Сталкеры Чернобыльской Зоны

 

Сталкер — кто это?

 

Слово «сталкер» происходит от английского выражения to stalk - что означает «подкрадываться», «идти следом», «идти крадучись». Кстати, правильно было бы говорить не сталкер, а стокер, поскольку произносится это слово как «стоок».

Само понятие имеет довольно долгую историю, но по мере его популяризации смысл, который вкладывался в слово, менялся. В литературе «сталкер» впервые появляется в романе Редьярда Киплинга «Stalky and Co», в котором главный герой «Стоки» — мошенник и хитроватый молодой человек. Позже Стругацкие ввели это слово в роман «Пикник на обочине», где придали «сталкеру» более мужественный, загадочный образ. В «Пикнике…» это была уже криминальная профессия: «Так у нас в Хармонте называют отчаянных парней, которые на свой страх и риск проникают в Зону и тащат оттуда все, что им удается найти». Проникновение носило вполне прагматичный характер — утащить из зоны артефакт («хабар») и сбыть его за деньги. Правда, такое занятие сильно влияло на человека, поскольку каждый поход — пребывание в пограничной ситуации, где любое действие означает выбор между жизнью и смертью, где всегда есть место сложным моральным дилеммам, где интуиция важнее разума.

В дальнейшем образ сталкера становился все более популярным, новым содержанием он наполнился благодаря одноименному фильму Тарковского. Здесь сталкер уже в меньшей мере прагматик, а больше человек Зоны. Он понимает и принимает ее — «у него свидание с Зоной» говорит Профессор, когда Сталкер удаляется, чтобы побыть в одиночестве. Все его проблемы решаются не при помощи денег, а по мере пребывания на территории, где другой не прожил бы и пяти минут, где происходят чудеса, выходящие за пределы человеческого понимания. Поход в зону — это в первую очередь испытание самого себя, поиск и проверка на прочность своих духовных ценностей. Заметим, что и книга Стругацких, и фильм Тарковского вышли в свет в промежутке между 1972 и 1979 годами, и благодаря их большой популярности слово «сталкер» стало общеупотребительным.

Постепенная мифологизация этого образа привела к тому, что сталкеров стали наделять особыми, тайными качествами и способностями. У Карлоса Кастанеды сталкер уже обладает навыком молниеносно принимать правильное, оптимальное решение, способное вывести его победителем из самой безвыходной ситуации. В современном мире образ сталкера и вовсе вышел за пределы художественных произведений, что неудивительно. Человека всегда окружали области неведомого, что порождало такие понятия, как «граница и приграничье» — то есть край обитаемого и понятного мира, «страж» — тот, кто охраняет эту границу, разведчик/проводник/контактер — имеющий доступ к иному миру. К последним можно отнести древнегреческого Харона, шаманов и др.

Проблема в том, что традиционное «неведомое» в XX веке очень сильно ужалось — географических белых пятен не осталось, загадки нематериального плана капитулировали перед наукой — поэтому и проводники в иные миры стали не нужны. Однако, расправившись с традиционной мифологией, индустриальная цивилизация начала строить свою собственную. Она предъявила новый конец света — тотальную войну планетарного масштаба с применением оружия массового поражения. Учебники гражданской обороны красочно описывали эту реальность — зоны поражения и зоны загрязнения (радиоактивного, химического, биологического). Руины и места, где нет людей, но есть одна только опасность. Границы и проводники в неизвестное появились вновь, и теперь уже за проводником индустриальной эры в массовом сознании закрепилось название сталкер.

Чернобыльская катастрофа стала той самой реальностью, где нашлось место сталкерам. В психологическом плане любая катастрофа — это разрушение существующего порядка, появление событий, которые выходят за рамки обычного человеческого опыта. В результате формируется новая реальность, которую необходимо изучить и описать, дать новым явлениям и процессам названия, а для этого — создать новую систему понятий. Одним из таких новых чернобыльских понятий и стал сталкер. Часто в среде ликвидаторов это слово использовалось как самоназвание. «Командир взвода сталкеров» — так отрекомендовался командир взвода радиационно-химической разведки Сергей Мирный ученому, которого он встретил на окраине города Припять в июне 1986 года. В профессиональном сленге персонала ЧАЭС и в обиходе ученых, изучающих развалы четвертого реактора, понятие «сталкер» существует, но уже в абсолютно новой смысловой интерпретации. Применительно к Саркофагу «сталкер» — это ученый, профессионал, изучающий руины разрушенного реактора. Но он не просто изучает, он ищет скопления ядерного топлива. Ведь в реакторе его нет. Во время аварии оно разогрелось до полутора-двух тысяч градусов, расплавило полутораметровые стены и вытекло, заполнив ядерной лавой четыре этажа под реактором. Сейчас эти помещения крайне опасны и труднопроходимы. Радиационная обстановка в них тоже очень сложная: гамма-фон достигает десятков Рентген в час. Но профессионалы осознанно идут туда, поскольку для того, чтобы получить достоверное представление о том, какие сюрпризы Саркофаг может преподнести в будущем, нужно ясно представлять, сколько ядерного топлива внутри и в каком состоянии оно находится. Таким образом, профессиональные сталкеры находят свой ядерный «хабар» — образцы уникальных веществ, находящихся в реакторе. Их добыча действительно бесценна для науки. Материалы, из которых состоит эта смертоносная застывшая лава, не найдешь больше нигде на Земле.

Ученые Саркофага — поистине уникальная группа людей, их работа беспрецедентна, но наш рассказ не о них. Они заслуживают отдельного исследования и отдельной книги.

Представители массмедиа любят называть сталкерами и других научных сотрудников зоны отчуждения. Но лишь тех, кто приносит из зоны «хабар» в виде уникальных знаний или информации. Людей, которые пропустили эту катастрофу через себя, осознали ее и поделились этим знанием с окружающими. К такими сталкерам можно причислить сотрудника Института атомной энергии им. Курчатова Константина Чечерова, директора Чернобыльского центра международных исследований Николая Архипова, полковника милиции Александра Наумова и многих других. В данном случае журналисты, выражаясь литературно, являются перекупщиками сталкерского «хабара» — в виде информации, которую ученые добывают в зоне.

В самом же периметре понятие «сталкер» присваивалось не только людям, но и неодушевленным предметам. Например, обычное кафе, располагавшееся на центральной площади Чернобыля, в свое время называлось «Сталкер». В 1986 году в нем размещался один из штабов по ликвидации аварии. Сегодня в Чернобыле можно увидеть и катер «Сталкер», который принадлежит предприятию «Чернобыльская пуща» и стоит в Чернобыльском затоне.

 

Сталкерский люд: игроманы, «идейные», «добытчики»

 

Сегодня уже можно с уверенностью говорить о существовании такого социального явления, как сталкерство. Его массовость и распространенность дает возможность выделить отдельные группы с конкретными признаками, образом поведения в зоне отчуждения и мировоззрением.

Проследить принадлежность человека к тому или иному психотипу можно, лишь прочитав в Интернете его отчет о походе в зону. Одни тексты содержат почти детский восторг по поводу схожести виртуального мира известной игры с видами настоящих брошенных сел, ферм и других объектов реальной зоны. Зачастую эти люди используют в своих отчетах ненормативную лексику, а описание окружающего мира зоны пестрит преувеличенными представлениями о реальных опасностях, встречавшихся им на пути. Эмоциональный рисунок рассказа о путешествии выдает приверженцев компьютерных игр. Этот тип сталкеров мы называем игроманами. Они зависят от игры, им хочется усилить ощущения от виртуального мира экстремальными впечатлениями от реального. Потому и отправляются они в зону. Как правило, средний возраст сталкеров этой категорий от шестнадцати до двадцати лет, во всяком случае не превышает двадцати пяти. В подавляющем большинстве игроманы совершают всего одно, реже два проникновения в чернобыльскую зону. Этого им, как правило, вполне достаточно для удовлетворения сталкерских амбиций.

Кстати, многие игроманы даже не пересекают границы чернобыльской зоны отчуждения. Им вполне достаточно видов брошенных сел зоны обязательного отселения (район Народичей, Полесского и Вильчи). Ведь «хабар»- фотографии и видео с видами этих мест столь же апокалиптичны, как и те, что сделаны в зоне. А вот попасть в зону отселения куда проще, здесь нет охранного периметра, а значит, «сталкер-игроман» не рискует нарваться на серьезные неприятности. Но и совсем безопасным такое место не назовешь.

В корне отличается от игроманов второй психотип чернобыльских сталкеров — философов заброшенного индустриального ландшафта. Назовем их «идейные». Довольно уникальная и любопытная категория посетителей зоны. Чаще они проникают в тридцатикилометровую зону и лишь изредка заходят в десятку — зону повышенного радиационного контроля. «Идейные» находятся в зоне по нескольку дней, в некоторых случаях остаются на целую неделю. Материалы, публикуемые ими в Интернете, имеют логичное изложение, описываемый маршрут, как правило, хорошо продуман, а сталкерский поход организован. Чувствуется опыт. Но главное в таких материалах — эмоциональные описания окружающего мира запретных территорий. Так восторгаться угрюмой красотой брошенных земель и строений могут только люди, у которых это увлечение идет от сердца.

Некоторые «идейные» сталкеры имеют свою, уникальную, мировоззренческую систему ценностей. Они уверены в том, что обезлюдевшая зона обладает своеобразной, понятной только им, биоэнергетикой.

Что же движет «идейными» и каковы цели их визита в зону? Наиболее содержательные ответы на этот вопрос дали сами сталкеры. Вот несколько цитат из переписки:

 

«…Трудно описать словами все те чувства, которые наполняют меня во время посещения зоны, и иногда я серьезно опасаюсь, что в этом есть намеки на какой-то диагноз:). Надеюсь, несущественный. Просто это самое уникальное место на всей планете, огромная территория, с которой мгновенно уехали все люди. Посещать эти села и города очень интересно, но, с другой стороны, все выглядит зловеще пустым… Но главное — я там чувствую себя живым. Там я человек, который зависит лишь от самого себя, возможно, это и есть главная причина такой популярности зоны у всех, кто ходит туда нелегально, в одиночку или небольшими группами. Я не знаю точно, какие цели преследуют остальные, те, кто палит дома, устраивает кавардак в до сих пор нетронутых домах… мое правило №1 — ничего не менять в зоне, никакого мусора и сувениров на память…»

 

И еще…

 

«Честно говоря, весь этот туристический ажиотаж мне абсолютно неприятен. Получается, это какая-то тенденция моды. Несомненно, навеянная целой серией игр и книг, связанных со сталкерством. И толпы вновь испеченных псевдо-сталкеров ломятся бесконечными потоками в зону. Не осознавая всю глубину гигантской человеческой трагедии. Более того, зона превратилась в огромный аттракцион, которым нещадно спекулируют предприимчивые дельцы. Одно дело — приехать в зону с чипсами и пивом и, щупая пухлую подругу за попу, веселиться на руинах Припяти. Так сказать, глумиться над человеческой бедой. Это, по-моему, вандализм. А другое — посетить этот памятник горести и забвения. Для более глубокого осознания всей человеческой незащищенности. Проникнуться атмосферой зоны, почувствовать эту боль»…

 

«Идейные», как правило, хорошие фотографы, великолепно чувствующие композицию и пространство, которые они снимают. Снимки передают загадочную, притягательную и очень своеобразную эстетику погибшего мира. Умение разглядеть через объектив камеры редкую красоту унылых и опустошенных городских ландшафтов — отличительная особенность поклонников индустриального туризма.

Отличаются «игроманы» и «идейные» и своей численностью. Трудно объективно судить о подлинном их количестве, но по косвенным признакам «идейных» сталкеров не больше трех-четырех десятков, «игроманов» на порядок больше. «Идейные» сталкеры совершают по два-три ежегодных проникновения в зону, в то время как игроманы — не больше двух за всю жизнь.

Стоит упомянуть и о третьей группе людей, посещающих зону отчуждения, людях, безмерно далеких от компьютерных игр и поисков оригинальных способов времяпрепровождения. Для них поход в периметр — рядовое событие повседневной жизни. Эту группу сталкеров мы назовем «добытчики», как правило, ими становятся жители соседних с зоной сел и деревень.

В эту депрессивную категорию вошли полтора десятка сел, оставшихся от эвакуированных Чернобыльского и Полесского районов. Ядерная катастрофа оставила не только ядовитый материальный след, она разрушила судьбы и искорежила характеры местных жителей. В населении этих сел существенную долю составляют пенсионеры, зона отчуждения начинается прямо за их огородами, подкрепляет всеобщее уныние вид руин колхозных строений за околицей. По сути, эти села не очень сильно отличаются от тех, которые находятся за колючей проволокой и населены «самоселами». Но разница меж ними есть и существенная: если «самоселы» сами выбрали свой образ жизни, то для этих людей не существовало альтернативы. Им уехать никто не предлагал, поэтому те старики, которые не смогли выехать сами, попали в социальную ловушку.

Еще в советское время стала понятна губительная роль зоны отчуждения. Ведь ее создание разрушило все, чем жили эти районы. Прекратили существование колхозы и промышленные предприятия, не стало продукции, которую они производили. Рыночные реформы привели к дальнейшему развалу — уцелевшие предприятия либо разорялись, либо скупались для демонтажа и утилизации. Проще говоря, работать людям, проживающим в непосредственной близи от зоны, стало негде.

Вместе с тем статус жителей пострадавшей территории дает им право на определенные социальные выплаты и льготы. Это привело к тому, что легальный труд перестал рассматриваться местным населением как основной источник дохода. Его место заняли социальные пособия, а также полулегальные и даже совсем нелегальные заработки.

Авария повлияла не только на условия жизни людей и их материальное благосостояние, но и на иждивенческие настроения. Социологи и психологи, которые исследовали этот район в 90-х годах, выявили целый ряд негативных изменений в социальном поведении жителей.

Прежде всего это «синдром жертвы» — когда человек даже спустя много лет после события ощущает себя потерпевшим и на этой позиции строит свое отношение к миру и окружающим. Для них авария не закончилась — они переживают это событие как факт повседневной жизни. Естественно, эти люди демонстрируют повышенную тревожность и страх перед повторением ядерной аварии. Они не верят в свои силы и не планируют свою жизнь даже в короткой перспективе. Они просто живут одним днем. Они ни в чем не стремятся проявить инициативу, но при этом обвиняют в своих бедах кого угодно, но не себя. Часто можно услышать рассуждения на тему, что они заслуживают большего, поскольку являются пострадавшими.

Свойственен им и синдром невежества — когда люди не понимают и не стремятся понять и принять правила жизни на загрязненной территории. Они живут в соответствии с собственными, чаще всего ошибочными, представлениями о рисках радиоактивного заражения.

Все эти изменения в сознании и поведении ученые называют «чернобыльским фактором», а общество, которое сложилось под его воздействием, — «мертвым социумом». В такой ситуации специалисты рекомендуют властям сосредоточить усилия на молодежи и подрастающем поколении, чтобы включить их в нормальный образ жизни и вывести их из поля действия этой депрессивной атмосферы.

Тот самый «чернобыльский фактор» и тотальная нищета прилегающих к зоне поселений привели к бурному расцвету нелегальных промыслов, тесно связанных с зоной отчуждения. Местные жители не видят в ее посещении опасности ни для себя, ни для других людей, поэтому охотно тащат оттуда добычу. Оправдывают свое поведение просто: им ведь нужно на что-то жить…

Бессмысленно утверждать, что такое явление уникально для современной Украины в целом. И в других бедных районах люди ведут себя подобным же образом. В качестве примера можно привести «дикие» (нелегальные) шахты-самокопы Донбасса. Уголь в них добывают везде, где пласты подходят близко к поверхности. Работа в таких шахтах тяжелая, вредная и смертельно опасная. По некоторым оценкам, таких шахт-самокопов около 2,5 тысячи, а каторжно трудятся в них несколько десятков тысяч человек. И для них это единственный способ выжить в регионе, где закрылись официальные шахты.

В окрестностях чернобыльской зоны распространены иные промыслы. Прежде всего это сбор и вывоз металла, вероятно, самый доходный и стабильный вид заработка. В 2003 году милиционеры зоны задержали двух жителей

соседнего села, когда те попытались вывезти часть корпуса вертолета. Можно себе представить изумление вызванных дозиметристов, когда те увидели, как во дворе отделения милиции стоит обычная повозка с запряженной лошадью, а в повозке лежит… грязно-белый конус части фюзеляжа вертолета. Как и следовало ожидать, лом отчаянно «фонил». И было в происходящем действительно что-то постапокалиптическое: деревенского вида злоумышленники на конной повозке воруют с территории могильника радиоактивных отходов часть машины, ликвидировавшей ядерную аварию…

Следующий по доходности «бизнес» — добыча стройматериалов. Даже спустя 20 лет брошенные дома разбирают на кирпичи, снимают с крыш шифер, из земли выкапывают бетонные конструкции. Все это требует больших трудозатрат, наличие транспорта, а иногда и специальной техники. Поэтому такого рода промыслами занимаются бригады с хорошим материальным обеспечением, а не сталкеры-одиночки.

Для одиночек самое выгодное занятие — это сбор грибов и браконьерская добыча диких животных. И продать можно, и самим съесть.

Была еще информация, что местное население работает проводниками в зону отчуждения, но достоверных данных о таком бизнесе нет.

Сталкеры-добытчики больше других похожи на героев книги «Пикник на обочине» братьев Стругацких. Живут они возле зоны, ходят туда за «хабаром», который имеет свою рыночную цену. Походы добытчиков — это работа, а потому они существенно отличаются от походов игроманов или идейных. Заходят в зону добытчики неглубоко (5- 10 км) и на короткое время (до суток). А близость дома позволяет им не тащить с собой лишнего. Именно эта категория сталкеров полностью игнорирует радиационную

опасность, зато они хорошо знают местность как вблизи зоны, так и внутри нее. Естественно, добытчики рискуют точно так же, как и другие сталкеры, даже больше, поскольку посещают зону они значительно чаще. И, вероятно, именно добытчики пополняют статистику без вести пропавших людей, и именно их тела, найденные в зоне, числятся в списках неопознанных.

Сообщения о задержании сталкеров регулярно появляются в сводках МВД. Личный состав батальона охраны зоны отчуждения тоже прекрасно представляет, от кого им приходится охранять вверенные периметр и объекты. Однако есть здесь и свои исключения из правила, одним из которых является история «чернобыльского Тарзана», о которой много писали в 2006 году. Она началась 13 лет назад, в 1993 году, в одном из сел зоновского приграничья, когда 12-летний Иван навсегда ушел из дома от побоев матери. Он не принялся бродяжничать в густонаселенном городе, как поступает большинство коллег по несчастью, а выбрал противоположный путь. Ушел туда, где нет людей, — в зону отчуждения. Здесь он проводил большую часть года, жил в землянках, охотился на диких животных, занимался мелким воровством у самоселов и жителей не-зоновских сел. Говорили, что первым его оружием стал самодельный арбалет, вполне пригодный для охоты, позже у него появилось и огнестрельное оружие. На зиму «чернобыльский Тарзан» перебирался жить к бабушке, поговаривали, что кое-какую помощь ему оказывала сестра.

В поле зрения правоохранителей он попал лишь летом 2005 года, хотя слухи о «диком» человеке ходили несколько лет. В районе села Корогод патрульная группа обнаружила молодого человека, который разделывал тушу лошади Пржевальского. На появление сотрудников милиции он отреагировал довольно дерзко — начал отстреливаться. Задержать его не смогли, но обнаружили оборудованную берлогу-землянку, в которой он проживал. Этот факт насторожил, поскольку обычные браконьеры в берлогах не живут.

Закончилась же история весьма печально — 5 января 2006 года в своем доме в селе Орджоникидзе был обнаружен жестоко убитый пенсионер. Из дома пропало только одноствольное охотничье ружье. По подозрению в этом убийстве Ивана и задержали, при обыске у него изъяли обрез, который он успел сделать из похищенного ружья. Несмотря на то, что это был скорее исключительный случай, он все же является порождением той социальной реальности, которая сложилась вокруг зоны отчуждения.