Приведу несколько примеров.

СОДЕРЖАНИЕ

Римантас Кочюнас. Слово составителя.

Александр Алексейчик. Психотерапия жизнью.

Виктор Каган. Психотерапия и жизнь: экзистенциальная практика по Александру Алексейчику.

Римантас Кочюнас. Интенсивная терапевтическая жизнь: взгляд из Бирштонаса.

Игорь Варнаков. Психотерапия жизнью: есть ли метод?

Робертас Пятронис. Интенсивная терапевтическая жизнь как модель психотерапевтической общины.

Галина Миккин. О терапии духовностью и целостностью.

Семен Есельсон. Распутывая сеть.

Ольга Тарасенко. Психотерапия Александра Алексейчика в моей жизни.

Гунта Деге. Как я жила в Интенсивной терапевтической жизни: записки пациентки.

CЛОВО СОСТАВИТЕЛЯ

Римантас Кочюнас

Несколько десятилетий назад в Литве появился (зародившийся, я уверен, намного раньше) оригинальный способ психотерапии — Интенсивная терапевтическая жизнь (ИТЖ), созданный одним из первых наших профессиональных психотерапевтов Александром Ефимовичем Алексейчиком.

Суть психотерапии А. Алексейчика — это «лечение души душой», как он сам когда-то определил предназначение психотерапии в целом. В ней создается пространство для интенсификации жизни страдающего человека, «повышается температура» его душевного и духовного проживания сложных жизненных ситуаций, трудности и проблемы из плоскости болезни перемещаются в плоскость исцеляющей жизни. О том, каким образом создается это «психотерапевтическое пространство» и как оно помогает решившимся на нелегкое и часто болезненное путешествие по лабиринтам собственной души в поисках силы духа, и пытается рассказать эта книга об ИТЖ.

Книга, с которой вы встречаетесь, необычна. Часть ее составляет сделанный А. Алексейчиком наиболее обширный обзор ИТЖ как психотерапевтической практики: от истоков и философских оснований — до раскрытия содержания этой практики во всем разнообразии возможностей ее применения. Другую часть книги составляют рациональные и эмоциональные свидетельства соприкосновения с ИТЖ коллег и учеников А. Алексейчика из разных стран, их видение этой необычной и чрезвычайно живой психотерапии. Таким образом, книга оказалась своеобразным «местом встречи» для подведения первых итогов «психотерапии жизнью» А. Алексейчика.

Идея подготовить книгу об ИТЖ появилась около 1994 г., через пятнадцать лет после первой встречи с А. Алексейчиком в проводимой им терапевтической группе для психологов и врачей, тогда сильно шокировавшей меня — начинающего психолога-практика. Возникло желание каким-то образом попробовать концептуализировать большой собственный опыт участия в группах ИТЖ и разобраться во влиянии, которое этот опыт оказал на развитие и углубление своего пути в экзистенциальной психотерапии. Задуманное долгое время находилось в «полудремотном» состоянии, но идея понемногу росла, меняла первоначальный облик. Только в феврале 2005 г. я заговорил о ней с Александром Ефимовичем, когда он во время очередного посещения Института гуманистической и экзистенциальной психологии со своим семинаром был в гостях у нас дома в Бирштонасе. Большого восторга с его стороны не последовало, но интерес был заметен и согласие на подготовку книги получено. И вот, через три года большого и сложного труда целой группы коллег, эта когда-то давно задуманная книга — «Психотерапия жизнью: Интенсивная терапевтическая жизнь А. Алексейчика» — выходит на встречу с читателем.

Развитие ИТЖ, как и профессиональную жизнь А. Алексейчика, невозможно отделить от контекста Вильнюсского центра психического здоровья (раньше — Вильнюсская психоневрологическая больница). Здесь появился первый психотерапевтический кабинет, здесь в 1978 г. состоялся первый организованный А. Алексейчиком семинар для врачей и первых профессиональных психологов, интересующихся психотерапией. Он стал «площадкой» для развития и распространения идей «целебной терапевтической жизни», превратившись в знаменитые «апрельские семинары А. Алексейчика».

В советские времена этот семинар собирал профессионалов не только из Литвы, но и из Эстонии, Латвии, России, Украины, ищущих места для свободного обмена идеями о путях психотерапии за пределами официально разрешенных границ. И в нынешние времена он продолжает быть Меккой для многих психологов и психотерапевтов из разных близлежащих и дальних стран, приезжающих ежегодно, чтобы соприкоснуться с живой «жизненной» психотерапией. Необычайно сильный импульс развитие ИТЖ получило восемнадцать лет тому назад с открытием в больнице психотерапевтического отделения, которое возглавил А. Алексейчик. Это отделение стало колыбелью психотерапевтической общины, живым воплощением принципов «исцеляющей интенсивной жизни», объединяющей пациентов и работающий с ними персонал (правда, печально, что совсем недавно по воле «всегда и во всем компетентного начальства» психотерапевтическое отделение было переименовано в «отделение пограничных расстройств», и перспективы многие годы создаваемой уникальной психотерапевтической традиции стали неопределенными).

Интенсивная терапевтическая жизнь как путь психотерапевтической помощи — это и очень сложный, требующий принятия определенных ценностей и постоянных духовных усилий (он явно не для любителей предоставления/получения помощи по схемам), и в то же время — очень простой путь, основанный на внимательном отношении к конкретной жизни — собственной и чужой, на готовности быть честным и правдивым. Вместе с тем, выбор этого пути требует определенного мужества как от психотерапевтов, так и от тех, которые ищут помощи. ИТЖ часто обнажает сущность человека, в которой не все легко принять, а тем более любить, открывает завалы самообманов и иллюзий, гордыню и несоразмерность реальности множества ожиданий, желаний и потребностей, и не все оказываются готовы к встрече со своей разнообразно противоречивой сущностью. Но ИТЖ вместе с тем и счищает шелуху с нередко спрятанной глубоко внутри простой человечности, открывает свет святости в человеке. Как говорит А. Алексейчик, «самопознание, встреча с самим собой в психотерапии — это не легкий и приятный процесс поглаживания своего любимого «эго», а погружение в собственное несовершенство».

Хочется надеяться, что книга, которую вы берете в руки, поможет вам заглянуть и в собственную жизнь — часто намного шире, выше и глубже, чем представляем себе в повседневной суете. От всего сердца хочу поблагодарить коллег, без помощи которых путь этой книги к читателям был бы намного сложнее:

Ляонаса Юделявичюса, трудившегося над переводами, редактированием и приложившего много усилий для подготовки книги к изданию;

Юлию Абакумову-Кочюнене, которая тщательно работала с текстами А.Е. Алексейчика;

Видмантаса Ладавичюса и Дайву Бальчюнене, оказавших большую помощь в переводе текстов на литовский язык;

Игоря Варнакова — за материальную помощь для издания книги.

Проф. Римантас Кочюнас

ОБ АВТОРАХ

Александр Алексейчик (Литва, Вильнюс)

Врач психотерапевт, психиатр. В 1967 г. основал первый в Литве психотерапевтический кабинет, позже и первое стационарное отделение психотерапии, работающее по принципам терапевтического сообщества. Заведует этим отделением до сих пор. Многократно стажировался в Москве, Петербурге, Киеве, Варшаве, Берлине, Будапеште и др. С 1977 г. ведет ежегодный апрельский семинар для психотерапевтов и психологов. Вел и ведет многочисленные авторские семинары в Риге, Таллинне, Москве, Иванове, Петербурге, Томске, Сургуте, Красноярске, Новосибирске, Алма-Ате, Душанбе, Пятигорске, Ростове-на-Дону, Киеве, Минске. С 1996 г. активно участвует в работе Института гуманистической и экзистенциальной психологии (Литва), ведет группы Интенсивной терапевтической жизни, библиотерапии, супервизии и др. Почетный член Восточно-Европейской ассоциации экзистенциальной терапии.

Игорь Варнаков (Россия, Иваново)

Психиатр, психотерапевт, гипнотерапевт. Врач частной практики. Исследователь мастерства в спорте, психотерапии, образовании, различных сферах бизнеса и политики. Ведущий обучающих групп и тренингов на базе моделирования и нейролингвистики. Международный тренер NLP. С 1996 г. — организатор ежегодного российского фестиваля NLP.

Гунта Деге (Латвия, Рига)

Частнопрактикующий индивидуальный и групповой психотерапевт. Обладает Европейским сертификатом психотерапии. Преподает в учебной программе «Групповая психотерапия» в Институте гуманистической и экзистенциальной психологии (Литва).

Семен Есельсон (Россия, Ростов-на-Дону)

Экзистенциальный консультант. Директор Международного института экзистенциального консультирования. Главный редактор международного русскоязычного журнала «Экзистенциальная традиция: философия, психология, психотерапия». Член правления Восточно-Европейской ассоциации экзистенциальной терапии.

Виктор Каган (США, Даллас)

Доктор медицины и психологии (психиатрия, клиническая психология). 40 лет клинической практики, более 20 лет — преподования в вузах. С 1999 г. живет в США, член American Psychological Association и National Alliance of Professional Psychology Providers. Автор более 400 публикаций в российской и зарубежной печати, включая более 30 монографических трудов (в том числе первые в России книги по детскому аутизму и детской сексологии, руководства для врачей и психологов). Последние 25 лет профессиональные интересы сосредоточены на экзистенциально-гуманистической психологии/психотерапии и авторской концепции трансметодической психотерапии. Член ученого совета Института экзистенциальной психологии и жизнетворчества (Москва), редакционного совета журнала «Экзистенциальная традиция: философия, психология, психотерапия».

Римантас Кочюнас (Литва, Бирштонас)

Психолог-психотерапевт. Обладает Европейским сертификатом психотерапии. Доктор психологии. Профессор Вильнюсского университета. Директор Института гуманистической и экзистенциальной психологии. Первый президент, а с 2006 г. — генеральный секретарь Восточно-Европейской Ассоциации экзистенциальной терапии. Член Британского Общества экзистенциального анализа. Автор книг по психологическому консультированию и групповой психотерапии, а также более 70 научных публикаций в 12 странах. Автор обучающих программ по экзистенциальной терапии и групповой психотерапии.

Галина Миккин (Эстония, Таллинн)

Практический психолог-консультант и психотерапевт. Руководитель секции экзистенциального консультирования Эстонской ассоциации экзистенциальной и гуманистической психотерапии. С 1978 г. в качестве доцента психологии и группового терапевта занимается педагогической работой в подготовке практических психологов-консультантов в университетах Таллинна, Тарту и С.-Петербурга. Участвовала в создании метода видеотренинга профессионального общения и в обучении ему. Занимается творческой и гештальт-терапией.

Робертас Пятронис (Литва, Вильнюс)

Психолог, психотерапевт (экзистенциальная терапия). Обладает Европейским сертификатом психотерапии. С 1994 г. работает в руководимом А. Алексейчиком отделении психотерапии (в настоящее время — отделение пограничных состояний) Вильнюсского центра психического здоровья. Преподователь, терапевт и супервизор Института гуманистической и экзистенциальной психологии. Член правления Восточно-Европейской ассоциации экзистенциальной терапии.

Ольга Тарасенко (Россия, Тюмень)

Врач-психиатр. Сертифицированный экзистенциальный психотерапевт. С 1994 г. работала в Центре психического здоровья, г. Тюмень. С сожалением сообщаем о ее безвременном уходе из жизни.

ПСИХОТЕРАПИЯ ЖИЗНЬЮ

Александр Алексейчик

Хотелось бы сказать, что я не пишу, а свидетельствую о своей, нашей психотерапии, а точнее, психотерапевтической жизни 40 лет спустя после её достаточно сознательного начала и 20 лет спустя после её достаточно точного определения для cебя, коллег, пациентов… Хотя до сих пор нет желания положить пределы этой жизне-деятельности… С другой стороны, осознаю необходимость этого.

Хочу ли я что-либо изменить, переделать, переписать в том, что я тогда делал, сообщал, свидетельствовал? Нет. Может быть, только дополнить, наполнить, исполнить тем опытом, деятельностью, содержанием, которым меня самого наполнили эти годы, люди, труды, жизнь…

Для меня самого это свидетельство истинности, действенности, действительности моего труда. Свидетельство его субъективности, живости… Это субъект, а не объект.

Хочу обратить внимание читателя на особенности того, как я пишу. Иногда отделяя, выделяя приставки, чтобы подчеркнуть значение корней, жизнь слов, их динамику. Например, с-видетельство. Это не только знание. Это видение. Притом не виденье в одиночку, а видение «с»: с чем-то, с кем-то. Ибо один свидетель — не свидетель.

Итак, с-видетельствую, что ничего менять, изменять не хочу.

Всё это живо. Всё может меняться. Но, будучи живым, может меняться само. Может расти, длиться, развиваться, видоизменяться, со-образовываться, со-измеряться. Жить. Это особенно интересно потому, что я трудился в «мертвый сезон», эпоху крайних идейных, интеллектуальных, культурных, общественных, душевных, духовных ограничений. И, по сути, теперь оказывается, что при всех границах, пределах я не был в деле особенно ограничен. Пределы скорее делали мою работу более определенной, а не ограниченной.

Действие, деятельность, труд делают нас свободными. Трудности делают нас свободными, живыми, определенными, действительными, реальными, ис-полненными, истинными, знающими, убежденными, уверенными, верующими в Бога, верующими Богу.

Что бы я хотел сегодня дополнить, исполнить, одушевить, одухотворить, сделать более живым? Всё… Желать не вредно, вредно не желать. Особенно, если можешь желаниями положить пределы. Когда доверяешь, что благодатнее, когда не ты исполняешь свои делания, ожидания, дела, а они в достаточной степени сами исполняются. Исполняются со-трудниками, у-частниками твоего дела, нашего дела. Поэтому сегодня, как и всегда в жизни и терапии, исцелении, я полагаю себе пределы, доверяя, веря, веруя, что другие участники этого труда окажутся лучшими его друзьями, чем я сам. Потому что они другие. Дополнят мой труд другим добром, добродетельностью, другим временем, другой жизнью, свидетельствами.

Я ограничусь очень немногим, самым важным, предстоящим сейчас в моих трудах, ещё неопределённым, но приобретающим пределы и, следовательно, образ и действенность, истинность, путь, жизнь… Тем, цитируя слова Апостола, что убеждает в вещах невидимых и помогает получить ожидаемое. Часто намного превышающее ожидаемое.

Я рад, что о терапии жизнью, о моём, нашем способе, способности лечения пишется именно такая книга, где автор способа лечения занимает довольно скромное место по объёму и, надеюсь, содержанию, содержимому материала.

Надеюсь, что мне удастся занять большее нематериальное, душевное, духовное пространство. Не место — пространство.

Нематериальность.

Неопределенность.

Неожиданность.

Непривычность.

Необычность.

Довольно редкие в наше время, в нашей жизни, в психотерапии слова, понятия. Но без пространства не было бы места, без нематериальности — духовности, без неопределенности — пределов, опоры, свободы.

Представляю себе, что моим основным даром в психотерапии является посильное начало (начальство) осуществления, образования, преобразования неочевидного, незримого в прозреваемое, действующее, образное, действительное. В перспективное.

Преображение частностей в цельности. Части в целое. Статичного — в движущееся. Движущееся к целостности, к идеалу.

Путь. Цель. Цельность. Жизнь.

Как и в реальной психотерапии, так и в книге, я начинаю с надеждой и возможностями цельности. «Хорошее начало — половина дела». «Душа дела». «Дух дела».

А потом — дело души, дело духа.

Дело пациентов, «с-видетелей», «со-трудников». Наше достаточное единство, цельность, целительство, исцеление. Может быть, достаточное пространство для отдельности, отделенности, но также и для свободной общности, единства. Единства, когда очевидно, что часть потому часть, что есть, существует целое. Есть движение к целому. Очевиден субъективный и объективный образ жизни. Очевидный потому, что он действует. Образует. И участники этого труда являются с-видетелями, со-трудниками, со-авторами.

Что касается моего раздела книги. Впервые я пробую коснуться всех основных направлений Интенсивной терапевтической жизни (ИТЖ).

Естественно, это возможно только очень кратко. Зато просматривается достаточное единство, цельность Терапевтической жизни.

И естественно, про-видятся душевность и духовность. И постигается, в несколько большей мере, чем обычно возможно в теоретическом изложении.

ИСТОКИ

Известна мудрость, что искусство жизни состоит не в том, чтобы жизни добавить годы, а в том, чтобы к годам добавить жизнь. Я люблю добавлять и вечность, и дух. Что же можно сделать, чтобы добавить, наполнить, одухотворить истоки, историю моей, нашей психотерапии жизнью?

Напомню, что началось с наблюдения, что мгновения жизни, мгновения реальных условий начала заболевания оказывались действеннее многих часов моего врачебного искусства, искусственности. Заболев, люди оживали, становились душевнее, духовнее, одновременно — естественнее, природнее. Если вспомнить некоторых больших начальников, которых я лечил, они становились народнее, роднее.

Эта психическая, душевная, общественная, общая и индивидуальная патология и меня как врача, психиатра, психотерапевта, мужчину, человека, сына не столько за-ставляла, сколь наставляла быть собой, быть другим (другом), быть само-стоятельным, но и быть со-обща. Не быть частью «Мы», а иметь это «Мы» как часть моего «Я». Это «Мы» объединяло моё «Я», но не снаружи, а изнутри. Потом уже, конечно, и снаружи… Пациент — часть меня. Я в нем участвую. Работа — часть меня, а не я — часть работы. Больница — часть меня, а не я — часть больницы. Общество, культура, история — части меня, а не я их часть. Сколько огромных и драгоценных частей было и есть во мне… Сколько общего с пациентами. Сколько жизней. Сколько жизни. И жизни реальной, действенной. Всё это не только складывалось, но и умножалось. Пациенты, учителя, коллеги, для которых реальностью были: «при поляках», «до войны», «при царе», «при ежовщине», «при немцах», «до революции», «после Рождества Христова»… Жизнь не только ученая, но и выученная, и вымученная…

Тут невольно перед глазами предстаёт ещё один из моих пациентов и учителей, которого я раньше не упоминал — ксёндз Бронюс Страздас (Салакас, Биржай). Такая важная часть моего Я!..

Такой образ и подобие цельности и святости! Такая близость к Слову! Такая жизнь не от рождения до смерти, а от Адама до Страшного суда.

Так получалось, что вместе со своими пациентами я не столько противостоял (хотя это тоже бывало) этой жизни, а пред-стоял, со-стоял, у-частвовал в ней, болел ею, был за болью, приобретал иммунитет, стойкость, достоинство. Жизнь цельная, целебная, интенсивная, напряжённая. Такое же врачевание. С самого начала достаточно самостоятельное, но и укоренённое, не словесное, тем более, не только видимое, не виртуальное, как принято теперь говорить.

Достаточно рано я у-бедился (побывал у беды), про-зрел, про-видел видимость слишком умственной терапии через «со-знание, которое первично» вместо со-знания, которое со-вместное, со-дружественное, со-общное, истинное, а не классовое.

Убедился и в «видимости» неопределенного, беспредельного бессознательного, претендующего на роль души, и инстинктов, претендующих на роль Духа. Хотя, конечно, для многих это может быть замечательными тренингами, упражнениями ума, фантазии, отдыхом от реальности, от идейности сознательного и слишком сознательного. Многие психотерапевты и их паци енты увлекаются, соблазняются такими психотерапиями, бросаясь из одной крайности советской «рациональной» психотерапии в иррациональность. И там они не были собой, и тут не будут.

Хочется напомнить Владимира Владимировича Набокова: «Хуже психоанализа только большевизм!».

К счастью, я переболел и тем и другим, как прививкой от оспы, а не самой оспой. Хотя с некоторыми пациентами болел всерьёз и выздоравливал с ними, переживая кризисы, как в пневмонии. Оказалось, что лучше жить во-всю: не идейно, не «сознательно», не «эмоционально», не «страстно», не «вольно», не «бессознательно»… И болеть, и выздоравливать по-своему, во-всю. Болеть «с душой», «набравшись духа». И выздоравливать с душой, набравшись духа.

Болеть и выздоравливать необходимо не только со своим «Я», но и со своим «Ты», «Мы», «Он», «Она», «Они» в себе и вне себя…

Подобные истоки и история и с Интенсивной терапевтической верой. Моя и моих пациентов «коммунистическая вера» была «газетной», «книжной», «фарисейской». Без живого с-видетельства. Без живой передачи. Вера в случающиеся чудеса, а не в чудеса происходящие. Не у-частие в чудесах. «Боже мой!» — как восклицание, как скороговорка. А не «Отче!», «Матерь Божия!», «Мой Отец! Мой сын!». Посланные мне Богом. Их Образ и Подобие.

Веру необходимо было у-своить, засвидетельствовать, делиться ею как Истиной, Путём и Жизнью. И это — труд, страда, выстраданность.

Интенсивное лечебное чтение — Библиотерапия. Путь от обитателя самой читающей страны в мире, но читающей чужое, «чёрт знает что», до читающих своё, собственное, самое для себя существенное: болезнь, её причина, путь в болезнь и обратно, к смерти и обратно, к своим корням и к своим вершинам.

Интенсивная терапевтическая супервизия. Не обо-зрение, а с-видетельство. Видение «с-», с другим присутствующим, с душой, с духом…

Интенсивное терапевтическое сообщество. От малой группы, семьи до психотерапевтического отделения. От общения с дальними — к общению с ближними, осваиванию среди ближних, осваиванию ближних, осваиванию себя. От ранящих к ранимым. От себя ранящего — к себе ранимому, раненному. К обществу раненных, но выздоравливающих. От общения к обществу. От общества — к со-обществу.

Так выглядит мой абстрактный, научный образ моей профессии, моего творчества. Не скажу, что этот образ меня устраивает. Наверное, это лучшее, что я сегодня могу изобразить. Но он явно меня не-до-устраивает…

Конечно, психотерапия — не только моё дело. Это и наше дело. И Божье дело. Бого-угодное дело… Но это очень личное дело. Дело, которое не может быть без лица. Это пронзительно личное дело. Личностное. Дело, которое пронизывает меня от Адама до Страшного суда. От известных мне предков до неизвестных ещё потомков. От учителей — до учеников. От учителей моих учителей до учеников моих учеников. Пронизывает от родителей моих пациентов, которые не так выражали к ним свою любовь, до детей моих пациентов, которые не так принимают их любовь… Всего даже не упомянешь… Но надо сказать кое о чём особо близком, личном.

Происхождение. О предках, которых знаю «из первых уст», которых помню, которыми жил и до сих пор жив… Происхождение самое завидное. Прадеды и деды в поте лица своего зарабатывали хлеб свой и не только для себя, но и для других.

Например, дед по линии отца имел 200 десятин хорошей земли. И власть имели. В этом хорошем смысле слова: власть, которая от Бога, от дела. В пределах волости, села, фабрики… Тот удивительный достаток и остаток материального и властного состояния, который не погубил их даже при советской власти.

Правда, оба деда не дожили до 1937 года.

Ощущаю, как много из того, что я имею в воле, власти и материи, я имею от них. Инстинкты, гибкость, крепость позвоночника, силу, легкость рук…

Дух, душу, ум, память, чувства, чутьё, любовь, чуткость, осторожность, настороженность — это уже больше от нашей семьи: отец, мама, сестра, тётя, дядя… Наша семья, хотя и моя.

Завидная семья… Все врачи, кроме тёти. Всегда в центре жизни, центре проблем, и чужих больше, чем своих.

Дед со стороны отца… Хозяин… Староста огромного села… После революции сказал своим четырём сыновьям ещё до всякой коллективизации: «Считайте, что у нас уже хозяйства нет.

Что я землю продал, чтобы дать вам образование, высшее образование, дающее личное дворянство… То, за которое вас не убьют, и которое никто не отнимет… Умственное дворянство…».

Два сына стали инженерами. Двое врачами. Оба инженера погибли во время войны. Оба врача выжили…

Отец. Крепкий крестьянский мальчик. Учительская семинария… Первый выпуск Минского мединститута с московской профессурой… Врач общей практики в провинции. Хирург. Ассистент на кафедре общей хирургии и топографической анатомии. Профессор. Заключённый в польском, немецком и советском концлагерях. Заведующий отделением. Врач в доме инвалидов для психических больных… Максимальный контакт с наиболее травматической эпохой, в наиболее невралгических местах…

Это он мне сказал, что он как врач имел дело с «чумой» физического травматизма (душевного тоже), а я, вероятно, буду иметь дело с чумой душевного травматизма…

Это он мне рассказывал, чего ждали от ХХ века, и что он принёс. Какими люди казались, и какими они оказались. На что «мы оказались способны».

Какая разница между словом и делом.

И в этом море зла, царстве бесов (по Достоевскому) отец сумел ненавидеть только одного человека. Мог гневаться на многих, ещё больше людей любил, был терпелив и ласков со всеми…

И жил в океане добра, которое творил… Творил его из «подручного материала» — зла, которого было вокруг в избытке… Делал чудеса, которые сам не считал чудесами… Частично потому, что рядом с ним, около него, ради него они делались… И показывал то, что без него никогда бы не увидели…

Помню, когда я был ещё ребёнком, в какой-то своей детской слабости, каком-то детском горе, он мне сказал, что я могу не переживать: у меня уже есть заслуги «перед человечеством», я уже спас не одну сотню людей…

— Знаешь, в 1941 году в немецком концлагере для военнопленных… Мне плохо… Другим ещё хуже… Я бы мог некоторых спасти, если бы догадался сохранить хоть какие-то хирургические инструменты… Кажется, пережить всё это невозможно…

Но вспоминаю Тебя полуторагодовалого… Как Ты там без меня… И выжил… Ты меня спас… А знаешь, сколько я потом ещё операций сделал? Сколько людей спас?..

Естественно, будучи с-видетелем, оче-видцем, будучи у такого источника, мне не оставалось ничего другого, как заинтересоваться медициной и самому заняться чудесами…

И то, что я сейчас вспоминаю об отце, это не воспоминания. Это действительно истоки, которые действуют на меня непрерывно, даже если я этого и не вспоминаю. Это не начало… Это начало всех начал… Это осуществление возможного… Осуществление промысла Божьего, начатого моим отцом во мне, со мной по попущению Божьему и во времени, тогда, и продолжающегося в вечности. И продолжается сейчас в том моём побуждении, что я не могу не воспроизвести ещё нескольких событий, хотя по моему уму и по моей воле хотел бы уже остановиться…

Лет через пять я спросил отца, почему он не генерал? Ведь войну он начал подполковником медицинской службы, начальником госпиталя?

Он меня спросил, представляю ли я, сколько своих и чужих солдат должен отправить на тот свет подполковник на войне, прежде чем он станет генералом?

— Но ты же не пехотный генерал!

— А ты представляешь себе, что такое приёмно-сортировочный пункт, где ты должен выбирать, кого спасти, а кого отправить умирать? Для меня любые звёзды на погонах были слишком тяжёлыми…

Ещё лет через десять я спросил отца, почему он всего лишь заведующий отделением, а не директор больницы?

— Мне не нужно больше власти, чем я её имею… Мой директор у меня работает хирургом на полставки. И знаешь, не он имеет власть, а власть имеет его. Как только власти чуть больше, чем тебе надо — она начинает иметь тебя… Знаешь, царь Николай II не хотел быть наследником престола…

Лет через 30, когда я был уже настоящим, опытным психиатром, а он — пенсионером, уже «негодным» у операционного стола, он, чтобы чем-то заняться, пошёл работать в дом инвалидов для психически больных. Я несколько раз навещал этого «молодого», «неопытного» психиатра… И каждый раз рядом с отцом чувствовал себя молодым и неопытным, получающим дары отцовского, вечного опыта. Однажды он сказал: «Вот ты, наверное, никогда души не видел.

Идём, я тебе её покажу. Только надень белый халат… Тут полгода тому назад привезли 27-летнего парня… Умственное развитие у него, как у ребенка трех-четырех лет… Родители его держали дома, пока не умерли… Сестре он был в тягость. Несколько лет она держала его в холоде и голоде, в избе со скотиной… Потом вот оформили сюда… Тут ему тепло. Чисто. Поправился на 10 килограмм… Смотрит телевизор… Из дома его увезли двое в белых халатах… Посмотришь, что он будет делать, увидев нас с тобой…» Бедный парень сразу бросился к нам с криком: «Домоу… Домоу… Домоу…»

— Послушай, посмотри: не хлебом единым жив человек…

И рядом с отцом я и услышал, и увидел душу того парня и свою, и отцовскую душу, и всю нашу жизнь, и нашу врачебную профессию в её сущности… «Там Фрейду делать нечего вообще», — подражая Владимиру Высоцкому…

Был ли отец ангелом? Слава Богу, нет!

Имею к нему претензии… Как и он — к Богу. Не имел, — хотя 32 года, как он ушёл, — а имею.

Но ангел не мог бы так знать зло. Лично. И так преображать его в добро… И научить меня этому… И учить до сих пор… Когда мне трудно, я слышу, вижу, чувствую, как он поступил бы в этом случае…

Я не боюсь болезней… Я не боюсь собственной старости… Я вижу, как с возрастом становлюсь похожим на своего отца. Более похожим, чем был в детстве. И это меня радует…

Сложнее с мамой… Я всё-таки мужчина… Частично благодаря ей именно такой, как отец, и даже самостоятельнее…

Ещё труднее рассказывать о боковых корнях…

Ещё труднее — о корнях вверх.

О дочке… Ей было года четыре, когда я её спросил, почему она не слушается маму, но слушается меня. Она сказала: «Так ты же — мужчина…» И я почувствовал себя, про-чувствовал себя таким мужчиной, каким не чувствовал себя с такими женщинами…

От сына я получил всё то, что я получил от своего отца, только в иных измерениях… Не только вглубь, но и вверх… Не нарушение законов, а их до-полнение, исцеление, наполнение, оживление.

Мой сын в 3—5 лет верил в Бога живее, действительнее, чем я…

Лучше знал, какой он, Бог… И я узнавал… Уже вместе с ним, что по-знавал у отца. Но потом начал забывать… Каков он, Бог-отец? И Бог-сын. И что есть духовные отношения… Не-постижимое, но реальное, действительное, действующее… Не «точка на линии», а точка пересечения, точка координат…

В чем разница между «Я» в одиночестве и «Я» с «Ты», «Я» — в «Себе» и «Я» — в «Мы»…

Но вот теперь могу остановиться… Переход к более материальному, к материальным истокам.

Время. Год рождения 1940. Я помню войну. Сирены и саму бомбёжку. Стрельбу. «Немцев» и «русских»… Пленных русских и пленных немцев… Психологию войны… Настоящих инвалидов войны, калек… Победителей и побеждённых… Побеждённых победителей. Ночные очереди за хлебом… Время, когда автомобили были только военными… Время без книг. Без радио. Без телевидения. Без колокольного звона. Время без 5/6 частей земного шара. Время без нормального прошлого. «Время без секса». Без антибиотиков и психотропных …

И время приобретения всего этого… Вначале субъективно, индивидуально, а затем и объективно, и совместно, и с готовностью усвоить, освоить «всё» «от Адама до Страшного Суда». С пониманием и согласием на цену. Тем более что уже столь много заплачено нашими предками, нами самими.

Страх цены ещё более непомерной. «Лишь бы не было войны». «Материальный идеализм»…

У меня было ощущение, чутьё, что я человек ХХ века, но ещё более — ХIХ и ХХI веков.

Место. Родина — Минск. Отечество — Вильнюс. Человечество — Виленщизна. Место призвания — семейное занятие, ремесло — врачевание, исцеление.

Средняя школа. Русско-польская, По-хорошему провинциальная, патриархальная… «Сын двух врачей», как титул и обязанность «потомственного дворянства».

Маленькая городская библиотека, где я за пять лет, с 8 до 13, перечитал все книги. Конечно, не все понял…

Медицинский факультет Вильнюсского университета. Провинциальный. Всего несколько блестящих преподавателей. Несколько оригиналов. Несколько — психопатов. Много тёплых людей, у которых лучше всего учиться медицине.

Замечательные для образования библиотеки: университетская, Академии наук, Медицинская… Можно было читать довоенные издания З. Фрейда.

Место работы. Провинциальная Утенская психиатрическая больница. Утенская районная больница. Идеальное место для начала самостоятельной медицинской практики. Замечательные старшие коллеги: психиатры, терапевт, хирург. Что удивительно — замечательная администрация в обеих больницах…

Начальники… Действительно — с ними начинал…

Дмитрий Дмитриевич Крыжановский… Вечная ему память. После него трудно было плохо относиться к начальникам, да и самому быть плохим начальником. Как в провинции, я сразу стал заведующим отделением… Он меня предупредил: не надейтесь быть хорошим начальником — ещё ни один начальник не получил Нобелевской премии по медицине… Хороший средний и младший медицинский персонал. Домашнее отношение к больным… Наконец замечательные, «настоящие» больные, «конкретные», представляющие все слои общества: крестьяне, рабочие, учителя, милиционер, ксёндз…

Клиническая ординатура по психиатрии. С 1967 г. работа психиатром, психотерапевтом в Вильнюсской психиатрической больнице. Организация первого психотерапевтического кабинета в 1968 г. Организация психотерапевтического отделения в 1989 г.

Экстраординарная профессура с первым в СССР авторским семинаром переживания психотерапии на собственном опыте для психиатров, психологов и больных…

Столичная психиатрия. Столичные пациенты. От «мужика, который двух генералов прокормил», до министра… «Лучше быть первым, чем лучшим»…

В общей сложности два года повышения квалификации в психиатрических клиниках Москвы, Санкт-Петербурга… Полгода стажировок в психотерапии в Восточной Германии, Польше, Чехословакии, Венгрии… Более сотни психотерапевтических семинаров в России, Прибалтике, Украине, Казахстане… Где я до сих пор и учу, и учусь… Специализация вначале в рациональной, убеждающей психотерапии, потом — гипносуггестивной, тренажной, сексуальной, семейной, групповой, библиотерапия, психотерапия в терапевтическом сообществе…

Собственные направления интенсивной терапевтической жизни, интенсивной терапевтической веры, интенсивной библиотерапии, интенсивной супервизии, интенсивной терапевтической речи… Сейчас довольно популярно выражение: «секрет успеха» — оказаться в нужное время в нужном месте… Случается…

К счастью, у меня так не случилось. Времена незавидные даже для моих предков… Места — история прокатывалась тут трамбовочным катком. Материальные условия — сапоги носились десятилетиями не из-за идеологии, а из-за того, что других не было. Идеология — единственно верная и потому «сапожная».

Сущностью моей счастливой личной и профессиональной судьбы «оказались» люди. Те люди, про которых говорят «добрый человек», как добрый молодец, добрая женщина, добряк, добродушный, надёжный, богоданный, богопосланный…

Иногда я думаю, что столько и таких добрых людей было много вокруг потому, что именно времена, места были недобрыми, казалось — безысходными… И нам ничего не оставалось, как рваться ввысь, делиться добротой или, по крайней мере, каяться, раскаиваться. Часто для меня звучала «Молитва» Булата Окуджавы:

Господи, мой Боже! …

Дай передышку щедрому,

Хоть до исхода дня.

Дай же Ты всем понемногу…

И не забудь про меня!

Люди имели не так много. Во всех отношениях. Не только материально. Материально, вообще, чаще всего была скудость, часто — нищета. Но то, что они имели, было настоящим, своим, нажитым, не из вторых рук, «некупленным», «из своего огорода», в жизни необходимым, ухоженным, выхоженным…

На своё, «некупленное», люди щедры. Им хочется делиться благо-приобретённым, «нажитым добром»… Тем более что при той «бедности» покупателей «добра» было не так много. Ценителей — ещё меньше… Особенно в нашей профессии.

Люди дали мне так много, что я всю жизнь чувствую себя неблагодарным…

В нашей сложной, душевной профессии только со временем приходит понимание того, как много мы получили и как уже тогда мы должны были быть благодарны за дары от души, с душой; а сколько ещё потом… И сейчас передо мной проблема: как мне не то что поблагодарить, но хотя бы выразить им свою благодарность, когда у меня нет возможности даже перечислить всех своих практических учителей. Разве только символически, афористически, упоминая некоторых и сдерживая себя, чтобы не распространиться о них, как распространился о родителях…

Очень много у меня крестных отцов в психиатрии и психотерапии… Поносили они меня как крест свой… И я многих «несу» до сих пор… И, слава Богу, не всегда моя ноша легка… И никогда не хотел её сбросить…

 

Теория и практика психотерапии 2014, №4. Стр. 48—56
Скачать файл репринта

Психотерапия жизнью. Интенсивная терапевтическая
жизнь Александра Алексейчика. Сообщение 2*

Алексейчик Александр1, Каган Виктор2, Кочюнас Римантас3, Варнаков Игорь4,
Пятронис Робертас 5, Миккин Галина 6, Есельсон Семен 7, Тарасенко Ольга8, Деге Гунта 9

1 — Врач психотерапевт, психиатр. В 1967 г. основал первый в Литве психотерапевтический
кабинет, позже и первое стационарное отделение психотерапии, работающее по
принципам терапевтического сообщества. Заведует этим отделением до сих пор, Вильнюс, Литва;
2 — Доктор медицинских наук — медицинская психология, психиатрия (USA — M.D.,Ph.D.), Россия—США—Германия;
3 — Психолог-психотерапевт. Доктор психологии. Профессор Вильнюсского университета.
Директор Института гуманистической и экзистенциальной психологии. Бирштонас, Литва;
4 — Психиатр, психотерапевт, гипнотерапевт. Врач частной практики, Иваново, Россия;
5 — Психолог, психотерапевт (экзистенциальная терапия), Вильнюс, Литва;
6 — Практический психолог-консультант и психотерапевт. Руководитель секции Эстонской
ассоциации экзистенциальной и гуманистической психотерапии, Таллинн, Эстония;
7 — Экзистенциальный консультант. Директор Международного института
экзистенциального консультирования, Ростов-на-Дону, Россия;
8 — Врач-психиатр, сертифицированный экзистенциальный психотерапевт, Тюмень, Россия;
9 — Частнопрактикующий индивидуальный и групповой психотерапевт, Рига, Латвия.

* Книга под названием «Психотерапия жизнью. Интенсивная терапевтическая жизнь Александра Алексейчика»
вышла в свет в Вильнюсе в 2008 г. УДК 615.85. ISBN 978-9955-873-01-3. Cоставитель — Римантас Кочюнас.
© Александр Алексейчик, © Римантас Кочюнас, © Институт гуманистической и экзистенциальной психологии, 2008.
Печатается по частям с любезного согласия Римантаса Кочюнаса

Оригинальный способ психотерапии — Интенсивная терапевтическая жизнь (ИТЖ) был создан одним из первых профессиональных психотерапевтов Александром Ефимовичем Алексейчиком. Суть психотерапии А. Алексейчика — это «лечение души душой», как он сам когда-то определил предназначение психотерапии в целом. В ней создается пространство для интенсификации жизни страдающего человека, «повышается температура» его душевного и духовного проживания сложных жизненных ситуаций, трудности и проблемы из плоскости болезни перемещаются в плоскость исцеляющей жизни.

Ключевые слова: психотерапия, интенсивная терапевтическая жизнь, Алексейчик, экзистенциальная и гуманистическая психотерапия.

 

Продолжение. Начало см.
«Теория и практика психотерапии» 2014, № 1

УЧИТЕЛЯ

Антанас Смальстис

Не столько первый, сколько первейший психиатр независимой, досоветской Литвы, буквально живший «среди» и «с» душевнобольными, будучи директором трёх психиатрических больниц, заведующим отделением… И я три года жил с ним в психиатрической больнице с возможностью в любое время быть вызванным к больному. Он окончил Новороссийский мединститут. Стажировался в Германии, Швейцарии, у Е. Блейлера… «Стажировался» в советском концлагере… Объехал тогдашний мир, чтобы увидеть его собственными глазами.

Если у отца я проникался призванием быть человеком и быть врачом, то у Антанаса Станиславовича — быть человеком и быть психиатром…

Сам он был некурящим, но всегда носил в кармане сигареты, чтобы угостить больного, если тот попросит… Когда однажды в больнице (и в городе) исчезли безопасные бритвы, он отдал запас своих… Он любил больных… Будучи самим собой, будучи «господином доктором», он умел быть на равных с душевнобольным и, что ещё труднее, с молодым коллегой…

Трудно удержаться и не описать один эпизод. Тем более что этот эпизод относится к тем живым, вечно живым истокам моей психиатрии и психотерапии.

Однажды в его присутствии больной спросил меня: «А ты тут кто такой?». Я привычно представился:

— Врач.

— Ты — врач? Г… ты, а не врач, — сказал больной.

Увидев мою некоторую растерянность, а может быть, и обиду, Антанас Станиславович усмехнулся и сказал: «Если хотите, я это приму на себя… Больной, широко глядя, гораздо чаще прав, чем нам, психиатрам, кажется… Он болеет 20 лет… Мы его излечить не можем… А ещё надеемся. И кто мы после этого?.. Нас с больными, да и со многими здоровыми людьми, разделяет объем понятия».

И ещё один эпизод. Однажды он мне сказал, чтобы я не увлекался постижением человека через его болезнь.

— Лучше всего, каков человек «на самом деле», показывает не болезнь, а концлагерь… Но это не то дело, которым люди могут заниматься…

Наполеонас Индрашюс

Первый гипнотерапевт, у которого я учился, и который, подобно древнеримскому сенатору, бесконечно повторял мне, что пора создавать литовскую оригинальную «мужицкую» психотерапию… Спасибо ему за терпение!

Марк Бурно

Чехов русской психотерапии… Но не только. Имея его в друзьях, невозможно не стать другом всей русской психиатрии и психотерапии ХХ века. Через него живьём постигаешь П.Б. Ганнушкина, С.И. Консторума, немецкую классическую психиатрию и психотерапию…

Владимир Мурзенко

Самобытный психотерапевт. Оригинал. У него я учился психотерапевтической смелости и куражу. А это в нашей профессии, в ХХ веке — ой, как немало.

Курт Хёк

У него я учился немецкой правильности, систематичности, организованности, объективности, учился быть учителем… Для меня он был тем учителем, про которого О. Бисмарк говорил, что это немецкий учитель выиграл франко-прусскую войну. Конечно, учителем в психотерапии и организации. Рядом с ним можно было испытывать необыкновенные состояния. Например, я готов был стать немцем… К счастью, это были непродолжительные состояния. К несчастью, я не столь долго состоял в учениках у Курта… Но вот уже 29-й ежегодный семинар, проводимый в нашей больнице, очень многим обязан ему. Низкий поклон ему за это и многое, многое другое… Вечно со мной его слова:

— Это неважно, что начальство не знает, что мы — великие люди. Важно, что это знаем мы!

Или:

— В наше время перед людьми стоит не столько проблема с Эдиповым комплексом, сколько проблема с авторитетом.

Стефан Ледер

Польский психотерапевт. Виртуоз психотерапевтического общения.

Станислав Кратохвил

Чешский психотерапевт. Мастер психотерапевтических сценариев. Вдохновляющий пример психотерапевтической, рабочей гипомании… Если меня иногда «заносит» в работе, то порядочная доля «вины» на нём… Вечная ему благодарность за это…

Вольфганг Кречмер

«Вольф», просивший меня свозить его в подмосковный лес, где начиналось его знакомство с Россией в далёком 1942 г.

Люди, коллеги, которые встречались на профессиональном пути как будто мимолётно, нечаянно, но преображали мой профессиональный мир, ничего не отнимая от него, но добавляя к нему новый образ… Иногда, я думаю, это было незаметно для них и, может быть, вначале даже для меня, но последствия были колоссальными, хотя и недоказательными. Приведу два крайних случая, которые, быть может, воспримутся и без местного и временного контекста в контексте вечном.

1976 г. Восточная Германия. Я в гостях у немецкого профессора психологии Фолькера Хейзе, который младше меня лет на семь. Утром выхожу из своей комнаты и вижу: он чистит мои туфли… А свои ещё не вычистил…

— Как старшему брату, — улыбается он…

Я чувствую себя немецким академиком…

2006 г. На моём семинаре в г. Иваново игумен Евмений вдруг смущённо замолкает и объясняется: «Чуть не назвал Вас „отец Александр“…» Я чувствую, что получил духовный сан…

Надо, очевидно, обратить внимание на многомерность и потому реальность переживания. Я ничего не просил… Очевидно, заслужил… Получил… Невозможно отказаться. Невозможно не принять… Хейзе уже чувствует себя младшим братом, считая меня — старшим… Отнюдь не советским старшим братом… Евмений — лицо духовное. Власть имеющее… Оба они благодатные, добрые… От них получаешь не части мира, а целостность мира. Не из вторых и даже не из первых рук, а от первого лица.

Мир приобретает свою высшую форму, высший образ, своё лицо. И это не только лицо Фолькера или Евмения, не только лицо академическое или духовное. Не только лицо немецкое или русское… Это наше мирное лицо с материализацией нашей духовности при очевидцах, свидетелях… Через таких людей и мир, и себя воспринимаешь более непосредственно, цельно, живо, более, чем по-средством отдельных ощущений, чувств, представлений, слов, идей…

Люди. Со-трудники. Не товарищи… Господа… Рядом с которыми и ты — господин в труде этого мира, господин в работе. Хен и Галина Миккины, Григорий Зицер, Галихан Идрисов, Виктор Каган, Римас Кочюнас, Константин Ковалёнок, Семён Есельсон, Анатолий Финский…

И сотрудники отделения: врачи, психолог, медсёстры… Тоже каждодневные, на-сущные господа, которые делают со мной то, что я сам, один не сделал бы… Или сделал бы не столь свое-временно, не столь у-местно, не столь цельно, целебно, на-живо, о-живлённо… Слава Богу, они не ангелы… И это оживляет и греет.

И, наконец, основной источник живости, цельности моей — нашей психотерапии — пациенты, пациенты, пациенты — больные люди, люди с больной душой…

В узко воспринимаемом «моём» ХХ веке было не принято говорить о душе, даже в психиатрии и психологии… В лучшем случае говорилось о психической жизни, и звучало это как «психиатрическая жизнь»… «Псих»… «Психическая болезнь» звучало «нормальнее», чем «душевная болезнь»… И только с настоящими душевно-больными можно было естественно говорить о душевной боли. О душевной подавленности, душевной скованности, душевной помрачённости, душевной слепоте, глухоте, душевной слабости, пустоте, теплоте на душе, просветлении на душе… И души открывались… Именно души, а не подсознание… И без всякого гипноза. Потому что душа болела, потому что «наболело» на душе… Потому что нормальное состояние души — открытость… Нормальное состояние духа — «сверхпроводимость»… И у «рядового», и у «генерала… И у «послушника», и у «пастыря»… И «нормальное состояние души — болеть за человека, за других людей, за близких…». Болеть, чтобы пере-болеть, чтобы вы-здороветь, чтобы здравствовать, чтобы ценить здравие, что возможно только после боли…

Никогда не забуду, как один из первых чинов Литвы в ответ на мой вопрос «Как давно начала побаливать душа?», без всякой подготовки с моей и его стороны сказал: «С 1940 года. Разве мы думали, что так получится?.. Мы думали, что русские, как старшие братья, будут помогать нам советами, нас поддержат, подстрахуют. Будут помощниками… А они… Стали не старшими, а страшными… Да мы бы со своим трудолюбием сами бы точно коммунизм построили!»

А каким благодарным во всех смыслах он оказался пациентом!.. Из-за своей душевности и духовности… Несмотря на образование в 4 класса плюс высшую партийную школу… С ним может сравниться разве что директор тюрьмы. Он обязался, что если я попаду в тюрьму, то в любой тюрьме СССР буду «жить как король»… Думаю, некоторые мне не поверят… Уверен: ему бы поверили…

Пациент-священник. Как будто мне ничего не обещал… Но как-то обронил как факт: он видит, что Бог ко мне милостив...

Это не было, это есть со-бытие, «праздник, который всегда со мной»… Он как-то это произнёс, как засвидетельствовал… И не только за меня, но и за моих пациентов, для моих пациентов… И как такой свидетель, про которого говорят: «Один хороший свидетель лучше десяти хороших адвокатов». И как будто не надо мне уже никогда адвокатов… У меня есть такой свидетель. Священник давно ушёл в лучший мир, но ни этого свидетельства, ни свидетеля я не лишился... Он остался свидетелем тут, для меня и стал свидетелем там, перед большинством... Добрый свидетель... Проводник... «Сверхпроводник»… Исток, как родник, двигатель, процесс...

Когда я планировал этот раздел, я не сомневался, что упомяну именно этого священника, именно это вечно живое, оживляющее, помогающее, наполняющее, одушевляющее свидетельство.

И — вряд ли что-либо ещё… Не тут-то было: бьют ключом из этого источника не воспоминания, а образы и явления… Одним из них не могу не поделиться.

Каждая встреча с ним, когда ещё только назначалась, становилась тяжестью, испытанием для меня… И не из-за болезни священника: тут как раз было легко — моя профессия. А из-за встречи с личностью, с живой, неограниченной, непостижимой личностью, явно превосходившей и по возрасту, и по душевности, и по духовности мои возможности… Можно сказать, что с тревогой, страхом, трепетом я ожидал этой встречи…

Если она почему-то откладывалась, я вздыхал с облегчением…

Но стоило встрече начаться — становилось легко. Я был у источника доброты… В начале встречи эта лёгкость была не моя, а его, потом — наша, потом — и моя… Но назначалась новая встреча…

С тех пор я уже не избегал тяжести во встречах с другими пациентами… Тяжесть эта становилась источником доброты и преображения. Я не «стеснялся» нагружать подобной тяжестью других пациентов, не стремился к лёгкой, приятной психотерапии.

Надеюсь, что для достаточно многих пациентов встречи со мной могут быть похожи на встречи с Б.С. Таких пациентов десятки…

Труднее представить тысячи тех пациентов из «золотой середины», без которых не было бы той «критической массы», благодаря которой может начаться «цепная реакция жизни» и в собственной психотерапии. Которые являются «травой», без корней которой не было бы почвы, сада, леса, ручья… А был бы раскалённый песок теории, идеологии, психотерапевтических техник, когда не только источники, но и реки жизни уходят в «песок». Конечно, это не физическая масса. Это множество «других», необходимых для того, чтобы в сравнении с этим множеством можно было утвердиться в своей единственности, цельности, единстве в противопоставлении другим и единстве с другими, в своей и их многомерности.

Несколько таких благодатных, «типичных» образов.

Звонок телефона…

— Здравствуйте, доктор! Это… которому Вы разрешили приходить к Вам раз в полгода для уверенности… Кажется, я могу обойтись звонком раз в полгода. Услышу Ваш голос и успокаиваюсь…

Другой образ. После двух часовых обследований говорю пациенту: «Не нахожу у Вас ничего сколь-либо значительного, что позволило бы определить как болезнь… Так, разные «мелочи», которые в наше время бывают у многих здоровых и которые просто «стимулируют душевный иммунитет»…

— Так, — говорит пациент, — а почему другие уже пять лет что-то находят?

— А что они находят?

— Да вот, не говорят, но лекарства всегда назначают…

— Значит, и они ничего не обнаруживают, кроме Вашего повышенного беспокойства из-за «мелочей»… Но если хотите, походите ко мне раз в 2—3 недели. Я за Вами понаблюдаю…

После пяти «проверочных» визитов.

— Что, ещё не нашли?.. А я нашёл! И успокоился. И, знаете, хорошо, что с а м нашёл, а не Вы нашли…

Ещё один образ. Звонок: «Доктор, Вы меня, наверное, не помните. Но хочу Вас поблагодарить. Около года тому назад я хотела попасть к Вам на лечение, а Вы меня после пяти минут разговора не приняли… Но так, что я поняла: раз он не видит во мне сумасшедшую, значит, я себе только кажусь сумасшедшей. Я начала себя сравнивать с другими… Полгода, как я уже здорова».

Ещё один звонок…

— Извините, доктор! Мне надо было услышать Ваш голос… А то мне сказали, что Вы уже умерли… Я, конечно, не поверила, но мне так важно было убедиться самой… Вы когда-то сказали мне, что я Вас переживу, но я не помню, на сколько…

Особую категорию составляют пациенты по ту сторону «золотой середины». Те, кому нам не суждено помочь, «неблагодарные» пациенты, которым, тем не менее, мы многим обязаны, и в первую очередь познанием границ наших возможностей. Таких пациентов, к счастью, у меня было достаточно, хотя и немного. Особо обязан я тем нескольким пациентам, которые обращались ко мне, в наше отделение, чтобы подготовиться к смерти, «достойно умереть», «умереть без страха», «примириться с миром», с близкими людьми… Вместе с ними я переживал «время смерти» и вечность жизни…

Другая категория пациентов — это те, для которых болезнь — образ жизни; те, которые без болезни не могут жизнь чувствовать, не могут общаться, в глубине души не хотят выздоравливать, хотя от своей болезни достаточно страдают и хотят, и даже любят лечиться… Если их лечить «всю жизнь», они могут составить славу врачу, но и ославить, проклинать врача, если он попробует «насильно» вылечить.

Неохотно как врач, но охотно как профессор вспоминаю симпатичную пациентку, которая мне сочувствовала: как я с «таким гигантским гипнозом» не могу справиться с её болезнью. Конечно, я ей тоже благодарен за возможность пережить взаимосвязь болезни и здоровья, «благотворности» болезни для больной, болезненности этой болезни для меня, переживания мощи и немощи «моего» и «её» гипноза…

И, конечно, невозможно постижение психотерапии без испытания бездны претензий и неблагодарности некоторых пациентов.

Тем более что большинство из них приходят к психиатрам и психотерапевтам с ожиданием или даже требованием чуда и испытывают разочарование. Как и мы, психотерапевты, ожидаем от них и от себя чуда и имеем к ним претензии, к себе, к своим коллегам. И в том случае, если чуда не происходит, и ещё больше, если чудо происходит, но не в том объёме, не так часто… Спасибо им за их отрезвляющую неблагодарность, дающую и нам некоторое право и возможность выносить свою, выше уже упомянутую неблагодарность, недолюбливать их…

К истокам ИТЖ я не могу не отнести некоторые книги или, скорее, их авторов, с которыми я состоял когда-то и, в какой-то степени, состою сейчас в живой общности.

Назову их в очерёдности действия на меня, преимущественно в возрасте 20—40 лет, в первые 20 лет моего профессионального созидания.

К.И. Платонов. Слово как физиологический и лечебный фактор.

В. Бехтерев. Коллективная рефлексология.

А. Яроцкий. Идеализм как физиологический фактор.

К. Юнг. Поздние мысли. Воспоминания, сновидения, размышления.

О шизофрении.

А. Адлер. Смысл жизни.

З. Фрейд. Психопатология обыденной жизни.

С. И. Консторум. Очерки психотерапии.

Э. Кречмер. Об истерии.

В. В. Розанов. В мире неясного и нерешённого. Сумерки просвещения.

Л. Шестов. Власть ключей. На весах Иова.

С. Франк. Живое знание. Душа человека. Русское мировоззрение.

Н. Бердяев. Новое средневековье. О самоубийстве. Царство духа и царство кесаря.

Д. Мережковский. Не мир, но меч. И др. публицистика.

М. Меньшиков. Письма к ближним.

И. Ильин.

У. Джеймс. Прагматизм. Многообразие религиозного опыта.

К. Ясперс. Общая психопатология.

Ф. Плевако. Судебные речи.

С. Левицкий. Трагедия свободы.

Митрополит Антоний Сурожский.

Э. Розеншток-Хюсси. Речь и действительность. Бог заставляет нас говорить.

Арх. Иоанн Сан-Францисский.

Боюсь перечислять больше…

Тем более что не перечисляю десятка современных мне психотерапевтов, которые когда-то были труднодоступными и очень популярны сейчас: Э. Фромм, М. Эриксон, Л. Волберг, К. Роджерс, К. Витакер, Дж. Бюдженталь…

Сам удивляюсь, почему они не оказали на меня такого влияния, какого я ожидал и хотел. Возможно, потому, что я читал их не на своём родном языке, возможно, потому, что они принадлежат к иному, чем мои пациенты, культурному кругу; возможно, к этому времени я уже имел слишком много своего и «иммунитет» к «чужому».

Совсем не упоминаю многих замечательных популяризаторов психотерапии, которые оказывают на меня влияние через чтение и вопросы моих пациентов… Надеюсь их упомянуть в разделе библиотерапии.

Тест на благодарность авторам этих книг: в среднем за эти книги я платил десятикратную по сравнению с другими книгами цену; некоторые из них были антиквариатом, другие привозились из Польши, Германии, но никогда я не пожалел о цене…

Кстати, трудно удержаться от благодарности моим букинистам. В память об одном из них. В 60-е гг. вышла в Союзе первая книга К. Ясперса «Куда движется ФРГ?». Стоила она тогда рубля полтора. Но дефицит. Я попросил своего букиниста достать мне.

— Как скоро?

— Чем скорее, тем лучше.

— Вы, доктор, так разбогатели?

— А в чём дело?

— Если Вы согласны ждать три месяца, она будет стоить Вам 3 рубля. За это время она будет «проплывать» мимо меня. Чтобы получить в течение месяца, я специально буду её заказывать и она будет стоить 5 рублей. Если Вы хотите её получить в течение трёх дней, стоить она будет 50 рублей: я отправлю за ней в Москву нарочного — я знаю, где она «лежит»…

Я выбрал месяц…

И в заключение два со-бытия, представляющие истоки моей психотерапии.

1965 г., тридцатилетний пациент с кардиофобией. Однажды в переполненном троллейбусе ему стало не хватать воздуха, появилось сердцебиение… Он должен был выйти из троллейбуса. И с тех пор боялся ездить в троллейбусах. А это был его многокилометровый маршрут на работу и с работы…

Я уже «технически» достаточно опытный психотерапевт. Провожу разъяснительную, убеждающую, суггестивную, гипносуггестивную, гипнотренажную, тренажную психотерапию…

Состояние пациента улучшается, он начинает проезжать на троллейбусе всё большее количество остановок… Но не может проехать тот участок, где впервые появился приступ страха…

Я задумываюсь. Что содержится в этой минуте реальной езды, реальной жизни, что «сильнее» 20 часов моего мастерства? Что такое жизнь внешняя и жизнь внутренняя? Моя жизнь и его, пациента? Почему себя я могу убедить, а его — нет? Почему себе могу внушить, а ему — нет? Что такое болезнь? Что такое здоровье? Что есть единство, цельность, целительство? Что в нашей области со-ответствует физическому иммунитету? Вопросы себе и больным…

«Годы, люди, жизнь…»

1980 г. Мы с трёхлетним сыном гуляем во дворе. Вдруг с лаем к нему бежит маленькая собачка. Несколько метров он в ужасе бежит от неё… Я подхватываю его на руки. Мгновенно ужас и паника сменяются уверенностью, превосходством. Сверху сын с торжеством, «свысока» смотрит на собачку… Слабое «Я» превратилось в могучее «Мы»… У меня — тоже… «Очевидное невероятное».

Воплощение слабости. Воплощение силы. Воплощение отдельности, раздельности и единства. Не исчезновение одного в другом, не смешение, не «помешательство», а различие и благодаря этому настоящее малое и большое единство, единство внутреннее и внешнее.

Пятнадцать лет, повторенных в мгновение.

Мгновение, равное 15 годам, может быть, вечности…

Не война, но мир.

Приятие мира. Испытание его, себя, нас…

Без слов громких. Но сколько слов тихих.

Плоскость и вертикаль.

Безграничность, но и о-предел-ённость.

Здоровье — единство внутреннего мира, его единство с внешним миром. Болезнь — ослабление этого единства, его равновесия.

Терапия — целение.

Психотерапевт — посредник, медиатор, медик к цельности со своими собственными процессами, своей душой и духом.

ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ ОСНОВЫ

Жизнь включает в себя всё. Для многих людей включает в себя слишком много. Непостижимо много. Даже если постигать только абстрактно, умом, всё равно невероятно. Даже если очевидно.

Жизнь включает материальность и духовность; реальность и мнимость; многообразие и единство; образность и без-образие; действие и пассивность; цельность и частичность; чудо и закономерность; свободу и закон; истину и ложь; порядок и хаос; собственность и общность; конец и начало; вечность и временность; золотую середину и крайности; простоту и сложность; добро и зло; здоровье и болезнь…

Как пример: болезней около 10 000, симптомов около 100 000, а здоровье — одно. Непостижимо. Хотя очевидно. Когда мы здоровы, врачи нам не нужны. Когда заболеваем, обследуемся — нужны многие.

Очень часто, когда этих тысяч явлений касается наша душевность и духовность, множественность, непостижимость ещё увеличиваются. Появляются новые сочетания, объединения в разных соотношениях, с большими степенями свободы. Увеличение единства, цельности явлений, процессов, свойств личности непостижимо не замечается.

В упрощении мы можем себе представить жизнь как сумму явлений — физических (механических движений атомов в пространстве), химических (взаимодействие атомов, образующих молекулы веществ с новыми качествами), биохимических (очень сложные реакции, обеспечивающие жизнь клеток), органических (ещё более сложные процессы, обеспечивающие жизнь органов, организма как целого), зоологических, душевных, духовных, социальных, экономических, политических, религиозных… Для обеспечения жизни каждой живой клетки в ней ежесекундно происходят миллионы процессов обмена веществ, усвоения кислорода… В тканях клеток — миллионы. В органах — миллиарды. В мозгу — более ста миллиардов нервных клеток с чрезвычайно сложными связями между отдельными клетками и центрами мозга. А мозг связан прямыми и обратными связями с организмом… Непостижимое число физических, химических, биохимических, биологических, физиологических, нервных, гормональных, психических процессов. Все они происходят по своим законам, своим собственным для каждого вида атомов, молекул, клеток, тканей, органов… Свои законы для ощущений, чувств, влечений, памяти, мышления, воли, действия, сознания. Свои законы в семье. Свои законы в обществе. Законы выживания, развития. Законы детства, юности, зрелости, старости…

Кажется, это непостижимое количество законов в организме и вне его просто не могут не разорвать цельность человека, семьи, общества.

Почему эти разрывы происходят так невообразимо редко в сравнении с «неотвратимым законом»? Почему человек всё-таки не является «жертвой», «объектом» законов? Он не объект, а субъект закона. «Не человек для субботы, а суббота для человека». Не человек для закона, а закон для человека. Потому что наряду с невообразимым, непостижимым множеством существует единство, цельность. Множественность довольно легко видима из-за своей частности (часть, малость). Единство, целостность, обнимающая эти множества, незрима. Иногда она прозреваема — в действии, в процессе, во взаимодействии, в совместности, в современности, в образах, образности, подобии, в даре. В том, что мы получаем даром, ни за что, просто так, чудом.

Всё-таки самые универсальные, цельные образы сущего, основ мы можем получить из Священного писания. В том числе и для нашей основной темы: множественности и единства, частичности и цельности, распада и исцеления, болезни и здоровья в жизни.

В раю человек был цельным, бессмертным, здоровым, свободным… Не рабом Бога, не рабом других сущностей, а скорее ребёнком. Для пребывания в этом состоянии было только одно условие — не есть одного плода, от одного дерева, не познавать добра и зла. Практически — только зла, непослушания, потому что добро человек больше, чем знал. Он жил, был в добре, он был в единстве с миром Божьим. С самим Богом. Человеку принадлежало множество. Но не всё. Было одно, что не принадлежало…

Может быть, если бы при