Испанский язык Жака Паганеля 3 страница

– Доволен твоей посадкой.

– О, я крепко держусь, вот и все, – краснея от удовольствия, ответил мальчуган.

– А это главное, Роберт, – продолжал Гленарван. – Ты слишком скромен, но я предсказываю тебе, что из тебя выйдет отличный спортсмен.

– Что ж, это хорошо, – смеясь, сказал Роберт. – Но что скажет на это папа, ведь он хочет сделать из меня моряка?

– Одно не мешает другому. Хоть и не все наездники хорошие моряки, но все моряки могут стать хорошими наездниками. Сидя верхом на рее, приучаешься крепко держаться, а умение осадить коня, заставить его выполнять боковые и круговые движения приходит само собой, это несложно.

– Бедный отец! – промолвил мальчик. – Как будет он благодарен вам, милорд, когда вы его спасете!

– Ты очень любишь его, Роберт?

– Да, милорд. Папа ведь был так добр к нам с сестрой! Он только и думал о нас. После каждого дальнего плавания он привозил нам подарки из всех тех стран, где он побывал. Но что бывало дороже всего – он, вернувшись домой, был так нежен, с такой любовью говорил с нами! О, когда вы узнаете папу, вы сами его полюбите! Мери на него похожа. У него такой же мягкий голос, как и у нее. Для моряка это даже странно, не правда ли?

– Да, очень странно, Роберт, – согласился Гленарван.

– Я вот как будто вижу его, – продолжал мальчик, словно говоря сам с собой. – Добрый, славный папа! Когда я был маленьким, он укачивал меня на коленях, напевая старинную шотландскую песню об озерах нашей родины. Порой мне вспоминается мелодия, но смутно. Мери тоже помнит ее. Ах, как мы любили его! Знаете, мне кажется, что только в детстве умеешь так любить отца!

– Но нужно вырасти, чтобы научиться уважать его, мой мальчик, – сказал Гленарван, растроганный признаниями, вырвавшимися из этого юного сердца.

Пока они говорили, лошади замедлили ход и пошли шагом.

– Ведь мы найдем его, правда? – – проговорил Роберт после нескольких минут молчания.

– Да, мы найдем его, – ответил Гленарван. – Талькав навел нас на его след, а патагонец внушает мне доверие.

– Талькав – славный индеец, – отозвался мальчик.

– Без сомнения!

– Знаете что, милорд?

– Скажи – тогда я отвечу тебе.

– Я хочу сказать, что вокруг вас только славные люди: леди Элен – я так ее люблю! – майор, всегда такой спокойный, капитан Манглс, господин Паганель и все матросы «Дункана», такие отважные и такие преданные!

– Я знаю это, мой мальчик, – ответил Гленарван.

– А знаете ли вы, что лучше всех вы сами?

– О, вот этого я не знал!

– Так знайте, милорд! – воскликнул Роберт, хватая руку Гленарвана и горячо целуя ее.

Гленарван тихонько покачал головой. Он продолжал бы разговаривать с Робертом, если бы Талькав жестом не дал им понять, чтобы они поторапливались и не отставали. Надо было спешить и помнить об оставшихся позади.

Все трое всадников снова пустились вперед крупной рысью. Но вскоре стало ясно, что лошадям, за исключением Тауки, это не под силу. В полдень пришлось дать им часовой отдых. Они совсем выбились из сил и даже отказывались есть пучки альфальфы – разновидности люцерны, тощей и выжженной палящими лучами солнца.

Гленарвана охватило беспокойство: признаки засушливости не исчезали, и недостаток воды мог привести к гибельным последствиям. Талькав молчал и, вероятно, думал, что в отчаяние приходить преждевременно, пока не выяснилось, пересохла или нет река Гуамини.

Итак, он снова двинулся вперед, и волей‑неволей, понуждаемые хлыстами и шпорами, лошади поплелись шагом – большего от них добиться нельзя было.

Талькав мог бы опередить спутников, Таука в несколько часов домчала бы его до берегов реки. Разумеется, это не могло не прийти в голову патагонцу и, разумеется, он не захотел оставить спутников одних среди этой пустыни. Вот почему он заставил своего скакуна умерить шаг.

Не без сопротивления примирилась с этим Таука: она становилась на дыбы, неистово ржала. Ее хозяин прибегнул не столько к силе, сколько к увещаниям. Ведь Талькав буквально разговаривал со своей лошадью, и Таука если и не отвечала ему, то, во всяком случае, все понимала. Надо думать, что доводы патагонца были очень вески, так как, «поспорив» некоторое время, Таука все‑таки сдалась и подчинилась, правда продолжая грызть удила.

Но если Таука поняла, чего от нее хотел Талькав, то и сам он сумел понять своего скакуна. Умное животное почувствовало признаки влажности в воздухе: лошадь жадно втягивала его, шевеля языком, словно опускала его в спасительную влагу.

Патагонцу стало ясно: близко вода. Он подбодрил своих спутников, объяснив им нетерпение Тауки. Вскоре и две другие лошади тоже почуяли близость воды. Они напрягли последние силы и понеслись вслед за индейцем.

Около трех часов пополудни впереди, в низине, блеснула светлая полоса. Она переливалась под лучами солнца.

– Вода! – сказал Гленарван.

– Да, вода, вода! – крикнул Роберт.

Теперь уж им не нужно было погонять лошадей. Бедные животные, почувствовав прилив сил, неудержимо помчались вперед. В несколько минут они доскакали до реки Гуамини и, не останавливаясь, зашли по грудь в благодатную воду. Всадники поневоле последовали их примеру и приняли ванну, о чем им не пришлось жалеть.

– Ах, как вкусно! – воскликнул Роберт, упиваясь водой посередине речки.

– Будь умерен, мой мальчик, – предупредил его Гленарван, сам, однако, не подавая примера этой умеренности.

Некоторое время не было слышно ничего, кроме громких, торопливых глотков. Талькав же пил спокойно, не спеша, глотками маленькими, но «длинными, как лассо», – по патагонскому выражению. Он никак не мог напиться, и можно было опасаться, как бы он не выпил всю реку целиком.

– Ну, видно, нашим друзьям не придется разочароваться в своих ожиданиях, – сказал Гленарван. – Добравшись до Гуамини, они найдут сколько угодно чистой воды, если только Талькав оставит что‑нибудь на их долю.

– А не могли бы мы отправиться им навстречу? – спросил

Роберт. – Этим мы избавили бы их от нескольких часов тревоги и страданий.

– Понятно, это можно было бы сделать, мой мальчик, но в чем же отвезти им воду? Ведь бурдюки остались у Вильсона. Нет, уж лучше нам ждать здесь, как было условленно. Учитывая расстояние, которое им надо проехать, притом проехать шагом, они прибудут сюда только ночью. Итак, приготовим для них хороший ночлег и ужин.

Талькав, не дожидаясь предложения Гленарвана, уже отправился искать место для привала. Ему посчастливилось найти на берегу реки рамаду – трехсторонний загон для скота. Это было превосходное убежище для людей, которые, как наши путешественники, не боятся спать под открытым небом. Поэтому они не стали искать ничего лучшего, и все трое растянулись на земле, чтобы просушить на солнце промокшее платье.

– Место для ночлега у нас есть, – сказал Гленарван. – Подумаем теперь об ужине. Надо, чтобы наши друзья остались довольны своими посланными вперед гонцами, и, если я не ошибаюсь, им не придется жаловаться на них. Мне кажется, что, поохотившись с часок, мы не потеряем времени даром… Ты готов, Роберт?

– Да, милорд, – ответил мальчик, поднимаясь на ноги и беря ружье.

Мысль об охоте пришла в голову Гленарвану потому, что на берегах Гуамини, казалось, собиралась вся дичь окрестных равнин. Целыми стаями поднимались «тинаму» – род красных куропаток, водящихся в пампасах, – черные ржанки, желтые коростели и водяные курочки с великолепным зеленым оперением.

Четвероногих же что‑то не было видно. Но Талькав, указав спутникам на высокие травы и густой лес, дал им понять, где скрываются эти животные. Охотникам достаточно было сделать несколько шагов, чтобы найти дичь в изобилии.

Сначала они пренебрегали птицами, их первые выстрелы были сделаны в крупную дичь пампасов. Они вспугнули сотни косуль и гуанако, подобных тем, которые так неистово обрушились на них на вершинах Кордильер. Но эти чрезвычайно пугливые животные умчались с такой быстротой, что охотники не смогли приблизиться к ним на расстояние ружейного выстрела. Тогда они обратили свое внимание на менее стремительную, но не менее вкусную дичь. Было подстрелено штук двенадцать красных куропаток и коростелей, а кроме того, Гленарван убил метким выстрелом пекари. Мясо этого толстокожего животного с рыжеватой шерстью очень вкусно, и на него не жаль было потратить порох.

Менее чем в полчаса охотники без труда настреляли столько дичи, сколько им было нужно. Роберт также не остался без трофеев: он застрелил армадилла – любопытное животное из семейства неполнозубых, нечто вроде броненосца, длиной в полтора фута, покрытое панцирем из подвижных костяных пластинок. Это было очень жирное животное, и, по словам патагонца, из него должно было получиться превкусное блюдо. Роберт очень гордился своей добычей.

Талькав показал своим спутникам, как охотятся на страуса нанду, отличающегося удивительной быстротой. Имея дело с таким быстроногим животным, индеец не стал прибегать к хитрости. Он пустил Тауку галопом прямо на нанду, стремясь сразу настичь его, ибо не сделай он этого, страус только замучил бы и лошадь и охотника, стремительно убегая и петляя.

Приблизившись к нанду на нужное расстояние, Талькав метнул своей могучей рукой болас, и так ловко, что веревка сейчас же обвилась вокруг ног страуса и остановила его. Еще несколько секунд – и нанду уже лежал распростертый на земле.

Индеец постарался добыть нанду не из охотничьего тщеславия, а потому, что мясо этого страуса очень ценится, и Талькаву хотелось предложить от себя блюдо для общего стола.

Связку красных куропаток, страуса Талькава, пекари Гленарвана и броненосца Роберта принесли в рамаду. Со страуса и пекари тотчас же содрали жесткую кожу и разрезали мясо на тонкие ломтики. Броненосец же обладает одним ценным свойством: он носит на себе противень, на котором его можно изжарить. Поэтому его без дальнейших церемоний положили на раскаленные уголья в собственном панцире.

Охотники удовольствовались за ужином одними куропатками, оставив своим друзьям все самое питательное. К ужину была подана чистейшая прозрачная вода, показавшаяся им вкуснее всех вин мира.

Не забыли и о лошадях. В рамаде нашлось столько сена, что его им хватило не только для еды, но и для подстилки.

Когда все приготовления были закончены, Гленарван, Роберт и индеец, завернувшись в пончо, улеглись на перины из альфальфы – обычное ложе охотников в пампасах.

 

Глава XIX

КРАСНЫЕ ВОЛКИ

 

Настала ночь, ночь перед новолунием, когда молодой месяц еще невидим для обитателей Земли. Одни звезды озаряли своим слабым светом равнину. У горизонта едва мерцали в тумане созвездия Зодиака. Гуамини бесшумно катила свои воды. Птицы и звери, устав за день, отдыхали, и над необъятными пампасами распростерлось безмолвие пустыни.

Гленарван, Роберт и Талькав, по примеру всего живого, спали крепчайшим сном, растянувшись на мягком ложе из люцерны. Обессиленные усталостью лошади также улеглись на землю. Лишь Таука, как настоящий чистокровный конь, спала, стоя на ногах. У нее и во сне был такой же гордый вид. Чувствовалось, что она готова броситься вперед по первому зову хозяина. В загоне царило ничем не нарушаемое спокойствие; лишь угли догоравшего костра мерцали среди безмолвного мрака.

Однако около десяти часов вечера индеец, проспав очень недолго, проснулся. Едва открыв глаза, он насторожился и стал к чему‑то прислушиваться. Видимо, Талькав стремился уловить какой‑то еле слышный звук. Вскоре на его обычно спокойном лице отразилось смутное беспокойство. Заслышал ли он подкрадывающихся бродяг‑индейцев или приближение ягуаров, рычание тигров или других опасных зверей, нередко встречающихся вблизи рек? Это, по‑видимому, показалось ему вероятным, так как он бросил быстрый взгляд на сваленное в загоне топливо и беспокойство его еще более усилилось. В самом деле, вся сухая альфальфа должна была скоро сгореть и недолго могла служить защитой от дерзких хищников.

Итак, Талькаву оставалось только одно: ждать событий, и он стал ожидать их полулежа, в позе человека, внезапно разбуженного какой‑то надвигающейся опасностью.

Прошел час. Всякий другой на месте Талькава, успокоенный царившей кругом тишиной, снова улегся бы и заснул. Но там, где чужестранец ничего не заподозрил бы, индеец благодаря обостренным чувствам и природному инстинкту почуял близкую опасность. В то время как Талькав прислушивался и приглядывался, Таука вдруг глухо заржала и, повернув голову к входу в рамаду, потянула ноздрями воздух. Патагонец быстро приподнялся.

– Таука почуяла опасность, – пробормотал он и, выйдя из рамады, стал внимательно осматривать равнину.

Было тихо, но неспокойно. Талькав заметил какие‑то тени, бесшумно скользившие среди поросли курра‑мамель. Там и сям сверкали светящиеся точки. Они двигались во всех направлениях, встречались, потухали, снова загорались. Можно было подумать, что это плясали по зеркалу огромной лагуны отблески каких‑то фантастических фонарей. Чужестранец мог бы принять эти летающие искры за светляков, часто мерцающих по ночам в пампасах, но Талькав не обманулся: патагонец понял, с каким врагом придется иметь дело. Зарядив ружье, он стал на страже у входа в загон.

Долго ждать ему не пришлось. В пампасах раздался странный крик – не то лай, не то вой. Ответом на него был выстрел из карабина, а затем послышались ужасающие завывания, казалось несшиеся из сотни глоток.

Гленарван и Роберт, внезапно разбуженные, вскочили на ноги.

– Что случилось? – крикнул Роберт.

– Индейцы? – спросил Гленарван.

– Нет, – ответил Талькав, – гуары.

– Гуары? – вопросительно глядя на Гленарвана, повторил Роберт.

– Да, – ответил Гленарван, – красные волки пампасов. Схватив ружья, они присоединились к индейцу. Талькав молча указал им на равнину, откуда несся оглушительный вой. Роберт инстинктивно сделал шаг назад.

– Ты не боишься волков, мой мальчик? – спросил Гленарван.

– Не боюсь, милорд, – твердо ответил мальчик. – Когда я с вами, я вообще ничего не боюсь.

– Тем лучше. Эти гуары – не очень‑то страшные звери, и не будь их так много, я бы совсем не обратил на них внимания.

– А если и много! – отозвался Роберт. – Мы хорошо вооружены. Пусть только сунутся к нам!..

– И мы их примем как следует!

Говоря это, Гленарван хотел успокоить мальчика, но сам он в глубине души не без страха думал об этом ночном нашествии бесчисленного множества разъяренных хищников. Быть может, там их целые сотни, и троим, хотя бы и хорошо вооруженным людям, нельзя было надеяться на успех в борьбе с таким количеством зверей.

Когда патагонец произнес слово «гуар», Гленарван тотчас узнал название, данное пампасскими индейцами красному волку. Этот хищник известен у натуралистов под именем Chrysocyon brachgurus. Ростом он с большую собаку, голова его похожа на лисью, шерсть рыжевато‑желтая, а по спине вдоль всего хребта идет длинная грива. Зверь этот очень проворен и силен. Живет он обыкновенно в болотистых местах и часто преследует свою добычу даже вплавь. Ночь выгоняет красного волка из его логова, где он спит днем. Особенно боятся его на больших фермах. Голодные гуары нападают даже на крупный скот и производят немалые опустошения. В одиночку красный волк не страшен, но голодная стая их представляет большую опасность. Лучше даже встретиться с кугуаром или ягуаром: с ними можно, по крайней мере, сразиться один на один.

Слыша разносящийся по пампасам вой и видя множество мчащихся по равнине теней, Гленарван не мог сомневаться в том, что на берегах Гуамини собралась огромная стая волков. Хищники эти почуяли верную добычу – лошадиное и человечье мясо, и каждый из них жаждал вернуться в свое логово с частью этой добычи. Положение было более чем тревожное.

Тем временем круг волков мало‑помалу суживался. Проснувшиеся лошади были охвачены ужасом. Лишь Таука нетерпеливо била копытом землю, порываясь оборвать повод и умчаться. Хозяину удавалось успокоить ее только непрерывным свистом. Гленарван и Роберт стали у входа в рамаду, готовясь к обороне. Зарядив карабины, они собирались уже выстрелить по первому ряду гуаров, как вдруг Талькав молча поднял рукой вверх дула их ружей.

– Чего хочет Талькав? – спросил Роберт.

– Он запрещает нам стрелять.

– Почему?

– Быть может, потому, что находит это несвоевременным. Но не эта, а более важная причина побудила индейца так поступить. Гленарван понял его, когда Талькав, открыв и перевернув свою пороховницу, показал, что она почти совсем пуста.

– Что же? – спросил Роберт.

– Нам придется беречь заряды. Сегодняшняя охота дорого обошлась нам: у нас мало свинца и пороха. Мы не сделаем и двадцати выстрелов.

Мальчик ничего не ответил.

– Ты не боишься, Роберт?

– Нет, милорд.

– Хорошо, мой мальчик.

В эту минуту раздался выстрел: Талькав уложил на месте одного слишком дерзкого врага. Волчья стая, надвигавшаяся тесными рядами, отступила и сбилась в кучу в ста шагах от частокола. Гленарван, по знаку индейца, стал на его место. А Талькав, собрав подстилки, сухую траву – словом, все, что могло гореть, навалил это у входа в загон и бросил в середину кучи пылающий уголь. Вскоре на черном фоне неба протянулась огненная завеса. Между языками пламени проглянула ярко освещенная колеблющимся заревом равнина. Тут Гленарван увидел, против какого неисчислимого количества хищников им придется бороться. Вряд ли кому‑нибудь приходилось видеть такое скопище голодных волков. Огненная завеса, созданная Талькавом, сразу остановила хищников и этим еще больше разъярила их. Но все же некоторые из них под натиском задних рядов приблизились к самому костру и обожгли себе лапы. Время от времени приходилось стрелять, чтобы удержать эту завывающую стаю, и через час на равнине уже валялось штук пятнадцать убитых волков.

Теперь осажденные находились в сравнительно менее опасном положении. Пока не кончился порох, пока огненная завеса пылала у входа в рамаду, нечего было опасаться вторжения волков. Но что делать, когда эти средства защиты будут исчерпаны? Гленарван посмотрел на Роберта, и сердце его сжалось. Он уже не думал о себе, а только об этом мужественном не по годам мальчике. Роберт был бледен, но не выпускал из рук ружья и, полный решимости, ожидал нападения разъяренных волков.

Хладнокровно обдумав положение, Гленарван понял, что надо на что‑то решиться.

– Через какой‑нибудь час у нас не будет ни пороха, ни пуль, ни огня, – сказал он, – и, конечно, нам нужно не ждать этого, а что‑нибудь делать.

Он подошел к Талькаву и, припоминая все испанские слова, сохранившиеся в его памяти, начал с ним разговор, часто прерываемый выстрелами.

Не без труда удалось собеседникам понять друг друга. К счастью, Гленарвану были известны повадки гуаров. Без этого он не понял бы слов и жестов патагонца. Все же прошло с четверть часа, прежде чем он начал рассказывать Роберту о содержании своего разговора с Талькавом.

– И что же он ответил? – спросил Роберт Грант.

– Он сказал, что нам во что бы то ни стало надо продержаться до рассвета. Гуар выходит на добычу только ночью, а с зарей возвращается в свое логово. Это ночной хищник: он труслив и боится дневного света – своего рода сова, только четвероногая.

– Что ж, будем защищаться до рассвета!

– Да, мой мальчик, и защищаться ножами, когда ружья станут бесполезны.

Талькав уже начал подавать этому пример: и когда какой‑нибудь волк слишком приближался к пылавшему костру, патагонец, сжимая в руке нож, протягивал ее через пламя, и каждый раз клинок обагрялся кровью волка.

Между тем средства обороны были на исходе. Около двух часов ночи Талькав бросил в костер последнюю охапку сухой травы; зарядов же оставалось всего на пять выстрелов.

Гленарван с грустью оглянулся вокруг.

Он думал о мальчике, стоявшем подле него, о своих товарищах, думал обо всех, кого любил. Роберт молчал. Быть может, в его детском, доверчивом воображении опасность не казалась неминуемой. Но Гленарван думал о ней за него. Ему рисовалась ужасная, неизбежная участь: быть растерзанными заживо. Не владея больше собой, он привлек к себе Роберта, прижал его к груди и со слезами, которых не в силах был удержать, поцеловал его в лоб.

Роберт, улыбаясь, посмотрел на него.

– Я не боюсь, – промолвил он.

– И не надо бояться, мой мальчик, ты прав, – ответил Гленарван. – Через два часа рассветет, и мы будем спасены… Молодец, Талькав! Молодец, мой храбрый патагонец! – крикнул он, увидев, что индеец убил ударами приклада двух огромных волков, порывавшихся перепрыгнуть через огненную преграду.

Но в эту минуту при угасающем свете костра Гленарван увидел стаю волков, идущую плотными рядами на приступ рамады.

Развязка этой кровавой драмы приближалась. Костер мало – помалу угасал. Равнина, до сих пор освещенная, погружалась во мрак, и в этом мраке снова замелькали фосфоресцирующие глаза красных волков. Еще несколько минут – и вся эта огромная стая устремится в загон.

Талькав выпустил последний заряд из своего карабина, прикончив еще одного врага. Истощив свои боевые припасы, патагонец скрестил руки на груди. Голова его склонилась. Казалось, он молча что‑то обдумывал. Изыскивал ли он какой‑нибудь смелый, невозможный, безрассудный способ отразить эту разъяренную стаю? Гленарван не решался задать ему вопрос.

Тут волки вдруг изменили свой план нападения: они стали удаляться, и их оглушительный вой сразу прекратился. На равнине воцарилась мрачная тишина.

– Они уходят, – промолвил Роберт.

– Быть может, и так, – отозвался, прислушиваясь, Гленарван.

Но Талькав, догадавшись, о чем они говорят, отрицательно покачал головой. Патагонец знал, что хищники не уйдут от верной добычи до тех пор, пока заря не загонит их в темные логова.

Однако тактика врагов явно изменилась: они уже не пытались ворваться через вход в рамаду, а избрали новый, еще более страшный способ действий. Гуары, отказавшись от намерения проникнуть через вход, который так упорно отстаивался огнем и оружием, обошли рамаду и напали на нее с противоположной стороны. Вскоре осажденные услышали, как когти хищников раздирают полусгнившее дерево. Между расшатанными кольями уже просовывались сильные лапы, окровавленные морды. Перепуганные лошади, сорвавшись с привязи, метались, обезумев от ужаса, по загону.

Гленарван схватил мальчика и прижал к себе, решив защищать его до последней возможности. Быть может, у него мелькнула безумная мысль попытаться спастись с Робертом бегством, но в этот миг взгляд его упал на индейца. Талькав, только что быстро ходивший по загону, как дикий зверь в клетке, вдруг подошел к своей дрожавшей от нетерпения лошади и принялся тщательно седлать ее, не забывая ни одного ремешка, ни одной пряжки. Казалось, возобновившийся с удвоенной силой вой хищников совершенно перестал его беспокоить. Гленарван смотрел на патагонца с ужасом.

– Он бросает нас на произвол судьбы! – воскликнул он, видя, что Талькав готов прыгнуть в седло.

– Талькав? Никогда! – сказал Роберт.

И действительно, индеец собирался не бросить друзей, а спасти их.

– Говорю тебе, что я поеду! – крикнул Гленарван, вырывая из рук Талькава повод. – А ты спасай мальчика! Доверяю тебе его, Талькав!

Гленарван в возбуждении перемешивал испанские слова с английскими. Но что значит язык! В такие грозные мгновения все выражают жесты и люди сразу понимают друг друга.

Но Талькав настаивал на своем, спор затягивался, а опасность с секунды на секунду все возрастала. Изгрызенные колья уже начинали поддаваться натиску волков.

Ни Гленарван, ни Талькав не хотели уступать друг другу. Индеец увлек Гленарвана к входу в загон; он показывал ему на освобожденную от волков равнину. Своей страстной речью он стремился заставить понять Гленарвана, что нельзя терять ни секунды, что в случае неудачи в наибольшей опасности окажутся оставшиеся; наконец, что он один достаточно знает Тауку, чтобы использовать для общего спасения изумительное проворство и быстроту ее бега. Но Гленарван в ослеплении упорствовал: он во что бы то ни стало хотел пожертвовать собой.

Вдруг его отбросил в сторону сильный толчок. Таука поднялась на дыбы и, рванувшись вперед, перелетела через огненную преграду и лежавшие за ней трупы волков.

В ту же минуту донесся детский голос:

– Да спасет вас бог, милорд!

И перед глазами Гленарвана и Талькава промелькнула фигурка Роберта, вцепившегося в гриву Тауки, – промелькнула и исчезла во мраке.

– Роберт! Несчастный! – крикнул Гленарван.

Но этого крика не расслышал даже индеец: раздался ужасающий вой. Волки, бросившись за лошадью, с невероятной быстротой помчались на запад.

Талькав и Гленарван выбежали из рамады. На равнине уже снова водворилась тишина; лишь вдали среди ночного мрака ускользала смутная волнообразная линия.

Подавленный, ломая в отчаянии руки, Гленарван упал на землю. Он поднял глаза на Талькава. Тот улыбался со свойственным ему спокойствием.

– Таука – хорошая лошадь! Храбрый мальчик! Спасется… – повторял патагонец, подкрепляя слова кивками головы.

– А если он упадет? – сказал Гленарван.

– Не упадет!

Несмотря на эту уверенность Талькава, несчастный Гленарван провел ночь в страшной тревоге. Он даже не думал о том, что с исчезновением стаи волков для него исчезла и опасность. Он хотел скакать на поиски Роберта. Индеец не пустил его и дал ему понять, что с их лошадьми догнать Роберта немыслимо, что Таука, конечно, опередила своих врагов и найти ее в темноте невозможно. Словом, по его убеждению, надо было ждать рассвета и только тогда начинать поиски Роберта.

В четыре часа утра стала заниматься заря. Сгустившийся у горизонта туман вскоре окрасился бледным золотом.

Прозрачная роса пала на равнину, и утренний ветерок закачал высокие травы. Пришло время отправляться.

– Поедем! – сказал индеец.

Гленарван молча вскочил на лошадь Роберта. Вскоре оба всадника неслись галопом прямо на запад, навстречу второму отряду.

Целый час они бешено мчались, ища глазами Роберта и все боясь увидеть его окровавленный труп. Гленарван немилосердно всаживал шпоры в бока своей лошади. Вдруг послышались ружейные выстрелы, раздававшиеся через определенные промежутки времени, как будто кто‑то подавал сигналы.

– Это они! – воскликнул Гленарван.

Оба всадника еще быстрее погнали своих лошадей. Несколько минут спустя они соединились с отрядом Паганеля. У Гленарвана вырвался крик: Роберт был здесь, живой и невредимый, верхом на великолепной Тауке! Лошадь радостно заржала, завидев своего хозяина.

– Ах, мальчик мой, мальчик! – с невыразимой нежностью воскликнул Гленарван.

И они с Робертом, соскочив с лошадей, бросились на шею друг другу.

Затем наступила очередь индейца прижать к груди мужественного сына капитана Гранта.

– Он жив! Он жив! – восклицал Гленарван.

– Да, – ответил Роберт, – благодаря Тауке!

Но еще до того, как индеец услышал эти полные признательности слова, он стал благодарить своего коня: говорил с ним, целовал его, словно в жилах этого благородного животного текла человеческая кровь.

Затем Талькав повернулся к Паганелю.

– Храбрец! – сказал он, указывая на Роберта. И, пользуясь индейской метафорой для выражения отваги, добавил: – Шпоры его не дрогнули.

– Скажи, дитя мое, почему ты не дал ни мне, ни Талькаву сделать эту последнюю попытку спасти тебя? – спросил Гленарван, обнимая Роберта.

– Милорд, – ответил мальчик, и в голосе его звучала горячая благодарность, – разве я не должен был пожертвовать собой? Талькав уже спас мне жизнь, а вы спасете жизнь моего отца!

 

Глава XX

АРГЕНТИНСКИЕ РАВНИНЫ

 

Как ни радостна была встреча, но после первых же излияний Паганель, Остин, Вильсон, Мюльреди – все, кто оставались позади, за исключением, быть может, одного майора Мак‑Наббса, почувствовали, что умирают от жажды. К счастью, Гуамини протекала невдалеке, и путешественники немедленно двинулись дальше. В семь часов утра маленький отряд достиг загона. Нагроможденные у входа волчьи трупы красноречиво говорили о том, как яростно нападал враг и с какой энергией оборонялись осажденные.

Путешественники с лихвой утолили жажду, а потом им предложили в ограде загона роскошный завтрак. Филе нанду было признано великолепным, а броненосец, зажаренный в собственном панцире, – восхитительным блюдом.

– Есть такие вкусные вещи в умеренном количестве было бы неблагодарностью по отношению к провидению, – заявил Паганель. – Долой умеренность!

И географ действительно объелся, отбросив всякую умеренность, но его здоровье не потерпело от этого никакого ущерба благодаря воде Гуамини: по мнению ученого, она способствовала пищеварению.

В десять часов утра Гленарван, не желая повторять ошибку Ганнибала, чрезмерно задержавшегося в Капуе[63], подал сигнал к отправлению. Бурдюки были наполнены водой, и отряд пустился в путь. Освеженные и сытые лошади охотно мчались вперед легким галопом. Земля становилась более влажной, а потому и более плодородной, но оставалась такой же пустынной.

2 и 3 ноября прошли без всяких приключений, и вечером второго дня путешественники, уже привыкшие к длинным переходам, сделали привал на границе между пампасами и провинцией Буэнос‑Айрес. Отряд покинул бухту Талькауано 14 октября. Значит, он совершил в двадцать два дня переход в четыреста пятьдесят миль; иными словами, преодолел уже две трети пути.