Как трудно избежать соблазна биографию писать, или размышления о некторых теоретико-методологических основаниях исследования исторических персоналий

ГЕОРГИЙ МИХАЙЛОВИЧ ИППОЛИТОВ

доктор исторических наук, профессор, ведущий научный сотрудник Поволжского филиала Института российской истории РАН (Самара) Тел.: (846) 330-0793; Email:pfiri@ ssc.smr.ru; [email protected]

 

КАК ТРУДНО ИЗБЕЖАТЬ СОБЛАЗНА БИОГРАФИЮ ПИСАТЬ, ИЛИ РАЗМЫШЛЕНИЯ О НЕКТОРЫХ ТЕОРЕТИКО-МЕТОДОЛОГИЧЕСКИХ ОСНОВАНИЯХ ИССЛЕДОВАНИЯ ИСТОРИЧЕСКИХ ПЕРСОНАЛИЙ

 

История — наука о человеке, о прошлом человече­ства, а не о вещах или явлениях. Да и существуют ли идеи вне зависимости от людей, которые их исповеду­ют? Существует только одна история — история Че­ловека, и это история в самом широком смысле слова.

Л. Февр.

Когда вы читаете биографию, помните, что правда никогда не годится для опубликования…

Б. Шоу.

Не побоявшись упреков в банальности, начну свои рассуждения со следующего утверждения: люди, ни при каких обстоятельствах, не перестанут интересоваться историей. Прошлое всегда с нами. Оно не только цепко держит нас, но и живет как в нашем сознании, так и в глубинах подсознания. Об этом хорошо сказал академик РАН Ю.А. Поляков: «Человек начал интересоваться прошлым с того момента, когда он стал человеком. Он стал задумываться о своем прошлом с тех пор, как научился думать» [1].

Значение же исторического знания в начале XXI в. несоизмеримо возросло, что обусловлено, в том числе и тем, что история сегодня занимает особое место в комплексе социогуманитарных наук. Германский ученый Й. Рюзен, известный специалист по теории и истории исторической науки считает, что история — гораздо больше, чем только само исследование прошлого, это существенный фактор культурной жизни в целом, поскольку человечество нуждается в ориентации во времени, которую мы реализуем, «вспоминания прошлое»[2]. Конечно, найдутся скептики, поставят под сомнение такую оригинальную мысль. Но я не в их числе.

Причем, познавая прошлое, человечество всегда будет повышенное внимание уделять личностям и судьбе тех, кто творил историю, выступая в роли активных субъектов исторического процесса, трансформируя свою человеческую субъективность[3] в деяния — великие и мелкие, благородные и подлые, комические и трагические. Вот почему потомкам далеко не безразлично, какими же именно человеческими качествами обладал тот или иной исторический деятель. Собственно говоря, без такого знания нет самой истории, ибо она не только должна стрелять фактами, но и должна быть заселена людьми.

Не случайно, жанр исторической биографии — древнейший жанр, известный со времен Плутарха (I в. н.э.), прославившегося своими «Сравнительными жизнеописаниями»[4]. Данный жанр, пройдя через длительный период средневековья, когда все концентрировалось вокруг «Жития святых», воз­родился в эпоху Ренессанса. В Новое же время историческая биография достигла большого разнообразия форм, став самым популярным жанром историче­ских сочинений. В XIX – первой половине XX в. она получила широкое распространение в традиционной политической исто­рии, значительная часть которой состояла из жизнеописаний го­сударственных деятелей. Впрочем, постепенно в них все больше внимания стало уделяться частной и внутренней жизни героев, а не только их общественной деятельности.

Однако в советской историографии исследованию исторических персоналий уделялось недостаточное внимание. Если исследовали, то в первую очередь В.И. Ленина и его соратников по революционной борьбе — «творцов светлого будущего человечества». Все остальное растворялось в обезличенных категориях — «массы», «классы», «народ», «трудящиеся» и т.д. Правда, имелась отдушина — серия «Жизнь замечательных людей», издаваемая «Молодой гвардией». Но и здесь бульдозер цензуры все основательно пропахал. А идеологи правившей в стране компартии благословили в свет издание лакированной серии биографий под символическим названием «Пламенные революционеры». В этих биографиях господствовал агиографический подход. Чуть ли не «Жития святых», только коммунистических, выпускали в свет. Разумеется, об исследовании исторических персоналий «врагов советской власти» речи вестись просто не могло.

Вот и сложилась в советской исторической науке ситуация, которую четко охарактеризовал академик Д.С. Лихачев: «История человека оказалась без человека. Опасаясь преувеличения роли личности в истории, мы сделали наши исторические исследования не только безличными, но и безличностными»[5].

В позднесоветской историографии (историографии периода перестройки) такой перекос начал устраняться[6]. Появились, к примеру, даже диссертационные исследования военно-политических деятелей Советского государства, ставших жертвами сталинизма[7]. В постперестроечной историографии (первая половина 1990-х гг.) получили право на жизнь исследования исторических персоналий тех, кто был на другой стороне баррикады, занимаемой советской властью[8]. В постсоветской историографии (вторая половина 1990-х гг.) данная тенденция приняла устойчивый характер[9]; активизировались и исследования деятелей советской истории[10]. В историографии же начала XXI в. она получила импульс новой силы[11]. Причем, на качество исследований исторических персоналий оказало положительное влияние то, что кризис отечественной науки, кульминация которого пришлась на первую половину 1990-х годов[12], в основном, преодолен[13]. В методологии отечественной исторической науки утвердилось плюралистическое многоголосие[14].

В то же время, вопрос о методологии исследования исторических персоналий является наиболее дискуссионным. Так, в историографии в научном обороте имеются дефиниции «биографическая история», историческая биография» «персональная история», «интеллектуальная история», «биографический подход к изучению истории», «исследование исторической персоналии» и др.[15]

Но при всей дискуссионности проблемы, упомянутой выше, нельзя не признать одного принципиального момента: историческая биография — неотъемлемая часть историографии, так как она является не просто биографией исторического персонажа, но представляет собой жанр исторического исследования: это сама история, показанная через историческую личность. Уместно в данной связи сослаться на авторитет Ю.М. Лотмана, утверждавшего буквально следующее: «… самые общие исследования исторических процессов и самое конкретное описание мыслей, чувств и судеб человеческой единицы не высшее и низшее звенья постижения прошлого, а два плеча одного рычага, невозможные друг без друга и равные и равные по значению»[16].

Однако исторической биографией в полном смысле слова можно считать лишь такое жизнеописание, где в центре внимания развитие неповторимой человеческой личности, раскрытие ее внутреннего мира. Классическим определением объекта исторической биографии можно считать следующее: «В истории человечества встречаются такие личности, которые, некогда появившись, проходят затем через века, через тысячелетия, через всю доступную нашему умственному взору смену эпох и поколений. Такие люди поистине «вечные спутники» человечества… Речь может идти о политических и государственных деятелях, о представителях науки, культуры, искусства. В этом смысле нет никаких ограничений, никаких условий. Вернее, условие лишь одно: ощутимый вклад, внесенный в развитие человеческого общества, его материального и духовного бытия»[17].

Конечно, профессиональный историк, придерживаясь корпо­ративных норм, рассматривает и пытается понять своего героя в контексте той эпохи, в которой тот жил. Но не случайно глав­ной среди обсуждаемых методологических проблем биографии как жанра исторического исследования была и остается пробле­ма взаимодействия этих двух субъектов: с одной стороны, ге­рой биографии, вписанный в свое время и неразрывно связан­ный с ним, с другой — автор, биограф, испытывающий столь же глубокую и разностороннюю зависимость от своей эпохи, свое­го времени. Можно согласиться с мнением Т.А. Павловой о том, что здесь мы имеем дело с диалектическим противоречием, которое и определяет осо­бенности жанра биографии. В биографии, как ни в каком ином жанре, «автор выражает самого себя через того героя, которому посвящено его исследование, а через себя — и особенности, и требования, и сущность своего времени»[18].

Действительно, ученый, специализирующийся на исследовании исторических персоналий, раскрывает образ своего героя, смысл явлений его окружавших, а также и значение прошлого с определенной исторической дистанции, когда уже в той или иной мере обнаружились исторические результаты соответствующей деятельности в прошлом. Это, естественно, позволяет лучше понять объективную значимость и дать ей более глубокую оценку. Для анализа жизненного пути исторических деятелей подобный подход ценен тем, что он происходит с определенной временной дистанции. А, как говорил великий поэт С. Есенин:

Лицом к лицу лица не увидать,

Большое видится на расстоянии

Однако дистанционность для историка — обоюдоострое оружие, о которое он зачастую режется сам. В самом деле, объект исторического исследования, представляющий собой мир людей, общество и личность, наполнен, в отличие от объекта естествознания, эмоциями, которые оказывают едва ли меньшее влияние на ход событий, чем рациональное осознание людьми своих интересов. Страсти и эмоции минувших лет забываются со временем, но легко могут быть возвращены к жизни при обращении к документам и материалам прошлого, к источникам.

Позднейший исследователь по мере все более глубокого ознакомления с источниками, вживания в изучаемую эпоху, становится как бы соучастником тех действий и процессов, который он познает, заражается теми же переживаниями и эмоциями, которыми жили люди того времени, персоналии научного исторического исследования и одновременно — герои повествования.

Подобное достигается методом эмпатии[19]. Его применение позволяет, в какой-то мере, изучить морально-психологическое состояние исследуемой исторической персоналии в конкретно-исторической обстановке, составить более глубокие представления о мотивации ее поведения в той ли иной ситуации, процессе генезиса и эволюции его мировоззренческой позиции, формирования личной шкалы нравственных ценностей.

Однако нельзя не учитывать того, что в прошлом ученый усматривает аналогии современному ему положению. И это ведет к тому, что он сочувствует одной из сторон изучаемого времени, что неизбежно ограничивает объективность исследователя. Для естествознания подобная ситуация исключена. Невольно приходит на ум то, как Б.Г. Нибург, видный немецкий историк, с полной определенностью высказался в одном из своих писем И.В. Гете: «… я написал историю Рима с ощущением современника, и по-другому писать историю прошлого нельзя»[20].

Влияние фактора времени на исследование исторической персоналии — очень сложная теоретико-методологическая проблема, требующая дополнительных рассуждений.

Все мы, живущие в земной жизни — пленники времени, этого одномерного чудища, которое, будучи скалярной величиной, успешно помогает нам превратиться, в конечном итоге, в вектор в ничто. Если, естественно, исходить из классической концепции физики И.Ньютона. Но человек всегда мечтал вырваться на свободу из темницы времени. И такое удавалось всем живущим на Земле, но только в мечтах, мифах, легендах сказках. Удачнее всех оказывались в попытках к бегству из темницы времени писатели, поэты, историки. Они — близнецы-братья. По образному выражению академика РАН Ю.А. Полякова, «и у тех и у других орудие труда — слово»[21]. В то же время, историки, в отличие от писателей и поэтов, находясь здесь и сейчас, не могут придумать сами все, когда пишут о том, что происходило там и тогда. Они пишут, опираясь на факты и документы. В их распоряжении огромный корпус источников, опять же, по образному выражению Ю.А. Полякова, «от древнейшего нуклеуса до вчерашней газеты»[22].

Однако перед фактором времени историки блекнут. Они вынуждены постоянно пытаться сбрасывать оковы пленников времени, так как исследуют прошлое. А его картину никогда невозможно репродуцировать в полном объеме по ряду причин. Не будем раскрывать их, так как это — предмет отдельного исследования. Заметим лишь в контексте своей темы, что одна из существенных причин заключатся в том, что историк является субъектом объективной реальности, протекающей в своей системе пространственно-временных координат. И он подчиняется велениям времени как на уровне сознания, так и на уровне подсознания, фрейдистского бессознательного и юнговских архетипов.

Это хорошо подметил Ю.А.Поляков: «Историк сын своего времени. Он, как и его сограждане, испытывает бытовые тяготы, терзается сомнениями, верит и теряет веру, его проскваживают ветры эпохи»[23]. Между тем, далее маститый ученый высказал суждение, которое иначе, как дискуссионным, и не назовешь: «Но историку положено лучше, чем согражданам, осознавать связь времен, ощущать поступь истории, понимать положительное или отрицательное значение происходящего, видеть за деревьями настоящий лес»[24].

В принципе, с подобной позицией трудно спорить, если считать, что под термином «историк» Ю.А. Поляков понимает профессионального ученого высшего класса (коим, безапелляционно, он сам является), а не подмастерья из цеха служителей музы Клио. Того подмастерья, который пишет обо все и вся, заботясь не о научной достоверности, а о тиражах своих опусов.

И все-таки позиция маститого ученого выглядит излишне категоричной. По моему мнению, Ю.А. Поляков в цитате, приведенной выше, не учел в полном объеме именно того, что историк всегда является пленником времени, закованным в мощные оковы. Дело в том, что он не может проникнуть в глубину реального времени, в котором протекал период, им исследуемый, и в котором действовала та или иная историческая персоналия. Это реальное время историк, как правило, может представить в виде концептуальной модели. Причем, на ее содержание надо вводить коэффициент корреляции, обусловленный рядом важных факторов: изменения в источниковой базе исследования; глубина освоения историографических наработок предшественников; политическая конъюнктура и др. И в рамках подобной концептуальной модели следует проследить жизненный путь исследуемой исторической персоналии

Репродуцированная историком картина прошлого, в которую он должен органически вписать биографию исторического деятеля, близка к минувшей реальности (вопрос, в какой степени близка, вынесем за скобки). Близка, но не более того, так как на нее накладывает неизгладимый отпечаток интерпретационное время, то есть то время, которое мы проживаем. Подобное время, что еще подметил И.Кант, является временем, которое мы воспринимаем как субъективную форму чувственности. А историки — люди со своими симпатиями и антипатиями, страстями и страстишками, конформизмом и пассионарностью… Кроме того, для каждого из них время течет с разной скоростью: или сжимается либо расширяется (разумеется, не с физической точки зрения, а с точки зрения личностного восприятия бега времени).

И здесь уместно привести позицию философа А.Н. Уайтхеда, известного в качестве крупного методолога науки: «Совокупность суждений об идеях и действиях людей зависит от неявно принимаемых предпосылок. Нельзя оценивать ничто как мудрость или глупость, как прогресс или упадок, не сравнивая это нечто с определенными образцами или подразумеваемыми целями. Эти образцы и цели, распространяясь вширь, становятся движущей силой идей в истории человечества. Они же определяют концепцию исторического повествования (подчеркнуто мной. — Г.И.)»[25].

Вот эта концепцию исторического повествования и разрабатывается историком в качестве пленника времени. Причем, он не может одинаково творить даже в небольшие временные интервалы, что хорошо подметил, например, такой авторитет зарубежной исторической науки, как Э. Карр. Он считал, что историк отражает общество, в котором работает. По его мнению, не только события постоянно меняются, но и сам ученый подвержен изменениям. Э. Карр считал, что имеет значение время написания и публикации работы. Если философ прав, что мы никогда не сможем дважды войти в одну и ту же реку, то «видимо, верно, и то, что две книги не могут быть написаны абсолютно одним и тем же историком»[26].

Влияние времени ощущается историком тогда, когда он попадает в ситуацию, хорошо прочувствованную А.Н. Уйтхедом. Философ писал, что человечество осмысливает свой опыт истории, который иначе не мог бы быть описан во всей многообразной палитре[27]. Он признает, что все это построено на фактах. Но описание подобных фактов, по Уайтхеду, «сплошь и рядом наполняется теоретической интерпретацией»[28]. И далее: «Факты выступают одновременно как некое истолкование, основанное на данных, отличных от личных ощущений (подчеркнуто мной — Г.И.)»[29].

Но можно ли все время анализировать данные без накладывания на них личных ощущений? Можно ли, например, представить, чтобы в многочисленных переизданиях истории КПСС в советское время писалось бы, что и белые, и красные являлись патриотами Отечества, и историческим персоналиями белых генералов посвящалось бы несколько страниц? Конечно, нет.

Однако мне могут возразить, что пример неудачный. Дескать, время было такое, и в данном случае больше ощущается влияние идеологизации и политизации. Тогда возражу я: а что, идеологизация и политизация — не дети своего времени (?!).

Вот и получается парадоксальная ситуация: историк-исследователь, находясь ЗДЕСЬ и СЕЙЧАС, начинает писать о том, что происходило ТАМ и…ТЕПЕРЬ…

Так может ли историк вырваться в своих творениях из темницы времени? Нет! Но попытку к бегству он будет предпринимать всегда. И чем больше факторов, объективно благоприятствующих его творчеству, чем субъективно выше его профессионализм, тем тяжелее времени будет удерживать его в своей темнице. Но все одно, удержит… И здесь можно полностью согласиться с поэтом Александром Кушнером:

Времена не выбирают,

В них живут и умирают.

Большей пошлости на свете

Нет, чем клянчить и пенять.

Будто можно те на эти,

Как на рынке, поменять.

Исследование исторических персоналий, что представляется принципиальным, имеет свои сложности. Главная из них заключатся в том, что требуются обеспечить неразрывную слитность в структуре подобного труда его как пространственных, так и временных характеристик. То есть того, что известный отечественный ученый М.М.Бахтин называл «хронотоп»[30].

Затем полученный хронотоп следует органично вписать в событийную канву истории нашей Державы, четко определив при этом роль и место в ней исследуемой исторической личности. Одним словом, мы имеем дело со спецификой исследования исторической персоналии. И решение подобной научной проблемы намного сложнее, нежели анализ какого-либо исторического феномена, в объект и предмет исследования которого непосредственно не входят исторические персоналии. Оно требует жесткой методологической стройности с одной стороны и методологического разнообразия — с другой.

Причем, что представляется принципиальным подчеркнуть, для биографа всегда существует реальная опасность стать необъективным, тенденциозным исследователем. Это хорошо заметил, по моей оценке, знаменитый ученый, «отец психоанализа» З.Фрейд. Он, отговаривая писателя А. Цвейга от замысла написать его биографию, выдвинул оригинальные аргументы. Фрейд писал, что он слишком любит А. Цвейга, чтобы разрешить написать ему свою биографию. «Кто становится биографом, принуждает себя ко лжи, к утайкам, мошенничеству, укрывательству и даже маскировке своего исполнения. Правды в биографии достичь невозможно (подчеркнуто мной. — Г.И.), а если бы можно было, то с такой правдой было бы нечего делать за ее непристойностью. Правда не пользуется спросом, люди не заслуживают ее»[31].

Можно, конечно, спорить, не соглашаться с мнением З. Фрейда, но, думается, что четко подметил те опасности, что ожидают исследователя исторической персоналии. Подчеркну, именно исследователя исторической персоналии, а не биографа знаменитой личности, который работает в формате хронологической модели, представляющей собой наиболее упрощенную схему воспроизведения жизненного пути от рождения до смерти. Она состоит в виде перечня дат. Здесь возможен поиск для уточнения некоторых событий.

Биограф, когда он работает в формате функциональной модели, сосредоточив внимание на тех этапах, в которых реализуется основной вид профессиональной деятельности, также не в силах глубоко проанализировать историческую персоналию. Если же биограф знаменитой исторической личности станет придерживаться психологической модели, поставив в центр исследования мотивы поступков, намерений, сомнений, поиски принятия решений, влияния окружающих и пр., все равно не исследует полно историческую персоналию.

В любом случае, пытаясь исследовать историческую персоналию, авторы скатятся (при соблюдении условий, изложенных выше) к написанию биографии, ибо, ох, как трудно избежать соблазна биографию писать. Биографию писать все-таки легче[32].

И чтобы выйти из формата просто биографии нужно использовать проблемно-хронологический подход к познанию истории. В нем есть две составляющие — проблемная и хронологическая, находящиеся в тесном диалектическом единстве. Однако проблемная составляющая является ведущей. Именно она наиболее оптимальна при исследовании исторических персоналии, так как позволяет охватить относительно полно историческом пространстве и во времени многоаспектность, конкретно-исторической обстановки, в которой протекала жизнь и деятельность исследуемой исторической личности. Применение проблемного подхода способствует разделению единой ткани исследования на ряд важных проблем. Вместе с тем, следует учитывать то, что без реконструкции событий в их временной последовательности нельзя понять глубину содержания жизни и деятельности исторической персоналии. Поэтому хронологический подход позволили выстроить хронологический ряд его жизни и деятельности, обоснованный как логически, так и исторически.

Но чисто событийная история может повернуть исследование в описание биографии знаменитого исторического деятеля, что выше уже отмечалось. Исследование же исторической персоналии (подчеркнем, именно исследование), однако, серьезно отличается от биографических работ. В первую очередь, общим подходом к раскрытию исторической личности. В классической биографии, повторим еще раз, соблюдается строгая, хронологическая последовательность событий в соответствии с занимаемыми постами или периодами деятельности исторической персоналии. Подобное подразумевает большую описательность событий и явлений, что значительно усложняет ясный, теоретический анализ, который, по меткому выражению Ф. Энгельса, может указать «правильный путь в лабиринте фактов»[33].

Полагаю, что проблемно-хронологический подход в исследовании исторической персоналии в значительной степени локализует, опасности, о которых предупреждал З. Фрейд тех, кто хочет выступать в роли биографов знаменитых исторических личностей.

Кроме того, думается, что для суждений об историческом деятеле нужно использовать внутренний и внешний подходы. Внутренний — изучение побудительных мотивов, настроений, интеллектуального багажа, эмоций, интересов, взглядов, расположение духа, нравственных принципов и готовности следовать им. Внешний — результаты поступков, как ближайшие, так и долгосрочные и отдаленные последствия, роль, которую предписывали этому деятелю потомки и современники, объективную миссию и функции, которые, он выполнял. То есть, как человек воспринимался извне. Разумеется, данные условия разделяются условно для достижения аналитических результатов, ибо внутренне и внешнее всегда неразрывно связаны между собой.

Поможет избежать опасностей доктора Фрейда, о которых он предупреждал биографов, использование достижений исторической психологии.

В отечественной науке — это молодая отрасль научного знания интегрированного характера. Конституировалась в конце XX – начале XXI вв.[34] (правда, зародилась она уже в советский период[35]). Историческая психология сегодня переживает процесс становления, что находит, к примеру, конкретное выражение в большом количестве научных форумов, проводимых Международной ассоциации исторической психологии — отделением Санкт-Петербургской Ассоциации философов Российского философского общества (Президент С.Н.Полторак) [36], а также в публикации ряда научных работ[37].

Конечно, проблемы теории и методологии исторической психологии, в частности, в сфере определения ее объекта и предмета исследования, являются сегодня до предела дискуссионными[38], порою и полемичными[39].

Между тем, основное преимущество исторической психологии, с моей точки зрения, заключается в том, что при исследовании исторической персоналии появляется возможность (посредством использования нетрадиционных для истории методов исследования) реконструкции внутреннего мира исторической личности, его ментальных установок[40].

Ведь если вести речь об исторической персоналии, то придется рассмотреть ее, образно выражаясь, как изнутри, так и снаружи. Говоря о внутреннем рассмотрении исторической персоналии, нужно иметь в виду то, что исследователю необходимо выяснить побудительные мотивы, настроения, установить интеллектуальную планку объекта своего исследования, разобраться в его эмоциях, интересах, взглядах, выявись шкалу нравственных принципов и ценностей и степени готовности исторического деятеля строго следовать им. Говоря о внешнем рассмотрении исторической персоналии, следует выявить результаты ее поступков, их краткосрочные, среднесрочные и долгосрочные последствия, а также установить роль, которую предписывали историческому деятелю и современники, и потомки и т.д. Иными словами, надо показать, как человек воспринимался извне. Безапелляционно, водораздел «внутренний — внешний» здесь — сугубо условный. Он помогает в достижений аналитических результатов. Но следует помнить: внутренне и внешнее всегда неразрывно связаны между собой.

Не стоит обольщаться: картина будет не совсем полной и объективной, так как историческая психология — не психология. Инструментарий, применяемый в психологии для анализа личности живущих здесь и сейчас, конечно, неприемлем в исследованию живших, там и тогда. У исторической психологии свой инструментарий, априори предполагающий погрешности. Тем не менее, создаваемый исторической психологией портрет личности давно или недавно ушедшей в мир иной, будет насыщен человеческим содержанием намного больше, нежели при реконструкции внутреннего мира исторической персоналии с использованием классических методов исторического исследования.

И, наконец, помочь избежать опасностей доктора Фрейда, о которых он предупреждал биографов, может и совет Ю.А. Полякова, призывающего коллег по цеху служителей музы Клио показывать человека в прошлом таким, каким он был — «сложным, противоречивым, с трудолюбием и леностью, добротой, жестокостью, скупостью, щедростью, любовью, ненавистью, и главное — изучать столкновения и переплетения этих свойств по время войн и революций, в повседневности, на работе, в часы досуга, во взаимоотношении полов и поколений, в непрерывно меняющихся исторических условиях»[41].

Однако специфика исследования исторической персоналии не может быть обособленной от методологии исторических и историографических исследований вообще, так как наукой истории давно доказана истина: накопление фактического материала само по себе ничего не прибавляет к пониманию прошлого без их объяснения. Еще в начале XIX в. крупный российский мыслитель П.Я. Чаадаев писал, что сколько бы фактов ни накапливалось, они «никогда не приведут к полной достоверности, которую может дать нам лишь способ группировки, понимания и распределения»[42]. Такое «понимание и распределение» определяется теоретико-методологическими представлениями историка. Они и есть та «точка зрения», без которой, писал П.Б.Струве, разобраться в фактах нельзя[43]. Но это уже предмет отдельных рассуждений, к которым надеюсь, я вернусь в обозримом будущем.

[1] Поляков Ю.А. Историзмы (мысли и суждения историка). М., 2001. С.8.

[2] Rosen J. Histori. Narration — Interpretation — Oriention. New.York – Oxford, 2005.P.1.

[3] Что же такое человеческая субъективность? М.А. Барг, один из крупнейших советских методологов исторической науки, творивший в подцензурных условия х, например, определял человеческую субъективность как «практическую, духовную, нравственную вооруженность индивида в процессе взаимодействия с объективным миром людей и вещей». Он подчеркивал, что именно «включение интеллектуальных и эмоциональных сил в акт материального и духовного производства есть ключ к искомому ответу на вопрос о роли человеческой субъективности в истории» (Барг М.А. О роли человеческой субъективности в истории // История СССР. 1989. № 3. С. 124, 127.)

[4]См.: Плутарх. Сравнительные жизнеописания. Послесл. С.И. Соболевского. Т. 1-3. – М., 1961-1964.

[5] Лихачев Д. Записки и наблюдения: из записных книжек разных лет. - Л., 1989. С.259.

[6]См., напр.: Гольцев В. Командарм Миронов - М., 1991; Полторак С.Н. Венгерский интернационалист Эрне Вирлич // 50 лет коренного перелома в Великой Отечественной войне. 50 лет Кемеровской области: Тез. докл. и сообщ. на науч. конф., 18–19 нояб. 1992 г. Кемерово, 1992; Владимиров М. И. Партийная, государственная и военно-организаторская деятельность В.В. Куйбышева (1921 – 1935 гг.): автореф. дис. … докт. ист. наук - М., 1991 и др.

[7]См., напр.: Бойчев И.З. Военно-политическая деятельность Троцкого в годы гражданской войны и иностранной интервенции (1918 – 1920): дис.... канд. ист. наук- М., 1990; Веселов М.В. Военно-политическая деятельность И. С. Уншлихта (1918 – 1930 гг.): дис. … канд. ист. наук; Рубцов, В. И. Военно-политическая деятельность Григория Яковлевича Сокольникова (1917 – 1920 гг.): дис.... канд. ист. наук. - М., 1991 и др.

[8]См., напр.: Богданов К.А. Адмирал Колчак. Биографическая повесть-хроника. СПб., 1993; Гордеев Ю. Генерал Деникин: воен.-ист. очерк - М., 1993; Кручинин А.С. Барон Р.Ф. Унгерн фон Штернберг: мифы и реальность. //История белой Сибири. Кемерово, 1995; Иоффе Г.З. Семнадцатый год: Ленин, Керенский, Корнилов. М., 1995; Полторак С.Н. Есаул в генеральских погонах: (Ист. - биогр. очерк об Иване Диомидовиче Попко) // Цитадель: Воен.-ист. альм. СПб., 1995. Вып. 1; Ипполитов Г. М. Военная и политическая деятельность А.И. Деникина: дис… канд. ист. наук. М., 1994; Кольцов М. И. Военная и политическая деятельность Л.Г.Корнилова: дис.... канд. ист. наук. - М., 1996 и др.

[9]См., напр.: Голдин В.И. Испытание длиною в жизнь: Судьба генерала Евгения Миллера // Белая армия. Белое дело. Екатеринбург, 1996. №1; Он же. Николай Чайковский в революции и контрреволюции // Там же. 1997.№4; Ипполитов Г. М. Военная, политическая и общественная деятельность Антона Ивановича Деникина в 1890 – 1947 гг. Моногр. Вольск, 1997; Он же. Кто Вы, генерал А.И. Деникин? Монограф. исследование политической, военной и общественной деятельности А.И. Деникина в 1890 – 1947 гг. Второе изд., перераб. Самара, 1999; Цветков В. Ж. Петр Николаевич Врангель (1878-1928): ист. портрет // Вопр. истории. 1997.№ 7; Ганчар Г.М. Военная и политическая деятельность П. Н. Врангеля (1917 – 1920 гг.): дис. … канд. ист. наук. - М., 1999.

[10] См., напр.: Гареев М. А. Маршал Жуков: величие и уникальность полководческого таланта. - М., 1996; Полторак С.Н. Советский разведчик Кент, или Большая ложь о «маленьком шефе». СПб., 1997 и др.

[11]См., напр.: Полторак С.Н. Александр Иванович Верховский: штрихи к историко-психологическому портрету // Военные традиции России: история, психология, культура: Материалы междунар. науч. конф., 21–22 дек. 2000 г. СПб., 2000; Он же. Генерал А.И. Верховский – выдвиженец Февраля 1917 г. // Петербургская историческая школа: Альманах. Прил. к журн. «Клио». СПб., 2002. Второй год вып.; Он же. Советский резидент Кент глазами Г. Мюллера и Х. Паннвица. 1944 –1 956 гг. // Ист. архив. 2003. № 4; Он же. Военный министр А.И. Верховский // Политическая история России первой четверти ХХ века: [Сб. ст.] памяти проф. В.И. Старцева. СПб., 2006; Медвецкий А.Ф. Генерал от инфантерии Н.Н. Юденич в годы общенационального кризиса в России (1914 – 1920 гг.): моногр. исслед. - Самара, 2005; Войнаровский О.В. Генерал Е.К. Миллер как военачальник и политик в Белом движении на Севере России (1919 – 1920 гг.) // Проблемы изучения во­енной истории (Всероссийская конференция, посвященная 60-летию Победы в Великой Отечественной войне 1941 – 1945 гг.). Самара, 2005; Радков А.В. Деятельность генерала П.Н. Врангеля по эвакуации белогвардейской русской армии из Крыма в ноябре 1920 года // Гражданская война в России (1917-1922 гг.): взгляд сквозь десятилетия. сб. материалов науч. конф. / сост. и отв. редакторы Г.М. Ипполитов, О.А. Тарабрина. Самара, 2009 и др.

[12] См., напр.: Гуревич А. О. О кризисе современной исторической науки // Вопр. истории. - 1991. - № 2-3. - С. 21-36; Данилов В. Л. Современная российская историография: в чем выход из кризиса // Нов. и новейшая история. - 1993. - № 6. - С. 95-101; Корнеев В. В. Кризис исторической науки в России // Кентавр. - 1994. - № 4 и др.

[13]См., напр.: Сахаров А. Н. О новых подходах к истории России // Вопр. истории. - 2002. - № 8. - С. 3-20; Искандеров А. Два взгляда на историю // Вопр. истории. - 2005. - №4. - С. 3-32.

[14]См., напр.: Историки в поиске новых смыслов. - Казань, 2003; Междисцип. синтез в истории и соц. теории: теория, историогр. и практика конкретных исслед. - М., 2004; Лукьянов, Д. В. Теоретические и методологические аспекты современной историографической ситуации [Электронный ресурс]. - Режим доступа: http://liber.rsuh.ru. – Загл. с экрана и др.

[15]См., напр.: Утченко С. Л. Цицерон и его время. М, 1973; К новому пониманию человека в истории. Очерки развития современной западной исторической мысли. Томск, 1994; Диалог со временем: историки в меняющемся мире / Под ред. Л.П. Репиной. М., 1996; Исторические персоналии: мотивация и мотивировки поступков Материалы Всероссийской научной конференции.16-17 декабря 2002 г. Санкт-Петербург/ Под ред. С.Н. Полторака. СПб., 2006 История через личность: историческая биография сегодня / Под ред. Л.П. Репиной. М., 2005.; Ипполитов Г.М. О некоторых особенностях исследования исторических персоналий в зеркале исторической психологии //Методология и методы исторической психологии. Материалы XXV Междунар. науч. конф. Санкт-Петербург, 14-15 дек. 2009 г. / Под ред. С.Н. Полторака. СПб., 2009; Shore M.F. Biography in the 1980s. A Psychoanalytic Perspective // Journal of Interdisciplinary History. 1981. V. XII. №1; Lovejoy A.O. The Great Chain of Being. A Study of the History of an Idea. Cambridge (Mass.), 1936; Trebitsch M. Le Groupe de Recherche sur l’Histoire des Intellectuels // Intellectual News. 1997. № 2. P. 55-59 и др.

[16] Лотман Ю.М. Карамзин. СПб., 1997.С.13.

[17] Утченко С.Л. Цицерон и его время. С.3.

[18] Павлова Т. А. Психологическое и социальное в исторической биографии // Политическая история на пороге XXI в.: Традиции и новации. М., 1995. С.86.

[19] Эмпатия — способность «вчувствоваться» в другого человека, улавливать его внутреннее состояние, видеть мир глазами с его точки зрения. В данном смысле термин веден американским психологом Эдвардом Титченером в начале XX века по аналогии с термином «симпатия» (см.: Философский энцикл. словарь. М., 1999. С.539).

[20] Nieburg B.G. Die Briefe. Hrag.V.D Gerhard u W.Norvik. Zweiter Band. Berlin. 1929-S.303.

[21] Поляков Ю. Историзмы. С.3.

[22]Там же.

[23] Там же.С.35.

[24]Там же.

[25] Уйтхед А.Н. Избр. работы по философии. М., 1990. С.394.

[26] Карр Э. История Советской России. КН.1. Т.1, 2. Большевистская революция. 1917 – 1923. М., 1990. С.11.

[27]См.: Уйтхед А.Н. Указ. соч. С.392.

[28]Там же.

[29]Там же.

[30] Хронотоп — введенное в эстетику и теорию литературы М. М. Бахтиным понятие (ранее оно употреблялось в математике, естествознании, биологии), подчеркивающее неразрывную слитность в структуре образа пространственных и временных характеристик (дословный пер. с греч.: время — пространство) (см.: Рос. гуманит. энцикл. словарь // [Электрон. Ресурс]- Режим доступа: http://slovari.yandex.ru. – свободный. – Загл. с экрана.

 

[31] Freud S. Zweig A. Briefwechsel. Frankfurt-am Meine, 1968. S.137.

[32]Однажды я пытался доказать это научной общественности (см.: Ипполитов Г.М. Как трудно избежать соблазна биографию писать или размышления об исследовании исторических персоналий (в порядке научной дискуссии, но не полемики…) // Исторические персоналии: мотивация и мотивировки поступков Материалы Всерос. науч. конф.16-17 декабря 2002 г. Санкт-Петербург/ Под ред. С.Н. Полторака. СПб., 2002; Он же. Антон Иванович Деникин: штрихи к психологическому портрету исторической персоналии — нерядового участника безумия братоубийства (1917 – апрель 1920 гг.) // Психология искусства. Материалы Всерос. науч.-практ. конф. 3-5 сентября 2002 г. Т.1. Ч.2. Искусство в контексте проблем Российского сознания. Менталистика, провинциология. Самара, 2003; Он же. О некоторых особенностях исследования исторических персоналий в зеркале исторической психологии.

[33] Энгельс Ф. Конраду Шмидту 17 октября 1889 г. // Маркс К. Энгельс Ф. Соч. Изд. 2-е. Т.37. С.243.

[34]См., напр.: Гуревич А.Я. Исторический синтез и школа «Аннилов». М., 1993; Старцев В.И. Ненаписанный роман Фердинанда Оссендовского. СПб., 1994; Сенявская Е.С. 1941-1945. Фронтовое поколение. Историко-психологическое исследование. М., 1995; Она же. Человек на войне. Историко-психологические очерки. М., 1997; Она же. Психология войны в XX веке: исторический опыт России. М., 1999; Она же. Психология российских участников войн XX века. Сравнительно-историческое исследование. Дис… д-ра ист. наук. М., 1999; Журавлев Вал. В. Социально-психологические типы поворотных эпох (К проблеме соотношения личных и национальных интересов) // Обновление России: трудный поиск решений. Вып.4. М., 1996; Шкуратов В.А. Историческая психология. Ростов н/Д., 1997; Исторические личности России: Материалы Одиннадцатой Всерос. заоч. на конф. СПб., 1998; Теоретические и методические вопросы исторической психологии: Материалы науч. семинара 17 нояб. 1998 г., г. Санкт Петербург. СПб., 1999;Первая мировая война: история и психология / Международная ассоциация исторической психологии. СПб, 1999; Борисковская Л.Б, Полторак С.Н. Историческая психология: первый опыт отечественной историографии // Вестн. Санкт-Петербург. ун-та. Сер. 6. Философия, политология, социология, психология, право, междунар. отношения. 2000. Вып. 4 (№ 30). Дек; Полторак С.Н. В.И. Старцев — создатель и руководитель Международной ассоциации исторической психологии // Английская набережная, 4: Ежегодник / С.Петерб. науч. о-во историков и архивистов. 2001. СПб., 2001; Он же. О формировании менталитета российской военной интеллигенции: Ист. психол. аспект // Генезис, становление и деятельность интеллигенции: междисциплинарный подход: Тез. докл. ХI Междунар. науч. - теорет. конф., 20–22 сент. 2000 г. Иваново: Иван. гос. ун-т, 2000; Он же. Роман Д.А. Гранина «Искатели» как энциклопедия нравственности советского человека середины ХХ в. // Динамика нравственных приоритетов человека в процессе его эволюции: Материалы XIX Междунар. науч. конф.: В 2 ч. СПб., 2006. Ч. 2; Он же. Некоторые размышления по поводу «Введения в историю мировой культуры» М.С. Кагана // Клио. 2006. № 1 (32); Он же. Ассоциация исторической психологии имени В.И. Старцева: от региональной до международной научной организации // История регионального научного сообщества: Материалы науч. конф. Краснодар: Краснодар. Науч. - образоват. центр Юж. отд-ния Рос. Акад. образования: Краснодар. гос. ун-т культуры и искусств, 2007; Он же. В. И. Старцев: улыбка как форма жизни и самозащиты // Герценовские чтения-2007. Актуальные проблемы социальных наук. Сб. научных и учебно-методических трудов / Отв. ред. В. Барабанов. СПб., 2008; Он же. О некоторых особенностях современного языка двух российских столиц // Актуальные проблемы коммуникации: теория и практика: Материалы Всеросс. науч.-практ. конф., посвященной 100-летию Башгосуниверситета (г. Уфа, 23 апреля 2009 г.). Уфа, 2009; Он же. К участникам XXV Международной научной конференции «Народы России: историко-психологические аспекты межэтнических и межконфессиональных отношений»: Вступ. слово президента Междунар. ассоц. ист. психологии // Народы России: историко-психологические аспекты межэтнических и межконфессиональных отношений: Материалы XXV Междунар. науч. конф. Санкт-Петербург, 12–13 мая 2009 г. СПб., 2009. Он же. К участникам XXVI Международной научной конференции «Методология и методы исторической психологии»: Вступ. слово президента Междунар. ассоц. ист. психологии // Методология и методы исторической психологии: Материалы XXVI Междунар. науч. конф. Санкт-Петербург, 14-15 декабря 2009 г. СПб., 2009; Он же. К участникам XXVII Международной научной конференции «Человек в условиях мировых природных и социальных катаклизмов»: Вступ. слово президента Междунар. ассоц. ист. психологии // Человек в условиях мировых природных и социальных катаклизмов: Материалы XXVII Междунар. науч. конф. Санкт-Петербург, 17-18 мая 2010 г. СПб., 2010; История психологии и историческая психология: состояние и перспективы развития. Сб. тезисов. М., 2001; Методология и методы исторической психологии. Материалы XXV Междунар. науч. конф. Санкт-Петербург, 14-15 дек. 2009 г. / Под ред. С.Н. Полторака. СПб., 2009; и др.

[35]См., напр.: Поршнев Б.Ф. История и психология. М., 1971; Социальная психология и история. М., 1979; Дубинин Н.П. Социальное и биологическое в современной проблеме человека //ВФ.-1972.-№10.-С.50-58; Каган М.С. Человеческая деятельность. (Опыт системного анализа). М., 1974.

[36]См., напр.: Пространство и время в восприятии человека: историко-психологический аспект: Материалы XIV Междунар. науч. конф., Санкт-Петербург, 16–17 дек. 2003. [В 2 ч.]. СПб., 2003; Историческая психология, психоистория, социальная психология: общее и различия: Материалы XV Междунар. науч. конф., Санкт-Петербург, 11-12 мая 2004 г. СПб., 2004; Художественная литература как историко-психологический источник: материалы XVI Международной научной конференции. Санкт-Петербург 14-15 декабря 2004 г. / Под. ред. С.Н. Полторака, СПб., 2004; Историческая память и социальная стратификация. Социокультурный аспект: Материалы XVII Международной научной конференции, Санкт-Петербург, 16-17 мая 2005 г.: В 2 ч / Под ред. д-ра ист. наук, проф. С. Н. Полторака. СПб.: Нестор, 2005Человек в контексте своего времени: опыт историко-психологического осмысления: Материалы XX Междунар. науч. конф. Санкт-Петербург, 18-19 дек. 2006: В 3 ч. СПб., 2006; Быт как фактор экстремального влияния на особенности поведения людей. Материалы XXII Междунар. науч. конфер. Санкт-Петербургского; 17 – 18 декабря 2007 В 2 ч. / под. ред. С.Н. Полторака. СПб, 2007; Эволюция революционности и консерватизма в социальных слоях России // Материалы XXIII Междунар. науч. конфер. Санкт-Петербургского; 13-14 мая 2008: В 2 ч. / под. ред. С.Н. Полторака. СПб, 2007; Методология и методы исторической психологии. Материалы XXV Междунар. науч. конф. Санкт-Петербург, 14-15 дек. 2009 г. / Под ред. С.Н. Полторака. СПб., 2009; Человек в условиях мировых природных и социальных катаклизмов // Материалы XXVII Междунар. науч. конф. Санкт-Петербург, 17-18 мая 2010 г. / Под ред. С.Н. Полторака. СПб., 2010; Слухи как историко-психологический источник / Человек в условиях мировых природных и социальных катаклизмов // Материалы XXVIII Междунар. науч. конф. Санкт-Петербург, 13-14 дек. 2010 г. / Под ред. С.Н. Полторака. СПб., 2010 и др.

[37]См., напр.:Военно-историческая антропология. Ежегодник. 2002. М., 2002; Полторак С.Н. Выступление в ходе дискуссии по теме «Некоторые проблемы развития исторической науки вчера и сегодня»: Материалы обсуждения // Английская набережная, 4. СПб.: Лики России, 2004. Вып. 4. С. 29-33; Он же. Итоги международной научной конференции «Историческая психология, психоистория, социальная психология: общее и различия» // Клио. 2004. № 2 (25). С. 270; Каган М.С. Человек как проблема социальной философии [Электрон. Ресурс]- Режим доступа: http://fullchaos.com/sovremennaya_philosophy.htm – Загл. с экрана.

[38]См., напр.: Королев А.А. Историческая психология: некоторые вопросы теории и методологии [Электрон. Ресурс]- Режим доступа: http://www.mosgu.ru/nauchnaya/publications/professor.ru/Korolev/ – Загл. с экрана; Борисковская Л.Б, Полторак С.Н. Указ. соч.; Шкуратов В.А. Указ. соч.; Персональная история. М., 1999.

[39]Так, В.А. Шкуратов, подчеркивая, что историческое и психологическое течения психолого-исторической мысли объединены совместными интересами к истории человека, но организационно они независимы друг от друга, в то же время размышляя о предмете исторической психологии сделал сильные акценты, главным образом, на психологических аспектах. Ученый совершено справедливо считает, что историческая психология принадлежит одновременно исторической и психологической наукам. В первом случае она представляет собой раздел истории общества и культуры, а именно: социальную и культурную историю человека, его психики и личности. Во втором — относится к психологии развития. И здесь В.А. Шкуратов полностью уходит в психологию. Он утверждает: «Психология развития занимается фактами не только культурно-исторического масштаба. Психологические явления различаются по продолжительности существования. Время самых кратковременных исчисляется часами, минутами, секундами. Последовательность их развития называется микрогенезом. Более длительно развитие в пределах жизни индивидуального организма, от его появления на свет до смерти. Это - онтогенез психики. В годах, столетиях и тысячелетиях длится жизнь больших человеческих сообществ: цивилизаций, народов, сословий, классов. Это - историо-генез психики. Самый крупный масштаб, на сотни тысяч и миллионы лет, у филогенеза - происхождения человеческого рода от ископаемых приматов. В составе психологии развития историческая психология изучает историогенез. Ее выводы распространяются на генетические последовательности иного масштаба в той степени, в какой ритмы исторического времени проникают в индивидуальное бытие человека и в эволюцию высших приматов» (Шкуратов В.А. Указ. соч. С.6-7). Здесь допущена некоторая категоричность. Кроме того, предмет исследования больше напоминает, на мой взгляд, не историческую психологию, а психологическую историю. Но это не то случай, когда от переменных мест слагаемых сумма не меняется. — Г.И.

[40]Свою позицию по данному вопросу я доводил до научной общественности, выступая на проводимых Международной ассоциации исторической психологии — отделением Санкт-Петербургской Ассоциации философов Российского философского общества (см.: Ипполитов Г.М. Как трудно избежать соблазна персоналию писать…; Он же. Русские офицеры в Российской гражданской войне // «Наши и «чужие» в российском историческом сознании. Материалы межд. науч. конф. / Под ред. С.Н.Полторака. СПб., 2001; Он же. «Я» и «Мы» в психологических установках офицеров Добровольческой армии в период I Кубанского («Ледяного») похода // Я и Мы: история, психология, перспективы: Материалы межд. науч. конф.30-31 мая 2002 г. Санкт-Петербург/ Под ред. С.Н. Полторака. СПб, 2002; Он же. Покоряем пространство и время или теряемся в нем? К вопросу о восприятии пространства и времени вождями большевиков (тезисы – приглашение к дискуссии) // Пространство и время в восприятии человека: историко-психологический аспект: Материалы XVI межд. Нуч. конф. Санкт-Петербург, 16-17 декабря 2003 г.: В 2 ч. / Под ред. С.Н. Полторака. СПб, 2003; Он же. О подходах к установлению степени достоверности художественной литературы о Гражданской войне в России как историко-психологического источника // Художественная литература как историко-психологический источник: материалы XVI межд. науч. конф. Санкт-Петербург 14-15 декабря 2004 г. / Под. ред. С.Н. Полторака, СПб., 2004; Он же. Не дожил…Подпоручик Ромашов: крах иллюзий со смертельным исходом (заметки на страницах повести А.И. Куприна «Поединок»). // Человек в экстремальных условиях: историко-психологические исследования: Материалы XVIII межд. науч. конф. Санкт-Петербург, 12-13 декабря 2005 г.: В 2ч / Под. ред. С.Н.Полторака. Ч.1. СПб.: Нестор, 2005; Он же. Проявления исторической памяти как социокультурного явления в песнях о Гражданской войне // Историческая память и социальная стратификация. Социокультурный аспект: Материалы XVII межд. науч. конференции, Санкт-Петербург, 16-17 мая 2005 г.: В 2 частях / Под ред. С. Н. Полторака. Ч.II. СПб., 2005; Он же. Дуэли как проявление одной из экстремальных сторон быта офицерства вооруженных сил Российской империи // Быт как фактор экстремального влияния на особенности поведения людей. Материалы XXII Межд. науч. конфер. Санкт-Петербургского; 17 – 18 декабря 2007 В 2 ч. / под. ред. С.Н. Полторака. СПб., 2007. Ч.1); Он же. Государственный терроризм советской власти в РККА и деформации психологии воинских коллективов в преддверии Великой Отечественной войны (1937 – июнь 1941 гг.) // Природа терроризма и психология человека на историческом фоне его угрозы: Материалы XXI межд. науч. конф. Санкт-Петербург, 14-15 мая 2007 г. / Под ред. С.Н. Полторака. СПб., 2007; Был ли генерал А.И.Деникин антисемитом? // Народы России: историко-психологические аспекты межэтнических и межконфессиональных отношений. Материалы XXV межд. науч. конф. Санкт-Петербург, 12-13 мая 2009 г. / Под ред. С.Н. Полторака. СПб., 2009; О некоторых особенностях исследования исторических персоналий в зеркале исторической психологии), а также и в ряде статей по теории методологии истории, опубликованных в академических журналах (см.: Ипполитов Г.М. Объективность исторических исследований. Достижима ли она? Дискуссионные заметки // Изв. Самарского науч. центра Рос. акад. наук. 2006. Т.8. №3 (июль – сент); Он же. Объект, предмет, субъект исторического познания: непростая диалектика // Там же. 2007. Т.9 (20). №2 (апр. – июнь); Он же. Формационный подход к познанию истории: исчерпан ли его исследовательский потенциал? // Там же. 2009. Т.11. №6 (32); Он же. Из опыта преподавания методологии истории в Самарском государственном педагогическом университете // Новая и невейш. история. 2007. №5.

[41] Поляков Ю.А. Историзмы. С.23.

[42] Чаадаев П. Я. Статьи и письма. М., 1989. С.104.

[43] Струве П. Б. На разные темы. СПб., 1895. С.38. Небезынтересна здесь и позиция Г.В.Плеханова, заметившего однажды, что всякий процесс развития, всякая история представляется людям в различном виде, сообразно той точке зрения, с которой на нее смотрят. «Точка зрения — великое дело. Недаром же Фейербах говорил когда-то, что человек отличается от обезьяны своей точкой зрения» ( Плеханов Г.В. Избр. философ. произведения. М., 1958. Т.7.С.528.)