Культура русского Просвещения

Русская культура XVIII в. — период в развитии русской куль­туры, означавший постепенный ее переход от эпохи древней Руси к Новому времени (русской классической культуре XIX в.), нача­ло которому положили Петровские реформы (первая последова­тельная попытка модернизации России «сверху»). Главное содер­жание Петровских реформ составила секуляризация культуры¹, разрушившая древнесредневековую цельность русской культуры, несмотря на все ее противоречия, сплошь религиозной и «застыв­шей» как система готовых эталонов, клише, форм этикета. Будучи логическим продолжением драматических процессов русского ре­лигиозного раскола, полоса Петровских реформ, проникнутая па­фосом секуляризации, расчленила единую до того русскую куль­туру (синкретическую «культуру—веру») на «культуру» и «веру», т.е. на две культуры — светскую и религиозную (духовную). При этом религиозная часть русской культуры уходила на периферию национально-исторического развития, а вновь образовавшаяся светская культура укоренялась в центре культурной жизни, при­обретая самодовлеющий характер.

Осуществленная Петром I церковная реформа способствовала сакрализации важнейших светских институтов и феноменов куль­туры и порождению нового, специфического для русской культу­ры явления — «светской святости». Оно выражалось в таких раз­личных по своему характеру чертах, как сакрализация монарха

' См. подробнее: Панченко А. М. Русская культура в канун Петровских реформ. — Л., 1984.-С. 57-108.

Секуляризация — освобождение от церковного влияния в общественной и умственной деятельности, в художественном творчестве.

(культ Петра I, Екатерины II и др.), классиков литературы, осо­бенно ярко заявившая о себе в XIX в. (культ Пушкина и борьба за первое место на «литературном Олимпе», самоутверждение наук — естественных и гуманитарных и пр.)¹, изоляционизм, государствен­ное, конфессиональное и национальное самодовольство. Именно в это время стала складываться способность «религиозной энер­гии русской души... переключаться и направляться к целям, ко­торые не являются уже религиозными»², т.е. социальным, науч­ным, художественным, политическим и т.д.

Возникший в результате исторически закономерного раскола русской культуры плюрализм естественно укладывался в бароч­ную модель состязательности различных мировоззренческих тен­денций и принципов, когда в одном семантическом простран­стве сталкивались в напряженном диалоге, споре пессимизм и оптимизм, аскетизм и гедонизм, «школьная» схоластика и диле­тантизм, дидактизм и развлекательность, этикет и сенсацион­ность, константность и окказиональность. Однако характерный для российской цивилизации начиная с конца XVI в. «государ-ствоцентризм» в конце концов восторжествовал в лице светской культуры, подчинившей себе элементы культуры духовно-рели­гиозной, а в какой-то части и отвергнувшей их, если казалось, что последняя тормозит обновление России, удерживает ее в рамках Средневековья, церковного «предания». В концепции мира, утверждаемой Петром, на место «красоты» ставится «польза»; приоритет слова, словесного этикета (отождествляемый с кос­ностью и шаблонным мышлением) отходит на второй план пе­ред авторитетом вещи, материального производства, естествен­ных и технических наук; «плетение словес» сменил деловой стиль (введенный гражданский шрифт, противостоящий церковно-сла-вянскому, окончательно отделил светскую книжность от цер­ковной).

Принципиально новыми феноменами, немыслимыми для тра­диционной русской культуры, явились — в результате петров­ских реформ — библиотеки и общедоступный театр, Кунсткаме­ра (первый музей, собрание вещественных раритетов) и Академия наук, парки и парковая скульптура, дворцовая архитектура и морской флот. Апофеоз вещи и борьба с «инерцией слова» были связаны в петровскую эпоху с упразднением многочисленных запретов в культуре, общественной жизни и в быту, характер­ных для Средневековья, с обретением нового уровня духовной свободы (ориентированной на динамическую, разомкнутую в будущее событийность — в противоположность древнерусским

представлениям о культуре как о вселенском, вневременном континууме — «эхе вечности»), с освоением новых предметных областей и смыслов¹. Преодолевая статичность, русская культура XVIII в. начала проникаться принципом историзма: история от­ныне воспринимается не как предопределение, не застывшая вечность, эталон, идеал мироздания, но как иллюстрация и урок современникам, результат участия человека в ходе событий, итог сознательных действий и поступков людей, поступательное дви­жение мира от прошлого к будущему (отсюда развитие в XVIII в. профессионального научного интереса к изучению националь­ной истории и опыта художественного ее осмысления в литера­туре).

Петровские реформы были весьма противоречивым и неодно­значным процессом. Это и не могло быть иначе в условиях социо­культурного и религиозно-духовного раскола страны, с одной сто­роны, глубоко укорененной в архаике патриархальности и Средневековья, с другой — решительно шагнувшей в Новое время. Посланные на обучение за границу молодые дворяне — «птенцы гнезда Петрова» (прообраз будущей русской интеллигенции) — со­ставляли чрезвычайно тонкий слой европейски образованных реформаторов, не только во многом оторванных от образа жизни большинства русского населения, но и отчужденных от жизни своего класса (здесь закладывались начала будущей «беспочвен­ности» русских разночинцев). Отсюда и чрезвычайная хрупкость осуществленных преобразований, и обратимость реформ, и не­предсказуемость хода исторических событий в России XVIII в. Аб­солютное меньшинство «просвещенного дворянства» в принципе не могло гарантировать стабильного модернизационного процес­са в России, поскольку ему противостояло абсолютное большин­ство российского общества, стоявшего на позициях глубокого тра­диционализма и отвергавшего реформы и реформаторов как пособников антихриста (так трактовался и сам Петр 1).

Помимо социокультурного раскола, порожденного секуляри­зацией, в русской культуре XVIII в. наметились еще две конфрон-тационные тенденции: между «просвещенным» меньшинством (культурной элитой) и консервативно настроенным большинством («непросвещенной» массой) и между прозападнически настроен­ными поборниками реформ (тем же меньшинством) и их против­никами, отстаивавшими восточную самобытность России, куль­турное «почвенничество». Первоначально обе социокультурные конфронтации совпадали: сподвижники Петра и его противники. Еще в конце XVII в. полемически сталкивались «мужичья» (но своя) культура «светлой Руси» и ученая (но чужая) культура

 

¹ См.: Панченко A.M. Церковная реформа и культура Петровской эпохи //
XVIII век.-СПб., 1991.-Сб. 17.-С. 11-16.

² Бердяев НА. Истоки и смысл русского коммунизма. — М., 1990. — С. 9.

' См.: Панченко A.M. Русская культура в канун Петровских реформ. — Л., 1984.-С. 50-56, 185-191.

 

барокко¹. Позднее, к концу XVIII в., антитезы либерализма и кон­серватизма, с одной стороны, и «западничества» и «славянофиль­ства» (полемика карамзинистов и шишковистов) — с другой, явно разошлись и были представлены различными деятелями культуры. Реальная картина русской культуры XVIII в. осложнялась тем, что идеи либерализма и западнические реформы нередко порожда­лись властными структурами — монархом и его ближайшим окру­жением (так называемая «революция сверху»²), а охранительно-консервативные и национально-почвеннические настроения шли «снизу», совпадая с настроениями народных масс и большинства провинциального поместного дворянства, уходя корнями в тра­диционную культуру Древней Руси.

Впрочем, «революционные» начинания «верхов» сами по себе были весьма относительными и внутренне противоречивыми. В ре­зультате Петровских реформ «социальное положение "благородно­го" сословия изменялось в одну сторону — в сторону Запада, в то самое время, когда социальное положение "подлых людей" про­должало изменяться в сторону прямо противоположную — в сто­рону Востока»³. Установленный Петром приоритет государствен­ной службы (табель о рангах) перед знатностью рода, социальным происхождением («порода» попятилась перед «чином», «выслугой») означал не столько демократизацию общественной жизни — в духе буржуазных преобразований на Западе — сколько абсолютизацию бюрократической «вертикали», основанной на произволе само­держца, но не на праве, пусть и «естественном». «Европеизуя Рос­сию, Петр и здесь довел до крайности ту черту ее строя, которая сближала ее с восточными деспотиями. <...> Строй, характеризу­емый преобладанием этой черты, прямо противоположен демо­кратическому: в нем все порабощены, кроме одного, между тем как в демократии все свободны, по крайней мере, de jure»⁴. Иными словами, в России XVIII в. вестернизация парадоксально выступа­ла как средство ее ориентализации, а внешняя демократизация жизни служила укреплению абсолютизма восточно-деспотического типа. Дарование Екатериной II новых «вольностей» дворянству было органически связано с усилением крепостничества, а апология «просвещенной монархии» была не более чем парадным фасадом (украшенным западноевропейской либеральной фразеологией) все того же восточного абсолютизма (державинская Фелица — неда­ром «киргиз-кайсацкая царевна», а ее придворный сановник но­сит титул «мурзы»).

Парадоксы культурно-исторического развития России в XVIII и в первой половине XIX в. получили концентрированное выра­жение в явлении, именовавшемся «демократией несвободы», т.е. «противоречивой связи верхов и низов»¹. Речь идет в данном слу­чае о том, что «и русское дворянство испытывало на себе пресс, бремя тех же самых тягчайших условий, в которые оно само, в силу исторической диалектики, поставило большинство населе­ния нашей страны в прошлом. Нельзя быть свободным, угнетая других, не может быть свободным народ, угнетающий другие на­роды. Но народ, который несвободен, стремится к свержению этой несвободы. И поскольку он стремится к ее свержению, постольку интересы его освобождения совпадают с интересами всех угне­тенных. И вот на известный период времени интересы освобожде­ния дворянства несомненно совпали с интересами освобождения

других слоев в России»².

М.А.Лифшиц приводил характерные примеры подобного со­впадения дворянства и народности: литературные персонажи — старый князь Болконский в «Войне и мире» Л.Толстого, пушкин­ские герои — старик Гринев, старик Дубровский, «арап Петра Великого»; «солдатские полководцы» Суворов и Кутузов, соеди­нявшие в себе деспотизм и чудачество (как форму выражения со­циального протеста), которые сами были солдатами, «слугами тяжелого, большого, давящего аппарата русской империи». Демо­кратию несвободы очень характерно выражал И. А. Крылов: «Едва ли есть что-либо более народное, чем произведения Крылова, его басни, изречения, сказки, хотя Крылов по идеологии своей был консервативен и никак не может быть отнесен к революционе­рам»³. Подобным же образом можно оценить, например, творче­ство скульптора Шубина, портретистов Боровиковского и Левиц­кого⁴. Если русское самодержавие во всех своих социокультурных проявлениях выступало как централизующая сила, то представи­тели русской культуры XVIII в., выражавшие тенденции осво­бождения, обновления, динамичного развития, представляли силу децентрализующую. Таким образом, в ядре русской культуры XVIII в. обозначились два взаимоисключающих тяготения — центростре­мительное (ориентированное на сохранение национального своеоб­разия) и центробежное (направленное на размывание националь­ной специфики и выход за пределы подобной определенности), которым в дальнейшем предстоит играть в русской культуре главен­ствующую роль. Однако уже в рамках культуры Просвещения эти тенденции заявили о себе достаточно ярко и определенно.

 

¹ См.: Панченко A.M. Русская культура в канун Петровских реформ. — С. 46.

² Ср., например: Эйдельман Н. «Революция сверху» в России. — М., 1989.

³ Плеханов Г. В. История русской общественной мысли: В 3 кн. — М.; Л., 1925. —
КнЛ.-С. 118.

⁴ Там же. — С. 38.

¹ Лифшиц М.А. Очерки русской культуры. - М., 1995. - С. 64.

² Там же. — С. 64.

³ Там же. — С. 65.

⁴ См. там же. — С. 65 — 66.

Русское Просвещение сильно отличалось от западноевропей­ского уже тем, что классицизм, реализовавший идеологию абсо­лютизма, не предшествовал ему, как это было, например, во Франции, а сопутствовал, точнее — его осуществлял. Идеи соци­ального равенства, внесословной ценности человека, созвучно­сти его чувств природе, творческих способностей независимо от происхождения и т.п., развивавшиеся на Западе под влиянием буржуазно-демократических процессов, в России XVIII в. всту­пали в неразрешимое противоречие с крепостнической системой, неправовым государством, самодержавием как идеалом националь­но-государственного устройства, пренебрежением к личности (в том числе творческой), консерватизмом православия с его ори­ентацией на «предание» и мессианскими установками. Не случай­но одновременное сосуществование в русской культуре XVIII в. эстетической и художественной систем классицизма и сентимен­тализма, взаимоисключающих друг друга по своим принципам и исходным творческим установкам (государство — личность; разум — чувства; нормативная дисциплина — непроизвольные влечения серд­ца; общественная польза — частное право; национальная гордость — космополитические общественные мотивы и т. п.) и в то же время исповедующих просветительские идеалы и лозунги¹.

Несмотря на все противоречия русского Просвещения, в XVIII в. широкое распространение в России получили идеи Воль­тера и Руссо, деизма и масонства, характеризующиеся неприя­тием официальной церкви и просвещенного абсолютизма; в то же время характерно, что в отличие от Запада среди русских просветителей XVIII в. в целом были непопулярны материали­стические и атеистические идеи (при всем интересе русского об­щества к натурфилософии и свободомыслию). Здесь сказалась не­последовательность и противоречивость секуляризационных процессов, происходивших в русской культуре XVIII в. Гораздо больше занимали умы русского просвещенного дворянства нрав­ственно-религиозные, эстетические и социально-политические проблемы: красота и разнообразие природы как «храмины есте­ства», правомерность элитарного положения дворянства в обще­стве, пути нравственного совершенствования общества и исправ­ления нравов, значительность человеческого существования и человеческой личности, возможности ее самосовершенствова­ния и духовного роста, творческой деятельности. В этом отноше­нии совпадали взгляды таких разных мыслителей, как А.Канте­мир и М.Щербатов, Г. Конисский и С.Десницкий, Н.Новиков и П.Радищев, И.Лопухин и И.Елагин, Д.Фонвизин и Н.Ка­рамзин. Показательно и то, что во второй половине XVIII в. ши-

' См.: Гуковский Г.А. Русская литературно-критическая мысль в 1730— 1750-е годы // XVIII век. - М.; Л., 1962. - Сб. 5.

рокое распространение получили сатирические жанры поэзии и театра, сатирические журналы как художественные и публицис­тические средства реализации просветительских идеалов в об­ществе, практически неизменном в социально-политическом и идеологическом отношении¹.

Русская культура XVIII в. развивалась на протяжении большей части столетия в атмосфере нестабильности — сменяющих друг друга дворцовых переворотов, реформ и контрреформ, борьбы за власть и влияние в бюрократических структурах, интриг, фавори­тизма и т.п. С началом царствования Екатерины II («век Екатери­ны») наступил период консолидации социальных и культурных сил просвещенного дворянства: складывается альянс правящей и духовной элиты страны, возникают предпосылки для либераль­но-правового преобразования государства в форме конституци­онной монархии (екатерининский «Наказ» Комиссии уложения), Россия вступает на путь поступательно-эволюционного развития. Личность Екатерины II с ее культурной и социально-политиче­ской программой выступает все более явно как медиативный фак­тор² российской социокультурной истории³. Однако разверзшаяся Крестьянская война (восстание под руководством Е. Пугачева) по­ложила конец официальному развитию либерализма и привела к ужесточению консервативно-охранительных тенденций в культур­ной политике Екатерины: началась борьба с инакомыслием в лице А. Радищева и Н. Новикова, был законсервирован конституцион­ный и в значительной мере антикрепостнический проект Н. Па­нина и Д.Фонвизина, запрещены масонские организации, введе­на цензура. Независимая от власти духовная культура подозревалась в антиправительственных намерениях и политической оппозици­онности. Характерна легендарная фраза Екатерины, вырвавшаяся у нее в связи с выходом в свет книги Радищева «Путешествие из Петербурга в Москву» (1790), где содержались выпады против са­модержавия, крепостничества, социального неравенства и других нарушений «человеческого естества»: «бунтовщик хуже Пугачева». Представитель идейной оппозиции квалифицировался как поли­тический враг, причем даже худший, нежели самозванец, бун­товщик, развязавший в стране гражданскую войну и поставив­ший власть на грань национальной катастрофы. Так, только сложившаяся во второй половине XVIII в. как единое целое дво­рянская культура⁴ к концу века раскололась на два конфронтиру-ющих между собой крыла — консервативно-охранительное и ли-

¹ См., например: Стенник К).В. Русская сатира XVIII века. — Л., 1985.

² Медиативный фактор, т.е. «срединный».

³ См.: Ахиезер А. С. Россия: Критика исторического опыта: В 3 т. — М., 1991. —

Т. 1.-С. 164-166.

⁴ См.: Лотман Ю.М. Беседы о русской культуре: Быт и традиции русского

дворянства (XVIII - начало XIX в.). - СПб., 1994.

берально-реформистское, что предопределило драматические про­цессы и движущие противоречия классической русской культуры XIX в.