружится голова, меня тошнит, возникает ощущение нереальности происходящего. Я не испытываю особой тревоги. Мне немного страшно. Совсем чуть-чуть. Ладони вспотели. Во рту пересохло. Я ощущаю несильную дрожь. Мне кажется, что я не могу задержать дыхание... Про сердце я даже не думаю. Надеюсь, оно бьется не слишком сильно. Здесь я ощущаю себя в безопасности».

Таким образом, эта процедура вызвала у Энн страх потенциально опасного заболевания сердца; автоматические мысли также свидетельствуют о том, насколько опасными представляются симптомы, учитывая данные обстоятельства. Энн пришла к выводу, что углубленное дыхание могло быть одной из причин ее симптоматики и что регуляция дыхания может оказаться полезной.

На следующей сессии Энн заметила, что при возникновении тревоги она задерживает дыхание. Ей помогло медленное, равномерное дыхание. Далее она реализовала идею ходьбы взад-вперед во время различных видов деятельности и с удовлетворением обнаружила, что эта тактика прекрасно себя оправдала. Вместе с тем Энн приходилось каждую неделю встречаться с завучем, который каждую неделю увеличивал ей рабочую нагрузку без материальной компенсации.

Вот какие базовые допущения при этом обнаружились: «Я не считаю себя импульсивным человеком оттого, что не хочу делать того, чего от меня ждут. Предполагается, что вы должны все делать, не имея возможности отказаться». В качестве домашнего задания Энн составила список своих дел за неделю, чтобы судить о возможности без проблем расширить круг своих обязанностей. К началу следующей сессии «факты» убедили Энн в том, что у нее не остается времени на дополнительную работу; таким образом, отказ завучу объясняется вовсе не ее «импульсивностью», а оценкой приоритетов.

На четвертой сессии было использовано направленное создание мысленных образов с целью уменьшить страх пребывания в общественных местах, откуда трудно выбраться. Энн представила себя в крупном универмаге, в то время как ее машина блокирована на стоянке. В своем первоначальном мысленном образе она увидела себя, судорожно пытающуюся сделать вдох, лишенную возможности добраться до машины и наконец падающую в обморок в отсутствие медицинской помощи. Когда ей было предложено представить себе иную картину, Энн вообразила, что самостоятельно справляется со своими симптомами, пока они не проходят окончательно, и сознавала, что спасатели наверняка были бы вызваны, если бы ситуация того действительно требовала.

Одновременно Энн обучали проверке автоматических мыслей, связанных с опасностью для ее здоровья («Что если у меня высокое давление?» «Если эта тревога сохранится, мое сердце не выдержит») и ее способностью справиться с работой («Мне это не по силам!», «Что если что-то пойдет не так?»). К шестой сессии она уже была способна самостоятельно реагировать на подобные мысли. Днем Энн чувствовала себя лучше, а ночью «выбивалась из колеи».

В течение следующей недели Энн стала бояться симптомов, которые возникли при употреблении вина. Эта симптоматика коренилась, вероятно, в церковном запрещении спиртного. У Энн появились видоизмененные признаки тревоги в связи с нарушением этого запрета, проявляющиеся как опасная реакция на сам алкоголь. Вместе с тем ей удалось справиться с учащенным сердцебиением, от которого она проснулась ночью, благодаря медленному дыханию и напоминанию себе о том, что эти симптомы всегда проходят. Энн с удовлетворением обнаружила, что отчасти контролирует свои симптомы и страхи.

Сессии 8-12

Семейные проблемы Энн вышли на передний план во время седьмой сессии. Пациентка выразила опасение по поводу того, что будет вынуждена нести ответственность за своего беспомощного, беспокойного брата, когда родители состарятся, если им не удастся заставить его исправиться. По-видимому, имело место допущение «Если другие не справляются, ответственность ложится на меня». В ретроспективе так было в школьные годы. Это допущение отчасти объясняет ее гнев на мать: «Мне приходится брать на себя эту нагрузку, потому что ты отказываешься от нее». Энн припомнила, что давно уже злилась на мать, пренебрегающую своими обязанностями: «Почему ты не защитила меня от отца?»

Вскоре удалось сформулировать два взаимосвязанных допущения: «Если я не позабочусь о делах и не сделаю их как следует, произойдет катастрофа», а также: «Дел, которые надо делать, гораздо больше, чем я могу переделать». Навещая своих родных, что она избегала делать с начала болезни, Энн ловила себя на автоматических мыслях типа: «Непременно произойдет какая-нибудь неприятность. Мне надо будет все исправить». Эти убеждения можно было проследить с детства, поскольку уже тогда предполагалось, что она должна справляться с потенциально опасными ситуациями, выходящими за пределы ее компетенции. В памяти сохранился случай, когда она предотвратила попытку самоубийства своей сестры, в то время как мать была занята шитьем.

За время терапии Энн помогли заново оценить вероятность того, что сама она или ее родители могли бы исправить брата. Она пришла к пониманию своей возможности преуспеть в любом разумном деле, касающемся лично ее, но от затеи попытаться изменить брата целесообразно отказаться: «Я понимаю, что некоторые вещи не в моей власти».

Во время терапии обсуждению были также подвергнуты страхи и гнев на мать: «Вероятно, я сама заслужила такое обращение». Для объяснения поведения матери была предложена альтернативная гипотеза. Мать вовсе не думала обижать Энн, она, вероятно, чувствовала, что должна извиниться перед успешной дочерью за ее брата-неудачника.

Энн было предложено «собрать данные» для проверки выдвинутой гипотезы, для чего следовало спокойно и уверенно поговорить с матерью, предварительно отрепетировав свою роль на сессиях («когнитивные репетиции»). В результате Энн обнаружила, что мать относится к ней гораздо лучше, чем она себе представляла. Позднее Энн сообщила, что научилась «быть смелее» и пыталась своевременно выражать чувства и разрешать проблемы.

На последующих сессиях ранние уроки были закреплены. Короткий эпизод «необычных ощущений» напомнил Энн о периоде расцвета симптоматики и вызвал страх возврата к старому. Кроме того, ее выбивала из колеи мысль, что гнев на родителей означал нежелание их «чтить». В обоих случаях, как выяснила Энн, причиной этого было «мышление все-или-ничего»: некоторое беспокойство вовсе не является предвестником выраженной тревоги, а проявления гнева не были признаком полного неуважения.»

Заключение и оценка.

Заключение. Когнитивная терапия основана на очевидной идее о том, что слова и мысли людей имеют большое значение. Вместе с тем параллельно сознательным возникают также мысли, которые не осознаются. Так называемые автоматические мысли состоят из идей, которые представляются другим людям иррациональными, однако, самому человеку кажутся вполне обоснованными, а также правил и законов, в соответствии с которыми человек судит о своих поступках и планирует стратегии поведения. Эти правила могут привести к неадаптивным действиям.

Люди реагируют на события исходя из того смысла, который они им приписывают; события интерпретируются в зависимости от их влияния на «Я» индивида, или его «частные владения». Результатом тех или иных интерпретаций становятся различные эмоции. Интерпретации, содержащие искажение реальности, ведут к эмоциональным расстройствам, в действительности являющимся расстройствами мышления; расстроенное мышление включает персонализацию событий, поляризацию мыслей, применение правил в безусловной, абсолютистской манере. Когнитивная терапия пытается ослабить эмоциональные расстройства за счет коррекции ложных интерпретаций реальности и ошибочных суждений. Психотерапевт и пациент устанавливают отношения сотрудничества с преимущественным вниманием к разрешению проблем, а не исправлению личностных недостатков.

С течением времени когнитивная терапия и ее применение к различным психопатологическим состояниям заметно конкретизировались. Бек с коллегами разработали подходы к терапии не только депрессии, но и других расстройств, продемонстрировав эффективность когнитивной терапии, в частности при тревожных и фобических расстройствах, а также при личностных расстройствах (Beck et al., 1985; 1990). Благодаря когнитивной модели мы познакомились с такими концепциями, как «негативная триада», «когнитивный сдвиг», «автоматические мысли» и «практическое сотрудничество». Эти концепции отражают истинно когнитивную направленность предложенной Беком терапии с ее сосредоточением на проверке гипотез, постановке экспериментов и разработке тестов, благодаря которым можно оценить дисфункциональное мышление пациентов.

Оценка. Когнитивная модель имеет целый ряд преимуществ, которые, на наш взгляд, заслуживают упоминания. Очевидна ценность помощи пациентам в проверке мышления, «исследовании самих себя» и постепенном изменении. Несомненную ценность представляет концепция когнитивного профиля (который различается в зависимости от расстройства) и практического сотрудничества. Кроме того, мы полагаем, что достойны одобрения усилия когнитивных психотерапевтов по проверке истинности своей теории и терапии (с помощью научных экспериментов); только за прошлое десятилетие было проведено множество исследований, посвященных когнитивной модели (например, Haaga et al., 1991; Hollon & Beck, 1994).

Несомненно, когнитивная модель обладает многими сильными сторонами. Однако наряду с этим некоторые моменты являются спорными. Далее речь пойдет о некоторых из них: недостаточное внимание к эмоциям, личной истории, к другим, кроме расспроса, методам, а также ограничениям рассуждений в изменении поведения. Затем мы рассмотрим направления исследования и перспективы когнитивной терапии.

Какова роль аффекта в когнитивной терапии? В работах Бека неоднократно упоминаются когнитивные и поведенческие техники, но практически ничего не говорится об аффективных техниках. Представляется, что Бек отошел от чисто когнитивного подхода и стал использовать ряд других, в том числе поведенческих техник, однако, вероятно, не включил в свой подход методы работы с аффективными проявлениями. Из этого следует, что роль психотерапевта заключается в изменении аффекта за счет когнитивных и поведенческих техник, а не использовании собственно аффекта для индукции изменений. Вместе с тем, аффективные проявления пациента представляют собой первичную сферу опыта и могли бы значительно облегчить и обогатить процесс лечения (см. Greenberg & Safran, 1987). Аффективные проявления пациентов, пусть даже дисфункциональные, помогают составить более полное представление о психопатологии и о том, какую стратегию лечения целесообразно предпочесть. Таким образом, одной из слабых сторон когнитивной терапии может считаться игнорирование аффекта.

Как и аффекту, личной истории пациента также уделяется явно недостаточное внимание в когнитивной терапии. Действительно ли прошлое пациента не имеет значения? Действительно ли оно не имеет отголосков в настоящем? По нашему мнению, когнитивный психотерапевт ответил бы на эти вопросы так: «Да, прошлое проявляет себя в настоящем, однако нет необходимости интенсивно исследовать прошлое, чтобы вызвать терапевтические изменения сейчас». Возможно, так оно и есть, однако для некоторых пациентов важно, чтобы их прошлому уделили некоторое внимание (например, если пациент сообщает о сильных привязанностях и их влиянии). Исследование прошлых взаимоотношений, обид, ран, а не замалчивание их дает пациентам возможность разрешить неразрешенные вопросы, преодолеть их и двигаться дальше. За некоторым исключением (в частности, супружеские проблемы, злоупотребления и личностные расстройства; Beck et al., 1990; «Controversies in Cognitive Therapy», 1993), по всей видимости, когнитивная терапия такой возможности не предоставляет.

А как быть с увлечением вопросами при проведении когнитивной терапии? В работе Хилла (Hill, 1986) показано, что существует множество вариантов реакции (например, рефлексия, интерпретация, новая формулировка), к которым могут прибегнуть психотерапевты. Однако когнитивный психотерапевт, видимо, склонен полагаться преимущественно на один из них: расспрос. Такое чрезмерное увлечение вопросами неизбежно обедняет терапевтическое взаимодействие. Конечно, с помощью вопросов психотерапевт может оценить мышление пациента, однако неясно, какой еще цели вопросы могут служить. Этот момент следует иметь в виду. Остается надежда на то, что сами пациенты усвоят этот процесс, имеющий место при когнитивной терапии. Но всегда ли это происходит? Действительно ли пациенты включают обмен вопросами и ответами в разрешение будущих проблем? В какой мере злоупотребление вопросами ограничивает масштабы терапии и тем самым замедляет ее продвижение? Насколько обучение пациентов умению задавать себе вопросы мешает им справляться с проблемами, не укладывающимися в рамки стратегии вопрос—ответ? Все эти соображения, на наш взгляд, заслуживают внимания, когда речь идет о когнитивной модели и ее терапевтическом использовании. Без вопросов в терапии не обойтись (например, при сборе информации), однако это отнюдь не самая совершенная из всех техник.

Сосредоточение на когнициях и рассуждениях в ущерб эмоциям и аффекту представляет собой серьезный недостаток. Сомнительно, чтобы рассуждения сами по себе могли быть причиной имеющихся у пациентов расстройств. Действительно, другие элементы также присутствуют в терапии Бека. Конечно же, Бек устанавливает со своими пациентами отношения, которые выходят за рамки рассуждения, убеждения и обучения. Он, несомненно, проявляет заботу и внимание. При оценке когнитивной терапии необходимо принимать в расчет влияние взаимоотношений между психотерапевтом и пациентом. Кроме того, эмоциональные расстройства не поддаются объяснению с точки зрения здравого смысла. В частности, мысли и поступки страдающих депрессией пациентов противоречат базовым принципам человеческой природы, а именно инстинкту самосохранения.

Давайте обратимся к результатам исследований. Какие факты говорят за и против когнитивной терапии? Несомненно, сам Бек и его последователи были и являются активными исследователями своего подхода (Alford & Norcross, 1991). Результаты исследований, посвященных когнитивной теории и терапии, обобщены и подвергнуты критике в многочисленных публикациях (например, Beck, 1976, 1983, 1991; Beck et al., 1985, 1990; Dobson, 1989; Haaga et al., 1991; Hollon & Beck, 1986, 1994; Hollon & Najavits, 1988).

Терапевтический подход Бека, по-видимому, наилучшим образом проявляет себя при депрессии. Целый ряд исследований показали эффективность когнитивной терапии при этом расстройстве (Dobson, 1989). В своем обзоре Холлон и Наджавиц (Hollon & Najavits, 1988) сделали следующий вывод.

«Когнитивная терапия Бека при депрессии является столь же эффективной, как и другие подходы, при лечении острых случаев и более эффективной в плане профилактики рецидивов. Вместе с тем не многое известно о находящихся в стационарах пациентах, страдающих психозами или биполярной депрессией. Пока имеется мало свидетельств в пользу их различной реакции. Проводится работа по определению активных компонентов, ведущих к изменению, а также механизмов, опосредующих это изменение, однако, на сегодняшний день эта работа еще не завершена» (р. 658).

Эта оценка, данная несколько лет назад, во многом верна и сейчас (Hollon & Beck, 1994; Hollon, Shelton & Davis, 1993).

Исследования когнитивной модели или теории депрессии дают противоречивые результаты. Например, группа авторов (Haaga et al, 1991) в своем всеобъемлющем обзоре нашла подтверждение следующих гипотез теории Бека: негативности, депрессивной триады, универсальности и специфичности, не считая других. Вместе с тем они не обнаружили доказательств в пользу таких гипотез, как автоматизм, исключительность и необходимость; более того, практически не удалось найти «подтверждение (каузальным) гипотезам когнитивной теории...» (р. 231; в частности, причинной последовательности возникновения депрессии, предложенной Беком). Неясно, какое значение могут иметь эти выводы для когнитивной терапии депрессии. Однако со всей определенностью можно утверждать, что когнитивная модель депрессии, по-видимому, влияющая на проведение когнитивного лечения, имеет достаточную эмпирическую поддержку в некоторых своих аспектах, вообще не имеет поддержки в других аспектах и, во всяком случае, явно выиграла бы от теоретического пересмотра.

Если не считать депрессию, насколько эффективной оказывается когнитивная терапия при других расстройствах? Был выполнен ряд исследований, посвященных когнитивной терапии других расстройств, и в некоторых случаях получены обнадеживающие результаты. Это, в частности, касается некоторых тревожных расстройств (Chambless & Gillis, 1993), а также нарушений пищевого поведения (Wilson & Fairburn, 1993). Вместе с тем, отмечают Робинс и Хейес (Robins & Hayes, 1993), «предстоит еще большая работа по реализации последних достижений КТ (когнитивной терапии) на практике» (р. 212).

Чрезвычайно важным представляется выявление механизмов изменения при когнитивной терапии. Могут ли эффекты когнитивного лечения в действительности обусловливаться так называемыми неспецифическими факторами (например, вниманием, интересом и заботливым отношением к пациенту со стороны психотерапевта)? Или же изменения происходят вследствие задавания вопросов и проверки гипотез как основных компонентов когнитивной терапии? Эти аспекты требуют дальнейшего изучения. Заслуживают внимания также и другие вопросы, поднятые Добсоном (Dobson, 1989; например, в какой мере удается когнитивным терапевтам достичь изменений в когнитивных искажениях или вызывающих депрессию убеждениях?) и другими исследователями (Chambless & Gillis, 1993; Hollon et al., 1993); Wilson & Fairburn, 1993). Если мы хотим составить более полное представление о когнитивной терапии, необходимо дать ответы на поднятые исследователями вопросы (ср. Whisman, 1993).

В заключение: каким видится будущее когнитивной терапии? В своих недавно опубликованных работах Бек (Beck, 1991a, 1991b, 1993; Beck & Haaga, 1992) упомянул следующее: 1) когнитивная модель будет еще более тесно связана с новыми концепциями, возникающими в социальной и когнитивной психологии; 2) в когнитивную терапию будут включены элементы других подходов (например, эмоциональное реструктурирование) и теорий (например, межличностной); 3) когнитивная терапия будет полнее учитывать достижения базовой психологии и смежных наук; 4) будут продолжены исследования, посвященные проверке эффективности когнитивной терапии при различных расстройствах. Если все это действительно произойдет, когнитивная терапия станет более жизнеспособной; в частности, удастся включить в сферу ее внимания аффект, создать более основательную теоретическую базу для когнитивного лечения, а также более солидную исследовательскую базу, на которой будет основана практическая работа терапевтов. Давайте заглянем в будущее. Как заявил Бек (Beck, 1991a), «когнитивная терапия... продемонстрировала свою возможность идти своим путем. Как далеко она пойдет, покажет будущее» (р. 374).