Очерк V ключевой период Русской истории 2 страница

Н.И.Новиков не видел абсолютно ничего преступного в своей принадлежности к масонству и потому открыто рассказывал и о себе, и о ложах. Кроме того, он, несомненно, был уверен в том, что известное ему известно и правительству. В ответ на поставленные ему следователем вопросы, он писал: " В масонство так называемое английское вступил я... в 1775 г.... Я мог осведомиться и узнать, что главная ложа управляется его превосходительством Ив. Перф. Елагиным,* в которой немалое число знатнейших особ в государстве членами, и что все меньшие ложи зависят от сей ложи, и что масонство получено из Англии...".¹⁵

* И.П. Елагин занимал крупные государственные должности, был членом Российской Академии и известен, кроме того, как литератор, историк. Им написан трактат "Опыт повествования о России".

Далее Новиков говорит о неудовлетворенности, которую испытывал от туманного толкования "иероглифов и аллегории", и от того, что "...хотя и делались изъяснения по градусам на нравственность и самопознание, но они были весьма недостаточны и натянуты...". Ходил среди масонов слух о существовании "...истинных розенкрейцеров... у них скрываются великие таинства; что учение их просто и клонится к познанию Бога, натуры и себя; что много ложных обществ называющихся сим именем... счастлив тот, кто найдет истинных". Новикову стало известно, что нечто близкое к розенкрейцерству привез в Россию из Берлина барон Рейхель. Он идет к нему и "со слезами" просит разъяснить, как отличить ложное масонство от истинного. Рейхель такое разъяснение дает. "Всякое масонство, - говорит он, "также со слезами", - имеющее политические виды, есть ложное.... Но ежели увидишь, что через самопознание, строгое исправление самого себя, по стезям христианского вероучения в строгом смысле нераздельно ведущее; чужды всяких политических видов и союзов, пьянственных пиршеств, развратности нравов членов его; где говорят о вольности такой между масонами, чтобы не быть покорену страстям и порокам, но владеть оными, такое масонство или уже есть истинное, или ведет к сысканию и получению истинного, что истинное масонство есть, что оно весьма малочисленно, что они не стараются нахватывать членов, что они по причине великого в сии времена распространения ложных масонов весьма скрытны и пребывают в тишине; ложные масоны всего этого не любят".

В рассказе Новикова речь также идет об иллюминатах. Этот орден был создан иезуитами специально для того, чтобы проникать в ряды масонов и разрушать их изнутри. Он отличался острой политической направленностью и имел целью борьбу не только против монархий, но и против церкви, чему не следует удивляться, думая, будто иезуитизм - явление чисто клерикальное. Новиков говорит об иллюминатах, что они "...суть истинные и злейшие враги истинного масонского ордена...желают и стараются совсем разорить истинное масонство и на развалинах его утвердиться... стараются везде втираться во все ложи...".*

* Интересны и другие детали в допросе Н.И.Новикова. Он, например, старается объяснить и доказать, что их ложа занималась в основном духовными упражнениями, избегала всяких связей с иллюминатами, и при этом не понимает, что это-то как раз и привело его к заключению в крепость. Примкни он к какому-нибудь стрикт-обсерванту или открой двери тем же иллюминатам - и другой была бы его судьба. Не политически, а духовно стал опасен Новиков и его ближайшие друзья. Следователь мямлит свои вопросы: зачем распространяли мистическую литературу? сколько и где ее печатали? где хранили? При этом он, как черт ладана, боится произносить имя Сен-Мартена, изданием которого занималась новиковская типография. Казалось бы, если дело действительно идет об опасности для государства, то и спрашивать бы Новикова главным образом о том, что он знает о политических намерениях лож. Но все сказанное им об этом падает, словно в пустоту. К такой информации следователь глух, ибо знает в этом вопросе больше Новикова. Один раз он, правда, спохватывается, что такое поведение становится уж очень красноречивым, и в конце допроса, уже не к месту, вставляет в вашем сборище есть иллюминаты. Но тут же снова перебрасывается на мистические книги: сколько их, под какими названиями печатались, где "они оные есть" и проч.

Таким образом, мы видим, что в XVIII веке Россия становится причастной всем формам духовной и политической борьбы, происходившей в Европе. Но при этом она обладает одним существенным и, можно сказать, непростительным недостатком: ее сословная и интеллектуальная элита находится в том незрелом состоянии, когда не может быть и речи о какой-либо способности разбираться в идущих извне сложных влияниях, тем более - противостоять им. Во всем господствует упрощенная одномерность суждений и самый непосредственный эгоизм, вторгающийся в дела любой степени государственной важности. При этом Россия ведет завоевательную политику и превращается в некое пугало для ведущих европейских держав.

Еще посланник Петра I Украинцев писал ему из Константинополя, куда явился на военном корабле: "Послы английский и голландский во всем держат крепко турецкую сторону... завидуют, ненавидят то, что у тебя завелось корабельное строение... думают, что от этого будет им в их морской торговле помешка". Принято умиляться подобным задором "птенцов гнезда Петрова" и не видеть огромной опасности, что возникла из перенесения "потешных" замашек юного царя в мировую политику. Но в послепетровские времена происходит отлив, ослабление ариманического натиска, и добрый Дух-Покровитель России пытается привести ее в уравновешенное отношение к Европе; однако за кулисами внешней политики с тех пор уже никогда не прекращается рост английского влияния на русскую жизнь. Стоит ли говорить о том, сколь большую роль в этом деле было способно играть английское масонство, получавшее в России все большее распространение.

Каким бы беспорядочным и грубым ни было вмешательство Петра в развитие России, оно подтолкнуло известную часть общества к развитию самосознания. А поскольку духовные искания были знамением времени, то не стоит удивляться тому энтузиазму, с каким русские образованные люди устремились в ложи с их мистическими тайнами, новым отношением к человеку. Не могла не привлекать и их революционная направленность - духовно проснувшийся к индивидуальной жизни человек уже мало годится на роль подданного абсолютной монархии. Наконец, масонство в своей лучшей части не отвлеченно, по-церковному, а на деле, в условиях самой непосредственной общественной жизни призывало к реализации идеалов христианской морали. Не всякий был способен разобраться при этом в тонкостях политической игры и идеологии, которые были тут ко всему примешаны. Этого не смогли сделать даже французы, что ж говорить о русских. Они, можно сказать, как "кур в ощип" попадали сразу во все сложные, часто мутные потоки, протекавшие через ложи, и благо было лишь тем, кому посчастливилось встретить добрых наставников, как это случилось с Новиковым, С.М.Гамалея, И.В.Лопухиным - истинными русскими духоискателями XVIII в., в жизни которых были такие люди, как профессор Шварц, барон Рейхель.

Не без влияния иезуитов решилась Екатерина II поприжать масонов. Но в то время иезуиты были в Европе почти всюду под запретом и потому не решались особенно активно проявлять себя в приютившей их России. Однако совсем не показывать себя они тоже не хотели. Поэтому было выбрано одно, наиболее антипатичное им звено - масонско-розенкрейцерское, и по нему нанесен удар.

В конце XVIII века в развитии масонства возник резкий перелом. Ранее таившийся политический радикализм открыто заявил о себе на внешнем социальном плане, и прежде всего - во французской революции. В нашем изложении мы не касаемся большой теории революций. Об этом написаны горы книг рго и соtга. В нашу задачу входит лишь показать характер тех сил, которые действовали под поверхностью внешних событий, но оказали решающее влияние на ход русской истории. Этим силам нельзя дать однозначной оценки, ибо основу их действия, как мы уже сказали, составляет та обостренная борьба добра со злом, которая есть главный двигатель развития человечества к свободе в условиях эпохи души сознательной. В этой борьбе задача добрых сил заключается не в победе над злом, а в претворении зла в добро. Поэтому всякая оценка здесь относительна. Однако это не значит, что следует вовсе отказаться от оценок. Нет, современному человеку надлежит судить о жизни, только система его оценок должна стать подвижной. Нужно научиться видеть события с разных сторон и при этом не отвлекаться частностями, а для этого требуется всеохватное недогматизированное познание, восходящее от внешней фактологии до стоящих за нею прафеноменов.

Французская революция поставила перед русским обществом устрашающий вопрос: что станется с Россией? Постигнет ли и ее судьба Франции, или же ей уготован другой путь?* Мнения разделились. Выделилась небольшая часть сторонников французской революции, но большинство, даже те, которые уже стали активными противниками монархии, были напуганы и шокированы ужасами якобинского террора. Так возникла некая противотенденция, желание удержать Россию от вхождения в опасный фарватер. В этом намерении отчетливо проявилось действие сверхчувственного доброго водительства. Среди прочего, это выразилось в том, что на самой вершине государственной власти в России вдруг появляются люди совсем особого рода, каких не было ни до, ни после них.

* Вопрос этот, естественно, встал и перед другими народами Европы

И здесь мы подходим к личности императора Павла I. В истории дома Романовых он занимает совершенно особое место. Скоро уже два столетия, как его на все лады бранят и монархисты, и социалисты. Главная характеристика Павла, о которой знает всякий школьник, та, что он был ненормальный. Вполне понятно, если в подобном духе высказывается о русском императоре, правившем чуть не двести лет тому назад, наследник революционных традиций, но что остается думать, когда в книге, выдержанной в самых верноподданнейших тонах, читаешь о Павле следующее (1912 г.): "Не злодейское средство, пущенное в ход для того, чтобы избавиться от правления видимо больного и невменяемого Государя, вызвало эту бурю восторгов (по случаю убийства). Радоваться гибели признанного и коронованного Монарха не в духе русского народа! Но все легко вздохнули при мысли, что наступил предел всем бессмысленным, стеснительным мерам, всем до невменяемости диким и непонятным распоряжениям... не знакомые между собою люди обнимались и поздравляли друг друга, как в день Светлого Воскресенья! (выделено нами. - Авт.) А двумя страницами ниже автор продолжает: "В спальню Его ворвалась ватага пьяных людей, с кулаками набросившихся на свою беззащитную жертву... Они зверски, бессмысленно, бесчеловечно искалечили молившего о пощаде Императора, топтали его ногами..".¹⁶ Прочтя такое, невольно думаешь, а не страдает ли сам автор тем недугом, который он приписывает "коронованному Монарху"?

А вот что говорит о Павле прогрессивный психиатр П.И.Ковалевский, поставившый ему диагноз в начале нашего века. По его мнению, император принадлежал к "дегенератам второй степени с наклонностями к переходу в душевную болезнь в форме бреда преследования". Насколько этот "бред преследования" имел под собой реальную основу, выяснилось 11 марта 1801 г. Художник А.Бенуа изучал портрет Павла, который, по его мнению, стоит "один целого исследования" и неопровержимо доказывает, что император был безумен.

Что ж, не станем спорить ни с художником, ни с психиатром, а посмотрим на портрет сами. Он принадлежит кисти В.Л.Боровиковского.

 

 

Для полноты впечатления возьмем еще детский портрет Павла кисти Ф.С.Рокотова.*

* Первый из них хранится в картинной галерее г Сумы, на Украине, второй в музее Ярославля

Нужно ли тут что-нибудь комментировать? Лишь большая предвзятость может помешать увидеть самое очевидное - совершенную ясность ума у того, кто изображен на этих портретах. Взрослый Павел довольно скептически и даже иронично относился к внешним атрибутам императорской власти. Определенный юмор был присущ ему и в отношении к самому себе, что мы покажем позже на одном примере. Но об этом свидетельствует и портрет кисти Боровиковского. Павел явно с иронией смотрит на затею увековечить его лик для потомков. Что же касается портрета, написанного Рокотовым, ничего другого, кроме веселого, подвижного нрава и свободного развития ума у изображенного на нем ребенка, портрет этот нам не передает.

Критика императора Павла имеет два главных свойства: она активно недоброжелательна и до крайности странна. А как обстоит дело с фактами? В.О.Ключевский утверждает: "Больше анекдота мы ничего не знаем об этом царствовании". Но анекдотов существует много, и у них необычайно долгая жизнь. Два самых популярных из них - следующие. В одном рассказывается, будто бы Павел скомандовал не понравившемуся ему на параде полку: "Марш в Сибирь!", - и полк прямо с парада так туда и зашагал. В другом говорится, что Павел однажды подписал разом три противоречащих один другому указа. Но, увы, все это действительно анекдоты и не более того.¹⁷ Но наравне с ними имеются и вполне серьезные отзывы о Павле. Особенно интересны те из них, которые сделаны людьми не близкими или даже враждебными императору. Генерал А.П.Ермолов, впоследствии герой Отечественной войны, отбывший при Павле 2 года в заключении, говорил, что у "покойного императора были великие черты и исторический его характер еще не определен у нас". Другой современник Павла, писатель А.Коцебу, побывавший по его милости в сибирской ссылке, писал: "Из 36 миллионов русских по крайней мере 33 миллиона имели повод благословлять императора, хотя и не все сознавали это". То же самое утверждает и декабрист М.А.Фонвизин: "Простой народ даже любил Павла".

От генерала Бенигсена, непосредственного участника цареубийства, мы узнаем, что "...император никогда не оказывал несправедливости солдату и привязывал его к себе". Поэтому заговорщики во время переворота особенно боялись солдат. "Успей Павел спастись бегством, - свидетельствует княжна Ливен, - и покажись он войскам, солдаты бы его сохранили и спасли".

Ну, а каковы были дела Павла? Вот некоторые из них. Манифестом от 5 апреля 1797 года он ограничил барщину тремя днями в неделю. При этом в воскресенье все непременно должны были отдыхать. Историк Н.К.Шильдер оценил впоследствии этот манифест "как попытку подготовить низший класс нации к состоянию менее рабскому". За крестьянами числилась недоимка в 7 млн. рублей (цифра по тем временам астрономическая). Павел ее снял. Было разрешено старообрядцам иметь свои церкви и священников. Купеческое сословие получило возможность выбирать своих представителей на весьма высокие государственные должности. Этой привилегией оно пользовалось только при Павле.

За четыре года Павлова правления в солдатских школах было выучено 64 тысячи человек, была открыта медико-хирургическая академия, университет в Дерпте, институт для женщин. И вообще, как пишет свидетель цареубийства Н.А.Саблуков, "...земледелие, промышленность, торговля, искусство, науки имели в нем (Павле) надежного покровителя". Наконец, в польском вопросе деятельности Павла дает характеристику поляк, князь Адам Черторыйский. Он говорит: "Царствование Павла еще до сих пор в наших местах (в Польше) называют временем, когда злоупотребления, несправедливости, притеснения в мелочах, необходимо сопровождающие всякое чужеземное владычество, давали себя чувствовать всего слабее".

Но наравне со всем этим было, разумеется, и другое. Павел отличался строгостью в отношении к дворянству, к офицерам и за это даже был заподозрен в "якобинстве" и "санкюлотстве".

Мы не задаемся целью создать идеальный образ Павла. Нас интересует реальный человек, и как таковой Павел I не только не обнаруживает никаких следов душевного расстройства, но, напротив, во всех своих действиях проявляет незаурядный ум, проницательность и беспримерный в среде монархов демократизм.

Павел загадочен - это несомненно. И чтобы его понять, необходимо обратиться непосредственно к его личности. Во время путешествия с молодой женой по Европе, когда была еще жива Екатерина II, Павла прозвали "российским Гамлетом"; позже Наполеон увидел в нем "русского Дон-Кихота". В век филистерства и "глубоконаучной обоснованности" небезопасно получать такие прозвища. Это доказывает, например, совершенно плоское замечание Герцена, что "...Павел явил собой отвратительное и смехотворное зрелище коронованного Дон-Кихота". Согласиться с этим высказыванием равнозначно признанию правоты, скажем, общества Фамусова в его отношении к Чацкому - литературному выражению русского Гамлета. Пришлось бы тогда и в шекспировской драме принять сторону датского двора. Ведь это в высшей степени симптоматично, что Павла причислили именно к этому ряду героев, которых окружающее их общество объявляет сумасшедшими.

Впечатление, которое Павел производил на современников, показывает нам, что в нем был реально явлен тип личности нового времени, прафеноменом которой является фаустовская душа. Фаустовская душа живет и в Гамлете, и в Дон-Кихоте, и в Чацком. Но откуда бы ей взяться в литературе, если бы не было ее прообразов в жизни?

Было бы ошибочным идеализировать фаустовскую душу, ибо она сильна как раз своими противоречиями. Но что в ней притягательно - это неустанный и глубоко честный поиск истинных основ жизни, назначения человека. В своем окружении она с неизбежностью, так сказать, персона non grata, ибо является его антиподом по той причине, что принцип "остановись, мгновенье", которым живет это окружение, хуже смерти для фаустовской души.

Павла отличало рыцарское благородство, неведомое при развращенном дворе Екатерины II. Под честное слово не сражаться впредь против России он отпускает на свободу Костюшко. Его ум не скован привычными догматами и всегда ищет решений, сообразных действительности, но именно это многие объявляют чудачеством, странностью или даже безумием. Вот образчик этого "безумия". Вместо того, чтобы истреблять народы в бессмысленной войне, Павел предложил Наполеону решить дело их личным поединком.* Было, конечно, ясно, что предложение - чистая условность. Но можно ли представить себе шаг, с большей очевидностью разоблачающий всю бессмысленность воин? Только к концу XX века подобные идеи стали приходить на ум борцам за мир. И никто не находит их безумными или смешными.

* Наполеон ответил на вызов отказом, но отнесся к нему с уважением.

Павел вовсе не был наивным и хорошо понимал свое окружение и свою эпоху. Он знал, что порой, чтобы достучаться до ее самосознания, требуются сильные средства. Принципом же его действий, как он писал об этом К.И.Сакену, было: "...j'aimê mieux êtr haï en faisant, bien, qu'aimé en faisant mal" (письмо от 4 февраля 1777 г.) - "я предпочел бы быть ненавидимым, делая добро, чем любимым всеми, творя зло".

Павел был противником всяких монархических церемоний, собраний, благодарственных изъявлений. Авторитет самодержца часто лишь мешал ему в повседневных делах, где его отличали простота и естественность.* Характерен в этой связи один случай из его жизни. В гарнизоне Михайловского замка служил уже упомянутый нами офицер Н.А.Саблуков. Он обладал художническими способностями и однажды, увидев на дереве нарост, чем-то напомнивший ему облик Павла, сделал с него стилизованный рисунок. Получился шарж на императора. Офицерам он понравился, они стали просить Саблукова сделать для них копии. Не смея отказать товарищам, тот наделал их не менее сорока штук. Но вот однажды, дежуря в замке, Саблуков, дабы скоротать время, стал срисовывать бюст Генриха IV и так увлекся своей работой, что не заметил, как сзади подошел император. Взглянув на рисунок, Павел похвально отозвался о нем, а потом спросил: - А не делали ли вы когда-нибудь мой портрет? Саблуков храбро ответил: - Много раз, Ваше величество!

* Но совсем иначе смотрели на это сами подданые. Павлу, например, требовалось поправить нерадивого офицера, при этом он иногда сам показывал, как следует обращаться с оружием. Окружающие же видели лишь одно: перед ними император. Если бы Павлу довелось править лет 30, может быть, ему бы и удалось так воспитать офицерство, что оно в первую очередь реагировало бы на суть дела; четырех же лет было явно недостаточно.

"Государь, - рассказывает сам Саблуков, - рассмеялся, взглянул на себя в зеркало и произнес: "Хорош для портрета!".* Затем он дружески хлопнул меня по плечу и вернулся в свой кабинет, смеясь от души".

* Нечто от этого восклицания и запечатлено на приведенном нами портрете кисти Боровиковского.

Внешняя канва жизни Павла удивительно напоминает судьбу шекспировского принца. Имея врожденные наклонности к честности и благородству, Павел воспитывался в трудной, морально нездоровой среде екатерининского двора. Уже в раннем детстве ему приходилось самому отбирать книги для чтения, поскольку неразборчивые воспитатели нередко приносили безнравственные сочинения. Рано узнал он о том, что его мать - виновница смерти отца, а его убийца - ее фаворит. Во дворце это ни для кого не было тайной. Даже тень предка являлась Павлу, только это был не отец, а прадед - Петр I. Видение длилось около полутора часов. В нем Петр, вздыхая, произнес: "Павел, бедный Павел, бедный князь!", а потом предостерег не делать моральных ошибок.

Когда Павел стал старше, Екатерина начала систематически и грубо третировать его, решив, в конце концов, лишить трона. Однако несмотря на все это, как свидетельствуют современники, Павел (ив этом его отличие от датского принца) "был полон жизни, остроумия и юмора".

Образованием Павла руководил граф Н.И.Панин, отказавшийся от должности вице-канцлера ради воспитания великого князя. Панин был весьма незаурядной личностью, обладавшей широким кругозором поистине "государственного" человека.

Как свидетельствует его брат, Панин работал над "Рассуждениями об истребившейся в России совсем всякой формы государственного правления, и оттого о зыблемом состоянии как империи, так и самих государей". В духе своих "рассуждении" Панин воспитывал и Павла. Особенно значительный разговор между воспитателем и воспитанником состоялся за 2 дня до смерти первого - 28 марта 1783 года. Находясь под большим впечатлением от разговора, Павел вечером же наспех, с несвойственной ему небрежностью стиля, набросал свои собственные "Рассуждения". В них, в частности, он пишет: "Поверено было о неудобствах и злоупотреблениях нынешнего рода администрации нашей, проходя разные части и сравнивая с таковою в других землях и опять с обстоятельствами нашей, нашли за лучшее согласовать необходимо нужную монархическую екзекутивную власть по обширности государства с преимуществом той вольности, которая нужна каждому состоянию от предохранения себя от деспотизма самого государя или частного чего-либо". И далее: "Станем стараться помочь и отвратить главнейшие неудобства. Поможем сохранению свободы состояния каждого, заключая оную в должные границы, и отвратим противное сему, когда деспотизм, поглощая все, истребляет, наконец, и деспота самого....

Должно различать власть законодательную и власть законы хранящую и их исполняющую. Законодательная может быть в руках государя, но с согласия государства, а не инако, без чего обратится в деспотизм. Законы хранящая должна быть в руках всей нации, а исполняющая в руках под государем, предопределенным управлять государством. Отложим теперь первые из сих разделений по вышесказанным причинам. Видно из сего, что вторая, будучи связана с третиею, должна быть согласована с сею. Из сего следует, что необходимо нужен свободный выбор членов собрания таковой власти, как и выборы по наместничествам, которые конфирмуются государем, чем обе власти споспешествуют к лутчему содействию, а как надобен залог твердости постановления, обеспечивающий государство и государя, то и будет сим собрание мужей, пекущихся о благе общем в сохранении законов...". При этом необходима "особа, которая могла бы, присутствуя, соглашать объявлением воли законов и намерений государя как разные мнения, так и направлять умы к известной цели. Сия особа должна быть канцлер правосудия, министр государев".¹⁸

Во время написания "Рассуждении" Павлу было 28 лет, а девятью годами ранее он подал своей матушке другие "Рассуждения", в которых предлагал: отказаться от наступательных войн (!), а военную систему устроить для целей обороны и так, чтобы она не была в тягость защищающимся. В "Рассуждениях" имелись и вполне конкретные рекомендации, как все это сделать.

И вот теперь становится совершенно понятно, за что двести лет клянут Павла монархисты. Двойник самодержавия - всегда инспиратор абсолютизма, он экспансивен, и проводники его намерений в политике всегда выступают за империализм. Поэтому для монархистов Павел - республиканец. Труднее понять, чем не угодил Павел демократам. Однако попробуем разобраться и в этом.

Влияние Н.И.Панина на "российского Гамлета" проявилось еще в одном отношении.* Панин был знаком с оккультными течениями своего времени, состоял членом ряда масонских лож. Видимо, разговоры на эту тему также велись во время учебных занятий; впоследствии к этому добавились непосредственные знакомства Павла с высокопоставленными членами масонских братств, куда он, в конце концов, вступил и сам. Историк П.И.Бартенев по этому поводу писал: "Любопытно было бы узнать, с какого времени Павел Петрович поступил в орден франкмасонов (в Стокгольме, во дворце, есть его портрет в орденском одеянии). Через супругу свою он находился под сильным влиянием прусского двора, а прусский наследный принц принадлежал к числу самых ревностных членов ордена".¹⁹ О принадлежности Павла к ложам свидетельствует и Н.А.Саблуков. ²⁰

* Нам, однако, не следует слишком переоценивать влияние Н.И.Панина. Воспитанник сам был чрезвычайно предрасположен к усвоению того рода идей, что изложены в его "Рассуждсниях". Кроме того, вообще не известно, слышал ли Павел всё изложенное во втором "Рассуждении" от Панина или сам говорил ему это. Вслед за тем он написал еще одну записку, в которой речь идет о вещах, совсем практических, об учреждении целой системы министерств и проч.

Панин явился лишь пробудителем всех этих наклонностей в молодом Павле. Ведь Павел испытывал на себе и иные влияния, но они не имели успеха. Так, уже в самую раннюю пору юности, а вернее даже детства (в 11 -12 лет) к нему не раз подступали со своими искушениями развращенные фавориты и всякая челядь екатерининского двора. С другой стороны, глубоко уважая Фридриха Великого, он "не заразился (его)... упорным безбожием" (Н.А.Саблуков).

О связях Павла с ложами вскоре стало известно Екатерине II, и окружавшие ее иезуиты всполошились. Екатерина, воспользовавшись введенным Петром I правом назначать преемника по выбору правящего монарха, решила вместо Павла завещать трон его сыну Александру. С этой целью Александр сразу же после рождения был фактически отнят у родителей, и все его воспитание перешло в руки "царственной бабки". Павел, уже хорошо понимавший, куда клонится дело, и чувствовавший большую личную ответственность за будущее страны и народа, в среду которого он был поставлен судьбой, воспротивился этому намерению. И когда Екатерина умерла, он активно занял трон, вполне принадлежавший ему по праву. Имеется слух, будто Павел уничтожил тайное завещание Екатерины. Вполне возможно, что это правда. Однако было бы весьма странно, противоестественно, если бы при жизни зрелого и многоопытного отца трон занял совсем еще юный сын, к тому же лично вовсе не желавший этого.

 

* * *

 

Итак, на русский престол взошел человек, несший в себе черты архетипа личности эпохи души сознательной. В дневнике Гете на день, когда он узнал об убийстве Павла приходится следующая запись: "Фауст. Смерть Императора Павла". Вряд ли (хотя это утверждают многие) здесь лишь простое совпадение. Кому, как не Гете, было распознать, где в его эпоху проявляется фаустовская душа.*

* Гете пристально изучал все обстоятельства убийства Павла I, о чем сохранились записи в его бумагах. А это значит, что и ранее он проявлял к нему интерес.

Гамлета, как об этом говорит Р.Штайнер в лекции, которую мы уже цитировали в предыдущем очерке, можно рассматривать как ученика Фауста. Другим учеником Фауста, говорится в той лекции, был русский, но это был лишь дух, улетевший потом на Восток. И вот мы констатируем, что дух этот воплотился; правда, не во множестве людей, а в одной личности. Произошло это благодаря тому, что Павел - почти немец по происхождению. Одних культурных импульсов для такого воплощения на русской почве в XVIII веке не хватило бы. Однако и одной крови было мало, тем более, что это была "голубая" кровь царствующих домов Европы. Было необходимо, чтобы к ней примешалось русское начало, мощное действие ауры русского народа. Тогда врожденная способность к развитию я-сознания* пришла в связь с глубокими религиозными, спиритуально-нравственными импульсами, действовавшими в русской народности, но также, что особенно примечательно, и с теми пра-славянскими импульсами, в силу которых "русскость и царизм испокон веков были отчужденнейшими по отношению один к другому явлениями...не сочетались вместе". ²¹