III. Возможен доклад заранее подготовленного ученика о биографии писателя

Аналогов явлению Набокова нет в мире, он реализовался в двух культурах — русской и американской. Произведения писателя, и русскоязычные, и англоязычные — литературные шедевры, оказавшие большое эстетическое влияние на всю литературу ХХ века. Набоков сделал многое и для сближения культур: он перевел, то есть открыл для Запада, «Слово о полку Игореве», русских классиков первой половины ХIХ века, прежде всего Пушкина; он перевел на русский язык Гете и Шекспира, Ромена Роллана и Льюиса Кэрролла, сделал авторские переводы и версии собственных произведений. Авторитет Набокова чрезвычайно велик, несмотря на спорное отношение к его творческим принципам и неприятие некоторыми критиками за «индивидуализм» и «эстетизм». Славу Набокову принесли его русские романы: «Машенька» (1926), «Король, дама, валет» (1928), «Защита Лужина» (1929), «Подвиг» (1931), «Камера обскура» (1932), «Отчаяние» (1934), «Приглашение на казнь» (1936), «Дар» (1938).

В США Набоков начинает почти заново путь к литературной славе уже как англоязычный писатель. Его романы «Лолита», «Другие берега», «Память, говорю», «Ада» стали явлениями мировой культуры.

Широкому русскому читателю имя Набокова открылось на рубеже 80—90-х годов ХХ века, с тех пор его книги печатаются значительными тиражами. Многочисленные издания, в том числе солидный пятитомник с комментариями, вышли к столетию со дня его рождения, которое отмечалось в 1999 году.

Истинная жизнь писателя, как говорил Набоков, это его творчество. Литературная жизнь Набокова началась в день православного Рождества, 7 января 1921 года с опубликования в берлинской эмигрантской газете «Руль» трех его стихотворений и рассказа «Нежить» за подписью «В. Сирин», с тех пор ставшей его постоянным псевдонимом.

Набоков создал не просто особый художественный многослойный мир, полный загадок, игры, ловушек, подсказок, сюрпризов, удиви тельных превращений, зеркальных отражений, аллюзий (аллюзия — намек на реальное литературное, историческое, политическое явление, которое мыслится как общеизвестное и поэтому не называется). Он создал нового читателя, способного проникнуть в этот мир, увлечься игрой, пытающегося разгадать тайны текста, включиться в диалог с автором, готового все полнее и полнее постигать многообразие, многоцветность, философскую глубину сотворенного Набоковым мира.

Для знакомства с этим миром выбираем один небольшой по объему рассказ, который можно прочитать несколько раз, чтобы получить ключ к чтению набоковских произведений. Это рассказ «Круг» 1936 года.

 

IV. Аналитическая беседа

— Что необычного вы видите в композиции рассказа?

(Удивляет уже начало: «Во-вторых, потому что в нем разыгралась бешеная тоска по России». Далее идет: «В-третьих, наконец, потому что ему было жаль своей тогдашней молодости — и всего связанного с нею — злости, неуклюжести, жара — и ослепительно-зеленых утр, когда в роще можно было оглохнуть от иволог». А где же «во-первых». Начала нет, нет традиционных композиционных составляющих. Кажется, нарушена логика повествования, нарушена грамматика. Проскользив первый раз по страницам рассказа, обнаруживаем в самом конце: «Во-первых, потому что Таня оказалась такой же привлекательной, такой же неуязвимой, как и некогда».)

Слово учителя

Теперь кажется понятным замысел писателя: текст закольцован, образует фуг, по которому можно пройти еще и еще раз. Не будем обольщаться, что мы уже разгадали набоковскую загадку, и попробуем пройти по этому кругу снова, только медленнее.

 

Задание. Найдите в тексте образы круга, образы, напоминающие круг.

Обратим внимание, что начало воспоминаний относится к временному рубежу: «Новая школа строилась на самом пороге века».

— Как рисует Набоков образы прошлого?

— Как они соотносятся с ключевым образом круга?

Герой вспоминает прошлое «со стеснением сердца, с грустью». Набоков сразу предупреждает читателя: «с какой грустью? — да с грустью, еще недостаточно исследованной нами». Получается, что рассказ — исследование грусти. Герой перебирает в памяти свои воспоминания, словно пытаясь установить причину «стеснения сердца».

Вот образ отца: красноватое лицо, лысая голова, «мясистая бородавка у носа, словно лишний раз завернулась толстая ноздря» — почти шарж. Кажется странным, почему герой «с грустью» воссоздает портрет отца, скорее это злая насмешка.

Следом появляется образ аристократа Годунова-Чердынцева, рядом с которым герой особенно остро чувствовал себя плебеем. И вот первый круг — золотой, монета, брошенная Годуновым-Чердынцевым при закладке новой школы и освящении ее: «монета влипает ребром в глину» — круг можно увидеть и «в профиль», он словно разрезает пласты памяти. Чувство грусти удивительным образом включает в себя и чувство ненависти к «барскому». «И вдруг — молочное облако черемухи среди хвой» — смутный, еще расплывчатый образ круга.

Воскрешая в памяти картины прошлого, герой словно погружается в подводный сказочный мир, словно реализуются метафоры «глубины памяти», «течение времени»: «До какой глубины спускаешься, Боже мой! — в хрустально-расплывчатом тумане, точно все это происходило под водой...», герой видит себя «плывущим по дивным комнатам», «все как будто мокро: светится, скрипит и трепещет — и ничего больше нельзя разобрать». Неприязнь героя к «барину» вторична — стыд за подобострастие отца, его униженность герой испытывает в воспоминаниях. Набоков рисует не саму картину прошлого, а ее восприятие героем, воспоминание об ощущениях.

— Как и с какой целью вводится образ героини?

(В следующей подглавке появляется героиня, сначала в связи с воспоминаниями о Годунове-Чердьнцеве, чей реальный образ оставался смутньм: рука без перчатки, бросающая золотой (второй раз мелькает этот золотой), а потом в образе ветреной невской весны — как вихрь, как порыв, стремительно врывается Таня, еще девочка, в воспоминания героя. Прошлое постоянно видится затуманенным: «сквозь газовый узор занавески», сквозь вуаль; отраженным в воде, в «пестром мареве скользящим «сквозь тень и свет».)

— Каково соотношение образов Тани и Иннокентия?

(С этим стремительным образом Тани контрастирует тяжеловесный, угрюмый образ самого героя, Иннокентия. В маленьком отрывке, по существу, в одном предложении происходит превращение героя из «несходчивого», учившегося тяжело, с надсадом троечника в способного молодого человека, с блеском окончившего гимназию и поступившего на медицинский факультет. Этим подчеркивается непредсказуемость жизни, неожиданность ее ходов.)

Задание. Внимательно прочитаем абзац, начинающийся со слов. «Еще об этой реке...».

— Какие художественные приемы создают картину?

Описание реки в следующем отрывке словно трепещет, колеблется, то приобретает сказочную прелесть: к купальне, «ступеньками, с жабой на каждой ступеньке, спускалась глинистая тропинка, начало которой не всякий отыскал бы среди ольшаника за церковью», то натуралистическую предметность: Василий, сын кузнеца, «коренастый, корявый, в залатанных брючках, с громадными босыми ступнями, окраской напоминающими грязную морковь» (неожиданное и очень точное, яркое сравнение). Красота и приподнятость описания вечера («через небо протягивалось что-то широкое, перистое, фиолетово-розовое — воздушный кряж с отрогами») контрастирует тут же с просторечными словами в описании летучих мышей, перечеркивающих красоту: «и уже шныряли летучие мыши — с подчеркнутой без звучностью и дурной быстротой перепончатых существ». Отметим ассонансы в первой части описания и противопоставленную им аллитерацию во второй: звукопись позволяет «расслышать» воспоминание героя, и это становится уже восприятием самого читателя. Мы словно слышим, как с «залихватским хрустом» рвет крючок «из маленького, круглого, беззубого рта рыбы» Василий.

Отметим маленький круг беспомощного рыбьего рта, взаимно пересекающиеся круги расходящегося по воде дождя, «среди которых появлялся другого происхождения круг, с внезапным центром, — прыгнула рыба или упал листок».

Отметим искусство Набокова разглядеть и показать неуловимое, невидимое: «незримый в воздухе дождь», «подводные судороги», границу «однородных, но по-разному сложенных стихий — толстой речной воды и тонкой воды небесной». Отметим контрастность, меткость и необычность эпитетов, относящихся к слову «вода»: «толстая» и «тонкая». Отметим неожиданность противопоставления земного и небесного как «речного» и «небесного» — все вода, все течет, все проходит, и все существует. Как напишет позже Набоков: «Ничто никогда не изменится. Никто никогда не умрет».

Отметим соседство неуловимого, «небесного», высокого и предельно конкретного, плотского, земного, «низкого»: «Крестьянские ребятишки... дрожа, стуча зубами, с полоской мутной сопли от ноздри ко рту, натягивали штаны на мокрые ляжки».

 

Задание. Прочитаем следующий абзац: «В то лето...».

— Каково значение образа круга?

Второй раз изображается отец, который видит «с ужасом и умилением» в сыне себя в юности. Это еще один круг — жизненный, отсюда этот «ужас» и «умиление». Далее, — «фотография покойной жены... с прелестным овальным лицом», овальность подчеркивается повторением слова. Образ круга и на границе сна и яви: «иная греза принимала особый оборот — сила ощущения как бы выносила его из круга сна...». Настойчивое повторение образа круга на разных уровнях смысла — от конкретного до условного, метафорического («оборот», «круг сна») — рождает ощущение неизбежности, всеобщности, повторяемости жизненного круга.

— Какова роль лексики, грамматических и синтаксических конструкций в подглавке «По утрам он шел в лес...

(Грамматическая форма «по утрам» подчеркивает повторяемость действия, круговой характер времени. Инверсия в предложении «Юноша робкий, впечатлительный, обидчивый, он особенно остро чувствовал социальную сторону вещей» выделяет эпитеты, характеризующие героя. Длинное предложение со сложной сочинительной и подчинительной связью, повторяющимися союзами, вводными конструкциями воссоздает картину усадьбы в деталях и подробностях. Эти подробности даются в восприятии героя, которому «казалось омерзительным все, что окружало летнюю жизнь Годуновых-Чердынцевых»: «жирненький шофер» с «рыжей складкой затылка»; машина, «тоже противная», «седой лакей с бакенбардами, откусывавший хвосты новорожденным фокстерьерам» (подчеркивается несоответствие благообразного облика лакея и его действий), «бабы-поденщицы». Слово словно пробуется на вкус, на зуб: «челядь», повторял он, сжимая челюсти, со сладострастным отвращением». Ощущение плоти слова вообще характерно для творчества Набокова.)

— Как ведется повествование в подглавке «В первый раз, кажется, он их увидел с холма...»?

(Картина кавалькады всадников, среди которых Таня и ее брат, рисуется так, будто действительно видится впервые — ярко, подробно, детально. Потом в повествование вклинивается, кажется, голос автора: «Ну-с, пожалуйста: жарким днем в середине июня...». Словно писатель иронически обращается к читателю, дает подсмотреть, как он пишет. Следующий абзац начинается тем, чем закончился предыдущий — цепь времени не размыкается. Прошлое высвечивается до мельчайших подробностей: «то к правой, то к левой ключице прилипала рубаха», «букет ночных фиалок», «темно-синие чашки». Необычно и ностальгически окрашен эпитет в словосочетании «русский пятнистый свет». Комплекс ощущений — световых, цветовых, звуковых, обонятельных — делает прошлое зримым, осязаемым, живым, реальным. Например, в предложении, в котором действует незначительная вроде бы, эпизодическая фигура: «Экономка, в горжетке, со стальными, зачесанными назад волосами, уже разливала шоколад…».

Круг становится объемным — превращается в мокрый мячик для тенниса.)

— В чем особенности художественного построения этого отрывка?

(Отрывок построен так, что напряжение возрастает постепенно, и то, ради чего он написан, проявляется в конце, как неотвратимость судьбы: скользящее сквозь тень и свет, еще неясное, но уже грозящее роковым обаянием, лицо Тани».

Первое предложение следующего отрывка («Уселись») как будто является переносом из предыдущего. Вспомним прием переноса (анжанбеман), например, у Пушкина в «Евгении Онегине»: И, задыхаясь, на скамью // Упала...».)

— Как развивается образ круга в этом отрывке (самом большом)?

(Герой находится в самом тенистом конце — в прямом и переносном смысле. Здесь как бы соединялись кольцами липовой тени люди разбора последнего» — круг людей одного сорта соединяется неосязаемым и неуловимым кругом тени. Так же неуловимо прочерчивая круги, вращается и медленно падает на скатерть «липовый летунок». Это замедленное круговое движение привораживает взгляд, создает паузу в повествовании. Образ круга все более настойчив, но и неявен, он лишь угадывается то в движении, то в кружевах старухи, то в мячике, который подбрасывает на ладони Таня. «К центру их жизни он все равно не был допущен, а пребывал на ее зеленой периферии...» — тоже круг. Этот отрывок — история любви, неодолимого влечения, суженая круга, в который, как в водоворот, затягивает героев. Кульминация рассказа — объяснение героев, происходит при свете небесного круга — «огромной, быстро поднимавшейся луны».)

— В чем особенность развития действия в финале рассказа?

(После несостоявшегося счастья действие развивается стремительно: мелькают жизненные перипетии, жизнь прочерчивается словно пунктиром (вспомним рассказ Бунина «Холодная осень», 1944 г.). Война с немцами, революция, эмиграция — обо всех этих событиях говорится вскользь. События, которые могли бы составить содержание романа. Набоков помещает в один, пусть и большой, абзац. Герой случайно узнает о гибели отца Тани, наконец, случайно, в Париже, встречает и мгновенно узнает ее мать. Жизненный водоворот вновь приводит героя к Тане.)

— Как происходит «замыкание» круга в последней части рассказа?

— Куда выводит читателя этот круг?

(Встреча с «утончившейся» за двадцать лет Таней потрясает героя. Ему хочется плакать — не о погибшем отце Тани, а о своем бестолковом, нелепом и прекрасном прошлом, в котором он сам отгородил себя от Тани кругом своего плебейского высокомерия и гордости. «Вдруг Иннокентий почувствовал: ничто-ничто не пропадает, в памяти накопляются сокровища, растут скрытые склады в темноте, в пыли, и вот кто-то проезжий вдруг требует у библиотекаря книгу, не выдававшуюся двадцать лет». Собственное прошлое кажется не только герою, но и писателю книгой, а книги — разыгранными собственными воспоминаниями.

Волнение героя передается и непосредственно («Странно: дрожали колени»), и недоуменным восклицанием (без восклицательной интонации!) то ли героя, то ли автора («Вот какая потрясающая встреча»), и опосредованно («привстал, чтобы вынуть из-под себя свою же задавленную шляпу»).

Наконец, объясняется это «ужасное беспокойство», и мы возвращаемся к началу круга: «Во-первых, потому что Таня оказалась такой же привлекательной, такой же неуязвимой, как и некогда…».)