Протестантский буквализм и наука Нового времени

С пришествием Аристотеля на христианский Запад (с конца XII века), многое меняется. Роль чувственного познания переоценивается. Фома Аквинат объясняет, что «…ум наш, сообразно нынешнему образу жизни, начинает познание с чувств; поэтому то, что не воспринимается чувствами, не может быть постигнуто человеческим умом, или постижимо лишь в той степени, в какой познание его может быть собрано из чувственных [представлений]» [9]. Даже и истины богословия могут быть частично познаны естественным разумом: «В том, что мы исповедаем о Боге, есть два вида истины. Есть такие истины о Боге, которые превосходят всякую возможность человеческого разума, например, что Бог тройственен и един. А есть такие, которые доступны даже естественному разуму: например, что Бог существует, что Бог един и тому подобные; их доказывали о Боге даже философы, ведомые естественным светом разума» [10]. Постепенно отношение к материальным вещам меняется, они теряют часть своей полисемии и семантической прозрачности: аристотелевская материя как бы замутняет эту прозрачность и заставляет обратить внимание на актуальность самой вещи. Христианский реализм, явленный в особенности в догмате о двуединой природе Иисуса Христа, в учении о пресуществлении даров в Евхаристии, все это помогало преодолеть крайности августиновского (и оригеновского) платонизма.

Это внимание к материальной конкретности вещей приводит, постепенно, к открытию особой бытийственной сферы – природы (natura), - как совокупности всех вещей, связанных законами. Однако язык этих законов долгое время остается языком магии, астрологии, алхимии. Вся поздняя схоластика и Возрождение строят свою науку именно на этом языке. От «открытия природы» до создания математического естествознания пройдет еще три века. Мы не ставим здесь задачи обозрения всей этой истории. Нас интересует только ее фаза, связанная с изменением понимания библейского текста у протестантов.

Протестантизм выступает резко против традиции средневекового аллегоризма. Sola Scriptura! – лозунг протестантов, но Писание здесь предлагается понимать в «исходном» - буквальном, «грамматическом», историческом, «прямом» смысле. Весь аллегоризм Оригена, Филона Александрийского и католических экзегетов – все это оказывается лишь грязной пеной, прилипшей в результате искажений к Писанию и от которой необходимо освободиться. «Святой Дух – самый простой писатель и советник на небесах и на земле, - пишет Лютер, - именно поэтому Его слова имеют только один самый простой смысл, который мы называем «то, что написано», или буквальным смыслом» [11]. Та полисемия, которая была атмосферой, воздухом средневековой культуры, разрушается: во всем нужно найти точный, исходный смысл, который соответствует конкретному, лишенному двусмысленностей посланию Бога к человеку. Строгость новых сект в поисках этого исходного смысла превосходит все ожидания.

Сокрушаются иконы… В протестантском иконоборчестве звучит все тот же мотив: икона, изображение – слишком полисемичны для того, чтобы сосредоточить разум и волю верующего в должном направлении. Икона обращена к чувству, а последнее – слишком многозначно и неопределенно. Поэтому, прежде всего – слово. Нужно читать и толковать Библию, а для этого нужно переводить ее на национальные языки, развивать образование, печатное дело. Прежде всего, слово, а образы и живопись – лишь иллюстрации, лишь пропедевтические средства для неграмотных [12].

Но центральным событием в Протестантизме становится, конечно, переосмысление значения таинств, и в особенности смысла Евхаристии. Кальвин и Цвингли отрицают пресуществление Даров в Евхаристии [13]. Колеблется самый центр христианского мировоззрения. Непостижимое, но реальное соединение Божественного и тварного в Евхаристии является принципом, на котором держится сама возможность соотнесения небесного и земного, трансцендентного и имманентного. Понимание Евхаристии, высшего из чудес, возможных на земле, как только воспоминания Тайной вечери уничтожает возможность всякой тайны и чуда. Все становится плоским и рационалистичным. Все христианство сводится только к вере (а потом, последовательно, и только к морали). Как бы и нет никакого «Слово плоть бысть…» Бог законодательствует, обращаясь только к уму человека. Религия постепенно перемещается в сферу «чистого разума». Практически, нет уже никакого «Тела Христова», как реальности Церкви. Все это предлагается понимать «духовно»… Остается уже один шаг до разделения res cogitans и res extensa, до обездушения всей природы. До той «ясности и отчетливости» Декарта, которая уже de jure не терпит никакой тайны…

На роль Протестантизма в становлении науки Нового времени указывали не раз [14]. Здесь для нас, в особенности, интересны параллельные процессы в изменении отношения к самому тексту Библии, к его интерпретации. Августин считал, что текст Библии может содержать гораздо больше, чем были намерения самого автора, например, Моисея. Это предположение – одно из оснований библейской полисемии. «Поэтому, когда один скажет «Он думал, как я», а другой: «Нет, как раз, как я», то, полагаю, благочестивее скажу я: «А почему не так, как вы оба, если оба вы говорите правильно?» И если кто увидит в этих словах и третий смысл, и четвертый, и еще какой-то, только бы истинный, почему не поверить, что все их имел в виду Моисей, которому Единый Бог дал составить священные книги так, чтобы множество людей увидело в них истину в разном облике? [15]» Библия, в этом плане, была для Средневековья совершенно уникальной книгой. Но если какой-то фиксированный смысл текста становится единственно возможным, то меняется и статус всей книги. В разбираемое время (XVI – XVII века) под влиянием многих факторов, - критики гуманистов, протестантского переосмысления и др., - Библия постепенно становится книгой среди других книг, просто более древней. Есть еще и другие древние книги, например, Илиада Гомера. Библию в этом смысле, начинают читать как источник сведений по истории, географии, космологии.

Любопытно здесь вспомнить о чтении Библии Спинозой, как это представлено в его «Богословско – политическом трактате». Спиноза хочет читать Писание «без всяких предрассудков», почти полностью игнорируя контекст классической церковной интерпретации, стремясь просто увидеть «то, что написано». Оказывается, что «Адам – первый, кому Бог открылся, - не знал, что Бог вездесущ и всеведущ; он ведь спрятался от Бога и старался искупить свой грех перед Ним, будто перед ним был человек» [16]. Авраам по Спинозе, тоже не понимал, что Бог вездесущ и все предвидит: «…ведь как только он услыхал приговор над содомлянами, он попросил Бога не приводить его в исполнение, прежде чем Он не узнает, все ли были достойны того наказания» [17]. Библия читается в свете естественного разума, что сразу сталкивает результаты этого прочтения с церковными представлениями.

Интересен в связи с этим, вопрос о местоположении Рая. Для человека Средневековья Рай, в соответствии со свидетельством Писания, может располагаться «на третьем небе»: «Знаю человека во Христе, - пишет апостол Павел, - который назад тому четырнадцать лет (в теле ли – не знаю, вне ли тела – не знаю: Бог знает) восхищен был до третьего неба. И знаю о таком человеке (только не знаю – в теле или вне тела: Бог знает), что он был восхищен в рай и слышал неизреченные слова, которые человеку нельзя пересказать» (2 Кор.12:2-4). Или же Рай находится в душе человека, как говорит это сам Иисус Христос в Евангелии от Луки: «…Не приидет Царствие Божие приметным образом, и не скажут: вот, оно здесь, или: вот, там. Ибо вот, Царствие Божие внутрь вас есть» (Лк. 17:20-21). Новое же время начинает активно интересоваться (бывшим) географическим расположением Рая, следами и остатками Рая на Земле. В качестве возможных мест обсуждаются Месопотамия, Палестина Эфиопия, Америка и даже… Южный полюс [18].

Другим характерным примером является вопрос о Всемирном потопе и Ноевом ковчеге. Средневековье, признавая историческую реальность потопа, постоянно подчеркивает его символическую значимость, его пророческий смысл. «Только человек с совершенно превратным смыслом, - пишет Августин, - станет утверждать, будто могли быть делом праздного упражнения книги, которые в течении тысяч лет сохранялись с таким благоговением и под таким наблюдением в определенном порядке преемства сменявших друг друга лиц; или же что в них в данном случае нужно видеть только историю» [19]. Ноев ковчег имеет многообразное символическое значение: «Глава XXVI. О том, что ковчег, который повелено было сделать Ною, во всех отношениях служит образом Христа и Церкви. Далее, то что Ною, человеку праведному и, как выражается о нем на своем правдивом языке Писание (Быт.VI, 9), совершенному в своем роде (не так разумеется, совершенному, как будут совершенны граждане Божия Града в том бессмертии, которым они сравнятся с ангелами Божиими, но так, как могут быть они совершенны в этом странствовании), Бог повелел сделать ковчег, в котором бы он со всеми своими, т.е. с женой, сыновьями и невестками, а также и с животными, которые вошли к нему в ковчег по заповеди Божией, мог спастись от потопления, - то, без всякого сомнения, служит образом странствующего в этом веке Града Божия, т.е. Церкви, получившей спасение посредством дерева, на котором был распят ходатай Бога и человеков, человек Христос Иисус (1 Тим.II, 5). Ибо и размеры самой длины, ширины и высоты ковчега являются образом человеческого тела, облеченный в истинную природу которого имел придти к людям обетованный, и пришел…Дверь же, которую он [ковчег] имел сбоку, конечно, есть ничто иное, как та рана, которая произошла от прободения копьем бока Распятого на кресте (Иоанн.XIX, 34): ибо этою дверью входят приходящие к Нему; так как из нея истекают таинства, которыми освящаются верующие. А что ковчег повелено было построить из деревьев четвероугольных, показывает во всех отношениях непоколебимую жизнь святых: на какую бы сторону ни повернул квадрат, он будет стоять. Также точно и все остальное, что говорится об устройстве этого ковчега, обозначает собою относящееся к Церкви» [20]. Три палубы ковчега означают христианские добродетели: веру, надежду, любовь. Хотя возможны и другие толкования: «Может быть даже с гораздо большею сообразностью разумеема и троякая евангельская плодородность, тридцатая, шестидесятая и сотая (Мт.XIII, 8); так что в самом низу место для целомудрия супружеского, выше для вдовьего, а еще выше для девственного» [21]. Новое время, XVII век все больше выдвигает на первый план более «реалистические» проблемы: Откуда взялось это огромное количество воды, необходимое для потопа?.. Куда потом делась вся эта вода? Как изменились очертания земли в результате потопа? Как в действительности был устроен ковчег: как управлялся, где была провизия для животных, как уживались хищники и их возможные жертвы? [22]

Все эти и подобные «смердяковские вопросы» [23] становятся все более настойчивыми по мере развития научного знания. Как следовало отвечать на них?.. В предыдущие века само Писание, его язык, его символы служили для интерпретации природы и жизни вообще. В новую эпоху начинают задавать вопросы, на которые в Писании не было ответов, во всяком случае, прямых. Ученые и философы XVII века само Писание начинают толковать с помощью представлений современной им науки. Так, радуга, символ Ветхого Завета уже не является для Гоббса чудом: «Первая радуга, показавшаяся в мире, была чудом, так как она была первой и поэтому представлялась странной, и она служила знамением, помещенным Богом на небе, чтобы заверить свой народ в том, что всеобщего разрушения мира потопом больше не повторится. Но так как в наше время радуги бывают часто, то они не являются чудесами ни для тех, кто знает их естественную причину, ни для тех, кто ее не знает» [24]. Не только то, что было, но и то, что Писание предсказывает в будущем, стараются понять, объяснить с помощью естественных законов. Сэмюель Кларк, духовник английского двора и убежденный ньютонианец, в своей знаменитой переписке с Лейбницем прямо интерпретирует будущие эсхатологические катастрофы, предсказываемые Писанием, в терминах ньютоновских представлений о движении солнечной системы: «Строение солнечной системы в настоящее время, например, по ныне действующим законам движения с течением времени придет в беспорядок и тогда, может быть, будет исправлено или приведено в новую форму. Но это исправление следует понимать только относительно, применительно к нашим понятиям. На самом деле современное строение мира, последующий беспорядок и следующее за ним возобновление являются для Бога одинаково частями плана, предначертанного им в первоначальной совершенной идее. Со строением мира дело обстоит также, как с человеческим телом: божественная мудрость не состоит в том, чтобы увековечить сегодняшнее строение как мира, так и человека, а в том, чтобы оно существовало до тех пор, пока Богу будет угодно» [25].

Если раньше Библия давала язык для постижения естественного мира, то здесь, наоборот, изучение природы в свете естественного разума создает науку – новый язык, используемый теперь и для интерпретации Писания. Конечно, этот язык оказывался таким, что его с трудом могла принять школа традиционной католической экзегезы, с ее устоявшейся полисемией, за которой стояла иерархическая религиозная онтология [26]. Но любопытно то, что в Протестантизме к этому времени уже созрели начала новой герменевтики, для которой «ясность и отчетливость» языка науки были удивительно близки. Трудно говорить, что было первично, а что вторично: «дух» ли Протестантизма или генезис новой науки. Скорее всего оба начала проистекали из общего корня: духовного опыта и духовного самоопределения западно – европейского человека на заре Нового времени.

 

[1] Ориген. О началах. Самара, 1993. Кн.IV, №11. С.264.

[2] Василий Великий. Беседы на Шестоднев. Беседа 9. С.170 // Творения иже во святых отца нашего Василия Великого, Архиепископа Кесарии Каппадокийския. Т.1. М., 1845.

[3] Физиолог. С.481 // Памятники литературы Древней Руси. XIII век. М., 1981.

[4] Физиолог. С.479.

[5] Там же. Имеется в виду Псалом 101, 7 стих: «Уподобихся неясыти пустынней…» Неясыть (цсл.) – пеликан.

[6] Августин. О христианском учении. Гл.III, №30 и далее.

[7] Цит. По книге: Harrison P. The Bible, Protestantism, and the rise of natural science. Cambridge University Press, 1998. P.27

[8] Августин А. исповедь Блаженного Августина, епископа Гиппонского. Кн. 10, VIII. М., 1991. С.245.

[9] Фома Аквинский. Сумма против язычников. Гл.3. Долгопрудный, 2000. С.39.

[10] Там же.

[11] Цитата по книге: Harrison P. The Bible, Protestantism, and rise of natural science… P.114.

[12] Хотя Протестантство также находит свой модус изобразительного воплощения – гравюру. См. об этом глубокие соображения свящ. Павла Флоренского в «Иконостасе» (Свящ.Павел Флоренский. Сочинения в четырех томах. Т.2. М., 1996. С.478 и далее).

[13] Несмотря на многословные и путанные разъяснения самого Кальвина, издатели его «Наставления в Христианской вере» (сами кальвинисты) однозначно утверждают: «…Плоть Христова, в которой воплотилось вечное Слово Божье, тоже содержит в себе полноту жизни. Однако, эти плоть и кровь Христовы, причастие которым необходимо, чтобы причаститься спасения, остаются всецело духовными. Любые пространственные образы здесь неуместны…» (Кальвин Ж. Наставления в христианской вере. Т.3, Кн.4. М., 1999. С.352-353. Примечание b).

[14] См. прежде всего, работы М.Вебера «Протестантская этика и дух капитализма», «Наука как призвание и профессия» (Вебер М. Избранные произведения. М., 1990).

[15] Августин А. Исповедь Блаженного Августина, епископа Гиппонского… Кн.XII, n.XXXI.

[16] Спиноза Б. Избранные произведения. Т.2. М., 1957. С.40. Церковная (православная) интерпретация этого места говорит, что подобное поведение Адама и есть уже знак поврежденности его души и ума после грехопадения.

[17] Цит.соч., С.41.

[18] Библиографию на эту тему см. в книге: Harrison P. The Bible, Protestantism and … P.127, n.24.

[19] Блаженный Августин. О Граде Божием. В 22 книгах. Т.3, Кн.15, Гл.XXVII. М., 1994, С.132.

[20] Цит.соч. С.129-130.

[21] Цит.соч., С.131-132.

[22] П.Харрисон приводит в своей книге множество ссылок на авторов XVII века, поднимающих подобные вопросы. См.: Harrison P. Op.cit. P.128, n.31.

[23] Реакция подростка Смердякова на изучение Священной истории: «Чего ты - спросил Григорий, грозно выглядывая на него из под очков. – Ничего-с. Свет создал Господь Бог в первый день, а солнце, луну и звезды на четвертый день, Откуда же свет-то сиял в первый день?» (Достоевский Ф.М. Братья Карамазовы.Ч.1, Кн.3, глава «Смердяков» // Достоевский Ф.М. Полное собрание сочинений в 30 томах. Т.14. Ленинград, 1976. С.114.

[24] Левиафан, или материя, форма и власть государства церковного и гражданского. Часть III, Гл. XXXVII // Гоббс Т. Сочинения в двух томах. Т.2, С.337. Радуга была объяснена с точки зрения современной физики Р.Декартом.

[25] Лейбниц Г.-В. Сочинения в четырех томах. Т.1. М., 1982. С.439.

[26] Да и сами прерогативы науки на интерпретацию Библии оставались довольно спорными претензиями, что ясно показывает «дело Галилея».