Книга вторая Обучение Воина 3 страница

Я ощущал постоянную легкость и энергию, струящуюся через меня и вокруг меня. Может быть, из-за этого многие женщины хотели пофлиртовать со мной, многие детишки и собаки подходили ко мне, чтобы поиграть. Некоторые из моих товарищей по команде стали спрашивать у меня совета в разрешении своих личных проблем. Я уже не был утлой лодочкой в бушующем море, я начал чувствовать себя, как Гибралтарский Утёс.

Я рассказал Сократу о своих ощущениях. Он кивнул. "Уровень твоей энергии повышается. Люди, животные и даже вещи притягиваются и благоговеют от присутствия энергетического поля. В этом всё дело".

"Домашние Правила?" - спросил я.

"Домашние Правила", - и добавил, - "С другой стороны, было бы преждевременно радоваться. Чтобы сохранить перспективу, тебе лучше сравнивать себя со мной. Тогда, тебе станет ясно, что ты только что окончил детские ясли".

Университетские занятия закончились почти незаметно для меня. Экзамены прошли как по маслу. На университетские занятия, которые прежде казались главной сферой приложения сил, теперь уходила лишь малая толика моих стараний. Команду распустили на короткие летние каникулы, затем начались летние тренировки. Я ходил без палочки и даже пытался бегать - очень медленно, несколько раз в неделю. Я продолжал упражняться до предела боли, дисциплины и выносливости, и, конечно, старался наилучшим образом питаться, двигаться и дышать…., однако моих наилучших усилий было недостаточно.

Сократ начал повышать планку своих требований ко мне. "Теперь, когда формируется твоя энергия, можно приступить к серьёзным тренировкам".

Я тренировался дышать настолько медленно, что на каждый вдох у меня уходило по минуте. В сочетании с предельным сосредоточением и контролем специфических групп мышц, эта дыхательная техника разогревала моё тело как сауна и позволяла мне комфортно чувствовать себя на воздухе любой температуры.

Я с восторгом понимал, что развиваю ту же силу, которую Сок продемонстрировал мне в ночь нашей встречи. Впервые, я поверил, что может быть, только может быть, я смог бы стать воином его уровня. У меня не осталось сожалений, теперь я ощущал превосходство над своими друзьями. Когда кто-нибудь из них жаловался на болезнь или другие проблемы, которые, как я знал, можно было бы просто излечить только за счет правильного питания, то я говорил ему о том, что я узнал об ответственности и дисциплине.

Однажды вечером, я пришел на заправку весь переполняемый этим чувством готовности постичь парочку другую древних и таинственных секретов Индии, Тибета или Китая. Вместо этого, стоило мне переступить порог заправки, как в руки мне сунули поролоновую губку и приказали выдраить туалет: "До зеркального блеска". В последующие несколько месяцев, я только и делал что выполнял разные мелочные поручения по заправке и у меня совсем не оставалось времени для более важных занятий. Один раз, я целый час таскал покрышки, в другой, выносил мусор. Я подметал гараж и складывал инструменты. Раньше мне такого и представиться не могло, однако, с Сократом становилось скучно.

В то же самое время, его требования повышались до невозможности. Он давал мне работу минимум на полчаса и требовал, чтобы я выполнил её за пять минут, а потом безжалостно начинал критиковать меня за то, что она не была выполнена как следует. Он был несправедлив, непоследователен и даже груб. Однажды, как раз в то время когда я предался такого рода мыслям, вошёл Сократ и сообщил, что я оставил грязь на полу туалета.

"Кто-то наверняка уже побывал в туалете после того, как я его вымыл", - сказал я.

"Никаких оправданий", - сказал он и добавил, - "Выброси мусор".

Я так взбесился, что схватил ручку метлы словно меч. Я ощутил леденящее спокойствие. "Сократ, я выбрасывал мусор пять минут назад. Ты помнишь это или тебя одолевает старческий маразм?"

Он скривился. "Я говорю об этом мусоре, тупица!" Он легонько похлопал себя по голове и подмигнул мне. Метла грохнулась на пол.

На другую ночь, когда я подметал гараж, Сократ позвал меня в офис. Я присел угрюмо, ожидая следующих приказаний. "Дэн, ты всё еще не научился дышать естественно. Ты ленился, когда тебе нужно больше сосредотачиваться".

Это было последней каплей. Я закричал на него: "Это ты - лентяй! Я делал за тебя всю работу!"

Он помолчал и мне показалось, что в его глазах действительно мелькнула боль. Почти неслышно он произнес: "Негоже кричать на своего учителя, Дэн".

Тут я снова вспомнил, что целью всех его выпадов всегда было показать мне мои собственные умственные и эмоциональные всплески, превратить мой гнев в действие, помочь мне возмужать. Не успел я извиниться, как он сказал: "Дэн, тебе лучше уйти и не возвращаться пока ты не научишься сердечности и пока ты не научишься дышать как следует. Возможно, смена обстановки улучшит твой настрой".

С опущенной головой я грустно поплелся домой. По дороге я размышлял о том, насколько же он был терпелив к моим вспышкам раздражения, жалобам и вопросам. Все его требования шли мне же на пользу. Я дал себе клятву больше никогда не кричать на него в гневе.

Предоставленный сам себе, я старался как никогда раньше, чтобы исправить мои закоренелые дыхательные привычки, но, казалось, они становились еще хуже. Если я дышал глубоко, я забывал прижимать язык к нёбу; если я вспоминал об этом, мое дыхание сбивалось. Я сходил с ума.

В отчаянии, я отправился на заправку, увидеться с Соком и попросить его совета. Я нашел его в гараже, где он возился с чем-то. Он бросил на меня один взгляд и сказал: "Уходи". Обиженный и рассерженный, не сказав ни слова, я вышел обратно в ночь и услышал позади себя его голос: "После того как научишься правильно дышать, сделай что-нибудь со своим чувством юмора". Мне показалось, что его смех преследовал меня еще половину пути домой.

Добравшись до порога своего дома, я присел на ступеньки и уставился невидящими глазами на небольшую церковь напротив. Я сказал себе: "Хватит с меня этой невозможной тренировки". Даже произнеся это, я не поверил ни единому сказанному слову. Я продолжал есть салаты, избегать любого соблазна и самоотверженно сражаться со своим дыханием.

Прошла уже половина лета, когда я вновь вспомнил о кафе Джозефа. Я был так занят днем на тренировках в спортивном зале, а по ночам у Сока на заправке, что ни разу не выкроил время для визита к нему. Теперь, грустно размышлял я, мои ночи совершенно свободны. Я пришел в его кафе прямо к закрытию. Посетителей уже не было. Я отыскал Джозефа на кухне. Он любовно протирал фарфоровые тарелки.

Мы были так непохожи друг на друга. Я был невысокого роста, мускулистый, атлетически сложенный, с короткой стрижкой и гладко выбритый. Джозеф был высокого роста, худощавым, даже хрупким на вид, с мягкой, вьющейся, русой бородой. Я двигался и разговаривал быстро, он делал всё с неторопливым вниманием. Несмотря на наши различия, а скорее благодаря им, меня тянуло к нему.

Мы разговаривали с ним допоздна. Тем временем, я помогал ему мыть посуду и подметать пол. Даже во время разговора, я старался как мог, сосредотачиваться на своем дыхании, и из-за этого уронил тарелку и зацепился ногой о край ковра.

"Джозеф", - спросил я, - "а что Сократ и в самом деле заставлял тебя совершать пробежки в сто миль?"

"Нет, Дэн", - засмеялся он, - "Мой темперамент не подходит для атлетических кульбитов. Разве Сократ не рассказывал тебе? Я был его личным поваром и слугой на протяжении многих лет".

"Нет, никогда не рассказывал. Но что ты подразумевал, когда сказал, что был его личным слугой на протяжении лет? С виду тебе не больше двадцати восьми или двадцати девяти лет".

Джозеф засветился от улыбки. "Я немножко старше - мне пятьдесят два".

"Ты серьезно?"

Он утвердительно кивнул. Определенно, во всех этих дисциплинах что-то было.

"Но если у тебя не было много физической подготовки, то чем ты занимался? В чем состояло твое обучение?"

"Дэн, я был очень сердитым и зацикленным на себе молодым человеком. Он показал мне как отдавать себя другим с настоящим счастьем и любовью, предъявляя ко мне крайне суровые требования".

"А какое же место может быть более подходящим, чтобы научиться служить, - сказал я, - "чем станция сервисного обслуживания!"

Улыбаясь, Джозеф сказал: "Знаешь, он ведь не всегда был работником заправки. Он прожил крайне необычную и разнообразную жизнь".

"Расскажи мне о ней!", - стал настойчиво просить я.

"Сам Сократ рассказывал тебе о своем прошлом?"

"Нет. Он предпочитает сохранять его в тайне. Я даже не знаю, где он живет".

"Не удивительно. Что ж, я, пожалуй, тоже сохраню молчание до тех пор, пока он сам не захочет, чтобы ты узнал о нем больше".

Скрывая свое разочарование, я спросил: "Ты тоже звал его Сократом? Это кажется невероятным совпадением".

"Нет. Однако у его нового имени есть свой дух, как у и его нового ученика" - улыбнулся он.

"Ты сказал, что он предъявлял к тебе суровые требования".

"Крайне суровые. Ничего из того, что я делал было достаточно хорошо для него - и, если у меня была хоть одна негативная мысль, казалось, он знал о ней и отсылал меня прочь на долгие недели".

"Собственно говоря, я могу уже никогда его не увидеть".

"Это почему же?"

"Он сказал, что я не могу вернуться, пока не научусь дышать как следует - расслабленно и естественно. Я пытаюсь, но у меня ничего не выходит".

"Ах, это", - сказал он, откладывая свой веник. Он подошел и положил одну ладонь мне на живот, а другую на грудь, - "Теперь дыши", - сказал он.

Я начал глубоко дышать, так, как Сократ учил меня. "Нет, не нужно слишком стараться". Спустя несколько минут у меня в груди и животе появилось забавное чувство. Внутри у меня потеплело, расслабилось и открылось. Неожиданно, я заплакал, как ребенок, от дикого счастья, сам не зная почему. В этот момент я дышал безо всяких усилий; было такое ощущение, что это мною дышат. Это было настолько приятно, что я подумал: "Зачем ходить в кино? Для развлечения?" Я был настолько взволнован, что едва мог сдерживаться! Однако, я снова ощутил, как мое дыхание сжимается.

"Джозеф, я теряю его!"

"Не беспокойся, Дэн. Тебе нужно еще немного расслабиться. Я помог тебе в этом. Теперь, ты знаешь, что значит естественное дыхание. Чтобы сделать его стабильным, тебе нужно позволить себе дышать естественно, шаг за шагом, пока это не станет нормальным. Управление дыханием - это значит развязывание всех своих эмоциональных узлов и, когда тебе удастся это, ты откроешь для себя новый уровень телесного счастья".

"Джозеф", - сказал я, обнимая его, - "я не знаю как ты сделал то, что ты сделал, но спасибо тебе - спасибо огромное".

На его лице мелькнула та самая улыбка, от которой тепло разливалось по всему моему телу. Отложив метлу, он сказал: "Передай от меня привет…Сократу".

Мое дыхание не улучшилось сразу. Я, по-прежнему, сражался. Но, однажды, после ранней тренировки в спортзале, где я все больше упражнял свою сломанную ногу, по пути домой, я обратил внимание, что безо всяких усилий, я дышу совершенно естественно, по ощущениям очень близко к тому, как я чувствовал это тогда, в кафе.

Тем вечером, я ворвался в офис, словно ураган, готовясь порадовать Сократа своими успехами и извиниться перед ним за свое поведение. Он посмотрел на меня так, как будто ждал меня и, когда я с разбегу тормознул прямо перед ним, он сказал: "Ладно, продолжим", - как будто я вернулся из туалета, а не после шести недель напряженной тренировки!

"Тебе больше нечего сказать мне, Сок? Никаких "хорошо выглядишь" или "молодец, парень"?"

"На пути, который ты выбрал нет ни хулы, ни похвалы. Хула и похвала - это формы манипулирования, в которых ты больше не нуждаешься".

Я недовольно затряс головой, а затем, через силу, улыбнулся. И хотя, я собирался изо всех сил стараться быть более уважительным к нему, мне было обидно от его равнодушия. Но, по крайней мере, я снова был с ним.

Когда я не был занят чисткой туалетов, я изучал новые, ещё более нервирующие упражнения: медитирование на внутренние звуки до тех пор, пока я не мог слышать одновременно несколько из них. Однажды ночью, когда я практиковал это упражнение, я оказался в таком состоянии умиротворения и расслабленности, которого я прежде не испытывал. Некоторое время, не знаю сколько, я чувствовал себя вне своего тела. Первый раз мои усилия и энергия стали результатом моего экстраординарного опыта: мне было не нужно, чтобы Сократ прижимал свои пальцы к моей голове.

Трепеща от волнения, я рассказал ему об этом. Вместо того, чтобы поздравить меня он сказал мне: "Дэн, пусть твои впечатления не отвлекают тебя. Прорвись за пелену видений и звуков и узри за ней свои уроки. Впечатления и ощущения - это знаки трансформации, но если ты не пойдешь дальше них, ты вообще никуда не придешь".

"Если тебе нужно впечатлений, сходи в кино; это легче чем йога. Медитируй хоть весь день, если тебе нравится; слушай звуки и смотри на огни или даже смотри на звуки и слушай огни. Ты все равно останешься ослом, если попадешь в ловушку своих ощущений. Отпусти их! Я предлагал тебе кушать овощи, а не уподобляться им".

Раздосадованный, я сказал: "Я "ощущаю", как ты выразился, только потому, что ты сам говорил мне это!"

Словно удивившись, Сократ посмотрел на меня: "Мне нужно обо всём тебе говорить?"

Как раз в то мгновение, когда я был готов взорваться от нахлынувшего гнева, я услышал свой собственный смех. Он тоже смеялся, указывая на меня пальцем: "Дэн, ты только что, испытал на себе чудесную алхимическую трансформацию. Ты превратил гнев в смех. Это значит, что твой энергетический уровень значительно повысился. Препятствия рушатся. Может быть, ты, в конце концов, стал немного прогрессировать". Мы еще не закончили смеяться, когда он вручил мне губку.

На следующую ночь, Сократ, впервые, сохранял полное молчание относительно моего поведения. До меня дошло: "Отныне, я сам несу ответственность за то, чтобы присматривать за собственным поведением. Вот когда я понял всю любезность его критических замечаний. Я почти скучал по ним.

Тогда я не осознал этого, и ещё долго не осознавал, но именно в тот вечер, Сократ перестал быть моим "родителем" и стал мне другом.

Я решил нанести визит Джозефу и рассказать ему о том, что произошло. Пока я шел вниз по Шаттак мимо меня промчалось парочку пожарных машин. Я не вспоминал о них, пока не приблизился к кафе и не увидел оранжевое зарево. Я побежал.

Я прибежал, когда толпа уже начала рассеиваться. Сам Джозеф только что приехал и стоял напротив своего обугленного и развороченного кафе. Я был еще в двадцати ярдах от Джозефа, когда я услышал его крик, полный страдания, и увидел, как он падает на колени и рыдает. Отплакавшись, он вскочил на ноги с криком бешенства; а затем расслабился. Затем он увидел меня. "Дэн! Рад тебя видеть!" Его лицо было совершенно безмятежно.

Начальник пожарной команды подошел к нему и сообщил о том, что, вероятней всего, пожар начался в соседней химчистке. "Спасибо", - сказал ему Джозеф.

"Ах, Джозеф, мне так жаль". Мое любопытство стало брать вверх. "Джозеф, я видел тебя минуту назад. Ты был очень расстроен".

Он улыбнулся. "Да, я очень расстроился, так, что дал этому расстройству настоящий выход". Я вспомнил слова Сока: "Дай этому прийти, и дай этому уйти". До этого времени, это была лишь красивая мысль, но здесь, перед черными, мокрыми, останками своего прекрасного кафе, этот хрупкий воин продемонстрировал на деле свое совершенное владение эмоциями.

"Это было такое красивое местечко, Джозеф", - вздохнул я, качая головой.

"Точно, - сказал он задумчиво, - разве нет?"

По какой-то причине, его спокойствие стало беспокоить меня. "Разве теперь, тебе его совсем не жалко?"

Он бесстрастно посмотрел на меня и сказал: "У меня есть для тебя одна история. Хочешь её услышать?"

"Ну… ладно".

В маленьком рыбацком поселке в Японии, жила одна молодая девушка, которая родила малыша. Её родители очень рассердились и захотели узнать имя отца. Она отказалась. Рыбак, которого она любила, по секрету, сказал ей, что отправляется на поиски богатства и, когда вернется, обязательно женится на ней. Её родители продолжали настаивать. В отчаянии, она назвала отцом Хакуина - монаха, жившего в горах.

В ярости, родители схватили маленькую девочку и отнесли её к дому Хакуина. Они стучали в двери, пока он не открыл им. Они вручили ему девочку со словами: "Это твой ребенок; заботься о нем сам!"

"Неужели?" - сказал Хакуин, взяв ребенка на руки и взмахнув на прощание родителям девушки.

Прошел год и вернулся настоящий отец ребенка. Он женился на девушке. Немедленно они отправились к Хакуину, чтобы упросить его вернуть им ребенка.

"Это наша дочь", - сказали они.

"Неужели?" - сказал Хакуин, подавая им ребенка.

Джозеф улыбался, ожидая моей реакции.

"Интересная история, Джозеф, но я не понимаю зачем ты рассказываешь её мне сейчас. Я хочу сказать, твое кафе сгорело дотла!"

"Неужели?" - сказал он. Затем мы рассмеялись, когда до меня дошло, и я затряс головой.

"Джозеф, ты такой же безумный как и Сократ".

"О, благодарю тебя, Дэн - тебе досталось от нас обоих. Однако, не беспокойся обо мне. Я уже был готов к перемене. Вероятно скоро я двинусь на юг… или север. Без разницы".

"Ладно. Но не уезжай не попрощавшись".

"Что ж, прощай", - сказал он, сердечно обняв меня, - "Завтра я уезжаю".

"Ты придешь попрощаться с Сократом?"

Он засмеялся в ответ: "Сократ и я редко здороваемся или прощаемся. Ты поймешь это позже". На том мы и расстались. Это был последний раз в жизни, когда я видел Джозефа.

Около трех утра в пятницу я миновал часы на пересечении Шаттак и Центральной по дороге на заправку. Как никогда раньше, я осознавал то, сколькому мне еще необходимо научиться.

Я вошел в конторку со словами: "Сократ, кафе Джозефа вчера вечером сгорело дотла".

"Странно", - сказал он, - "обычно кафе полыхают синим пламенем". Он шутил! "Кто-нибудь пострадал?" - спросил он практически безразлично.

"Не знаю. Ты, вообще, слышишь меня? Разве ты нисколько не огорчен?"

"Был ли огорчен Джозеф на момент твоего разговора с ним?"

"Ну-у… нет".

"Ну и отлично". Тема была просто закрыта.

Затем к моему величайшему изумлению, Сократ достал пачку сигарет и закурил. "Кстати о дыме", - "Я разве не говорил тебе о том, что нет ничего хуже плохой привычки?"

Я не верил своим глазам и ушам. Я сказал себе, что это происходит не со мной.

"Нет, ты не говорил мне об этом, однако, я приложил огромные усилия, чтобы изменить свои собственные плохие привычки".

"Понимаешь, это было нужно для того, чтобы развить твою волю и обуздать твои инстинкты. Можно сказать, что сама по себе привычка - любой неосознаваемый, навязчивый ритуал - есть негативное явление. Но отдельные виды действий - курение, выпивка, прием наркотиков, потребление сладостей или задавание глупых вопросов - и плохи, и хороши одновременно; у каждого действия есть своя цена, и свое удовольствие. Отдавая себе отчет в этих двух сторонах, ты становишься реалистичным и ответственным за свои действия. И только тогда ты можешь сделать свободный выбор воина - делать или не делать.

"Есть такая пословица: "Когда ты сидишь - сиди; когда ты стоишь - стой; чтобы ты не делал - не вихляй". Совершив выбор, следуй ему со всем своим духом. Не уподобляйся евангелисту, который думал о молебне, занимаясь любовью со своей женой, и молясь, думал о занятиях любовью с женой".

Я посмеялся, живо представляя себе эту картину, тем временем, Сократ выдыхал безукоризненные колечки дыма.

"Лучше совершить ошибку со всей силой своего существа, чем тщательно избегать ошибок дрожа от страха. Ответственность означает признание как цены, так и удовольствия, а также совершение выбора основанного на этом признании и жизнь с этим выбором без сожалений".

"Похоже на крайности: "Или-или". Как насчет умеренности?"

"Умеренность?", - он вскочил на стол, словно евангелист. "Умеренность? Это -посредственность, страх и смятение в маскировке. Это - благоразумная дьявольская ложь. Это - шаткий компромисс, который никого не сделал счастливым. Умеренность - это для мягкотелых, извиняющихся наблюдателей мира, которым страшно что-либо предпринять. Она - для тех, кто боится заплакать или засмеяться, для тех, кто боится жить или умереть. Умеренность ", - он набрал побольше воздуха, готовясь к заключительному приговору, - "это тёпленький чаёк, который готовит сам дьявол!"

Я засмеялся. "Сок, твои проповеди начинаются как пушечный гром, а заканчиваются слабеньким "пшиком". Тебе нужно ещё много практиковаться".

Он пожал плечами, слезая вниз со стола. "То же самое мне всегда говорили в семинарии". Я понятия не имел, говорил ли он серьёзно или нет. "Сок, я всё равно думаю, что курение - это отвратительно".

"Разве я, только что, не разъяснил тебе главного? Не курение; привычка - вот что отвратительно. Я могу курить по сигарете в день, а потом не курить шесть месяцев; я могу получать удовольствие, выкуривая по сигарете в день или в неделю, без неконтролируемых позывов закурить ещё. И когда я курю, я не делаю вид, что мои легкие не заплатят цену; после, я предприму соответствующие действия, чтобы сбалансировать отрицательные последствия".

"Я просто не мог представить, что воин может курить".

Он выпускал колечки дыма прямо у меня под носом. "Я никогда не говорил о том, что воин ведет себя тем образом, который ты считаешь совершенным, или о том, что все воины действуют так, как действую я. Однако, мы все следуем Домашним Правилам.

Таким образом, отвечает ли мое поведение твоим стандартам или нет, тебе должно быть понятно, что я овладел всеми своими порывами, всем своим поведением. У меня нет привычек; мои действия осознаваемы, преднамеренны и доскональны".

Сократ вынул сигарету и улыбнулся мне: "Ты стал занудой со всей своей строжайшей дисциплиной и гордостью. Пришло время устроить небольшую пирушку".

Затем Сократ достал из своего письменного стола бутылку джина. От невероятности происходящего, я мог только сидеть и трясти головой. Он сделал мне джин с тоником.

"Шипучка, папаша?"

"У нас только фруктовые соки, и не называй меня "папаша"", - произнес он, напоминая мне о словах, которые он уже говорил когда-то давным-давно. Только взгляните на него, он предлагал мне джин с тоником, сам же пил неразбавленный джин.

"Итак", - сказал он, быстро выпив свой джин, - "пришло время развлечься хорошенько".

"Мне нравится твой энтузиазм, Сок, но у меня тяжелая тренировка в понедельник".

"Одевай курточку, сынок, и следуй за мной". Я так и сделал.

В Сан-Франциско был субботний вечер и это единственное, что я помню отчетливо из мелькания огней, звона бокалов и смеха. Мы постоянно находились в движении.

Мне хорошо запомнилось воскресное утро. Было около пяти часов ура. Моя голова гудела. Мы шли по Мишн, пересекая Четвертую Стрит. Я едва различал признаки улиц из-за густого утреннего тумана. Внезапно, Сок остановился и стал всматриваться в туман. Я наскочил на него сзади, хихикнул, а потом быстро проснулся; что-то было не так. Из тумана вынырнула большая тень. Мой полузабытый сон снова ожил, однако он исчез, когда из тумана появилась вторая тень, затем третья: три мужчины. Двое из них - высокие, худощавые и напряженные - преградили нам путь. Третий приблизился к нам и достал нож из своей поношенной кожаной куртки. Я почувствовал удары пульса в своих висках.

"Давайте деньги", - скомандовал он.

Не отдавая себе отчета, я шагнул к нему, доставая свой бумажник, и по ходу споткнулся.

Он дернулся и бросился ко мне, размахивая ножом. Я никогда не видел, чтобы Сократ так быстро двигался. В мгновение ока, он схватил нападающего за запястье, выкрутил руку и отшвырнул его далеко в сторону, как раз в этот момент, второй головорез рванулся вперед, но не смог прикоснуться ко мне. Сократ сбил его с ног молниеносной подсечкой. Третий даже не успел шевельнуться, когда Сократ уже повалил его, выкрутив руку. Он уселся на него сверху и сказал: "Как насчет ненасильственных методов?"

Один из парней начал подыматься, но Сократ издал мощнейший крик, и он просто упал на спину. К этому времени главарь очухался, нашёл нож и злобно хромал в сторону Сократа. Сократ встал, поднял парня, на котором он сидел, и запустил им в любителя ножей с криком: "Лови!" Оба покатились по асфальту. Потом, все трое, в дикой ярости, бросились к нам, на последний приступ.

Следующие минуты прошли словно в помутнении. Я помню, как Сократ толкнул меня, и я упал на землю. Затем все стихло. Слышался только чей-то стон. Сократ неподвижно стоял, потом свободно опустил руки и глубоко вздохнул. Он выбросил ножи в решетку стока, потом, повернулся ко мне. "С тобой всё в порядке?"

"Кроме головы".

"Ты пострадал?"

"Только от алкоголя. Что произошло?"

Он повернулся к трем парням, навзничь лежащим на тротуаре, опустился на колени и стал пробовать их пульс. Переворачивая их, практически нежно, он мягко ощупывал их, проверяя на наличие травм. Только тогда, до меня дошло, что он делал всё, что мог, чтобы излечить их! "Вызови скорую", - сказал он, повернувшись ко мне. Я добежал до ближайшей телефонной будки и позвонил. Затем, мы быстро ушли по направлению к автобусной остановке. Я взглянул на Сократа. В уголках его глаз дрожали слезы, и, впервые, за то время, когда я знал его, он выглядел бледным и усталым.

В автобусе, по дороге домой мы почти не разговаривали. Мне было так лучше; слова могут сильно ранить. Когда автобус остановился рядом Университетом и Шаттак, Сократ встал и сказал: "Я приглашаю тебя в следующую среду, к себе на заправку, чтобы выпить ….", - и усмехнувшись выражению боли на моем лице, добавил, - "…несколько чашек травяного чая".

Я вышел из автобуса за квартал до дома. Моя голова была готова взорваться. У меня было такое ощущение, будто мы проиграли драку и меня продолжают лупить по голове. Я старался поменьше открывать глаза по пути домой. Так вот что значит быть вампиром", - думал я, - "Солнечный свет может убить".

Наше торжество в алкогольном угаре преподнесло мне два урока: во-первых, мне нужно стать менее застенчивым и более свободным; во-вторых, я делал сознательный выбор - никакой выпивки; оно того не стоит. К тому же, удовольствие от неё терялось в сравнении с тем, от чего я только начинал получать.

Тренировка в понедельник стала лучшей за предыдущие месяцы и придала мне ещё больше решимости вновь обрести физическую и духовную целостность. Моя нога заживала лучше, чем я мог ожидать; меня взял под своё крыло необычайный человек.

Шагая домой, я ощутил такой прилив благодарности, что опустившись на колени недалеко от своего дома, я прикоснулся к земле. Набрав полную горсть земли, я любовался отблесками солнечного света в изумрудной листве. На протяжении нескольких драгоценных секунд, я буквально сливался с миром. В то мгновение, впервые, с тех пор, когда я был крохотным малышом, я ощутил присутствие, дающее жизнь, которому нет имени.

Потом вмешался мой аналитический ум: "А-а, так вот, значит, какой он - спонтанный мистический опыт", - и волшебство оборвалось. Я вернулся к своей земной форме - снова обычный человек, стоящий под вязом с горсточкой грязи в руке. Я вошел к себе в квартиру в сладкой полудреме, немного почитал и уснул.

Во вторник было затишье. Затишье перед бурей.

Утром в среду я с головой окунулся в поток занятий. Мои чувство безмятежности, которое, как я думал, стало постоянным, уступило место неуловимым беспокойствам и старым побуждениям. После всех моих усилий в обучении, я был основательно разочарован. Тогда я начал ощущать нечто новое: во мне просыпалась мощная интуитивная мудрость, которую я мог сформулировать словами: "Старые порывы будут и впредь возникать, возможно, ещё многие годы. Порывы не имеют значения; действия имеют. Сражайся как воин".

Поначалу, я думал, что это мой ум выделывает свои фокусы. Однако, это не было мыслью, не было голосом; это было ощущение-определённость. Я чувствовал как Сократ находился внутри меня, воин внутри. Это ощущение должно было остаться со мной.

В тот вечер я отправился на заправку, чтобы рассказать Сократу о сверхактивности моего ума, а также о Чувстве. Я нашел его в гараже, где он менял генератор на изрядно помятом Мэркури. Он поднял глаза, поздоровался со мной и невзначай произнес: "Джозеф умер сегодня утром". От известия о смерти Джозефа и бессердечия Сократа у меня подкосились ноги и мне пришлось прислониться к стенке позади себя.