Психологическая герменевтика

Брудный А.А.

уч. пос. М., 1998. 336 с.

 

Введение

 

ПОНИМАНИЕ, ПОНИМАНИЕ ПРЕВЫШЕ ВСЕГО

 

Пониманию нет границ. Осип Мандельштам

 

Главные слова в германском гимне: "Германия, Германия превыше всего", и все немцы их знают. Если когда-нибудь будет написан гимн для всего человечества (кажется, этого уже недолго ждать), в нем, наверное, будут слова: "Понимание, понимание превыше всего". Ведь без понимания реальности, без понимания друг друга люди просто не смогли бы существовать.

 

Это представляется очевидным. Но не менее очевидно и иное, противоположное суждение. Персонаж одной философской повести, признавая, впрочем, что он плохо знает людей, говорит: "Я знаю только, что они способны на любые крайности, на самую крайнюю степень тупости и мудрости, жестокости и жалости, ярости и выдержки. У них нет только одного: понимания. Они всегда подменяли понимание какими-нибудь суррогатами-верой, неверием, равнодушием, пренебрежением. Как-то всегда получалось, что это проще всего. Проще поверить, чем понять. Проще разочароваться, чем по-нять"'.

 

Противостоят ли друг другу эти высказывания? Как берега одной реки. Понимание необходимо. И его всегда недостаточно.

 

Поэтому необходима наука понимать. Поэтому написана книга, которую вы только что раскрыли. Она преследует цель двоякую: рассказать о процессе понимания и одновременно несколько развить свойственную вам способность понимать. Способность эта свойст-СтругацкиеА. иБ. Улитканасклоне//Воляы гасятветер.-Л., 1989.-С. 45.

 

венна всем людям без исключения, развивается она спонтанно, сама, и в массе случаев довольно успешно. Но ее можно поднять и выше среднего уровня - это в силах современной психологии.

 

Освальд Шпенглер писал: "XIX век был веком естествознания, XX век станет веком психологии. Мы уже не верим во власть разума над жизнью. Мы чувствуем, что жизнь господствует над разумом... Оставаться хозяевами фактов для нас существеннее, чем стать рабами идеалов'". Писалось это когда XX век был еще молод, и он взялся было опровергать пророчества Шпенглера: история еще не знала такой веры в идеалы (истинные или ложные - вопрос другой), не знала она и таких достижений естествознания и такого господства непреложных фактов над яростными попытками освободиться от их власти, попытками их изменить, замолчать или опровергнуть. Но вот век кончается и становится все более ясно, что Шпенглер просто разделил судьбу всех пророков - он заглянул слишком далеко вперед и исполнения своих прорицаний не увидел. Они стали сбываться только ныне, на исходе столетия - это наступающий век становится веком психологии, это сейчас человек оценил силу и значение великой мечты - стать хозяином в мире фактов. Для того, чтобы эта мечта осуществилась, и нужна наука понимать. Науке о понимании много лет. Это герменевтика^. Наука понимать - это постгерменевтика\ Она формируется под влиянием радикальной психологии и психолингвистики. Постгерменевтика представляет собой проявление и следствие экспериментального подхода к анализу проблемы понимания, это попытка создать в сознании (и подсознании) читателя установки, ориентированные на понимание смысла текстов и реальности, стимулировать волю и понимание, развить способность понимать как одну из важнейших сущностных сил человека.

 

Человек - это порождение природы и общества. Он не примиряет их-он их понимает, ибо принадлежит им обоим. Благодаря пониманию человек способен действовать практически, а значит существовать. Понимание соединяет в единый узел познание и общение, понимание позволяет проникнуть в скрытое, прорицать будущее, предупреждать опасность.

 

Шпенглер О. Пруссизм или социализм? // Современный Запад. 1923.- № 1.- С. 197.

 

^ Если вас специально заинтересует радикальная герменевтика -ей посвящена книга Caputo I.D. Radical Henneneutics. Repetittion, Deconstniction and the Henneneutics Project. Bloomington: Indiana University Press. 1987. Весьма содержательное обсуждение см.: Man and World. 1988. V. 22. № 2, где опубликованы рецензия проф. Дж. Сэллиса и остроумный ответ Дж. Д. Кэйпато на его критические замечания.

 

' См. в этой связи: Лиотар Ж.-ф. Заметка о смыслах "пост" // Иностранная литература- 1994.-№ 1.-С.56- 59.

 

Первоначально это было нечто исконное, особый талант мыслить, переходящий от Учителя к ученику. Но выяснилось, не скоро, но выяснилось, что переходит знание, а не талант. Корни слов "наука" и "знание" разные. Наука - это способ познавать, а знание - результат применения этого способа. Наука есть творчество ученых, она меняется, она незаконченная, она живет, а в семантике "знания" этого оттенка нет, оно готово для трансляции, оно вообще готово по определению - на клинописной глиняной таблице или на дискете оно всегда продукт, а не процесс.

 

Процесс научного познания, его причины и правила, его метод способны повлиять на мышление, а знание - и на поведение. Идея Фрэнсиса Бэкона, состоявшая в том, что человека можно научить мыслить правильно, сыграла значительную роль в формировании образования и науки. Вероятно, Бэкон ожидал, как и все великие умы, результатов более впечатляющих. Но и поныне логики и философы ищут метод-гарант, предупреждающий ошибки, компас, указующий на магнитный полюс истины. Развитие научного знания свидетельствует, что истина постижима. Ее можно найти, ее можно понять.

 

"Поиск понимания, выявление внутренних закономерностей в некотором сложном и неясном аспекте реальности - основная цель науки. Однако довольно трудно точно определить, что такое понимание. Оно, очевидно, субъективно: что удовлетворит одного, не удовлетворит другого; разные культуры обладают разными стандартами того, что можно считать удовлетворительным объяснением; то, что удовлетворяло людей 100 лет назад, может теперь оказаться непригодным. Несмотря на всю расплывчатость и неопределенность этого понятия, субъективное чувство удовлетворения от понимания аспекта действительности оказывается очень сильным..."'. Настолько сильным, что возникает сомнение - только ли о "чувстве удовлетворения" тут заходит речь? Да и о понимании ли тут надо говорить? Послушаем классика биохимии Чаргаффа.

 

"Мы верим,- говорит он,- что наши поиски приведут к пониманию, но они ведут лишь к объяснению. Даже разница между "понять" и "объяснить" совсем постепенно сводится на нет, что уж совсем непростительно. Приводят высказывание Эйнштейна: "Самое непонятное в природе - что ее можно понеть". Я бы сказал - "объяснить". Это вещи совершенно разные, ибо мы мало что понимаем в природе. Даже самая точная из точных наук витает над аксиоматической бездной, которую нельзя измерить"^.

 

ГопдстейнМ., ГолдстейнИ. Как мы познаем. М., 1984.- С. 34. ^ Чаргафф Э. Горячка разума // Химия и жизнь. 1978.- №5.-С. 64.

 

Математически образованные современники отнюдь не всегда понимали Лобачевского, который предпринял одну из первых удачных попыток в эту бездну заглянуть. Но даже если отвлечься от чисто теоретических построений и обратиться к сфере инженерно-технической, и там эта разница между "объяснить" и "понять" обозначится.

 

Главный кораблестроитель британского флота сэр Уильям Уайт, который "открыл эру кораблей волнующей красоты и мощи", докладывал о постройке гигантских линкоров типа "Маджестик". Адмирал Бересфорд все выслушал, "посмотрел морским глазом'" и сказал:

 

- Мы будем тонуть на этих кораблях, а сэр Уильям будет объяснять, почему мы потонули.

 

В первом же бою "Маджестик" получил пробоины, опрокинулся и затонул.

 

Бересфорд понимал. Уайт объяснял. Разница весьма велика. Бе-ресфорд чувствовал, что "Маджестик" опрокинется. Он не умел объяснить, почему. Но он знал! Вернемся к вопросу о науке.

 

Науку Герберт Спенсер сравнивал со сферой: чем она больше, тем больше площадь ее соприкосновения с неизведанным.

 

Это вполне относимо к пониманию: чем больше понято, тем больше, оказывается, надо понять еще.

 

Это относится и к науке понимать - чем глубже понимание, тем больше надо узнавать о том, кто понимает.

 

Необходимое условие существования человека-его осознанное взаимодействие с другими людьми. Взаимопонимание людей обязательно включает осознание их прав. Но переход от "мы" к "я" есть переход от понимания чувств, интересов и намерений других людей к пониманию самого себя. Легкость этого перехода-кажущаяся. "Утвердив свое существование и свои права, человек предпринял поиски самого себя, подобно рыцарям, коим их победы позволяли проникать во дворцы, где они ожидали узреть предмет своих грез, но находили только глубокие, уходящие во тьму перспективы"^. Многие не решаются уходить в глубины собственной личности, своего "я". Для многих, занятых утверждением себя во внешнем мире, вообще закрыт путь к себе. Свои желания они знают очень хорошо. Самих себя - нет.

 

Обращение к индивиду, его личностным особенностям и возможностям вообще может дать очень многое. Сущностные силы человека (к их числу относится способность понимать) как бы выводят его за пределы сиюминутной действительности. Это стало ясно еще очень

 

-' По словам академика А. Н. Крылова. Выражения "военным глазом", "морским глазом" многозначительны. Слова "увидел" и "понял" соединялись в одном семантическом пучке - тут О. Мандельштам совершенно прав. "МальроА. Зеркало Лимба. М., 1989.- С. 44.

 

давно. "Мы верим,- писал некто (быть может, X. Эспронседа) в 1834 г.,- что чувства человека выше его интересов, желания - больше потребностей, а воображение - шире реальности'". Как это верно. На том, что желания больше потребностей, построена, в сущности, вся психология рыночных отношений. То, что воображение шире реальности, позволяет строить виртуальные миры, семантически равномощные реальному. А не эта ли способность порождает гипотезу, игру, литературу? А разве не чувства людей лежат в основе собственно человеческих отношений между ними? Разве понимание - это только и исключительно рациональный процесс?

 

"Конечной целью каждой науки являются познание и понимание. что далеко не одно и то же. Мы обогащаем наши знания, собирая факты, и применяем различные методы, пригодные для нашей цели. Пока мы следуем по этому пути, мы свободны от какого бы то ни было элемента эмоциональности. Но дело обстоит по-другому, когда речь идет о понимании. Мы обнаруживаем, что нелегко дать определение пониманию, применимое для всех возможных случаев. Для всех проявлений понимания как в физике, так и в биологии общей является только какая-то чисто эмоциональная характеристика. "Понять" - до какой-то степени синоним "получить удовлетворение". Такое удовлетворение - это чувство облегчения, знакомое только тем, кто сражался с "непонятным"^.

 

Вот снова это "чувство удовлетворения", это "облегчение". Но, заметьте, это все не психологи говорят. А. Гурвич был ученым очень большого, исключительного даже ума, хотя многие и говорили, что он заблуждался, понимал им же полученные экспериментальные данные "не так". Не так понимал... Что его обманывало-чувство, разум?

 

Чувство... Да, понимание-это не только рациональный процесс. Но это и не только облегчение или удовлетворение.

 

Вспоминается, как, разговорившись с А. А. Реформатским (он любезно поинтересовался моими работами), я спросил его, что он имеет в виду под пониманием.

 

- Это шестое чувство - способность и чувство понимания,- сразу ответил он. Мне, конечно, пришли на ум известные стихи Гумилева:

 

...Так некогда в разросшихся хвощах Ревела от сознания бессилья Тварь скользкая, почуяв на плечах Еще не появившиеся крылья...

 

Пишу "некто", потому что точно еще никто не знает, кому эти замечательные слова принадлежат. См.: Вопросы литературы. 1983.-№ 4.- С. 167. ^ Гурвич А. Г. Избранные труды. М., 1977.-С. 174.

 

Так век за веком - скоро ли. Господь? - Под скальпелем природы и искусства Кипит наш дух, изнемогает плоть, Рождая орган для шестого чувства.

 

Я переспросил:

- Так Вы считаете, что его еще нет? Он усмехнулся.

- Ну как это "нет". Оно прорастает...

 

Мне эта мысль представляется замечательной. Исторически понимание еще очень молодо. Чувство понимания прорастает у каждого. Оно способно расти. Оно вырастет до неизведанных еще масштабов и изменит нас.

 

Я не стал бы, конечно, ссылаться на этот разговор, не писал бы о нем, но не так давно встретил близкое по сути определение понимания, приводимое Н. Ильиной' в ее воспоминаниях об этом замечательном ученом и человеке. Шестое чувство. Чувство чего?

 

И вот, я хочу предположить, что понимание - это чувство приобщения к бессмертию. Движение к точке Омега. Соединение с тем. что больше меня (неизмеримо!), но в то же время - и я.

 

К вопросу о точке Омега мы еще вернемся. Как и к многим другим вопросам, затронутым в этих вводных соображениях.

 

Когда у одного из крупнейших физиков нашего столетия Макса фон Лауэ спросили, что такое образование, он, подумав, ответил, что образование - то, что остается у вас, когда вы забыли, чему вас учили. Эти слова

 

часто вспоминали, но мало понимали. Идея Лауэ заключается в том, что у образованного человека формируется образ мыслей, и он поважнее фактов и формул. Иными словами, у образованного человека иной уровень понимания.

 

Жозеф де Местр отмечал, что те, кто совершил значительные открытия, менее всего были знакомы с трудами Бэкона, а его читатели и ценители в открытиях не особенно преуспели. Это правда, и тем не менее влияние Бэкона на развитие науки трудно преувеличить. В чем же дело? Видимо, дело заключается в образе мыслей, в том, что формируется в процессе учения, в том, что усваивалось и понималось "по Бэкону".

 

Соответственно и "наука понимать" есть способ понимания, который, по предположению автора, должен быть воспринят читателем, когда он закроет эту книгу... разумеется, в том случае, если он прочтет ее до конца, что не легко.

 

' Ильина Н. Дороги и судьбы. М., 1991.

 

Вопросы, которые ставятся в этой книге различны. Среди них особое место занимает вопрос о понимании текстов культуры.

 

Культура и ее стержень - литература и искусство - обладают особой силой. Они могут, правда, ненадолго, переселять человека в иное пространство', мыслимое, семантически значимое, и это перемещение очень помогает жить. Одни способны попасть только на окраины этого пространства, где гремит тяжелый рок или незатейливая поп-музыка, ходят полуодетые особы, чьи имена тотчас же забываются, другие способны пройти дальше, услышать настоящую музыку. увидеть людей, города и горы, которые надолго остаются в памяти, а третьи уходят далеко в глубь этой вроде бы и не существующей страны и встречаются там с незабываемым, более реальным, чем серая или раскрашенная рекламными красками "настоящая жизнь" Они встречают там самих себя. Не двойников, конечно, хотя случается и такое. Они узнают там переживания и мысли, им близкие, начинают лучше понимать себя, друзей, врагов, прошлое и настоящее.

 

В этом мыслимом пространстве нельзя оставаться надолго. Но оно так помогает существовать в настоящем мире, помогает выдержать его давление. За этим оно и необходимо, все это огромное пространство - от "Битлз" до античной классики. Оно не всемогуще - Нищие, например, сломался. А классику Нищие знал профессионально, читал филологию в Базельском университете и когда сравнивал человека с натянутым луком, то, может быть, вспоминал Иосифа Флавия^. "Чтобы лук не сломался, существует искусство'",- писал Нищие. Он имел в виду. что искусство пробуждает и усиливает витальное чувство, которое уходит из человека по мере того. как его сгибает ложный мир социального.

 

Взаимодействие семантически значимого пространства с реальным миром было замечено очень давно - собственно говоря, все религии отсюда и возникли. Но и вполне свободомыслящие люди ощущали влияние этого пространства, чувствовали его значение, понимали его по-своему, вполне приземленно: это пространство было объявлено простым отражением действительного. Те, кто в этом пространстве был, как дома, те, кто его, собственно, создавал,- люди творческие - защищались: "Мир существует. Было бы бессмысленно его

 

Семантическое пространство исследовали Ч. Осгуд, В. Петренко, А. Шмелев и другие ученые; правда, наша интерпретация семантического пространства несколько отлична от той, что они предлагают. Нам оно представляется сложно структурированным.

 

"Мы немощны, и слабы сопротивляться римлянам, но лук натянут" ' Nietzsche F. Werke-Bd. 1.- 1899.- S. 523.

 

повторять'". Оно, это пространство, бесспорно, похоже на реальный мир. Но оно его не повторяет. Оно помогает его понять.

 

Это пространство выстроено с помощью достаточно сложных текстов, которые будучи структурно далеки от текстов научного содержания, в познавательном отношении им зачастую не уступают^

 

Наука понимать соединяет эти два пространства - реальное и мыслимое, изучая то, что является у них структурно общим. Эта структурно общая для них черта-текст. "Нет ничего вне текста",- говорит Жак Деррида. И это одно из основных понятий, которым мы будем оперировать - текст. Воспроизводимая последовательность значимых элементов. Илья Пригожин' говорил: "Жизнь возникает всякий раз, когда возникает текст и соответствующий ему читатель". Он описывал свои опыты и пояснял: "В условиях, далеких от равновесия, наблюдаются колебания, в которых налицо определенная последовательность, текст!"". Это максимально широкая интерпретация. Применительно к нашей теме текст рассматривается как смыкающий компонент акта коммуникации. В тексте реальность представлена и сконцентрирована в доступной пониманию форме. В этом заключается его фундаментальная психологическая особенность. Анализ и обобщение экспериментальных данных, характеризующих психологические механизмы, порождающих различные варианты понимания текстов в процессе общения, показывает, что смысловая связь между компонентами текста есть форма связи между участниками акта коммуникации. Смысл выступает при этом в нескольких функциях: он скрепляет составные элементы текста, активно способствует репродукции его содержания, позволяет соотнести содержание каждого данного конкретного текста с действительностью. Тем самьм смысл следует рассматривать в его отношении к памяти, к реальной действительности и к конкретным языковым средствам, образующим текст.

 

Понимание есть феномен, возникший в непосредственной связи с процессом общения и составляющий необходимое условие существования и построения текстов.

 

Edschmid К. Fruhe Manifesto Epochen des Expressionismus.- Hamburg, 1957.- S.34. ^ CM.: Зинченко В. П. Возможна ли поэтическая антропология? - М., 1994.

 

Для тех, кто придает значение титулам, - президент Королевской академии Бельгии, лауреат Нобелевской премии и т.д. Но титулы дают современники, а они могут и ошибаться. Есть иной критерий - рост значения мыслей ученого. По отношению к мыслям Пригожина этот критерий выполняется: интерес к ним продолжает расти.

 

" Пригожим И. Мы только начинаем понимать природу // Краткий миг торжест-ва.-М" 1989-С. 314.

 

fs^mm^m В книге вы встретите несколько повторяющихся имен. Они принадлежат и тем, кто ушел, и тем, кто пишет, работает. Мы вступаем с ними в общение, слушаем их, со-<йй

 

глашаемся или не соглашаемся.

 

В этом состоит один из многих психологических приемов работы автора с читателем, здесь использованных. Специально они описываться не будут. Но надо оговорить, что относительно узкий круг упоминаемых авторов определялся не личными пристрастиями (я очень люблю поэзию Пастернака, но о ней даже в главе о балладах здесь ничего не сказано), а конкретными психологическими задачами развития способности понимать определенные структурные особенности текстов. Поэтому здесь представлен Е. Рейн, а не И. Бродский, например.

 

Читатель вправе посетовать, что в тексте книги немалое место уделено сказаниям далекого прошлого. Но они заслуживают внимания. "Легенды и сказки - это отражение людей, человечества в некоем зеркале. То, что представляется прошлым, на самом деле есть буду-щее"', - утверждал Т. Стриблинг в замечательном, ныне забытом романе. Мысль эта не принадлежала, собственно, ему, но ведь так много зависит от формы ее выражения, а здесь она хороша. И мысль верна. Изучая народное творчество, мы изучаем не только прошлое, но и прообразы настоящего и будущего.

 

Говорят, что дверь в будущее трудно отворить. Вполне очевидно, что это так. Но закрыть ее просто невозможно, и сейчас мы убеждаемся в этом на собственном опыте. Чем бы не завершился кризис, который переживает наше общество (а он обязательно завершится, вечных кризисов не бывает), проблема понимания актуальности не утратит. Напротив, мы убедимся, что рост потребности в понимании будет сопоставим с ростом потребности в доброкачественных продуктах питания.

 

Наука понимать... Давайте попытаемся понять нечто, пригласив за стол одну из наших коллег. Ее книга так и называется - "Человек за письменным столом". Книга эта точная, суховатая, глубокая, весьма далекая от теологии (оговорка необходимая, поскольку мы попытаемся понять дискурс, с религией внутренне связанный). Жан Жионно еще до мировой войны (второй) заявил: "Лучше живой трус, чем мертвый герой". Это, конечно, вариация на тему библейскую. Из книги "Экклезиаст". Но там не сказано, что живая собака лучше мертвого льва. Отнюдь нет. Это живой собаке лучше, чем мертвому льву,- вот как там говорится. Псу живому лучше, кто спорит. Но лучше ли будет льву жить собачьей жизнью? Это великий вопрос.

 

Стриблинг Т. Мегафон. М., 1948.- С. 120. Написана эта книга была в 1934 году, а перевели ее у нас еще до войны.

 

Это (на самом деле) вопрос о существовании культуры. Культура замещает достижение удовлетворения, удовольствия достижением ценности. А "ценность" - слово не случайное. За ценности надо платить. За что платишь, то и получаешь. А платить приходится. Хочешь быть человеком - иметь родину, жить свободно, чтить науку, ценить искусство, любить девушку, завести детей, быть порядочным - плати за это.

 

Тут уже надо стоять на своем, постоять за себя, быть верным, уметь рискнуть, сказать правду... "Свобода, родина, наука, искусство, любовь, семья, честь - все это очень опасные вещи"'. Даром это не дается. "Не помню, кто это сказал в ответ на разные медицинские предостережения: "Опасно жить - от этого умирают"^.

 

Мне помнится, это сказал Станислав Ежи Лец. Офицер польской армии. Тот, кто говорил: "Когда вода поступает к горлу - выше голову!".

 

Сейчас, в дни серьезного кризиса, когда временами кажется, что "вода подступает к горлу", особенно важно понимать, что на самом деле происходит, что происходило и что еще только произойдет. А если вы захотите это понять, если у вас проснется воля к пониманию (очень важное условие), то вы будете держать голову выше, а значит - видеть и знать больше. Жить от этого не легче. Жить от этого интереснее.

 

Гинзбург Л. Человек за письменным столом. М., 1989.- С. 589. ^ Там же. С. 589.

 

Глава I

 

ХОЖДЕНИЕ ЗА ТРИ МИРА

 

Всем хочется понять. Огромная потребность в понимании.

 

Э. Доктороу.

 

Мир, конечно, один. Он невообразимо велик. И мы, люди, лишь ничтожная его часть. Мы даже не знаем твердо, необходимая ли мы его часть - ведь немало случайностей сопровождало и обуславливало появление на свет человека. Некоторые видные ученые полагают, что люди в сущности одиноки в Галактике - так маловероятно в космическом масштабе стечение обстоятельств, в результате которого возник род человеческий. Мне, напротив, кажется, что мы не одиноки в окружающем нас мире, но не станем пока отвлекаться. Главное - мы есть в мире, и мы можем его понять.

 

Когда исследуют понимание, возникает необходимость условиться, что существуют три мира. На самом деле это три различающихся поля понимания и три неоднозначных способа понимать. Так что о "мирах" здесь говорится условно.

 

В одном~мире: "что доказано, то и есть". Это мир логических построений, мир связных суждений и умозаключений, математических моделей и аксиоматических методов.

 

В другом мире: "что есть, то и доказано". Это мир фактов, обладающих достоинством непосредственной действительности, мир, в котором на ночном небе висит красный Марс, а по ночным крышам бегают мартовские коты, стучат далекие каблучки, а в талом снегу

 

иная сигарета (сейчас ночь).

 

Это мир, о котором некогда было сказано: "факты - упрямая вещь", и сказано не случайно. Они упрямятся-факты. И ясно, с кем они не желают соглашаться. Жюль Бор-дэ (а это был естествоиспытатель не из малых) мрачно говорил: "Логика оказывается бессильной в борьбе с фактами".

 

Но это не означает всесилия фактов. Объективный мир дан человеку фрагментарно, и он изменчив. Понимание требует достройки в уме видимого, воспринимаемого мира - достройки по образующей, то есть по той линии движения, которая образует систему. Так, никто из нас не видел Солнечной системы: общеизвестная модель с центральным светилом и планетами, вращающимися вокруг него по орбитам в плоскости эклиптики, целиком построена в уме и есть результат правильного понимания того, что мы видим. А видим мы движение светил по небосводу, и не более того. Днем оно одно, а ночью их много. И все. Для того, чтобы увидеть (и понять) больше, уже требуются приборы. Они окружают нас с детства, восполняя неизбежную фрагментарность восприятия фактов: даже для того, чтобы увидеть собственные глаза уже требуется элементарный прибор: зеркало (отражение в воде цвет глаз передает неправильно).

 

Замечу, что прибор как предмет мира реального вызывает к своим показаниям как-то больше доверия, нежели логические конструкции. Но это к слову.

 

В процессе понимания мир непосредственно воспринимаемых фактов и мир суждений взаимно проникают друг в друга. Это помогает людям жить и действовать, и до поры до времени они не замечают, сколь многое в их понимании и оценке фактов зависит от дислокации, от точки зрения того, кто смотрит на действительность. Казалось бы, за последние сто лет наша дислокация во Вселенной не изменилась: мы жили и продолжаем жить на поверхности той же планеты Солнечной системы и по тем же орбитам, расходясь и сближаясь, летят вокруг Солнца Земля и Марс. Но, взяв в руки XVIII том старого доброго Брокгауза и Эфрона, изданный 100 лет назад, читаем: "Марс - большая планета Солнечной системы". Как же так? Это именно "не большая" планета. 6790 км в диаметре, много меньше Земли. Неужели тогда не знали... Нет, знали, конечно: "около 6600 км",- пишется в старой энциклопедии - ошибка простительная. Но почему же это "большая планета Солнечной системы"?

 

А потому что ее так видят. На небосводе Земли она отнюдь не мала.

 

Видимый диаметр ее не изменился. Изменилась точка зрения. Дислокация человека в Солнечной системе. Раньше он видел планеты только на небосводе и замечал, что они блуждают среди неподвижных звезд; как будто бы и planeta значило первоначально "бродяга". Теперь он увидел планеты с совершенно иной позиции: с борта космического аппарата, и понимание того, что большие планеты не обязательно велики на небосводе Земли, прочно вошло в сознание.

 

Заметьте, что по отношению к звездам дислокация наша осталась прежней. Ддя нас в абсолютном большинстве случаев (я провел выборочный опрос) "большими" являются яркие звезды нашего небосклона и об истинной их величине мы задумываемся мало.

 

Льщу себя надеждой, что, возможно, опубликованные ныне эти размышления подтолкнут какого-нибудь психолога 2098 года проверить, не изменился ли наш взгляд на звезды. Буде подобное изменение и вправду произойдет, оно отразит заметные изменения в дислокации человека во Вселенной.

 

Однако разграничительная линия между этими двумя мирами - "что доказано, то и есть" (2) и "что есть, то и доказано" (1) - становится особенно тонкой, напряженной, подвижной, когда общество (или природный фокус всех общественных отношений-человек) начинает требовать доказательств.

 

События произошли. Фрагментарность фактического мира становится зловещей: фрагменты обращаются в фундамент версии и обретают наименование вещественных доказательств. За дело берется специалист по решению так называемых неточных задач - следователь. В мире суждений возникает гипотеза о возможной ситуации: выстраивается версия. Вот что говорит специалист: "Прежде всего надо сказать, что гипотеза, признаваемая приемлемой, должна включать в себя все имеющиеся факты. Ни одно самое мелкое обстоятельство не должно ей противоречить. Во-вторых, все эти факты должны найти свое место в едином и связном ходе событий. Чем он проще, компактнее и закономернее, тем больше вероятия, что дело было именно так, а не иначе. Это мы называем реконструкцией обстановки. Гипотезу, которая согласует все установленные факты в наиболее связном и правдоподобном ходе событий, мы принимаем как несомненную"'. Но количество имеющихся фактов не всегда достаточно. В действительном мире не всегда происходят самые вероятные события. И тем не менее другого пути нет: иначе нельзя построить убедительную версию. Называть ее несомненной - это дело внутреннего убеждения специалиста: убедит ли он суд? Судьи снова вернут дело на границу двух миров, если у них возникнет сомнение (только сомнение!) - это уже очень важно для обвиняемого. Ибо сомнение - таков старинный судебный принцип - толкуется в пользу обвиняемого. Помните о хлебопеке! Когда-то в Венеции на основании весьма убедительной версии был приговорен к смерти какой-то хлебопек. Приговор привели в исполнение. Когда "по вновь установленным обстоятельствам" (есть такой термин) удалось выстроить иаую версию, более убедительную, хлебопек был признан

 

' Это говоритдоктор Мейзлик у К. Чапека. См.: Чапек К. Собрание сочинений. - М" 1974.-Т. 1.-С. 385.

 

 

невиновным, но... поздно. И во всех судах Венецианской республики появилась надпись: "Помните о хлебопеке!"

 

Не надо о нем забывать. Ведь зачастую за решение неточных задач берется человек без специального образования или, что гораздо опаснее, без всяких признаков способностей к их решению. Такие задачи не всегда решаются в судах: Иногда они решаются на собраниях. Иногда - в рабочем кабинете, наедине с собой. А иногда - в разговоре шепотом (чтобы не услышали) двух самых близких друг другу людей. Один мир властно вторгается в другой. И хотя факты - упрямая вещь, люда бывают еще более упрямы.

 

Этим я не хочу сказать, что задачи подобного рода не имеют истинных решений. Имеют. Я лишь хочу напомнить, что мы живем в эпоху высоких профессиональных требований, а неразрывный с пристрастием дилетантизм в решении <сточных задач (к ним относятся многие задачи военного, юридического да часто и личного плана) погубил больше людей, чем теория флогистона и все иные заблуждения естествоиспытателей.

 

Разумеется, заблуждения естествоиспытателя непростительны. Но он работает иначе, нежели следователь или генштабист, пытающийся разгадать оперативный замысел противника и тоже располагающий недостаточным числом точных фактических данных. В научно-популярной литературе нередко проводятся аналогии между методами ученого и детектива. Аналогии эти эффектны, но не глубоки. Известное изречение Эйнштейна о боге, изысканном, но не злонамеренном, раскрывает, в чем тут суть. Суть в том, что естествоиспытателю не противостоят намерения. Происходящее в природе имеет свой изысканно-сложный смысл, но он далек от смысла дел человеческих. И даже не "далек". Он просто другой. И трудности естествоиспытателя иные. Так, погружение в глубь действительного мира приводит к специфической сложности понимания. Мир на этом глубинном уровне теряет наглядность и требует достройки по двум образующим. То есть понять его можно только на основе двух концепций. Они дополнительны, но не в обыденном смысле этого слова, а в смысле Бора: они несоединимы в одну, взаимно исключают друг друга и также взаимно необходимы для понимания происходящего на этом уровне действительного мира.

 

Теперь (переход несколько неожиданный, но, как мы увидим, закономерный) заглянем в другую энциклопедию.

 

Фауст Иоганн (1485-1542) р. в г. Книтлингене, где в 1954 г. ему воздвигнут памятник. Окончил теологический факультет Гейдельбергского университета (1509), прослушал курс натуральной магии в Краковском унте. Работал в Крейцнахе, Ингольштадтском ун-те, откуда изгнан в 1528 г. Судебные процессы в Гейдельберге (1528 и 1532); документальные сообщ. о взрывах, к-рые произвел в различных домах

 

"алхимик, содомит и черный маг Ф." Ум. в кн. Вюргембергском (не исключена гибель при неудачи, алхим. эксперименте). Это все.

 

Мы знаем иного Фауста: вместе с Мефистофелем он пил в лейл-цигском кабачке; Гретхен смотрела ему в глаза, неуверенно и послушно; в отчаянии он стоял у дверей тюремной камеры; он видел гомункулюса, любил Елену, его погребли лемуры.

 

Этот Фауст из третьего мира, и мир этот - особенный. Фауст, о котором написано у Гете, это не исторический доктор Фауст, который преподавал в Инголыитадгском университете. Их прямое оттовдествление просто лишило бы смысла суждения о Фаусте как литературном герое.

 

Еще Аристотель выделял то качество вещей, которое он называл сутью (quidditas) их бытия, предполагая, что суть терминологически несколько отлична от сущности. Суть предмета состоит именно и только в том, без чего суждение о нем теряет смысл.

 

Так, суть физических объектов заключена в их действительном существовании. Для того, чтобы физическая теория (или гипотеза - в данном случае это все равно) имела смысл, она должна предполагать существование соответствующих объектов: теория флогистона лишилась смысла, когда было доказано, что флогистон не существует.

 

Суть феноменов культуры в том, что они имеют значение для людей; утеряв по какой-либо причине значение, они утрачивают статус феноменов культуры, сохраняя физическое существование.

 

В культуре овеществляются отношения между людьми, и овеществление это семиотично. В крайнем и самом ярком выражении - это вещь, выставленная в музее: там она знак самой себя. Вот он, короткий римский меч. Он обнажен. Обнаженным мечом отдают салют или наносят удар. Но им здесь не салютуют, не рубят - нелепость! Но нет, не нелепость: он за стеклом, он знак всех римских мечей - такими они были. Если быть совершенно строгим, это не феномен культуры, как дом, в котором не живут,- строго говоря, не дом. Римский меч есть феномен истории культуры. Рим и его культура в прошлом. Так и треуголка Суворова за музейным стеклом - лишь знак самой себя. Треуголкой Суворова она была, когда ее могли пробить пули.

 

Мы стоим на пороге третьего мира. Еще раз напомню, что "мир" в данном случае-просто поле понимания. И это поле не столько усеяно изолированными значениями, сколько занято сложными их переплетениями - текстами. Латинское texfus собственно и значило "связь", "соединение", даже "ткань". Далее мы будем говорить не о таких текстах, которые содержатся в собраниях сочинений Аристотеля или Эйнштейна: их содержание целиком принадлежит миру доказательных суждений. Под текстом мы будем подразумевать связную, компактную, воспроизводимую последовательность знаков или образов, развернутую по стреле времени, выражающую некоторое содержание и обладающую смыслом, в принципе доступным пониманию. Под это определение подпадают разнообразные повествовательные тексты.

 

Тексты - это типичные феномены культуры: лишенные сплетения значений, они обратятся в исцарапанную бересту, глиняные квадратики, исклеванные клинописью, листы бумаги с узором, нанесенным типографской краской (есть основания для такого сравнения: не понимая иероглифов, иные путешественники прошлого считали их орнаментом).

 

Что же касается текстов повествовательного мира, то они по сути своей вымышленные, причем и мир этот возник за исторически долгий срок, и суть свою феномены этого мира обрели тоже не сразу. Первоначально это были мифы. Ныне тот, кто изучает мифы, естественно, воспринимает их как вымысел. Но ведь миф существовал среди тех и для тех, кто осознавал его как реальность. "По-видимому, понять миф, то есть воспринять его так, как его воспринимали те, среди которых он возникал и бытовал, в современном обществе может только ребенок, да и то только такой, который свои фантазии принимает за реальность. Одно дело-изучать, другое-понимать'", - писал М. И. Стеблин-Каменский и был прав. Мифы слагались в невозвратном уже детстве человечества: таков был в ту эпоху способ понимания действительности. Причем в текст, в эту "ткань", были непосредственно вплетены люди. Мифы переходили буквально из уст в уста, непосредственное общение было в дописьменную эпоху единственной формой их социального существования.

 

А в процессе общения человек осознает свою индивидуальность, личность обретает самое себя. Конечно, человек сначала смотрится, как в зеркало, в другого человека, но он и сам становится зеркалом для других людей. Они отражаются в его сознании, населяют его, субъективно реальные даже в случае своего физического отсутствия, Родные (и презеде всего родители) и близкие люди, с которыми человека связывает общая судьба, прочно входят в его внутренний мир. В дневнике И. Пущина сохранилась примечательная запись о покойных декабристах: "Когда, где и как, я не помню, и даже теряюсь, когда тщусь понять,- но внутри ощущаю, что с иными не совсем рас-стался"^. И это знакомое многим чувство не есть феномен индивидуального сознания, но нечто большее, связанное с сущностной стороной соучастия индивида в духовной жизни общества.

 

' Стеблин-КаменскийМ.И. Миф.-Л" 1976.-С. 5. ^Цит. по: ЭйдельманН. Пущин-Пушкин//Знание-сила.- 1978.-№ 12.-С. 32.

 

Персонификация и обобщение связаны с древнейших пор, при этом обобщение и идеализация отнюдь не тождественны - и мифы отличаются удивительной живостью действующих лиц. И, конечно же, они населяли внутренний мир личности, составляли важный компонент ее жизни. "...Мифы - не только составные части жизни, они части каждого человека в отдельности. Отнять у него рассказ - это значит отнять у него жизнь. Мифу здесь присущи производственные и социальные функции, и это не частное заявление, это - за-кон"'. Естественно-исторический процесс закономерно привел к тому, что миф утратил эти функции и сошел с авансцены духовной жизни общества. Но значит ли это, что рассказ утратил свое действительное могущество? Лучший ответ на этот вопрос - то исключительное по значению место, которое художественная литература занимает в системе культуры. И в индивидуальном сознании носителя культуры отражены не только окружающие, там присутствуют и Фауст, и Макбет, и Григорий Александрович Печорин. При этом по самой сути своей они принадлежат не миру действительному, но миру повествовательному.

 

А о нем можно сказать словами Саллюстия: "Это то, чего никогда не было, и всегда было". В отличие от венецианского хлебопека венецианского мавра никогда не было. Но доверчивость и ревность были всегда.

 

Думается, действительный мир, взятый как целое, для понимания своего всегда требует достройки по двум образующим, и поэтому ему дополнительны (в смысле Бора) мир доказательный и мир повествовательный. В одном господствует логическое следование, обращение к действительному миру представляется некорректным: пример - не доказательство. В другом происходят события и совершаются поступки, и их связность определяется не исходным набором аксиом и даже не временной последовательностью, а иной образующей силой - смысловой.

 

Эксперимент показывает, что тексты повествовательного мира обладают значительно большим трансляционным потенциалом, они лучше запоминаются и поддаются пересказу, нежели гораздо более компактные, последовательные и связные тексты мира доказательных суждений.

 

Чем это объяснить? Быть может, тем, что понимание повествовательных текстов есть одновременно понимание человеком самого себя.

 

Конечно, одних только текстов для этого не может быть достаточно. Надо ощутить себя необходимой частью действительного мира и увидеть себя в других людях.

 

' Пропп В. Я. Исторические корни волшебной сказки. Л., 1946.- С. 333.

 

Это справедливо и по отношению к человечеству - интенция к общению присуща ему как интегральному целому. Конечно, космические исследования имеют и сугубо практическое значение, но ведь не меньший, наверное, экономический эффект принесли бы аналогичные затраты на исследования земных недр. Но стремление в космос непреодолимо, и психологически оно порождается не чем иным, как трансформацией личностной интенции увидеть себя другими глазами. Что бы это не принесло человечеству, оно стремится обнаружить иной разум. Оно родилось, говоря словами классика, "без зеркала в руках". И всегда будет его искать.

 

Понимание возникает как индивидуальная реализация познавательных возможностей личности. Способность понимать действительность, природную и социальную, понимать других людей и самого себя, тексты культуры - эта способность лежит в основе существования человеческого сознания. Результат понимания - отнюдь не обязательно истина в последней инстанции. Понимание плюрально, оно существует во множестве вариантов, каждый из которых отражает ту или иную грань объективной действительности. В понимании находит выражение связь индивидуального существования с общезначимыми фактами.

 

В первой главе книги затронуты почти все вопросы, к которым мы вернемся в дальнейшем. И о трех полях понимания, и о культуре, и о мифологии, и о текстах мы поговорим подробно. Особое внимание нам предстоит уделить общению. И вот почему. Понимание - это узел, который связывает воедино познание и общение. Понимание начинается с взаимного понимания между людьми. Человек - субъект понимания. Каждый. И вы. И я.

 

В поле 1 решающую силу имеет противопоставление: есть на самом деле - нет на самом деле; в поле 2: истинно - неистинно; в поле 3: хорошо - плохо, а также все модификации этого противопоставления. Мир, представленный в поле 1,- это мир отношений между предметами; в поле 2 - отношений между понятиями; в поле 3 - отношений между людьми.

 

Существенным условием глубины и обоснованности понимания является взаимосвязь этих автономных полей, В случае нарушения их гармонической взаимозависимости, когда то или иное поле обособляется, понимание отходит от сущности предмета, мифологизиру-ется. Так, обособление процессов понимания в первом поле порождает мифологическое истолкование данных смыслового восприятия действительности: какие только вымыслы не обошли за последние годы страницы периодической печати! Но любопытно, что они чаще всего опирались на факты. Их обсуждали, нарушая элементарные логические требования, с ними смешивали явные небылицы, все доказательства заменял "господат непреложный факт". Но факты, поставленные в такой контекст, не доказывают ничего. Их толкуют совершенно произвольно.

 

Для того, чтобы факты, воспринятые человеком непосредственно, могли иметь доказательную силу, они должны быть отсеяны от каких-либо оценок-и должны выдержать испытание на достоверность.

 

Разведчики Ковпака составляли донесение, разделив его на три четко различающиеся части: 1) "видел"; 2) "думаю"; 3) "хлопцы говорят".

 

Это было первичным условием, необходимой предпосылкой правильного понимания, причем такое разделение текста влияло на процесс понимания и у тех, кто составлял донесение, а не только у тех, кто его принимал, анализировал и составлял доклад для командира соединения.

 

Много, однако, зависит и не от того человека, от которого исходит сообщение, и не от того, как оно построено, но от возможностей самого языка.

 

Экспериментальный психолингвистический анализ показывает, что язык обладает неравнозначными возможностями по отношению к реальной действительности: смену событий во времени язык описывает с большой легкостью, описание же пространственных отношений и фигур, как правило, вызывает значительные затруднения.

 

М. Л. Галлай' рассказывает об испытаниях Ту-4, четырехмоторно-го бомбардировщика. Казалось бы, совершенно безразлично, как называть моторы - можно по номерам, слева направо по направлению полета, а можно по отношению к фюзеляжу: "левый внутренний" или, скажем, "правый внешний". Но на Ту-4 бортинженер сидел лицом к хвосту, так сказать, "задом наперед", в то время как летчик - естественно, лицом в ту сторону, куда летит самолет. Бортинженер сообщает, что "у левого внутреннего пульсирует давление масла". Летчик говорит: "Понял. От тебя левого, значит от меня - правого". Бортинженер поспешно говорит, что он уже учел, как это будет от летчика, это "на левом от тебя моторе"... Летчик делает ему замечание. Бортинженер возражает. И так далее.

 

А сколько раз вы сталкивались с невыносимой путаницей, пытаясь объяснить, как пройти, как проехать и, наконец, брались за ручку и рисовали схему, потому что объяснить все это трудно, а понять объяснения - еще труднее. Но это не особенность объясняющего. Это особенность языка. Ему трудно в первом поле.

 

Во втором когнитивном поле обособленная последовательность доказательств, вполне связных и логичных, рассматривается как незаслуженный летчик-испытатель. Герой Советского Союза, писатель, ученый. Он написал ряд чрезвычайно интересных книг. Они ввод)п-читателя в такой мир, где ему вряд ли суждено будет побывать. И это реальный мир.

 

преложное утверждение о действительности (иначе говоря, логически доказанное объявляется действительным).

 

В третьем поле повествование выступает как свидетельство действительно происходящего и даже как объяснение происхождения тех или иных действительных явлений. Последнюю функцию часто берет на себя миф в собственном смысле слова.

 

Говоря о третьем поле, надо иметь в виду. что само существование человеческой мысли и ее выражение отнюдь не полностью совпадают. В сущности логика - это наука о выраженной мысли, и уже в силу этого обстоятельства ее возможности ограничены. Более того, тексты, в которых, собственно, и живет выраженная мысль, довольно отчетливо дифференцируются на познавательные и повествовательные, причем логика повествования совершенно особая.

 

Вообще отношения между повествованием о действительности и самой действительностью, между воображаемыми отношениями и отношениями реальными в принципе очень сложны. Большую роль тут играет убеждающая сила, присущая повествованию. Любопытно, что многие библейские тексты представляют собой именно повествование, а не доказательства. Несомненно и то, что роман может дать об исторических событиях представления более впечатляющие, нежели непосредственная передача последовательности фактов. Некогда Гримм говорил, что надо искать не историческое в "Нибелунгах", а "нибелунгово" в истории. Это очень глубоко. "Подлинную историю человека пишет не историк, а художник. Ни Соловьев, ни Моммзен не могут написать доктора Фауста, Дон Кихота, Ивана Карамазова, Платона Каратаева, а именно эти люди - суть люди, творящие материал для Нибуров и Ключевских"'.

 

Литературный образ - это не просто вымысел. В нем отражены и синтезированы действительные черты людей, и многое из написанного в "Войне и мире" могло бы иметь место на самом деле. Это относится к миру возможного.

 

В художественном произведении зачастую выделено и представлено возможное, причем в особо впечатляющих формах. "Одно дело - роман, другое дело - история. Некоторые тонкие критики определяли историю как роман, который имел место в действительности. В самом деле, приходится признать, что искусство романиста нередко заставляет нас верить, тогда как иному событию мы верить отказы-ваемся"^ Частично это связано с тем, что в повествовательных текстах смысловые связи организованы по принципу усилителя^.

 

Литературное наследство. М., 1963.- Т. 70.- С. 482.

 

" Жид А. Подземелья Ватикана. М., 1936.- С. 98. А. Жид - лауреат Нобелевской премии по литературе.

 

См.: Жолковский А. К. Об усилении // Структурно-типологические исследования.- М., 1962.- С. 167-171. Это наиболее сжатая и сильная из работ известного структуралиста.

 

Одно событие не только влечет за собой другое, но выявляет свернутые в нем возможности. Они бы и не выявились никогда в другой ситуации. Но здесь они становятся предметом изображения.

 

По-ввдимому, количество моделей усиления ограничено. "Даже если мы возьмем список уголовных дел, то мы увидим, что в литературную обработку попадают все одни и те же случаи. Например, я знаю с XVIII века анекдот о ювелире, которого привезли к психиатру, выдав психиатра за покупателя, а ювелира - за больного, который все время бредит бриллиантами"',- писал В. Шкловский в 1929 году.

 

Последний из известных мне случаев обращения к этому сюжету относится ко второй половине XX века, причем автором текста является Л. Шейнин (печально известный и как следователь, а в качестве психиатра упомянут В. М. Бехтерев.) Все это создает дополнительные оттенки "эффекта достоверности" текста, к тому же имитирующего полицейский рапорт, что должно было оказать дополнительное убеждающее воздействие на читателя.

 

Сказанное, вероятно, показалось читателю не очень сложным. Но это для первого, как говорится, знакомства. Тут многое упрощено. Мы избрали такую форму работы: будем возвращаться к главным положениям снова и снова, каждый раз их усложняя.

 

Понимание - исходный феномен мышления. Именно в понимании выражается участие мышления в регуляции деятельности. "Мыслить человек начинает, когда у него появляется потребность что-то понять"^,- эта формула аксиоматична. Способность понимать окружающий мир, других людей и самого себя составляет необходимое условие реализации сущностных сил человека как родового существа. Но почему же этот общепризнанно важный объект исследования изучен слабее многих иных, а определения термина "понимание" неоднозначны и даже разноречивы? Частично это объясняется тем, что понимание можно исследовать различными способами. В сфере герменевтики - науки о понимании текстов - много лет доминировала традиция, неявно противопоставленная собственно экспериментальному анализу. Между тем действенным способом изучения понимания служит именно эксперимент. Естественно, что изучение понимания призвано ответить на вопрос, что оно такое, что оно собой представляет - и как процесс, и как его итог. Но при этом встает другой, не менее важный вопрос: зачем человеку понимать?

 

Понять - значит обрести знание. Такое знание, которое отражает суть вещей, соединяет нечто ранее неизвестное с уже известным, пре-' Шкловский В. О теории прозы. М., 1929.- С. 248. ^ Рубинштейн С. Л. Основы общей психологии. М., 1940.- С. 289.

 

вращает ранее разрозненное в систему. Но к этому сущность понимания не сводится: система, в которую включается новое знание, функциональна, действенна. Это система, ориентированная на применение знания. Иначе говоря, понимание выступает как присвоение знания и обращение его в составную часть психологического механизма, регулирующего деятельность в соответствии с требованиями практики. Когнитивная функция понимания именно и заключается в том, чтобы обрести определенное знание о действительности и применить его; в результате понимания знание становится частью внутреннего мира личности и влияет на регуляцию ее деятельности.

 

Человек деятелен в силу того, что он - существо социальное. И в этом качестве он способен (и это главное) предвидеть вероятные последствия своих действий. Реализация возможностей должна быть сбалансирована с ответственностью за их осуществление. Понимание ставит деятельность в зависимость от социально возможных ее результатов. Эту регуляторную функцию понимание выполняет превосходно, и, как всегда в таких случаях, заметны лишь отклонения от необходимого оптимума,

 

Когда в результате неправильного распределения ответственности понимание теряет хотя бы часть привычной эффективности, это сразу бросается в глаза. Так, врачебная практика показывает, что такое хорошее по замыслу дело, как консилиум - совещание специалистов о диагнозе и способе лечения больного, нередко не дает эффективных результатов. Выдающийся русский терапевт В. Ф. Зеленин по этому поводу заметил даже, что "чем больше голов, тем меньше умов". Умов, разумеется, хватает, а вот ответственности не достает: ее перекладывают друг на друга.

 

С регуляторной функцией понимания непосредственно связан и локус контроля, то есть склонность индивида считать ответственным за важнейшие события своей жизни себя (интернальный локус) или же других людей и сложившиеся обстоятельства (экстернальный ло-кус). Познать можно истину. Понять можно смысл.

 

Смысл - это производное значения, которое имеет вещь. В системе все вещи что-то значат. Имеют значение как элементы системы. Отношения значений - это связи.

 

Глава 2

 

ИСТОЧНИК ПОНИМАНИЯ

 

Здесь остается один выход: поскольку нельзя предполагать у людей в совокупности их поступков какую-нибудь разумную собственную цель, нужно попытаться открыть в бессмысленном ходе человеческих дел цель природы.

 

И.Кант

 

Источником понимания служит система сил природы и культуры, порождающих человеческое сознание. Извечным стимулом развития понимания является великое противостояние двух начал - природного и культурного. Образно говоря, родник понимания вытекает из расселины между культурой и природой.

 

Кажется очевидным, что рост культуры будет способствовать пониманию экологических проблем: соответственно надо обсуждать, какие именно ценности культуры в наибольшей степени способствуют росту

 

понимания экологических нужд человеческого рода и как эти ценности распространять.

 

Эта формулировка проблемы может показаться примитивной. Но не все примитивное абсурдно - это, во-первых. Во-вторых, решение экологических проблем, равно как и их возникновение, роковым образом зависит от людей, ограниченных в интеллектуальном и культурном плане. Таковы, за малым числом исключений, люди, принимающие решения, и таковы массы людей, поведение и деятельность которых эти проблемы создают.

 

Но соотношение природы и культуры к этому, конечно же, не сводится.

 

Как известно, слово "культура" имеет в качестве исходного латинское "culere", что означало и "обрабатывать" (землю), и "совершенствовать", и "почитать". В позднейшем употреблении слова "культура" сохранились эти оттенки, но любопытно, что первоначально "культура" означала изменение природы в интересах человека, точнее - возделывание земли. И параллельно возникает метафора "cultura animi", употребляемая Цицероном,- "культура (совершенствование) души", "духовная культура".

 

Европейская культура, которой мы все столь многим обязаны, есть, в сущности, плод самосознания бывших провинций римской империи. Не исключено, что новая евроазиатская культура сложится как результат развития самосознания бывших провинций советской империи. Возможно, здесь сложится иное понимание смысла культуры, а значит - иная культура. В какой форме в эту иную культуру войдет отношение к природе (и к биосфере - в частности)? Это вопрос, который желательно обсудить. Замечу лишь, что в европейской традиции культура есть проявление и следствие процесса, который выражается в обживании, "одомашнивании" окружающего мира.

 

Восточное понимание культуры, восточные культурные традиции, бесспорно, противостоят тому, что в 20-е годы именовалось "механизацией человеческой души".

 

Как-то ученик спросил Конфуция, как следует людям относиться к ботам и демонам. "Никак,- ответил Учитель. Люди еще не научились относиться друг к другу".

 

Это очень тлубоко и касается культуры самым непосредственным образом. Дело в том, что в современных cultural studies постепенно формируется обоснованное представление о культуре как об определенной форме человеческих отношений, опредмеченной ценностно. То есть культура в таком понимании - это выражение человеческих отношений в предметах, поступках, словах, которым люди придают значение, смысл, ценность. Это не исчерпывающее определение (и нет исчерпывающих), но оно указывает на важную сторону культуры, может быть, самую важную.

 

И связывающую ее с экологией. Дело в том, "по отношение людей к природе есть превращенная форма их отношения друг к другу. Соответственно культура людей в свернутом ввде включает в себя их отношение к природе вообще и к живой гфироде в частност.

 

В методологическом плане здесь особенно важно следующее: предмет экологии - отношение к природе как к среде существования живых существ и отношение живых существ друг к другу в процессе их существования.

 

Обратите особое внимание на сущностную сторону феноменов культуры: связь между ними - это связь между их значениями.

 

Суть феноменов культуры состоит в том, что они имеют значение для людей; а то, что имеет для людей значение, постепенно обращается в знак.

 

Так, в постсоциалистическом обществе собственный автомобиль - не только средство передвижения, не только роскошь (он

 

может выступать в этой функции), но и знак общественного положения. Тут уже и марка автомобиля может играть роль. Полностью смещаясь в пространство культуры, вещи становятся знаками. В крайнем выражении - это вещь, выставленная в музее: там она знак самой себя.

 

Итак, в культуре овеществляются, опредмечиваются отношения между людьми, и овеществление это семиотично. Имеет ли это отношение к экологии? Прямое.

 

Возьмем в качестве примера национальные парки. Национальный парк - и часть природы, и часть культуры. Национальный парк есть знак природы, какой она была. Это утверждение может показаться пессимистичным или парадоксальным, но в сущности оно правильно.

 

Это свойство и тенденция существования культуры - обращать все в знак - начинается именно с отношения людей к природе, которая, как им (не без основания) кажется, небезразлична к их существованию.

 

Видение природных явлений становится метафорическим, то есть основанным на сравнении (исходная точка образования знака и появления мысли общая: это как раз и есть сравнение). И это в высшей степени

 

отчетливо проявило себя при возникновении религиозного мышления: экологическое понимание тотема, например,- вопрос, заслуживающий дискуссии специалистов различного профиля. Но для нас существенно иное: что взгляд на природу остался метафорическим и в этом качестве ее понимание представляет немалый интерес. Вот пример.

 

"Крупные красивые птицы (их всего было тринадцать) летели треугольником, резко и редко махая выпуклыми крыльями. Туго вытянув голову и ноги, круто выставив грудь, они стремились неудержимо и до того быстро, что воздух свистал вокруг. Чудно было видеть на такой вышине, в таком удалении от всего живого такую горячую сильную жизнь, такую непреклонную волю. Не переставая победоносно рассекать пространство, журавли изредка перекликались с передовым товарищем, с вожаком, и было что-то гордое, важное, что-то несокрушимо самоуверенное в этих громких возгласах, в этом подоблачном разговоре. "Мы долетим, небось, хоть и трудно", казалось, говорили они, ободряя друг друга. И тут мне пришло в голову, что таких людей, каковы были эти птицы, в России - где в России! - в целом свете немного"'.

 

И этот пример отнюдь не единичен. Их можно приводить сотнями (а в этом случае пример постепенно обращается в доказательство), и это легко показать. Вот те же перелетные птицы, взятые в масшта-' Тургенев И. С. Соч.- Т. 7.- М" 1981.- С. 214.

 

бах, более широких, нежели один конкретный вид: эти птицы "в странах южных не поют, не веселятся, не любят, не гнездется-кроме немногих космополитов, изменяющих родине"'. Не обязательно перелетные:

 

...доносится ветер с полей И филин рыдает, как Вертер, над серенькой мышкой своей. Уже он не первую губт, не первые стоны слышны, Он плоть их невинную любит, а души ему не нужный -

 

пишет Булат Окуджава.

 

Постепенно метафорическое видение природы становится доминирующим, и, упомянув, что Франсис Жамм "оправдывал и голубя и коршуна", И. Эренбург вынужден был добавить: "Я говорю сейчас о птицах, а не о классах общества'". Метафора объемист мир и человечество:

 

Тайна звезды - в тяготении, Тайна земли - в ее тяжести, Почвы - в ее плодородии, Семени - в прорастании, Мужчины - в том, что он сеет, Женщины - что она почва\

 

Как уже заметил читатель, вопрос об исходной точке метафоры - вопрос о внешнем сходстве - здесь намеренно элиминирован. Оно, конечно, существует, это сходство. О нем просто и ярко пишет Сергей Довлатов: "Верблюд был похож на моего первого учителя химии. Уссурийский тигр был приукрашенной копией Сталина. Орангутанг выглядел стареющим актером, за плечам