Жизнь - Родине, честь - никому!

Наши воспитатели посвятили свои жизни нам, а через нас - Родине, стараясь внушить нам понятия о чести Кадета и Офицера и, превыше всего - любовь к нашей, никогда не виденной нами родине России.

Спите спокойно, дорогие наши господа офицеры! Вы заслужили вечный покой с чистой совестью. Недаром много лет спустя вспоминаем мы о вас с благодарностью и любовью, а наша любовь к нашей Родине сохранилась на всю жизнь. Вы свой долг перед ней исполнили до конца.

Вечная вам память!

ЦЕРКОВЬ, ЗАКОН БОЖИЙ

Как в каждом кадетском корпусе в доброе старое время, так и в нашем была своя корпусная церковь. Запрестольной иконой служило полотнище знамени Симбирского кадетского корпуса с изображением Нерукотворного Спаса. Настоятелем церкви являлся наш корпусной священник, он же и преподаватель Закона Божия во всех восьми классах.

Регулярно в нашей церкви совершались службы, на которых присутствовали все кадеты за исключением больных и кадет не православного вероисповедания. Таких в мое время было четыре или пять. Несмотря на то, что они официально.были освобождены от посещения православных церковных служб и могли заниматься своим делом, некоторые из них ходили на богослужения с остальными кадетами по собственному желанию.

В корпусе не только не существовало нетерпимости к инославным, но прививалось уважение ко всем религиям, и кадеты иных вероисповеданий не чувствовали себя отчужденными от остальной кадетской семьи.

Закон Божий оставался обязательным предметом для всех православных кадет. Поступая в корпус, каждый кадет получал благословение от начальства -Евангелие. Перед началом утренних занятий одним из кадет читалось вслух несколько строк из этого Евангелия.

День начинался и кончался общей молитвой. Всякая еда в столовой также начиналась и кончалась молитвой. Кроме того, перед первым уроком и в конце последнего дежурный по классу читал соответствующую молитву. Корпус вос­питывал кадет как часть "православного воинства", стараясь заложить в наши сердца всю мораль христианского учения с первых же дней.

За время моего пребывания в корпусе в нем переменилось пять разных священников, и каждый из них старался сделать из нас хороших православных людей высокой морали и чувства любви к ближнему. Среди этих священников были более строгие, и более мягкие в обращении с нами. Из них особое впечатление на меня произвел протоиерей о. Борис Молчанов. Одно время он был священником в Мариинском Донском институте, а позже стал настоятелем белоцерковской городской церкви. Случилось так, что когда я был во втором классе неожиданно скончался наш корпусной батюшка протоиерей Иоанн Федоров. До назначения нового священника корпус пригласил о. Бориса временно взять на себя обязанность корпусного священника.

Всякий новый воспитатель или преподаватель представлял для кадет загадку, которую следовало разрешить как можно скорее. Как и все дети и юноши, так и кадеты умели пользоваться слабостями начальства, но умели и слушаться тех, кто был построже в обращении с нами, довольно точно определяя, что с кем можно себе позволить. Знакомство с отцом Борисом произошло во время церковной службы, проведенной перед его первым уроком Закона Божия в нашем классе. Служил он одновременно просто и торжественно. Проповедь в конце службы была короткой, но понятной и воспринятой всеми, а не только лишь прослушанной.

Урок Закона Божия по расписанию оказался у первоклассников раньше, чем у нас, и на переменке мы узнали от них, что новый законоучитель - "малина". В переводе с кадетского жаргона, "малина" означала всё самое хорошее. Так оно и было. Отец Борис пришел к нам в класс, и познакомившись ласково с каждым кадетом, да еще называя нас на "Вы", задал вопрос: "Ну, на чем вы остановились с отцом Федором? Разыгравшаяся кадетская фантазия "а вдруг начнет спрашивать?", подсказала, что лучше наврать батюшке и сказать, будто не помним. Более смелые принялись уверять, что умерший отец Федор "последнее время болел и поэтому нам не совсем понятно было, что он объяснял", и т.д.

Всю эту галиматью о. Борис спокойно слушал с улыбкой на лице. Нам, дурням, и невдомёк было, что он нас раскусил с первых же слов. Не теряя спокойствия, о. Борис принялся расспрашивать нас о том, что же именно было непонятным, и по нашим глупым ответам довольно точно определил на какой странице учебника мы остановились. Никого из нас он не упрекнул ни в чем ни разу, даже разговаривающих на последней парте не остановил. По своей доброте он меньше четверки (по пятибалльной системе) никому не ставил, и самых отъявленных шалунов, и тех в журнал не записывал. Распустились мы на его уроках до крайности. Всё это продолжалось до одного рокового дня, о котором я вспоминаю далее.

На одном из уроков батюшка вызвал очередного кадета отвечать заданный урок, и пока тот говорил, о. Борис, отметив что-то в журнале, встал и начал медленно прохаживаться по классу. На перешептывания кадет между собой он почти не обращал внимания, поэтому в классе слышалось как бы жужжание, поверх которого звучал голос отвечающего урок кадета. Тем временем на последней парте двое "отчаянных" кадет не придумали ничего лучшего, как играть в шахматы. С этой целью они разложили на сиденье между собой доску и сосредоточились на игре.

Отец Борис уже давно заметил, за этой партой происходит что-то не имеющее отношения к уроку, но, вероятно, был доволен тем, что эти два отъявленные шалуна хотя бы не мешают вести урок своим громким поведением.

В конце концов любопытство овладело батюшкой, и теми же спокойными шагами он по проходу между партами приблизился к последнему ряду и остановился за спиной одного из играющих. А играющие даже не заметили батюшки, сосредоточившись на игре, но весь класс замер в ожидании.

До такого безобразия мы еще никогда не доходили. За исключением отвечающего, все смолкли. Шепот прекратился. Сколько времени священ­ник наблюдал молча за игрой, точно сказать не могу, но казалось, что долго. Кончил отвечать заданный урок и вызванный кадет. В классе воцарилась абсолютная тишина. Вот эта тишина и заставила одного из играющих оторвать свой взор от шахматной доски чтобы выяснить, почему стало тихо. Что произошло? Подняв голову он увидел батюшку и обомлел. Следом за ним то же сделал и его партнер.

Побледневшие, они смотрели на законоучителя, сознавая, что переступили грань допустимого. Запись их батюшкой в классный журнал грозила одному из них, имевшему уже единицу по поведению, исключением из корпуса. Но вместо разноса или хотя бы выговора, наконец, простого укора, отец Борис обратился к кадету, за спиной которого стоял, и произнес: "Перед тем как делать какой-нибудь шаг, надо его сначала обдумать!". И продолжил: "Убрав коня, вы поставили под угрозу свою королеву", или что-то в этом роде. Но нам всем запомнилась только первая фраза: "Перед тем, как делать какой-нибудь шаг, надо его сначала обдумать". Затем, спокойно повернувшись спиной к игравшим, он обратился как ни в чем не бывало к отвечавшему урок: "Вы что, уже кончили отвечать?"

В журнале батюшка записи не сделал. Но со следующего урока Закона Божия разговоры в классе прекратились и воцарилась полная тишина. А за порядком следили.... "шахматисты"! Оба были крепкими парнями, сильными и отчаянными. Связываться с ними ни у кого не было охоты, так что приходилось слушаться.

У отца Бориса мы всем классом попросили прощения, на что он ответил: "Бог простит, дорогие, а мы с вами забудем об этом". Но он ошибся: мы о происшествии забыли, но его христианской доброты забыть не могли.

На все службы кадеты надевали парадную форму, за исключением великопостных служений, которые бывали обыкновенно вместо третьего и четвертого уроков. Великим постом весь корпус говел по-ротно. В те недели, когда кадеты говели, сигналы на трубе заменялись звонками. Игр не разрешалось, еда подавалась постная и в корпусе соблюдалась полная тишина.

Два воспоминания связанные с постом в корпусе врезались в память. Первое из них - говение в первом классе корпуса. Обыкновенно, младшие классы говели первыми. В добавление к объяснениям священника о том, как себя следует подготовить духовно к посту, отделённый воспитатель на одном из уроков в его распоряжении, растолковывал нам что и как следует практически нам делать и как себя вести перед исповедью. Среди его советов была и мысль составить список своих грехов, чтобы не забыть ничего. Мысль эта была воспринята нами как необходимость, и большинство принялось составлять список на вырванных из общей тетради листках.

Ввиду того, что никакими играми и шалостями заниматься было не позволено, добрая часть нашего свободного времени посвящалась этому проекту. Но сколько можно иметь грехов первокласснику? Насчитав какое-то количество их на своем листочке, каждый задумывался: а, может быть, я забыл какой-нибудь грех? И начинался обмен грехами.

- Сколько у тебя записано грехов?

- Тридцать.

- А у меня двадцать шесть. Дай посмотреть, что я забыл.

- А у меня сорок три, - добавлял кто-то, и "обмен грехами" продолжался до тех пор, пока почти у всего класса их не было поровну.

Можно предположить, что вряд ли наш воспитатель подавал бы эту мысль, если бы знал во что превратит ее воображение первоклассников.

В день исповеди кадеты вели себя достойным образом, без понуканий начальства. Просили друг у друга прощения и придя в церковь занимали места на скамейках вдоль стен. Кремль не разбирался полностью, снимали только пару соседних досок, открывавших вид на часть Царских Врат, перед которыми стоял аналой с крестом и Евангелием, где батюшка по очереди исповедовал кадет.

Один исповедуется, другой стоит в нескольких шагах от аналоя, ожидая своей очереди, остальные сидят на скамейках в том порядке, в каком будут исповедоваться. По окончании исповеди кадеты группами по несколько человек строем возвращались в роту. Младшие классы исповедовались всегда накануне дня Причастия.

Натощак, в белых парадных формах шли кадеты на литургию в день Причастия. По окончании службы в столовой подавался завтрак, состоявший из белого кофе и нескольких галет (печенья), что казалось невероятно вкусным после нелюбимой постной пищи. В день Причастия всё начальство казалось нам ласковее, за завтраком даже подавалась команда "можно разговаривать". К Причастию обыкновенно читался приказ по корпусу, в котором многим кадетам прибавляли баллы по поведению. В этот день всем кадетам без различия баллов разрешалось идти в отпуск, за исключением тех, кто нес ответственные наряды. По установившейся традиции, даже серьезно поссорившиеся кадеты мирились между собой и разговаривали друг с другом. В день Причастия церковь сближала нас еще больше и мы действительно старались стать хоть немножко лучше.

Второе воспоминание относится к еде в посту. Среди блюд, подаваемых в Великом посту, было и особенно нелюбимое, называвшееся форшмаком. Подавался этот форшмак всегда на ужин. Это было какое-то пюре из рыбы и чего-то другого, казавшегося большинству несъедобным. Давали это блюдо обязательно раз в неделю и помногу.

Несмотря на славу кадетских аппетитов, на этом блюде слава меркла, так как большинство кадет, проглотив одну или две ложки форшмака больше к нему не притрагивались. Это, пожалуй, было единственным блюдом в корпусе не только не доеденным - у нас остатков не бывало, - но и почти нетронутым. Эконом оставался по каким-то причинам неумолим, а мы в эти вечера питались чаем и куском черного хлеба, категорически отказываясь от "рыбного блюда". За наше упорство нам доставалось, но ничто не помогало.Как-то раз, по сговору или по чьей-то сумасбродной идее, кадеты умудрились к концу ужина собрать оставшийся форшмак со всех столов, и после того как рота, пропев молитву после еды, ушла, на первом столе оказался слепленным огромный гроб с надписью: "Жила жмот".

Эпитет "жила" был несправедливым, хотя и популярным прозвищем эконома. Увидев скульптуру, эконом пригласил дежурного офицера полюбоваться на результат деятельности его подопечных. Разгорелся скандал, дошедший и до ушей директора корпуса. Роту выстроили, спрашивали кто сделал, кто видел, кто придумал и т.д. Безрезультатно.

В таких случаях ни один кадет не выдаст другого. Даже тем немногочисленным кадетам, съедавшим полную порцию форшмака и поэтому не участвовавшим в затее, не могла бы и в голову придти мысль искать для себя оправдания перед начальством и отгородиться от подозрения и грядущего неизбежного возмездия. Ведь настанет время, когда и их не выдадут за собственные провинности!

Вся рота была довольно сурово наказана, а сидевших за первым столом наказали еще жестче. Счастье наше заключалось лишь в том, что в день Причастия всё простили и всех отпустили в городской отпуск. Форшмак же подавали только в посту, но продолжали подавать каждый год.

МОЛИТВЫ

Перед началом первого урока (читалась дежурным по классу)

Преблагий господи, ниспошли нам Благодать Духа твоего Святого, дарствующаго и укрепляющаго душевныя наши силы, дабы, внимая преподаваемому нам учению, возросли мы Тебе, нашему Создателю, во славу, родителям же нашим на утешение, Церкви и Отечеству на пользу.

 

После окончания уроков (читалась дежурным по классу)

Благодарим Тебе, Создателю, яко сподобил еси нас Благодати Твоея, во еже внимати учению. Благослови наших начальников, родителей и учителей, ведущих нас к познанию блага и подаждь нам силу и крепость в продолжение учения сего.

 

Перед едой (молитва пелась всей ротой)