Описание шизотипического характера 3 страница

Помимо родственности/неродственности характеры группируются еще и по-другому. Для того чтобы понять, как именно, нам необходимо обратиться к совершенно другой научной традиции. Дело в том, что представление о смешанном мозаическом характере нигде больше не встречается в западных работах по психопатологии и психотерапии, его нет и в западной психиатрии. Когда налицо некоторое шизофреническое или истерическое расщепление личности на две или более самостоятельные субстанции, обычно говорят о диссоциативной, или множественной личности. В широком смысле диссоциированными называют те части личности, которые как будто приобретают определенную самостоятельность и не отвечают друг за друга. В узком смысле диссоциативной, или множественной личностью называют такую личность, у которой развито несколько субличностей, и при этом может иметь место такое положение вещей, что в то время когда действует одна личность, другая об этом ничего не знает.

Нечто подобное Юнг уже в своей в своей первой книге 1907 года называл отщепленными комплексами, то есть частями личности, которые под действием травмы как бы начинают жить самостоятельной жизнью [Юнг 2000: 56].

Чрезвычайно распространенным в западной психотерапевтической традиции является понятие субличности. Считается, что почти каждая психотерапевтическая школа сформировала свое понятие о субличностях, только назвала их по-разному. У Фрейда это Я, Сверх-Я и Оно, у Юнга -архетипы: Тень, Персона, Анима, и т.д., у Берна- Взрослый, Ребенок и Родитель, у Перлза - topdog и downdog (собака сверху и собака снизу), в НЛП это просто называется словом "части"; существует представление о

"внутренних объектах", о "воображаемых объектах", "состояниях идентичности", "малых сознаниях " возможных я"и т.д. (подробный обзор литературы о субличностях см. [Rowan 1991]).

Но представление о субличностях, или субстанциях личности [Сосланд 1999] как будто ничего общего не имеет с понятием мозаического характера, поскольку считается, что субличности есть у каждого человека, в то время как мозаический характер имеет место только при определенных психических заболеваниях, причем довольно серьезных. Роберто Ассаджиоли, которому, вероятно, принадлежит термин "субличность", писал по этому поводу: "Наиболее общие и очевидные субличности отражают ситуативные роли, которые мы играем в своей жизни сейчас или играли в прошлом - ребенок, друг, любовник, родитель, учитель, доктор или офицер" [Ассаджиоли 2000: 50]. Однако вспомним высказывание голландского психиатра, процитированное нами в начале статьи, о том, что "каждый человек немного меланхолик, немного маньяк, немного истерик и немного параноик". Здесь тоже, конечно, не имеется в виду мозаический характер, а скорее материал для возникновения мозаического характера. Но, во всяком случае, это представление может служить мостом между западной психотерапевтической и отечественной клинической традициями. В каком-то смысле мы можем приравнять "куски характеров", "радикалы" к субличностям.

Чтобы понять, в каком именно смысле, мы должны здесь выдвинуть следующую гипотезу. Тот факт, что в каждой личности может в принципе существовать нескольких характеров, инстанций или субличностей, является необходимой предпосылкой для самой возможности серьезного психического заболевания вроде шизофрении или эпилепсии и тем самым возникновения осколочного мозаического характера. Здесь важно несколько положений, которые помогут обосновать эту гипотезу. Я сформулирую их кратко, а потом разберу подробно каждое.

1. Шизофрения - болезнь языка, причем именно
человеческого языка, поэтому каждый человек в каком-то смысле
потенциальный шизофреник.

2. Человеческий язык и - шире - человеческая коммуникация в принципе построена так, что для того, чтобы она могла осуществляться, необходимо наличие как минимум двух противоположных субъязыков - и это одна из существенных причин шизофренического схизиса.

3. Любой человек может быть назван как угодно, обозначен каким угодно именем или описан какой угодно дескрипцией - язык в принципе допускает это.

Первое положение, в соответствии с которым шизофрения является неотъемлемой принадлежностью вида homo sapiens, было обосновано в исследованиях английского психиатра 1990-х годов Тимоти Кроу, который показал, что "шизофренический ген" универсален для человека в силу межполушарной асимметрии его мозга и уникального конвенционального языка, свойственного только людям [Crow 1997]. Впрочем, мнение, в соответствии с которым шизофрения присуща человеку изначально, высказывалось с самого начала введения этого термина. Это мнение, в частности, высказал в 1914 году в полемике с Иелгерсмой П.Б. Ганнушкин в словах, которые приведены в начале этой статьи в виде эпиграфа. "Можно с твердостью настаивать, - продолжал далее Ганнушкин, - что основы шизофренических механизмов <... > совершенно так же заложены в обычной, нормальной психике, как и основы маниакальных, параноических и других комплексов, рудименты шизофренической психики можно без особого труда обнаружить у каждого" [Ганнушкин 1997: 334].

Способность сходить с ума, быть безумным, таким образом, закономерно заявляется как привилегия только разумного животного (мысль, высказывавшаяся не раз Ю.М. Лотманом). К тому же как будто неизвестно, чтобы шизофрения была зафиксирована у животных, даже высших, да и как она может быть зафиксирована, если эта болезнь прежде всего связана с нарушениями речи и искажениями семиотического восприятия реальности и возможна только на фоне семиотического восприятия реальности (к этой мысли мы еще вернемся).

Но раз так, то "шизофренический характер", "шизофреническая конституция" (выражение Ганнушкина) в определенном смысле являются такими же разумными словосочетаниями, как истерический характер, обсессивно-компульсивный характер и т.д. и становятся с ними в определенном смысле в один ряд. Хотя, с другой стороны, последнее не совсем верно, потому что, если принять гипотезу о мозическом строении шизотипического характера, то получатся, что это характер второго порядка, характер, состоящий из характеров. Однако, учитывая отрицательное отношение шизофренического сознания к теории логических типов (Грегори Бейтсон), этот вопрос можно счесть спорным и оставить для будущего рассмотрения.

Как показал Ю.М. Лотман (тут ему трудно отказать в приоритете), человеческий язык, человеческое общение - это такая непростая вещь, что оно не сводится к схеме, предложенной P.O. Якобсоном, где есть адресант, адресат и языковой контакт между ними. Лотман впервые и с очевидной ясностью показал, в общем, достаточно тривиальную, но никем ни до, ни после него так смело не проговариваемую вещь, что общение, понимание, не сводится к простой передаче сигнала от одного сознания к другому, что

сигнал, полученный не тождествен сигналу отправленному и что, более того, он и не должен быть ему тождествен.

Есть две полярные ситуации, при которых общение невозможно -когда использующийся язык совершенно непонятен и когда он абсолютно понятен. В первом случае общение невозможно, во втором случае оно неинтересно. Общение происходит в интервале между этими полюсами, когда часть сообщаемого понятна, а часть непонятна. "Это ставит нас, -пишет Лотман, - лицом к лицу с неразрешимым противоречием: мы заинтересованы в общении именно в той ситуации, которая затрудняет общение, а в пределе делает его невозможным. Более того, чем труднее и неадекватнее перевод одной непересекающейся части пространства на язык другой, тем ценнее в информационном и социальном отношениях становится факт этого парадоксального сообщения" [Лотман 1992: 15].

Это означает, в сущности, что шизофреническая ситуация - ситуация полного непонимания - является просто пределом того положения вещей, которое можно обозначить как шизотипическое, когда понимание предельно затруднено и тем самым наиболее ценно. Конечно, это "фундаменталистское" утверждение Лотмана, утверждение человека, для которого роман Кафки или лекция Лакана несопоставимо ценнее рассказа Конан Дойля или популярного пособия по психологии. Но парадоксальными образом именно Ю.М. Лотман всегда неутомимо призывал к изучению массовой культуры, поскольку шизотипическое только кажется элитарным - на самом деле оно черпает свои ресурсы из обычного бытового использования языка, ибо, как было сказано, "каждый нормальный человек немного шизофреник".

Что все эти рассуждения дают для построения теории шизотипического характера? Очень простую вещь. Что для того чтобы нечто вообще смогло совершиться, необходимо как минимум два объекта -отправитель и получатель и плюс довольно сложные прагмасемантические отношения между ними. Поскольку внутри человека идет непрекращающийся межполушарный диалог или, если говорить в более привычных для психолога терминах, диалог между Сверх-Я и Оно, то некий единый характер в свете этого становится чем-то весьма сомнительным, противоречащим изначально бинарной модели человеческой психики. Ср. мнение современного психолога: "Многие философы, психологи и психотерапевты сегодня решительно заключают, что представление о монолитной, "монологической" личности является рудиментом эпохи рационализма, продуктом картезианско-ньютоновской картины мира. Пожалуй, ни в какой другой области полифоническая модель личности не показывает с такой силой свою эвристическую мощь, как в практике психотерапии и психологической помощи [Цапкин 1994: 13].

Зо

В этом плане представления о субстанциях личности, субличностях, комплексах, частях и в их числе модель мозаического шизотипического характера становятся как нельзя более актуальными. По-видимому, в каждом случае можно говорить не об одном характере, а о некоем диалоге минимум двух характеров внутри одной личности, один из которых является доминатным, а другой су б доминантным. (Исходя из более или менее стандартного понимания того, что собой представляют в прагмасемантическом смысле левое и правое полушарие (см., например, обобщающую работу [Деглин-Балонов-Долинина 1983]), можно сказать, что в целом доминантным является шизоидный характер как функция рационального доминантного левого полушария, а субдоминантным -циклоидный как функция субдоминантного образного правого полушария, что лишний раз показывает боглыпую важность для нашего сознания всего того, что начинается корнем "шизо-".)

Смысл третьего положения заключается в следующем. Когда мы думаем о людях, мы оперируем именами и дескрипциями. Мы говорим "Это - истеричка", "Он - законченный шизоид". Или просто: "Это -Маша" или "Это - скверный человек", или "Этот человек - настоящий Дон Жуан". Кажется, все очень просто. Но для того чтобы это стало просто, языковая эволюция должна была пройти десятки тысяч лет своего развития. Предложения вроде "Маша - истеричка" и "Николай -эпилептоид" принадлежат так называемому аккузативно-номинативному синтаксическому строю, где четко разграничены позиции субъекта, объекта и предиката. Но этот строй возник всего несколько тысяч лет назад. Эволюция языка началась с использования выражений, которые трудно назвать словами или предложениями, где субъект, предикат и объект не расчленены - так называемый инкорпорирующий строй, в котором отдельных актантных понятий "Маша", "истерик" или "ананкаст", конечно, не существовало.

Все это я веду к тому, что в определенный период своего развития язык позволил людям называть друг друга различными именами и обозначать различными дескрипциями. И лишь в определенный период стало возможным (и язык стал активно использовать эту возможность) называть одного и того же человека "папа", "ваше превосходительство", "действительный статский советник", "господин министр", "милашка", "Николай Иванович" и так далее. Последнее есть не что иное, как модель субличностей.

Для того чтобы сказать, что у человека много субличностей, язык должен предоставить такую возможность. И он ее предоставляет. Более того, такое положение вещей, при котором человека можно назвать только одним именем или обозначить одной дескрипцией, в речевой практике не существует. Один раз позволив называть и обозначать, язык делает это принудительно. Человек не может быть только "отцом" и никем больше. Он не может быть только начальником управления, даже если он всю

жизнь проработал начальником управления. Он еще будет для кого-то соседом, для кого-то негодяем, для кого-то любимым, для кого-то старым другом Колькой и т.д.

Итак, идея множественной субличностной конституции заложена в самом языке, а сам язык, как мы показали выше, шизофреногенен. Поэтому сказать "Маша - истеричка, и этим все сказано", так же смешно, как сказать "Николай Михайлович - педераст, и к этому нечего больше добавить". Все это еще раз склоняет к выводу, что мультихарактерологическая модель личности является гораздо более адекватной, чем представление об одном характере. Характер - это скорее некая абстракция, атом для построения большого количества конфигураций. Значит ли это, что наличие мозаического характера ничего общего не имеет с тяжелыми психическим заболеваниями и, в частности, с развитием шизотипической личности?

Мы уже отчасти ответили на этот вопрос, когда сказали, что важно не сколько характеров, а какие именно характеры задействованы в одной личности - родственные или неродственные. Так, обсессивный шизоид и истероподобный циклоид, конечно, не будут являться шизотипическими личностями. Но вот если в одном и том же человеке одинаково сильно звучат циклоид и шизоид, истерик и ананкаст, психастеник и эпилептоид, то это все же заставляет задуматься.

Для того чтобы как-то продвинуться в решении нашего вопроса, мы позволим себе усомниться в том, что модели субличностей не имеют ничего общего с характерологическими клиническими моделями. Это так же неверно, как и мнение, в соответствии с которым клиническая психиатрическая характерология, основанная на идеях Кречмера, не имеет ничего общего с психоаналитической характерологией.

И вот мы можем сказать, что большинство систем субличностных концептов построены изоморфно следующим образом. Имеется некая доминирующая субличность ("собака сверху", по выражению Ф. Перлза) и некая подчиненная субличность ("собака снизу"), а также субличность, которая находится посередине и носит нейтральный характер. Главная борьба за душу человека разворачивается между полярными инстанциями, между Сверх-Я и Оно, между Ребенком и Взрослым, между Символическим и Реальным и так далее.

И если мы возьмем за основу вторую топику Фрейда - разграничение инстанций Сверх-Я и Оно с нейтральным Я, находящимся посередине, то традиционно выделяемые в отечественной литературе характеры можно расположить следующим образом:

шизоиды ананкасты психастеники

циклоиды истерики эпилептоиды

Верхняя строка - это характеры, регулирующиеся рациональностью. Нижняя строка - характеры, регулирующиеся влечениями. При этом шизоиды противопоставлены циклоидам по параметру "реалистический -аутистический", ананкасты - истерикам по параметру "дискретно-культурный - континуально-природный", и психастеники - эпилептоидам по параметру "дефензивный - авторитарный". Эта классификация характеров интересна тем, что она тесно соотносится со второй теорией психического аппарата Фрейда. Можно заметить, что верхняя строка - это, так сказать, Супер-Эго-характеры (управляемые рациональностью), а нижняя строка - это Ид-характеры (управляемые влечениями).

Действительно, шизоиды, ананкасты и психастеники живут разумом, а циклоиды, истерики и эпилептоиды - чувством. (Соответственно при желании их можно распределить по левому и правому полушариям.) Но Супер-Эго и Ид есть у каждого человека. В соответствии с этим у каждого человека должно быть минимум два характера. Супер-Эго может быть сильным и слабым, так же, как сильной и слабой может быть сфера влечений. Но одно невозможно без другого. Поэтому в принципе у личности с сильным Супер-Эго - то есть у шизоида, компульсивного или психастеника, - должно быть вступающее с ним в диалог или борьбу Ид, соответственно - циклоидное, истерическое или эпилептоидное начала. А поскольку Супер-Эго-характеры и Ид-характеры являются не родственными друг другу, то это ведет к тому же выводу, что в каждом человеке кроется шизотипический аспект. При этом шизоидное Супер-Эго вовсе необязательно будет брать своего Ид-контрагента по стрелке вниз. Шизоид, как известно, может быть человеком с сильными авторитарными влечениями (эпилептоидоподобный). Ананкаст чаще всего дублируется с истериком, что было замечено еще Фрейдом, наблюдавшим у человека попеременно невроз навязчивых состояний и истерию. Психастеник, человек с наиболее слабыми, "жухлыми" влечениями тем не менее может быть внешне циклоидоподобным.

Однако может быть и так, что доминантный и субдоминантный характеры оба будут взяты из строки сверху или из строки снизу. Например, у обссесивного (обсессивноподобного) шизоида доминатным будет шизоидный характер, а субдоминатным - обсессивно-компульсивный. Такие люди почти начисто лишены сильных влечений, которые не играют в их жизни почти никакой роли. Таким был Кант, как известно, вообще не знавший женщин, таким был Витгенштейн (у которого, правда, шизоидно-обсессивная основа была осложнена депрессивным и паранойяльным компонентами - в этом смысле Витгенштейн был, конечно, типичной мозаической шизотипической личностью - см. подробно о Витгенштейне [Руднев 2002а]). Такие люди живут только чистой рациональностью и духовностью. Но есть и противоположные конституции, состоящие только из Ид-характеров, например, циклоидопобные истерики или истероподобные эпилептоиды (яркая иллюстрация - римский император Нерон). Эти люди, наоборот,

живут прежде всего мощными, ничем не регулируемыми влечениями (особенно если в их руках власть), духовно-рациональное начало у них не развито, это как бы люди без Супер-Эго. Вернее, роль Супер-Эго у них играют доминатные характеры, например, у истероподобного эпилептоида его своеобразное Супер-Эго будет носить характер авторитарности, направленный на других людей. У истероидного циклоида суррогатом Супер-Эго будет служить сангвинический "принцип удовольствия", которому будут подчинены его влечения.

Когда же радикалы перемешиваются, когда мы говорим о шизотипическом, мозаическом или полифоническом характере, в свете сказанного это может означать, что в такой психической конституции нет явного преобладания Супер-Эго и Ид. То есть это человек, который одновременно имеет разнонаправленные векторы; например, шизоидное начало тянет его в одну сторону - в замкнутую углубленность и серьезность, а циклоидное - в жизненные радости и земные печали. То есть, выражаясь языком Кречмера, динамику их характера будут одновременно регулировать и психестетическая, и диатетическая пропорция. Такие люди живут как бы по двойному стандарту - внешне их мотивации и установки будут выражаться депрессивной, гипоманиакальной или дистимической основой, а внутренне они будут руководствоваться шизоидными ценностями. (Таким был, например, композитор Сергей Прокофьев.) Именно это и будет создавать основу малого шизотипического схизиса. Реальность показывает, что таких людей на самом деле достаточно много. Возможно, прежде всего их много среди интеллектуалов, у которых априорно развито шизоидное начало. И вот если интеллектуал чувственный, как циклоид, при этом капризный позер да к тому же еще с тяжелыми авторитарными амбициями, это и будет один из вариантов сильного шизотипического характера.

Мы имеем ценное свидетельство Юнга, всю жизнь с раннего детства наблюдавшего у себя два соответствующих субличностных начала: "В глубине души я всегда знал, что во мне два человека. Один был сыном моих родителей, он ходил в школу и был глупее, ленивее, неряшливее многих. Другой, напротив, был взрослый - даже старый - скептический, недоверчивый, он удалился от людей" [Юнг 1994: 54]. Вот яркий пример равноправных Супер-Эго- и Ид-характеров. Эти Я № 1 и Я № 2, как он их называет, проходили через всю жизнь Юнга.

Здесь можно возразить, что свидетельство Юнга не имеет такой большой ценности, потому что Юнг, де, был психотик, у него были галлюцинации и т.д.

Но подлинный психотик - это тот, кто не тестирует реальности, тот, у которого вообще нет ни Супер-Эго, ни Ид, тот, кто отказывается от реальности. А характер - это элемент реальности. Здесь, впрочем, уместен, вопрос: "От какой реальности отказывается психотик?". Повторяя за

Фрейдом данный тезис, мы не задумываемся над природой этой реальности. А поскольку психотиками не рождаются, но становятся люди с определенной душевной конституцией (часто, конечно, шизоиды, если речь идет о шизофрении), то этот вопрос нужно переадресовать к тому, как воспринимается реальность каждым из составляющих его преморбидный статус характером.

Реальность шизоида - это семиотическая реальность, она "есть не что иное (прошу извинить за цитату из своей книги), как знаковая система, состоящая из знаковых систем разного порядка, то есть настолько сложная знаковая система, что ее средние пользователи воспринимают ее как незнаковую" [Руднев 2000: 180].

Эти средние пользователи - циклоиды в широком смысле, воспринимающие реальность не как систему знаков, а как систему вещей. В этом и состоит их так называемая реалистичность. (Сошлюсь также на другую свою книгу, где я обосновал депрессивное происхождение восприятия мира как незнакового [Руднев 2002]: "депрессивный характер", как его понимает западная характерология (см., например, [МакВильямс 1998, Риман 1998]) практически аналогичен нашему отечественному циклоиду; так же, как "оральный характер" Райха и Лоуэна [Райх 1999, Лоуэн 1996]).

Реальность истерика, как показал Томас Зац в хрестоматийной книге [Szazs 1971], носит характер семиотической системы, но по преимуществу с иконическими знаками. Истерик не говорит, а показывает знаки на своем собственном теле в виде истерических контрактур, парезов, абазии, мутизма и т.д.

Реальность ананкаста сводится к двум индексным знаком - "что-то хорошее" и "что-то плохое", поскольку для него фундаментальную роль играют приметы (подробности см. в главе "Язык паранойи" книги [Руднев 2002]; замечательный анализ обсессивно-компульсивной семиотики содержится также в бинсвангеровском "случае Лолы" [Бинсвангер 1999]).

Реальность параноика стремится к одному-единственному знаку -знаку измены, если речь идет о паранойе ревности, либо знаку любви, если речь идет об эротомании, либо знаку того, что "это относится ко мне" - в случае бреда отношения. Реальность психастеника - это реальность воспоминаний о прошлом, она сносит стертый, вырожденный семиотический характер. Реальность эпилептоида сходна с реальностью циклоида, но отличается от последней семиотическими вкраплениями знаков власти, единственных знаков, которые эпилептоид ценит, которые для него реальны - чины, награды, поощрения, или наоборот выговоры, наказания, увещевания.

Представим себе теперь личность с активным шизотипическим характером, в психике которой так или иначе задействованы все или почти

все радикалы (см. описание такой личности в приложении к этой статье), -какая семиотическая каша творится у него в голове! Это не полифония -область строгих законов контрапункта, это скорее "сумбур вместо музыки" - выражение, не лишенное смысла, ибо Шостакович, конечно, относился к шизотипическим личностям, и его музыка писалась по законам шизотипического дискурса. Вот от какой реальности отказывается психотик. Нужно быть очень сильным человеком, чтобы не отказаться от такой реальности. Именно такие сильные шизотипические люди и являются авторами шизотипического дискурса.

В сущности, шизотипический дискурс описан очень хорошо. Объективно наибольший вклад в его изучение сделали русские ученые школы К. Ф. Тарановского, исследовавшие поэтику цитат и реминисценций в русской литературе, особенно поэзии XX века, прежде всего Мандельштама [Taranovsky 1976]. Ибо наиболее простой и очевидный аналог характерологической мозаики - мозаика осколков цитат, когда текст представляет собой систему отсылок к другим текстам - более ранним, мифологическим или литературным, или текстам того же автора. Это традиция, начатая Достоевским, канонизированная Джойсом и дошедшая до наших дней в текстах С. Соколова и В. Сорокина. В пределе шизотипический дискурс строится просто как кластер из обрывков цитат. Ср. характерный фрагмент из "Школы для дураков":

"И тогда некий речной кок дал ему книгу: на, читай. И сквозь хвою тощих игл, орошая бледный мох, град запрядал и запрыгал, как серебряный горох. Потом еще: я приближался к месту моего назначения - все было мрак и вихорь. Когда дым рассеялся, на площад-ке никого не было, но по берегу реки шел Бураго, инженер, носки его трепал ветер. Я говорю только одно, генерал: что, Маша, грибы собирала? Я часто гибель возвещал одною пушкой вестовою. В начале июля, в чрезвычайно жаркое время, под вечер, один молодой человек. А вы - говорите, эх, вы-и-и! А белые есть? Есть и белые. Цоп- цоп, цайда-брайда, рита-умалайда-брайда, чики-умачики-брики, рита-усалайда. Ясни, ясни на небе звезды, мерзни, мерзни, волчий хвост!"

Здесь обрывки цитат закономерно превращаются в шизофренический словесный салат, так как это повесть о мальчике-шизофренике, страдающем среди прочего раздвоением личности. Точно так же как зыбки границы между шизотипическим и шизофреническим сознанием, так же они подвижны и между шизотипическим и шизофреническим дискурсом.

Другой необычайно яркий пример подобного рода макаронического шизотипического дискурса представляет собой поэзия Льва Рубинштейна, строящаяся из фрагментов, речевых осколков, взятых из разных реальностей, сиутаций или возможных миров. В качестве иллюстрации

приведу несколько строк-карточек из хрестоматийного стихотворения этого замечательного поэта, которое называется "Появление героя":

Ну что я вам могу сказать?

Он что-то знает, но молчит.

Не знаю, может, ты и прав.

Он и полезней, и вкусней.

У первого вагона в семь.

Там дальше про ученика.

Пойдемте. Я как раз туда.

И т.д.

Особую роль в исследовании шизотипического дискурса сыграла работа Бориса М. Гаспарова о "Мастере и Маргарите", в которой было показано, что пучки цитат-мотивов располагаются на разных уровнях структуры художественого дискурса, образуя запутанную нелинейную модель художественного сознания - явный аналог полисемиотической модели шизотипического сознания, которую мы пытались обрисовать выше. Б.М. Гаспаров показал, что, дернув за ниточку в одном месте текста булгаковского романа, мы начинаем распутывать неимоверной длины клубок мотивов.

Так, например, один из главных героев романа Иван Бездомный обладает целым пучком интертекстовых двойников, задаваемых его именем и фамилией - поэты Демьян Бедный, Андрей Безыменский, евангелист Иоанн, Иванушка-дурачок - все они существуют в читательском восприятии этого героя примерно так же, как осколки характеров сосуществуют в одной личности шизотипического человека. Каждый мотив ведет за собой раскрытие других мотивов.

Аналогия с Иванушкой-дурачком обусловлена тем, что клиника профессора Стравинского, куда попадает с шизофреническим шубом Иван Бездомный, представляет собой нечто вроде волшебного заколдованного замка, а сама фамилия Стравинского ассоциируется со знаменитым композитором и его сочинениями на руские народные темы - "Весна священная", "Свадебка", "Петрушка", "История солдата" (последняя, кстати, написана в такой же цитатной шизотипической манере). Тема евангелиста Иоанна подключает евангельский, точнее, пассионный пласт повествования. "Мастер и Марагарита", утверждает Б. Гаспаров, - это роман-пассион, где развитие сюжета начинается с пленения Иисуса и кончается погребением. Таким образом, весь роман построен как

полифоническое или лучше сказать верлибрическое нагромождение разнопорядковых мотивов (подробно см. [Гаспаров 1995]).

При этом чрезвычайно важной является еще одна черта данного текста, которую в свое время отметил Ю. М. Лотман, а именно тот факт, что в нем очень большую роль играет проблема поиска границы между текстом и реальностью, между тем, что выдумано, и тем, что происходило "на самом деле", что на формальном уровне манифестирутся тем, что текст романа Мастера и "реальность" московских событий все время переплетаются друг с другом и как бы наезжают друг на друга. При этом в принципе не понятно, какой пласт, московский или ершалаимский, обладает большей реальностью [Лотман 1992].

Проблема поисков границ своей личности, а также границ между реальностью и фантазией чрезвычайно актуальна для шизотипического сознания, ведь это сознание с нарушенной, плавающей идентичностью. Когда в одном человеке несколько Я, возникает проблема границ между ними и границ между внутренним и внешними Я.