Мутанты, сотворённые людьми 4 страница

Болевые ощущения от его падения я ощутил на себе и с ужасом понял, что это моё новое тело и ему придётся жить... Жить среди омерзительных безмозглых тел, поганящих себя и всё окружающее.

Я понял, что я, невидимый, никогда не умру и буду вечно созерцать и со всей ясностью осознавать мерзость происходящего, испытывать боль физическую и более страшную...

С другими телами происходило то же самое. Они дряхлели, разлагались и рождались вновь, и, при каждом новом рождении, наши тела лишь менялись ­ролями.

Вокруг почти не осталось растительности. На её месте возникали уродливые строения, ранее чистая заводь превратилась в смрадную лужу...

Александр замолчал. Рассказанное им и у меня вызывало отвращение, но не жалость, и я сказал:

— Конечно, в отвратительной ситуации вы побывали, но вам, гадам, так и надо. Зачем к Анастасии было привязываться? Живёт отшельницей в тайге, никого же не трогает, жилплощади не требует, пенсий, пособий всяких ей не надо, так зачем лезть к ней?

Александр внешне не обиделся на моё высказывание в его адрес. Вздохнув, он ответил мне:

— Вот ты сказал «побывали в ситуации»... Дело в том... Это невероятно, но дело в том, что я не вышел из неё полностью... Думаю, и те, кто находился в нашей группе, тоже не полностью вышли из неё.

— Что значит — не полностью? Ты же сейчас спокойно сидишь, в костре палкой помешиваешь.

— Да, конечно, сижу, помешиваю, но ясность осознания... осознания чего-то страшного осталась. Она во мне. Она страшит меня. Это страшное — не в прошлом, оно происходит с нами сегодня, сейчас, происходит со всеми нами.

— С тобой, может, что-то и происходит, а со мной и с другими всё нормально.

— А тебе не кажется, Владимир, что ситуация, в которой мы побывали, точная копия того, что творит человечество сегодня? Нам показанное в ускоренном темпе и в миниатюре, лишь отобразило наши сегодняшние деяния.

— Мне так не кажется потому, что кожа у нас непрозрачная и тела наши нам подчиняются.

— Может быть, кто-то просто щадит нас, не даёт осознать, увидеть всё полностью, что мы уже натворили и творить продолжаем. Ведь если осознаем... Увидим свою жизнь со стороны... Увидим неприкрытой разными лживыми догмами, оправдывающими вчера и сегодня творимое нами, не выдержим ведь, с ума сойдём.

Внешне мы пытаемся выглядеть благопристойно, а творимое зло пытаемся оправдать собственной, якобы непреодолимой, слабостью. Не устоял перед соблазном, закурил, запил, убил, затеял войну в защиту каких-то идеалов, взорвал бомбу.

Мы слабы. Так мы сейчас себя считаем. Есть высшие силы, это они всё могут, всё решают. А мы?.. Именно мы, спрятавшись за подобными догмами, можем творить всё что угодно, любую мерзость.

И творим мерзость. Именно мы творим, каждый из нас, только по-разному оправдываем сами себя перед собой. Но мне теперь абсолютно ясно, пока моё сознание не потеряло способность руководить моей плотью, только я, только лично я должен отвечать за все её действия. И права Анастасия, говоря: «Пока человек и во плоти...»

— Да не ссылайся ты на Анастасию. Тоже мне понятливый нашёлся. Права! А сами чуть не угробили её. Жалко, что она чего-нибудь большего вам не показала, чтоб у вас у всех вообще крыша посъезжала.

У меня всё большая злость на эту компанию разгоралась, но, так как только Александр был передо мной, на нём и вымещалась злость.

— Ты на себя посмотри, — ответил Александр, — не благодаря ли тебе нам удалось выйти на Анастасию? Да и только ли нам? Ты что же, думаешь, что подобные нашей попытки не повторятся?

Зачем тебе понадобилось без всякого изменения указывать название теплохода, на котором по реке ходил, да ещё фамилию капитана? Тоже мне документалист нашёлся.

Да ты и название реки изменить мог бы, но не сделал этого, не сообразил вовремя. А от других требуешь сообразительности. Я своё получил, теперь всю жизнь увиденный кошмар осмысливать придётся...

— А как же он закончился, ваш кошмар? Как вы из него выскочили?

— Сами мы от него никогда избавиться не смогли бы. Для нас он предназначался навечно. По крайней мере, именно таким было ощущение у каждого.

Анастасия появилась среди наших разлагающихся и ещё действующих тел, её кожа не была прозрачной, по-прежнему одетая в свою старенькую кофточку и длинную юбку, она стала что-то говорить нашим телам, но они её не слушали.

Словно запрограммированные, умирая и рождаясь вновь, они повторяли, меняясь лишь ролями, свои действия. Тогда Анастасия начала быстро убирать мусор около одной из сложенных нашими телами построек.

Руками она быстро сгребла в кучку разбросанные камни и хворост, палочкой слегка взрыхлила землю, потрогала, взъерошила руками затоптанную травку, и начали вставать зелёные травинки, не все, а те, которые ещё могли встать.

Анастасия бережно выправила надломанный ствол маленького, около метра по высоте, деревца, она размяла в руках влаж­ную землю, обмазала ею надломанное место и, сжав его ладонями своих рук, некоторое время держала, потом осторожно разжала ладони, и ствол деревца остался ровным.

Анастасия сноровисто продолжала заниматься своим делом. На вытоптанной нашими телами, ставшей почти без растительности земле увеличивался маленький оазис, созданный ею.

К нему подбежало тело Бориса Моисеевича, запрыгнуло на травку, повалялось на ней, вскочило и убежало, а через некоторое время вернулось с телом одного из охранников.

Они вдвоём вырвали маленькое деревце и начали таскать на зелёную травку камни и палки, сооружать из них очередное уродливое строение.

Анастасия всплеснула руками, она попыталась им что-то говорить, но, увидев, что никто на её слова никакого внимания по-прежнему не обращает, замолчала.

Она некоторое время стояла в растерянности, опустив руки, потом опустилась на колени, закрыла лицо руками, волосы на её плечах дрожали. Анастасия плакала. Плакала, как ребёнок.

И почти сразу вновь возникло едва заметное голубоватое свечение, оно вогнало в землю коричневатое испарение нашего ада, соединилась наша плоть с невидимым нашим «Я».

Только двигаться мы по-прежнему не могли, но уже не от ужаса, а от благодатной истомы голубого свечения. Над нами в небе, описывая круги, снова светил огненный шар.

Анастасия протянула к нему руки, и шар, мгновенно переместившись, оказался в метре от ее лица. Она заговорила с ним, и в этот раз услышал я слова. Анастасия говорила шару:

— Спасибо тебе. Ты добрый. Спасибо тебе за милосердие и любовь. Люди поймут, обязательно всё поймут, сердцем почувствуют. Ты никогда не убирай с земли свет голубой, свой свет любви. Анастасия улыбалась, а по щеке её текла слезинка.

Из-за голубой оболочки шара огненные молнии-лучи метнулись к лицу Анастасии, ловко и осторожно они сняли блестевшую на солнышке её слезинку и бережно, как будто драгоценность, вдруг задрожавшие лучи несли на кончиках своих слезинку, несли, как драгоценность.

Они внесли слезинку внутрь шара. Шар вздрогнул, описал вокруг Анастасии круг, у ног её на Землю опустился, взметнулся ввысь и растворился в небесной синеве, оставив на Земле всё, как и раньше было. И мы, как прежде, стояли на своих местах.

Светило солнце, река, как прежде, текла, лес вдали виднелся, стояла, как и прежде, Анастасия перед нами. Мы молча созерцали всё вокруг, я радовался, видя всё, да, думаю, радовались и другие. Только молчали, может быть, от пережитого или от вдруг увиденной красоты вокруг...

Александр замолчал, словно в себя весь ушёл, я попытался с ним заговорить:

— Послушай, Александр, может быть, из того, что ты мне рассказал, на самом деле с вами не происходило ничего подобного. Может, Анастасия просто гипнозом каким-то сильным обладает? Я читал, что многие отшельники гипнозом обладают. Вот и она, может, вас загипнотизировала и показала видение?

— Гипноз, говоришь... Ты седину в моих волосах видел?

— Видел.

— Так седина эта после того раза и появилась.

— Ну, испугался под гипнозом, так и седина появилась.

— Если предположить, что это был гипноз, тогда нужно объяснить и другое загадочное.

— Что именно?

— Завал в ручье из камней и деревьев. Завал в ручье исчез, его не стало, ручей бежал свободно. Но завал в ручье был до нашего виденья, все видели завал в ручье, он был.

— Да. Вот так дела...

— К тому же какое это имеет значение, что с нами было, важней другое. Я не могу быть прежним, не знаю, как мне дальше жить, чему и где теперь учиться. Когда домой вернулся, сжёг множество книг разных мудрецов, из разных стран учителей. Большая библи­отека у меня была.

— Вот это зря ты сделал. Лучше б их продал, раз самому не надо.

— Не мог я их продать. И даже мне в голову такое не пришло. Теперь с мудрецами, учителями у меня свои счёты.

— А как ты думаешь, Александр, с Анастасией не опасно общаться? Может, она действительно, как аномалия какая-то. Вот и в письмах некоторые люди пишут, что она — представитель другой цивилизации, а если так оно и есть, тогда опасно с ней общаться, потому что неизвестно, что у этой другой цивилизации на уме.

— Я убеждён совсем в обратном. Она так чувствует, любит землю, всё растущее и живущее на ней, что, скорей, мы на фоне Анастасии и выглядим приблудными пришельцами.

— Так кто же она тогда? Учёные могут, в конце концов, внятно сказать? Почему она обладает таким большим объёмом информации, как она в её голове вмещается? Откуда способности непонятные, Луч её откуда?

— Думаю, здесь надо поверить её словам: «Я человек, женщина». А информацию, я предполагаю, она в своей голове никакую и не держит. Скорее всего, чистота её помыслов позволяет ей пользоваться всей базой данных Вселенной. И способности её исходят от полной информативной обеспеченности.

Вселенная её любит, нас опасается, оттого и не открывается нам полностью. Наша мысль, мысль современного человека, воспитанного нашим обществом, заблокирована стереотипами и условностями.

У неё она полностью свободна. Оттого и трудно предположить, что разгадка тайны может быть сокрыта как раз в том, что она человек... Конечно, она может творить невероятные, по нашим пониманиям, чудеса, я сам убедился в этом.

Во время нашего визита произошло ещё одно событие, которое иначе как чудом и не назовёшь. Оно ещё более загадочно, чем то, что творилось с нашей группой. Оно более грандиозно!

Александр произнёс последние слова с каким то волнением. Он встал и ото­шёл от костра в ночь. В мерцании звёздного неба и тусклом свете дого­рающего костра видно было, как про­хаживается взад-вперёд молодой сибиряк. До меня доносились его ко­рот­кие взволнованные фразы.

Алек­сандр говорил что-то непонятное о науке, о психологах, о каких-то уче­ниях. Мне надоело сидеть и слушать его отрывочные и потому непонятные фразы. Хотелось поскорее узнать, что, как он считает, грандиозного сотво­рила Анастасия на их глазах. Я попы­тался успокоить его:

— Александр, да ты успокойся, присядь. Скажи поконкретнее, что там на ваших глазах произошло гран­ди­озного?

Александр снова подсел к костру, подбросил в него сухих веток. Но видно не до конца он успокоился. Наверное, от волнения он так резко взрыхлил палкой тлеющие угли, что взлетевшие фейерверком искры посыпались и на него, и на меня, заставили отскочить от костра.

Когда всё успокоилось, я и услышал его взволнованный рассказ.

— За каких-то двадцать минут Анастасия, на наших глазах, изменила физическое состояние маленькой деревенской девочки. На наших глазах изменила.

И ещё она, Анастасия, за то же время изменила и судьбу этой девочки, и судьбу матери девочки, повлияла даже на внешний облик заброшенной таёжной деревушки. И всё это за каких-то двадцать минут. И главное, каким образом она это сделала! Не­вероятно простым!.. Она...

Вот и верь после этого гороскопам. Я видел... Потому и сжёг я книги с мудрой белибердой и разными «духовными причитаниями».

— Вот видишь, сам же говоришь, что творит она чудеса нечеловеческие, мистические, если даже гороскопы переламывает. Сама же их творит, а человеком нормальным хочет называться. Хоть бы как-то подстроиться попыталась под нормального человека, так нет же.

Я ей тоже говорил: веди себя, как все, тогда и будет всё нормально, но она, похоже, не сможет, как все. Жалко... Так-то она красивая, добрая женщина, умная, людей лечить может, сына вот родила мне... А жить с ней, как с другой какой-нибудь, невозможно.

Я даже представить себе не могу, как с ней после всего услышанного кто-нибудь переспать сможет. Никто не сможет. Всем попроще нужны женщины, не такие заумные. Но она со своей мистикой сама и виновата.

— Подожди, Владимир. Сейчас я тебе скажу кое-что. Только ты внимательно вдумайся в то, что я скажу. Это невероятно, но ты попробуй понять. Это всем надо понять! Всем! Может быть, мы вместе сможем осознать. Может быть...

Понимаешь, Анастасия сотворила невероятное чудо с девочкой, но при этом, никакой мистики, снадобий она не использовала. Никакой ворожбы, никаких шаманских пассов. Она, Анастасия, ты только вдумайся, она сотворила это чудо, используя лишь простые, известные всем нам человеческие слова.

Простые, обыденные слова, но прозвучали они в нужном месте и в нужный момент.

Если психологи проанализируют её диалог с этой деревенской девочкой, они смогут понять, насколько он психологически действен. Любой произносящий их, слова эти, смог бы добиться подобного эффекта.

Только, чтобы именно такие слова пришли на ум в нужный момент, как раз и необходимы та искренность и чистота помыслов, о которых говорит Анастасия.

— А что, просто выучить нельзя эти слова?

— Мы их давно все знаем, вопрос — в другом. Вопрос — что кроется за каждым нашим словом?

— Ты как-то непонятно говоришь. Расскажи лучше, что там у вас ещё произошло. Какими словами можно изменить физическое состояние и судьбу человека?

— Да. Конечно, надо рассказать, слушай.

Когда слова судьбу меняют

Наша группа приходила в себя после пережитого. Никто ни с кем не разговаривал. Мы стояли на своих местах и только через некоторое время стали озираться по сторонам, воспринимая окружающий мир как-то по-иному, словно ощущали его впервые.

И тут мы увидели, как со стороны деревенских домиков движется к нам группа их обитателей. Местных жителей было мало, человек двенадцать, всё население заброшенной шестидомовой таёжной деревушки. Одни старики. Были среди них и совсем немощные.

Одна старуха, согнутая пополам, опираясь на палку, прихрамывала, но шла. Те, кто мог идти без палки, несли в руках разные орудия — коромысло, весло. Было ясно, они шли защищать Анастасию.

Старые и немощные шли против молодых, здоровых и вооружённых мужиков. Шли без страха и с твёрдым намерением выступить на защиту Анастасии, кто бы перед ними ни был.

Их решимость пугала. Когда они приблизились к нам, шедший чуть впереди старик в резиновых сапогах и веслом в руках остановился, и группа за ним встала. Они игнорировали нас, как пустое место. Старик степенно погладил бороду и, глядя на Анастасию, уважительно произнёс:

— Здравия тебе доброго, Анастасиюшка, от нас всех.

— Добрый вам день, люди добрые, — ответила Анастасия, прижав руку к груди и поклонившись старикам.

— Вода в реке нынче рано уходит, — продолжил старик, — лето не дождливое нынче.

— Не дождливое, — подтвердила Анастасия, — но пойдёт ещё дождик, прибавится река, в силу прежнюю свою войдёт.

Пока они так говорили, из группы стариков вышла худенькая жёлто-бледная девочка лет шести. На девочке была старенькая курточка, перешитая из какой-то более взрослой одежонки, штопаные колготки на тоненьких ножках и старенькие ботиночки.

Я потом узнал: девочку звали Анюта. Болезненную, с врождённым пороком сердца привезла её, полугодовалую, мать из города, оставила старикам, да так и не появилась ни разу, говорят, работает где-то маляром на стройке. Анюта подошла к Анастасии, стала дёргать её за подол юбки, приговаривая:

— Наклонись, тётя Анастасия. Наклонись книзу.

Анастасия посмотрела на девочку и присела перед ней на корточки. Девочка быстро сняла со своей головки старенький белый платочек. Послюнила край его и стала осторожно вытирать уже запёкшуюся кровь, струйкой вытекавшую из ранки на виске Анастасии.

Девочка старалась, пыталась вытереть запёкшуюся кровь и говорила при этом:

— Всё не приходишь ты, тёточка Анастасия, посидеть на своём брёвнышке на берегу. Дедушка говорил, раньше ты чаще приходила. На брёвнышке сидела, на реку смотрела. Теперь не приходишь.

Дедушка показал мне брёвнышко, на котором ты, тёточка Анастасия, раньше сидела. Мне дедушка показал, и я к нему, к брёвнышку твоему, сама приходить стала. Сидела одна и ждала, когда придёшь ты, тёточка Анастасия. Очень хотела посмотреть я на тебя.

У меня к тебе секрет один есть. А ты не идёшь к своему брёвнышку, чтобы посидеть на нём, на речку посмотреть. Может, потому что старое оно совсем? Я дедушку просила, просила, и дедушка новое притащил брёвнышко. Вон оно, рядом со старым лежит.

Девочка взяла Анастасию за руку и стала тащить её к лежащему бревну.

— Пойдём, пойдём, тёточка Анастасия, посидим на новом брёвнышке. Дедушка на нём два местечка топориком вытесал. Это я его упросила, чтобы, когда ты придёшь, рядом посидеть.

Анастасия сразу выполнила просьбу девочки, и они сели на брёвнышко рядом.

Некоторое время они сидели молча. Не обращая ни на кого внимания. Словно не было вокруг никого. И все стояли молча, не шевелясь. Потом девочка заговорила:

— Мне бабушка про тебя много рассказывала, тёточка Анастасия. А когда бабушка умерла, я дедушку просить стала. Он про тебя тоже рассказывал. Когда дедушка рассказывает, я о своём секрете для тебя думаю. Дедушка рассказывал, что когда я маленькой была, то сердечко у меня никчёмное было.

Тикало неровно. Один раз совсем неровно тикать стало. Тогда привезли на лодке тётю врача. Тётя врач сказала: «Ничего сделать ­не­ль­зя с таким плохим сердечком, никого оно не послушается. И скоро совсем умрёт».

Дедушка рассказывал мне, как ты, ­тёточка Анастасия, тогда тоже на своём старом брёвнышке сидела, на речку смо­т­рела. Потом встала и в нашу избу вошла. Взяла меня на ручки, на травку у двора положила, а сама рядом легла и ручку свою на мою грудку положила. Вот тут положила, где сердечко слышно как тикает. Вот тут.

— И девочка прижала свою ручку к левой части худенькой груди. — Дедушка говорил, ты тоже, тёточка Анастасия, стала лежать со мной, как бездыханная, потому что твоё сердечко тихо-тихо, как моё, тикать стало.

Потом быстрее твоё стало тикать, и моё за собой зовёт. Послушалось моё сердечко твоего, и вместе они затикали, как надо. Мне дедушка так рассказывал. Он правильно всё рассказывал? Правильно, тёточка Анастасия?

— Да, Анечка. Правильно говорил тебе дедушка. Твоё сердечко теперь всегда будет хорошим.

— Значит, твоё сердечко позвало и моё послушалось? Послушалось, да?

— Да, Анечка, послушалось твоё сердечко.

— Сейчас я секрет расскажу тебе, тёточка Анастасия. Очень! Очень важный секрет.

— Расскажи мне свой важный секрет, Анечка.

Анюта поднялась с брёвнышка, стала напротив Анастасии, прижав худенькие ручки к груди. Потом она вдруг... Вдруг маленькая Анютка упала перед Анастасией на колени и, сдавленный волнением, её детский голос произнёс:

— Тёточка Анастасия, миленькая тёточка Анастасия, попроси своё сердечко! Попроси! Пусть твоё сердечко позовёт сердечко моей мамочки. Пусть приедет моя мамочка ко мне. Хоть на денёчек один приедет мамочка. Ко мне. Вот секрет какой. Пусть твоё сердечко... мамино... сердечко... сер...

Анюта поперхнулась от волнения, замолчала, неотрывно глядя на Анастасию.

Сощуренный взгляд Анастасии устремился вдаль мимо маленькой, стоящей на коленях девочки. Потом она снова посмотрела на неё и спокойно ответила, констатируя этот ужасающий для ребёнка факт. Как взрослому человеку ответила:

— Моё сердечко, Анечка, твою мамочку позвать не сможет. Твоя мамочка далеко в городе. Она пыталась найти счастье и не нашла его. Она не имеет своего дома, нет у неё и денег тебе на подарки. А без подарков она приезжать не хочет. Трудно ей в городе.

Но если она когда-нибудь приедет к вам, ей станет ещё труднее. Горькой и мучительной пыткой станет для неё встреча с тобой. Труднее и страшнее ей станет жить от того, что увидит она тебя болезненную, плохо одетую. Увидит, как рушатся дома в вашей деревне, как ветхо и грязно в доме, где ты живёшь.

Ещё труднее станет твоей маме потому, что она уже не верит в возможность хоть что-нибудь сделать хорошее для тебя. Не верит. Считает, будто бы всё испытала и такая ей судьба предопределена. Она сдалась самой придуманной безысходности.

Маленькая Анюта слушала страшную правду, худенькое тельце её дрожало. Казалось, неимоверно жестоко говорить такое ребёнку. Казалось, здесь уместнее и нужнее ложь. Погладить несчастную девочку по голове, пообещать скорый приезд её матери. Счастливую встречу.

Но Анастасия действовала иначе. Она высказала беззащитному, беспомощному ребёнку всю горькую правду. Потом некоторое время смотрела, как вибрирует её тельце, и заговорила снова:

— Я знаю, Анечка, ты любишь свою маму.

— Лю... Люблю. Люблю и несчастную... свою мамочку, — ответил едва не срывающийся на рыдания детский голосок.

— Так сделай счастливой свою мамочку. Только ты одна... одна на всей Земле сможешь сделать её счастливой. Это очень просто. Ты стань здоровой и сильной, учись петь. Ты будешь певицей. Твой великолепный и чистый голос будет петь вместе с твоей Душой.

Твоя мама может встретиться с тобой через двадцать лет и станет счастливой, увидев тебя. Но твоя мама может приехать к тебе и будущим летом.

Ты должна уже к этому времени быть здоровой и сильной. К её приезду. Приготовь сама своей мамочке подарки. Покажи ей свою силу и красоту, и ты сделаешь счастливой свою мамочку, счастливой будет ваша встреча.

— Но я никогда не смогу быть здоровой. Быть сильной.

— Почему?

— Тётя врач. Она в белом халате. Тётя врач сказала бабушке. Я слышала, как она сказала: «Девочка всегда будет квёлой. Потому что девочка «искусственница». Я»искусственница». Меня мама не могла молочком из своей груди кормить. В мамочкиной груди не было молочка.

А дети, когда маленькие, у своих мамочек всегда из груди молочко пьют. Я видела, когда в деревню одна тётя приезжала с ребёночком маленьким. Я ходила в дом, куда она приезжала. Мне сильно хотелось посмотреть, как из титечек мамочкиных маленькие дети молочко пьют.

Я тихо, тихо старалась сидеть. Но меня всегда выгоняли. Тётя-мама говорила: «Чего смотрит она так и не моргает?» Я моргать глазками боялась, когда смотрела, чтобы ничего не пропустить.

— Ты думаешь, Анечка, тётя врач не ошиблась, сказав, что ты никогда не будешь здоровой и сильной?

— Как же она может ошибаться? Она в белом халате. Её все слушаются — и дедушки, и бабушки. Она всё знает. И что я «искусственница» знает.

— А для чего ты смотреть ходила, как ребёночка кормят из груди?

— Я думала, посмотрю, как ребёночку хорошо, когда с мамочкиной титечки он кушает. Увижу, как ему хорошо, и мне лучше станет.

— Тебе станет лучше, Анечка. Ты будешь здоровой и сильной, — спокойно и уверенно сказала Анастасия. И, сказав это, Анастасия стала медленно расстёгивать пуговицы своей кофточки и оголила грудь.

Как заворожённая, словно онемевшая от неожиданности, смотрела Анюта на обнажённую грудь Анастасии. На кончиках сосков выступили маленькие капельки грудного молока.

— Молочко... Мамино молочко! Тёточка Анастасия, ты тоже кормишь маленького ребёночка? Ты мама?

— Я кормлю этим молочком своего маленького сыночка.

Капельки грудного молока становились всё больше и больше. Одна капелька затрепетала на ветерке, и ветерок сорвал эту капельку с груди Анастасии...

Худенькое тельце Анютки молниеносной стальной пружинкой рванулось вслед за этой капелькой грудного молока. И она... Предста­вля­ешь, худенькая и болезненная Анютка ловко поймала эту капельку.

Падая на землю, Анютка подставила свои ладошки — и поймала в выставленные ладошки маленькую капельку грудного молока.

Падая, она поймала её у самой земли. Анютка встала на коленки, поднесла к своему лицу сжатые ладошки, раскрыла их, рассматривая мокрое пятнышко. Потом протянула руки к Анастасии.

— Вот. Я поймала её. Вот она. Не упало молочко для вашего сыночка.

— Ты спасла капельку, Анечка. Теперь она твоя.

— Моя?!

— Да. Только твоя.

Анюта поднесла к губам свои ладошки и прикоснулась к мокрому пятнышку. Закрыв глаза, худенькая девочка долго держала ладошки, прижав к губам. Потом опустила руки, посмотрела на Анастасию и шёпотом, переполняемым благодарностью, произнесла:

— Спасибо!

— Подойди ко мне, Анечка.

Анастасия взяла подошедшую к ней девочку за плечи. Погладила по волосам, потом, посадив к себе на колени, наклонила, как грудного младенца, к груди и тихо запела.

Губы Анютки оказались близко от соска Анастасииной груди. Словно в полусне, Анютка медленно приближала свои губы, к груди Анастасии, коснулась ими влажного соска, слегка вздрогнула и стала жадно сосать переполненную молоком грудь Анастасии.

Судя по диктофону, она проснулась через девять минут. Подняла голову и вскочила с колен Анастасии.

— Я...Ой. Что же наделала я? Выпила молочко вашего сыночка.

— Не беспокойся, Анечка. Ему хватит. Ты только из одной выпила груди, а в другой ещё осталось. Ему хватит. Мой сыночек может и пыльцу цветочков кушать. Если захочет. А ты теперь всё получила, чтобы не бояться быть сильной, красивой и счастливой. Теперь возьми своё счастье от жизни, от каждого дня её.

— Я буду сильной и здоровой. Буду думать, как мамочку встретить, чтобы не переживала она, когда увидит меня, а радовалась сильно. Только петь не смогу. Раньше мы с бабушкой пели. Умерла бабушка. Я дедушку прошу, прошу, он не поёт.

Только когда водки выпьет, споёт мне, и я ему подпеваю. Но трудно ему подпевать, хрипит его голос. С радио­приёмником тоже пробовала, но трещит приёмничек наш старенький словами непонятными.

— Ты попробуй, Анечка, пока петь без слов, повторяй голосом за птичками, как услышишь их, за водой, когда журчит она, за шелестом листвы и ветерком, когда сильный он и завывает в ветвях.

И у травки звуков много. Много чистых звуков вокруг услышишь, если слышать захочешь. Им и попробуй своим голосом подражать. Они лучшими твоими учителями будут. А я пойду, Анечка, прощай. Пора мне.

Анастасия встала с брёвнышка. Анютка осталась сидеть, прислушиваясь к окружающему её миру звуков. Анастасия подошла к стрелявшему в неё молодому охраннику. Охранник по-прежнему был бледен, с дрожащими руками. Пистолет его валялся рядом на земле. Анастасия сказала охраннику:

— Не вините себя, не терзайте Душу свою. Она не участвовала в ваших действиях. Это инстинкт. Вы научились, не раздумывая над ситуацией, защищать то, что приказано. Вот и выработался инстинкт.

Не хорошо, если инстинкт берёт верх над всем в человеке. Когда инстинкт главный, тогда человек не главный. Тогда не человек получается. Вы подумайте, может, лучше вернуться к себе — человеку.

От спокойных интонаций голоса Анастасии у охранника перестали дрожать руки, исчезла бледность с лица. А когда она закончила говорить, лицо охранника до кончиков ушей пылало красным цветом.

Потом Анастасия попрощалась с деревенскими стариками и пошла в сторону тайги. Мы молча долго смотрели вслед уходящей от нас Анастасии. И вдруг услышали необыкновенно чистый детский голос.

Сидящая на брёвнышке Анюта пела какую-то старинную, наверное, услышанную от бабушки песню. И как пела! Чистый голос её брал невероятно высокие ноты, заполняя пространство, и завораживал Душу.

Дождик поливает,

Брат сестру качает.

Брат сестру качает,

Песню напевает.

 

Анюта закончила песню и стала пристально смотреть на нашу всё ещё стоящую без движения группу. Потом Анютка встала, подняла с земли тоненький прутик и сказала:

— Плохие вы дяди. Такие большие, а всё равно плохие. После этих слов она пошла на нас с маленьким прутиком в руке. За ней молча двинулась группа старушек и стариков. И тут мы все, все до единого стали отступать перед ними.

Мы пятились до самого стоящего у берега теплохода, потом, толкаясь, быстро взбирались по трапу на теплоход. Когда уже собрались убирать трап, капитан вдруг увидел, что на борту теплохода оказались и два вертолётчика.

— А вы куда забрались? Вертолёт на кого бросили? — крикнул из рубки капитан.

Вертолётчики спрыгнули с теплохода и побежали к своей технике. Мы уходили, оставив на берегу бочки с горючим и палатки. Никто и не подумал их разбирать.

Сотвори своё счастье

Когда Александр прервал свой рассказ, я не мог не высказать свою неприязнь к нему:

— С вами мне всё ясно. Палатки они оставили. Бочки. Жалко только, что лишь сединой только отделались. Блаженная она — Анастасия. Сразу было ясно, любой нормальный человек с первых слов понял бы, увидев вас. Понял бы, кто перед ним и чего хочет. А она Душу перед вами изливать стала.

— Она всё понимала. Зачем пришли и что хотели от неё. Понимала. Но говорила не с тёмной стороной человеческого «Я». Она игнорировала тёмную сторону, общаясь только с тем светлым, что было в душе у каждого. Тем и изменила нас всех. Я ведь учёный. Психологией увлекался.