Тщетность погони за результатом 2 страница

«Возможно ли иметь это пламя, или оно существует только для немногих?»

— Существует ли оно для немногих или для многих, вопрос не в том, не правда ли? Если мы пойдем по этому пути, он приведет к неведению и иллюзии. Ваш вопрос касается пламени. Можете ли вы иметь это пламя, в котором нет дыма? Ищите, наблюдайте дым безмолвно и терпеливо. Вы не можете разогнать дым, так как сами вы и есть этот дым. Когда дым разойдется, появится пламя. Это пламя и есть то, что неисчерпаемо. Все, что имеет начало и конец, быстро исчерпывается, изнашивается. Когда сердце становится пустым, освобождаясь от предметов ума, а ум от мыслей, тогда появляется любовь. То, что есть пустота, и есть неисчерпаемое.

Борьба происходит не между пламенем и дымом, а между различными ответами внутри самого дыма. Пламя и дым никогда не могут находиться в конфликте друг с другом. Для того чтобы они находились в конфликте, между ними должны существовать какие‑то отношения; но как возможно, чтобы между ними были отношения? Когда присутствует одно, тогда нет другого.

 

ЗАНЯТОСТЬ УМА

 

Узкая улица была переполнена людьми, машины ходили не слишком часто. Когда проезжал автобус или автомобиль, приходилось прижиматься к самому краю, почти к ограде дома. Вдоль улицы расположились несколько крохотных лавчонок и небольшой храм с открытым входом. Храм блистал необыкновенной чистотой, в нем находилось несколько местных прихожан. Сбоку одной из лавок, прямо на земле, сидел мальчик и делал гирлянды и букетики цветов; ему было лет двенадцать или четырнадцать. В маленьком кувшине с водой находились нитки, спереди на влажной тряпке лежали пучки жасмина, ноготки, несколько роз и другие цветы. Держа нитку в одной руке, мальчик подхватывал цветы другой, быстрым, ловким движением перевязывал их и составлял букет. Он почти не обращал внимания на то, что делали руки. Глаза его были устремлены на проходящих людей, они сияли улыбкой при встрече со знакомыми, потом снова возвращались к рукам и опять уходили в стороны. К нему подошел другой мальчик, они стали разговаривать и смеяться, но руки мальчика ни на минуту не оставляли работу. Вот уже образовалась целая кучка связанных букетов, но продавать их было еще немного рано. Мальчик прекратил работу, встал, отошел, но вскоре вернулся с другим мальчиком, еще меньше, чем он сам, возможно, это был его брат. Снова он принялся за свою радостную работу с той же легкостью и скоростью. Вскоре к нему стали подходить люди по одному и группами. Это, по‑видимому, были его постоянные покупатели, они улыбались и обменивались с ним несколькими словами. Теперь мальчик более часа не трогался с места. Стоял запах цветов, и мы улыбнулись друг другу.

Дорога вела к тропинке, а тропинка — к дому. Как мы привязаны к прошлому! Но мы не только привязаны к прошлому, мы есть это прошлое. А какая сложная вещь — прошлое, эти слои неусвоенных воспоминаний, радостных и скорбных. Оно преследует нас днем и ночью, и весьма редко появляется щель, через которую пробивается ясный свет. Прошлое подобно тени, которая все делает тусклым и скучным; в этой тени настоящее утрачивает свою ясность, свежесть, завтрашний же день становится продолжением этой тени. Прошлое, настоящее и будущее связаны воедино длинной нитью памяти; весь пучок в целом — это память с ее слабым ароматом. Мысль движется через настоящее к будущему и обратно; подобно беспокойному животному, привязанному к столбу, она совершает движения внутри своего собственного круга, узкого или широкого, но она никогда не может освободиться от собственной тени. Это движение есть не что иное, как занятость ума прошлым, настоящим и будущим. Ум есть занятость. Если ум ничем не занят, он перестает существовать; именно занятость ума есть его существование. Будет ли он занят обидами или лестью, Богом или алкоголем, добродетелью или страстью, работой или выявлением самого себя, накапливанием или раздачей, — все это одно и то же; это — та же занятость ума, тревожного, беспокойного. Но любое состояние занятости, занят ли ум домашней обстановкой или Богом, — это состояние мелкого, поверхностного ума.

Когда ум занят, у него создается чувство активности, жизни. Вот почему ум накапливает или отрекается; благодаря тому, что он занят, он поддерживает самого себя. Ум должен быть чем‑либо занят. Чем именно — не так уж важно, важно, чтобы он был занят; вполне возможно, что при этом актуальные темы, которыми занят ум, могут иметь значение и социального характера. Пребывать в состоянии занятости — это природа ума, и отсюда вытекает его деятельность. Быть занятым мыслями о Боге, о государстве, о знании — все это деятельность поверхностного, мелкого ума. Занятость влечет за собой ограниченность; Бог, о котором думает ум, — это мелкий бог, как бы высоко его ни ставил ум. Вне состояния занятости ум не существует; страх небытия делает ум беспокойным и деятельным. Подобная непрестанная деятельность имеет видимость жизни, но это — не жизнь; она ведет лишь к смерти — к смерти, которая есть та же деятельность, но в иной форме.

Сон — это другой вид занятости ума, символ его беспокойного характера. Сновидения — продолжение сознательной жизни, проявление той области сознания, которая оставалась скрытой в часы бодрствования. Активность поверхностных и глубинных слоев сознания проявляется в форме занятости ума. Занятый ум может осознавать конец только как длящееся начало. Он никогда не может осознать предельное как таковое, но осознает результат. Результат же всегда имеет характер длительности. Поиски результата — это поиски длительности. Ум с его занятостью никогда не подходит к реальному. Но только то, что завершается, может обладать новизной. Только для того, что умирает, возможна жизнь. Конец состояния занятости, конец деятельности ума — вот начало безмолвия, тотального безмолвия. Не существует отношений между неощутимым безмолвием и деятельностью ума. Для того, чтобы они существовали, необходим контакт, единение; но между безмолвием и умом нет контакта. Ум не может иметь общения с безмолвием; он может иметь контакт только со своим собственным, спроецированным из себя состоянием, которое ум называет безмолвием. Но это безмолвие не является безмолвием, это лишь иная форма загруженности ума. Занятость ума — это не безмолвие.

Безмолвие существует, когда ум перестает загружать себя мыслями о безмолвии.

Безмолвие — вне грез и сновидений, за пределами глубинного ума. Глубинный ум — это экстракт прошлого, явного или скрытого. Этот экстракт, осадок прошлого, не может переживать безмолвия; он может грезить о нем, как часто и делает, но грезы — не реальность. Грезы часто принимаются за реальное, но грезы и тот, кто грезит, — лишь проявление занятого ума. Ум — тотальный процесс, а не какая‑то одна часть, исключающая другие. Тотальный процесс деятельности ума, будет ли это экстракт опыта или новое приобретение, не может иметь ничего общего с безмолвием, которое неисчерпаемо.

 

ПРЕКРАЩЕНИЕ МЫСЛИ

 

Это был ученый, специалист по древней литературе; и он постоянно приводил цитаты из древних авторов для подтверждения своих собственных мыслей. Интересно, были ли у него мысли, не связанные с книгами. Разумеется, независимой мысли не существует; любая мысль зависима, обусловлена. Мысль — это выражение в словах различного рода влияний. Мыслить — значит быть зависимым; мысль никогда не может быть свободной. Но он был в плену учености, он был обременен знанием и нес его весьма достойно. Начал он с того, что заговорил на санскрите, и был весьма удивлен, даже несколько шокирован, когда увидел, что санскрит неизвестен собеседнику. Ему трудно было этому поверить. «То, о чем вы говорите во время ваших бесед, показывает, что вы или много читали на санскрите, или изучали переводы некоторых великих учителей», — сказал он. Когда же узнал, что это вовсе не так и что в данном случае не было никакого изучения книг по религии, философии или психологии, на его лице выразилось открытое недоверие.

— Странно, что мы придаем такое значение печатному cлову, так называемым священным книгам. Ученые мужи, как и многие другие люди, подобны граммофонам; они воспроизводят содержание пластинок, в то время как пластинки могут часто меняться, они имеют дело со знаниями, а не с состоянием переживания. Знание — помеха переживанию. Но знание — это надежное убежище лишь для немногих; а поскольку те, кто не имеет знания, находятся под сильным его впечатлением, носители знания окружены уважением и почетом. Знание — это такая же страсть, как запой; знание не несет понимания. Знанию можно научиться, но нельзя научиться мудрости. Знание — не монета, за которую покупается мудрость; но человек, который нашел прибежище в знании, не отваживается отойти от него, так как слова питают его мысли, а процесс мышления доставляет ему удовлетворение. Размышление — препятствие для переживания; и не существует мудрости вне переживания. Знание, идея, вера стоят на пути мудрости. Занятый ум не свободен, он лишен спонтанности, но только в состоянии спонтанности возможно открытие. Занятый ум замкнут в себе, утратил открытость, незащищенность, обеспечивая таким образом свою безопасность. Мысль, по своей структуре, является замкнутой в себе; ее нельзя сделать уязвимой. Мысль никогда не бывает спонтанной, никогда не бывает свободной. Мысль — это продолжение прошлого, а то, что является продолжением, не может быть свободным. Свобода существует лишь в завершении.

Занятый ум творит только то, над чем он может работать. Он может создать телегу с воловьей упряжкой или реактивный самолет. Мы можем думать, что мы глупы, и мы глупы. Мы можем считать себя Богом и тогда соответствуем собственной идее «Я есть То».

«Но ведь, конечно, лучше занимать ум мыслями о Боге, чем светскими делами, не так ли?»

— То, что мы думаем, — это мы сами; но важно понимание процесса мышления, а не то, о чем мы думаем. Будем ли мы думать о Боге или о вине, — это несущественно; каждая мысль имеет свое особое воздействие, но и в том и в другом случае мысль занята своими собственными проекциями. На каком бы это ни было уровне, это значит обоготворять себя. Ваше «Я», с большой буквы, — это все еще проекция мысли. Какой бы оно ни было занято мыслью, оно есть эта мысль. А то, что оно есть, это не что иное как мысль. Вот почему важно понять именно процесс мысли.

Мысль есть ответ на вызов, не так ли? Если нет вызова, нет мысли. Совокупность вызова и ответа — это опыт, а опыт, облеченный в слова, — это мысль. Опыт имеет дело не только с прошлым, но и с прошлым в соединении с настоящим; он может проходить через сознание и вне его. Этот осадок, экстракт опыта есть память, фактор, оказывающий воздействие; а ответ памяти, прошлого, — это мысль.

«Но разве все, что есть, относится к мысли? Разве не существует больших глубин в области сознания, чем одни только ответы памяти?»

— Мысль может ставить себя на различные уровни — на разумные и глубокие, благородные и низкие, что она и делает, — но не это остается мыслью, не так ли? Бог как предмет мысли — от ума, от слова. Мысль о Боге не есть Бог, это только ответ памяти. Память длится долгое время и поэтому может казаться глубокой; но по своей структуре она не обладает глубиной. Память может не пребывать на поверхности, может не находиться на виду, но это не делает ее глубокой. Мысль никогда не может быть глубокой или стать чем‑то большим, чем то, что она есть. Она может придавать самой себе гораздо большее значение, но при этом она всегда остается мыслью. Когда ум занят собственными проекциями, он не выходит за пределы мысли. Он лишь принял на себя новую роль, новую позу; а под новым покровом остается все та же мысль.

«Но каким образом можно выйти за пределы мысли?»

— Разве вопрос заключается в этом? Вы не можете выйти за пределы мысли; вы — творец усилия, вы сами — результат мысли. В раскрытии мыслительного процесса, что означает самопознание, истина того, что есть, кладет предел процессу мысли. Истину того, что есть, нельзя найти в древних или современных книгах. То, что можно найти, — это слова, а не истина.

«Тогда как же найти истину?»

— Ее нельзя найти. Усилие найти истину ведет к результату, который является собственной проекцией «я», но этот результат — не истина. Результат — это не истина; результат — это продление мысли, расширенной или спроецированной. Только тогда, когда прекращается мысль, существует истина. Мысль не может прекратиться вследствие принуждения, дисциплины, благодаря какой‑либо форме сопротивления. Слушание рассказа того, что есть, приносит освобождение. Истина освобождает, а не усилие стать свободным.

 

ЖЕЛАНИЕ И КОНФЛИКТ

 

Это была радостная группа; большинство было полно терпеливого ожидания, и только немногие пришли с целью высказать свои возражения. Слушать совсем не так просто, но в этом есть красота и великое понимание. Мы слушаем с помощью различных глубинных слоев нашего существа, но качество нашего слушания всегда определяется какой‑нибудь предвзятой идеей, той или иной точкой зрения. Мы не слушаем просто; на пути всегда стоит экран наших собственных мыслей, умозаключений и предрассудков. Мы слушаем, испытывая радость или протест, принимая или отвергая; но это не значит слушать. Для того чтобы слушать, должна быть внутренняя тишина, свобода от жажды приобретения, бдительное внимание. При таком бдительном, но пассивном состоянии возможно услышать то, что лежит за пределами слов. Слова вносят путаницу, они являются только внешними средствами общения; для общения, которое происходит вне шума слов, необходима бдительная пассивность в процессе слушания. Те, кто любит, способны слушать: но чрезвычайно редко встречаются люди, которые могут слушать. Большинство из нас ищет результатов, стремится достичь цели; мы постоянно что‑то преодолеваем и побеждаем, а при этих условиях слушание невозможно. Только пребывая в особом состоянии, при котором возможно слушать, мы можем услышать песню слов.

«Можно ли освободиться от желаний? Возможна ли вообще жизнь без желаний? Не есть ли желание — сама жизнь? Ведь искать освобождения от желаний означает призывать смерть, не так ли?»

— Что такое желание? Когда мы его осознаем? В каких случаях мы говорим, что желаем? Желание — не абстракция, оно существует только в отношении к чему‑то. Желание возникает в контакте, в отношении. Таким образом, если нет контакта, нет и желания. Контакт возможен на любом уровне, но без него нет чувства, нет ответа, нет желания. Мы знаем процесс возникновения желания — это восприятие, соприкосновение, чувство и наконец желание. В каких же случаях мы осознаем желание? Когда именно я говорю, что желаю? Только тогда, когда в состоянии радости или страдания появляется элемент тревоги. Как только вы осознаете конфликт, тревогу, тогда вы осознаете и желание. Желание — это адекватный ответ на вызов. Восприятие красивого автомобиля вносит элемент беспокойства в ощущение радости. Эта тревога есть осознание желания. Когда мы в фокус внимания ставим тревогу, независимо от того, будет ли она вызвана страданием или радостью, то это состояние есть сознание себя. Сознание себя — это желание. Мы сознаем, когда возникло тревожное чувство, вызванное не адекватным ответом на вызов. Конфликт — это сознание себя. Возможно ли быть свободным от этой тревоги, от конфликта, порождаемого желанием?

«Имеете ли вы в виду свободу от конфликта, порождаемого желанием, или свободу от самого желания?»

— Являются ли конфликт и желание различными состояниями? Если это так, наше исследование должно вести к иллюзии. Если бы не было тревоги, называемой удовольствием или страданием, желанием, исканием, осуществлением, в позитивном и в негативном смысле — все равно, могло бы ли тогда появиться желание? И хотим ли мы вообще освободиться от тревоги? Если мы сможем это понять, то будем в состоянии уловить смысл желания. Конфликт — это сознание себя; сосредоточенное же внимание, вызванное тревогой, есть желание. Вы, может быть, хотите освободиться от конфликта, заключенного в желании, но зато сохранить удовольствие? И удовольствие, и конфликт вносят разлад, не так ли?

Или вы думаете, что удовольствие не порождает разлада и тревоги?

«Удовольствие не порождает тревоги».

— Так ли это? Вы никогда не замечали страдания, рожденного чувством удовольствия? Не возрастает ли жажда удовольствия непрерывно? Не ставит ли она все большие и большие требования? Не порождает ли жажда все большего и большего такую же тревогу, как и стремление избежать страдания? И то, и другое создает конфликт. Мы хотим удержать желание, которое дает удовольствие, но уйти от желания, создающего скорбь; но если посмотреть пристальнее, оба желания порождают тревогу. Но хотите ли вы быть свободным от тревоги?

«Если у нас не будет желаний, мы умрем; если у нас не будет конфликтов, мы погрузимся в спячку».

— Утверждая это, вы исходите из опыта или у вас просто есть идея на этот счет? Мы создаем в воображении картину того, что было бы, если бы не существовало конфликта, и тем самым лишаем себя возможности пережить такое состояние, в котором всякий конфликт прекращен. Наша проблема в том, каковы причины конфликта. Можем ли мы видеть нечто прекрасное или уродливое без того, чтобы возникал конфликт? Можем ли мы наблюдать, слушать, не сознавая себя? Можем ли мы жить без тревоги? Можем ли мы жить без желания? Конечно, мы должны понять тревогу, а не стремиться преодолевать или превозносить желание. Конфликт должен быть понят, не надо его ни облагораживать, ни подавлять.

Что является причиной конфликта? Конфликт возникает в тех случаях, когда ответ неадекватен вызову; и этот конфликт есть фокусирование сознания как «я». Сознание «я», сфокусированное конфликтом, создает опыт. Опыт — это ответ на стимул или вызов. Без наименования или определения нет опыта. Наименование происходит за счет накопленного, за счет памяти. Наименование есть процесс облачения в слова, процесс создания символов, образов, слов, благодаря чему усиливается память. Сознание, вследствие конфликта фокусируемое как «я», это тотальный процесс, включающий опыт, наименование, регистрацию.

«Но что же в этом процессе является причиной конфликта? Можем ли мы быть свободны от конфликта? И что существует за пределами конфликта?»

— Наименование — вот что вызывает конфликт, не так ли? Вы подходите к вызову на любом уровне с готовой записью, с идеей, с умозаключением, с предрассудками; это и означает, что вы даете наименование опыту. Создание термина придает опыту качественную характеристику, такую, которая вытекает из наименования. Наименование — это воспроизведение записи из недр памяти. Прошлое встречается с новым, вызов встречается с памятью, прошлым. Ответы прошлого не могут понять живое, новое, вызов; ответы прошлого неадекватны, и отсюда возникает конфликт, который и есть сознание «я». Конфликт прекращается, когда нет процесса наименования. Вы можете наблюдать в самом себе, как наименование происходит почти одновременно с ответом. Промежуток между ответом и наименованием есть переживание. Переживание, в котором нет ни того, кто переживает, ни ранее пережитого, находится вне конфликта; конфликт — это собирание «я» в фокус. Когда прекращается конфликт, прекращается всякая мысль, тогда приходит необъятное.

 

ДЕЙСТВИЕ БЕЗ ЦЕЛИ

 

Он был членом различных организаций, в которых принимал активное участие. Он писал, проводил беседы, собирал деньги, организовывал. Обладая напористостью, настойчивостью и умением достигать цели, он повсюду был чрезвычайно полезен, везде был нарасхват и постоянно разъезжал по всей стране. Когда‑то он принимал участие в политическом движении, сидел в тюрьме, был последователем известных лидеров, а теперь находился на пути к тому, чтобы стать важной персоной, слава которой зиждется на собственных достижениях. Он стоял за немедленное осуществление великих замыслов. Как и другие образованные люди того же круга, изучал философию. Он сказал, что принадлежит к числу людей действия, а не созерцания, и привел текст на санскрите, в котором была сделана попытка вместить всю философию действия. Уже одно утверждение, что он человек действия, создавало впечатление, что он принадлежит к наиболее важной группе, если не он лично, то весь тип подобных людей. Он причислил себя к определенному классу и тем закрыл для себя понимание.

Ярлыки, по‑видимому, обладают свойством давать удовлетворение. Та категория, к которой, как нам кажется, мы сами принадлежим, представляется нам вполне удовлетворяющим объяснением жизни. Мы преклоняемся перед словами и этикетками и как будто никогда не выходим за пределы символа и не стремимся понять его истинную ценность. Давая себе то или иное наименование, мы страхуем себя от дальнейших тревог и на том успокаиваемся. Одно из проклятий, которое несут с собой идеологии и организованные вероисповедания, — это предлагаемое ими успокоение и ведущее к гибели чувство удовлетворения. Они убаюкивают нас, наше воображение начинает работать в полусонном состоянии, а эти мечты облекаются в действие. С какой легкостью мы готовы уйти от действительности. Большинство из нас жаждет этого, так как мы чувствуем усталость от постоянных конфликтов; это становится необходимостью в гораздо большей степени, чем то, что есть. Мы можем играть тем, что нас уводит от действительности, но не тем, что есть; ведь все это иллюзия, в которой мы находим искаженное наслаждение.

— Что такое действие? Каков процесс действия? Почему мы действуем? Простая деятельность, конечно, не есть действие. Пребывать в занятом состоянии совсем не означает действовать, не так ли? Домашняя хозяйка занята делами, но можно ли это назвать действием?

«Нет, конечно, нет. Она имеет дело с повседневными, маловажными делами. Человек действия занят более широкими проблемами и ответственными делами. Когда мы заняты более широкими и более глубокими вопросами, и не только политическими, но и духовными, тогда это может быть названо действием. Действие требует способности, эффективности, организованного усилия, постоянно поддерживаемого стремления к цели. Человек подобного рода — не созерцатель, не мистик, не отшельник, он — человек действия».

— Быть занятым более широкими вопросами — это вы хотите назвать действием? Но что такое более широкие вопросы? Стоят ли они отдельно от повседневной жизни? Стоит ли действие вне целостного процесса жизни? Существует ли действие, если многочисленные слои не объединены в одно целое? Если отсутствует понимание и если весь процесс жизни не объединен в одно целое, не окажется ли действие лишь разрушительной деятельностью? Сам человек есть тотальный процесс, поэтому и действие должно быть следствием этой тотальности.

«Но ведь в этом случае не только не было бы действия, но вместе с тем оно было бы отложено на неопределенное будущее. Однако у людей существует неодолимая тяга к действию, поэтому неправильно философствовать по этому поводу».

— Мы не занимаемся философским исследованием, но пытаемся выяснить, не порождает ли нескончаемого вреда ваше так называемое действие. Любая реформа нуждается в последующей реформе. Действие, лишенное целостности, вообще не есть действие, оно ведет к дезинтеграции. Если вы проявите достаточное терпение, то мы сможем увидеть теперь, а не в будущем, такое действие, которое обладает целостностью.

Можно ли действие, обусловленное целью, назвать действием? Иметь цель, идеал и работать в направлений к нему — действие ли это?

«Но как же вы можете действовать иначе?»

— Вы называете действием тот акт, который имеет в виду результат, не так ли? Вы планируете конечную цель или руководствуетесь идеей, верой, и вы действуете в этом направлении. Работа, ориентированная на какой‑либо объект, результат, цель, фактическую или психологическую, — это то, что обычно называют действием. Этот процесс можно оправдать, когда речь идет о физических объектах, например, о постройке моста. Но совсем другое дело, если мы имеем перед собой психологические задачи.

Правда, мы говорим о внутренних задачах, об идеологии, идеалах, вере, для осуществления которых мы работаем. Но можно ли назвать действием подобную работу, направленную на осуществление психологической цели?

«Действие, совершаемое без целевой установки, вообще не есть действие, это смерть. Отсутствие действия есть смерть».

— Не‑действие не является чем‑то противоположным действию. Это совсем другое состояние, оно не относится к нашей теме; мы можем поговорить о нем позднее, давайте возвратимся к нашему предмету обсуждения. Действием обычно называют работу, совершаемую с известной целью, для осуществления какого‑то идеала, не так ли? Но каким образом появляется идеал? Отличается ли он по существу от того, что есть? Отличается ли антитезис в корне от тезиса, существует ли он совершенно отдельно от тезиса? Идеал ненасилия — совсем ли он иного рода, чем проявление насилия? Не является ли идеал просто проекцией «я», его собственной продукцией? Когда вы действуете с определенной целью, осуществляете какой‑то идеал, то не добиваетесь ли вы того, что спроецировано вами самими; или это не так?

«Разве идеал — это проекция „я“?»

— Вы есть это, но вы хотите стать тем. Без сомнения, то есть результат вашей мысли. Оно, может быть, результат не вашей собственной мысли, но оно рождено мыслью, ведь так? Мысль проецирует идеал; идеал — это создание мысли. Идеал не пребывает вне мысли, он — сама мысль.

«Но что же неправильного в самой мысли? Почему мысль не должна создавать идеал?»

— Вы есть это, но вы этим не удовлетворены, вы хотите стать тем. Если бы у вас было понимание этого, возникло ли бы то? Но так как вы не понимаете этого, вы создаете то, надеясь с помощью того понять это или уйти от него. Мысль создает идеал и проблему; идеал — это ваша собственная проекция, а ваша работа в направлении порождаемой вами проекции и есть то, что вы называете действием, — действием, совершаемым с определенной целью. Итак, ваше действие не выходит за пределы вашей собственной проекции, будет ли она называться Богом или государством. Подобное действие, совершаемое внутри ваших собственных ограничений, похоже на движение собаки, которая гонится за своим хвостом; но действие ли это?

«Возможно ли действовать, не имея цели?»

— Без сомнения, возможно. Если вы понимаете истину действия, обусловленного целью, то появляется правильное действие. Такое действие является единственно эффективным действием, такое действие — единственная радикальная революция.

«Вы имеете в виду действие, в котором отсутствует „я“?»

— Да, действие, не обусловленное идеей. Идея — это «я», которое отождествило себя с Богом или государством. Действие, обусловленное таким отождествлением, лишь усиливает конфликт, смятение и скорбь. Но как трудно для человека так называемого действия обходиться без идей! Лишенный идеологии, он чувствует себя потерянным; это так и есть на самом деле. Отсюда следует, что он — не человек действия. Он — человек, пойманный в сеть собственных проекций, осуществление которых ведет к прославлению его самого. Деятельность такого человека способствует разделению, ведет к дезинтеграции.

«Но что же надо делать?»

— Необходимо понять, что представляет собой ваша деятельность; только тогда придет действие.

 

ПРИЧИНА И СЛЕДСТВИЕ

 

«Я знаю, что вы исцеляли, — сказал он. — Может быть, вы смогли бы исцелить моего сына? Он почти совсем ослеп. Я обращался к нескольким врачам, но они ничего не могут сделать. Они советуют повезти его в Европу или Америку, но я небогат, и это вне моих возможностей. Пожалуйста, сделайте что‑нибудь. Наш сын — единственный ребенок, и жена моя в полном отчаянии».

Он был мелкий служащий, бедный, но образованный, как все представители этой группы. Он знал санскрит и литературу на, санскрите. Он сообщил, что страдания мальчика — это его карма, а также карма его родителей. Но что же они совершили, чтобы заслужить такое наказание? Какое зло они учинили в прошлой, а может быть, и в этой жизни, чтобы нести такую муку? Должна же быть причина этого несчастья, скрытая в каком‑то прошлом, действии.

— Но ведь возможна и непосредственная причина этой слепоты, которую врачи еще не установили. Слепоту может вызвать какая‑нибудь наследственная болезнь. Если врачи не могут установить физическую причину, почему вы стремитесь найти метафизические корни болезни в далеком прошлом?

«Если я буду знать причину, я гораздо лучше смогу понять следствие».

— Понимаете ли вы какое‑либо явление, если знаете его причину? Знание причины какого‑то страха делает ли вас свободным от этого страха? Можно узнать причину, но приходит ли одновременно с этим понимание? Когда вы говорите, что знание причины позволит вам понять следствие, вы на самом деле жаждете получить какое‑то утешение от знания того, как это произошло, не так ли?

«Конечно, так. Именно поэтому я хочу узнать, какие действия в прошлом вызвали настоящую слепоту. Это в наибольшей степени могло бы дать утешение».

— Но ведь это и означает, что вы ищете утешение, а не понимание.

«А разве это не одно и то же? Понять — значит найти утешение. Что хорошего в понимании, если оно не несет радости?»

— Понимание какого‑либо факта может принести смятение; совсем не обязательно, чтобы оно давало радость. Вы хотите утешения, именно этого вы ищете. Вы потрясены болезнью сына, и вы хотите получить успокоение. Это успокоение вы называете пониманием. Вы ставите задачу не обрести понимание, а получить утешение. Вы думаете отыскать путь, на котором ваше смятение уляжется, и вот это вы называете поисками причины. Вас больше всего занимает желание погрузиться в состояние покоя, стать вне тревог, и вы ищете путей к этому. Мы переходим в мир покоя и грез различными путями: это Бог, ритуалы, идеалы, алкоголь и т.д. Мы хотим уйти от тревог; один из путей бегства — это поиски причины.