Глава 3 Страсть к совершенству

 

Свет мой, зеркальце, скажи,

Да всю правду доложи:

Кто на свете всех милее,

Всех румяней и белее?

 

Моя пациентка сидела в кресле напротив меня. Она старательно разложила свою тетрадь с записями сновидений, почти забыв о моем присутствии. Мы обе не произносили ни слова. Я заметила слабый розовато-лиловый оттенок ее блузы и ее новую короткую стрижку, которая была сделана так, чтобы лучше выделить ее юное лицо. Ее окружал покой, некое подобие молчаливой силы, который чрезвычайно привлекает очень многих людей. И действительно, слишком многие люди возлагали на нее свое бремя, которое ей приходилось нести. Она так успешно его несла, что выглядела намного старше своих двадцати пяти лет и обладала избыточным весом, намного превышающим все допустимые нормы. Она едва улыбалась горькой улыбкой, при этом в ее глазах не было ни единого проблеска света. Я улыбнулась про себя и подумала о «печальном сердце Руфи в тяжкий час, когда в чужих полях брела она»22 (John Keats, «Ode to a Nightingale», lines 66-67. («Ода соловью». Перевод E. Витковского).

Давайте будет называть ее Руфью, так как она обладала мужеством и достоинством, соответствующим этому имени. У нее был университетский диплом, профессиональный статус, она была так психологически развита, что почти вызывала тревогу, однако ее вес, составлявший тогда 325 фунтов, фактически определял всю ее жизнь. О своем теле она сказала так: «Если бы я играла на этом прекрасном инструменте, никак себя не сдерживая, это были бы несколько тяжких и торопливых аккордов, которые никто не захотел бы слушать, и прежде всего я сама. Как сказала о себе моя мать: "Мне хочется думать, что это просто старая скрипка, хотя я знаю, что это Страдивари"».

Руфь была старшим ребенком в семье, состоявшей из пяти человек. Оба ее родителя были учителями. После восемнадцати лет брака, полного бурь и потрясений, они развелись. Оказалось, что отец Руфи в течение десяти лет был скрытым алкоголиком. После нескольких месяцев анализа она признала у себя потребность во власти, стремление к совершенству, желание управлять не только другими, но и всей жизнью. Кроме того, она признала ключевые противоречия в своих обычных грезах: между стремлением к жизни и ее отвержением, надеждой и отчаянием, телом и духом. Косвенные намеки на эти установки можно найти в следующем фрагменте записей из ее журнала:

«Я себя не дурачу и не обманываю. Я знаю, что употреблять сладкое - значит постепенно приближать смерть. Сейчас оно вызывает у меня мигрени и несварение желудка. Всю свою энергию я отдаю болезни, а не своему Эго. Я думаю, что готова снижать свой вес, и считаю, что мое бессознательное окажет мне поддержку. Но я по-прежнему съедаю шоколад перед домашним сыром, и тогда отчаяние возрастает больше, чем обычно. Вы правы, это катастрофа, духовная катастрофа, потому что я вообще могу выбрать небытие. Это физиологический несчастный случай. Да, у меня в теле постоянно живет отчаяние, и я продолжаю себе говорить: "Однажды я с этим справлюсь, но пока мне нужно как-то справиться с последствиями катастрофы". Одни люди совершенно не осознают этой катастрофы. Другие смотрят на мое тело как на катастрофу. Они боятся моего тела. Меня отпугивает внешний мир. Я, Богиня, отказываюсь войти в мир, отказываюсь от своего воплощения. Я выбираю добро, а на остальное не обращаю внимания. Я беру то, что могу достать с порога. Я ненавижу зло. Ненавижу зло в себе. Знаю, что это глупо. Я хочу истины и вместе с тем знаю, что мой собственный образ в своих глазах абсолютно фальшив. Я ничего не делаю, чтобы войти в мир. Если я не могу сделать все, то не буду делать ничего.

Диета - это обращение к реальному миру. Когда буду готова, я сяду на диету. Я боюсь, что едва вступлю в жизнь, все несчастья обрушатся на меня. Я вижу, в какой бардак превращают свою жизнь другие, и думаю, что моя жизнь не так уж плоха. Я по-прежнему считаю, что меня не существует. Я знаю, что стоит лишь подумать о реальном мире, как меня наполняет страх, нарастают напряжение и враждебность. Мысли о возможной опасности разрушают мою уверенность, отклоняют поток моей энергии от решения главных проблем. Я так боюсь потерпеть неудачу. Я очень стараюсь. Мне мешают ригидность и дисциплина. От того, что происходит в мире, я нахожусь в глубочайшей депрессии. Я не могу читать даже журнал «Тайм». «Гамлет» - тяжелая вещь, но ее тяжесть совершенно иная по сравнению с дешевой, обременяющей тяжестью прессы. Я ощущаю себя ханжой, потому что так я самоустранилась от мира. Я слишком быстро хочу обрести душевное равновесие - наверное, даже задаю правильные вопросы, но выбираю неподходящий момент. Я не обращаю внимание на проблемы своего тела, потому что не хочу вступать в жизнь. Я боюсь показаться на глаза людям. А при этом я уже на виду. Если мне удастся сбросить вес, тогда придется входить в жизнь.

Я сомневаюсь в своих мотивах. Совершая одно преступление, я избегаю многих других, и они все одни и те же. Я знаю, что причиняю себе вред, но это происходит совершенно по-другому, чем если бы мне вредил внешний мир. Взрослые люди лживы. Я думала, что могу стать взрослой, не став лживой. Это все равно, что надеть костюм, чтобы лучше себя узнать. Я не хочу терпеть неудачи. Я не хочу вредить себе так, как мне может повредить мир. Да, я такая, и если им не нравится - мне плевать! Думаю, это мнимая защита. Мне будет гораздо хуже, чем им. Нет, я не хочу вступать в этот мир. Я не хочу к нему постепенно приспосабливаться. Кого волнует, какая морковь содержит больше калорий: сырая или вареная? Рыцарям Грааля ничего не давалось просто так. Большие проблемы нужно решать по большому счету. Основательно!

Все искажено. Это правда. Но это не извиняет меня. Я могла бы основательно решать проблему, а в это время питалась сырой морковью. Я говорю правду и вместе с тем играю. Одна моя часть говорит, что мне бы хотелось быть худой, и я отвечаю: «Лжешь». Если бы все это можно было остановить сразу. Но вы не можете перестать есть. Вы просто протянете ноги, вы можете узнать, как это происходит. Вы пользуетесь костылями. Но если вас тянет пользоваться ими каждую минуту, то с вами действительно случилась беда.

Отец [ее отец-алкоголик] был для меня мерцающим светом. Если бы электричества совсем не было, если бы только он ушел совсем, мы смогли бы научиться жить при свечах. Но мы никогда не могли быть в этом уверены, так как знали, что сразу же окажемся в полной темноте. Выйдя на свет, вы не можете снова отправиться в темноту. У меня внутри поселился ужасный страх. Я не могу это пережить. Плоть слаба - не поддерживайте ее слабость. Нужно как-то обходиться без этого. Тело слишком большое - пойдите, возьмите другое. Испытаете силу своего духа в следующий раз!»

Отвержение жизни и отчаяние, неявно присутствующие в последнем высказывании, были характерными выводами всех рассуждений в журнале Руфи. Если бы она отложила в сторону ручку, то попала бы в смертельный водоворот, ощущая, как ее засасывает в воронку бессознательного объедания, поглощения шоколада, булочек и молока до состояния ступора, в котором она едва могла дышать. Ненавистное тело заставляло делать такие попытки, чтобы выжить, даже когда дух отказывался их принять.

Мудрость тела является термостатом, который определяет аппетит, нравится это Эго или нет. Только при изменении сознательной установки и таком усилении Эго, которое может взять на себя ответственность за женщину как за человеческое создание, живущее в своем теле в условиях необходимых ограничений, аппетит может выйти на свой «естественный уровень» стабилизации. Пока Эго является достаточно сильным, чтобы взять на себя такую ответственность, его энергия будет снова и снова подпитывать этот переходный ритуал, попадать в этот водоворот, ощущать напряженный, эмоционально подавляющий конфликт, регрессировать обратно в образ ведьмы и ощущать свою неполноценность для разрешения конфликта и возрождения личности. Но каждый раз она завершает круг, поднимаясь вверх или опускаясь вниз на новый виток спирали (в этом и заключается главный парадокс), обладая новой силой; разумеется, это происходит при условии продолжения диалога между Эго и бессознательным.

При таком взаимном обмене Эго получает поддержку от бессознательного. В сновидениях всегда встречается много образов пищи. Пища, которая стремится расширить сознательную установку Эго, еще больше укрепит его твердую точку зрения, если Эго ассимилирует пищу или, иначе говоря, создаст новый инсайт. Одна и та же пища - как физическая, так и духовная, - поможет снизить ригидность Эго и тем самым позволит ему спокойно реагировать на поток событий, происходящих независимо от него. Препятствие, которого оно раньше избегало с помощью страха, теперь может считаться вызовом со всеми последующими возможностями приобретения богатого опыта. То, что проявлялось как противоречие Руфи на ранней стадии ее анализа, по существу, может превратиться в парадокс: чем сильнее становится Эго, тем оно делается гибче.

Когда женщина может участвовать в религиозных ритуалах христианской или какой-то иной церкви, она отчасти защищена от субъективной конфронтации с бессознательным. Ритуал создает определенную эстетическую дистанцию. Кроме того, он придает человеку уверенность в том, что Бог, который страдал и умер, снова воскрес. Но если женщина проходит через такое переживание индивидуально, без ортодоксального ритуала, она не может знать, что принесение в жертву старого приведет к рождению нового. Все ее переживания сводятся к ощущению процесса рождения при полном отсутствии искренней веры в появление света в конце туннеля.

Если она расстанется со своим полным телом (а только от него она получала привычное ей ощущение безопасности), если она принесет его в жертву, что же у нее останется в этом мире? Что защитит ее от ужасов жизни, которую она, в сущности, отрицает? Чтобы пожертвовать своим полным телом, прежде чем принять жизнь, следовало бы разрушить единственный бастион, стоящий между ней и приступом психоза или смертью. Столь ненавистная ей полнота фактически стала якорем в ее жизни, размеры которого прямо зависят от того, насколько принимает или отвергает Эго ее человеческую сущность. По существу, отвращение вызывает не полнота, как может показаться сначала, ибо при малейшем уменьшении веса приходится начинать работу с печалью, вызванной утратой тела, чтобы помешать резкому увеличению веса.

Религиозный ритуал всегда представлял собой воспроизведение мифа: Бог должен испить свою чашу горечи, умереть и снова воскреснуть. Для человека этот ритуал был косвенным (символическим) участием в жизни Бога. Как сказал апостол Павел, «И уже не я живу, а живет во мне Христос» (Тал. 2:20).

Сегодня у нас из-под ног ушла божественная основа или же мы сами ее убрали. Ритуалы, которые сначала были косвенными, теперь совершаются в повседневной жизни у нас внутри. Нам нужно взять на себя ответственность за свою жизнь. Следует заметить, что Руфь больше не имела религиозных устремлений. Сакральные церковные обряды не играли никакой роли в ее психической жизни. Дух, который она пыталась в себе создать, должен был родиться из ее собственных страданий и надежд обрести смысл. Но все же эти страдания и надежды должны были опираться на что-то более основательное, чем ее хрупкое Эго. Назовите это Судьбой, Богом, Энергией, Любовью или Праной. Огромная опасность индивидуальных ритуалов состоит в том, что Эго идентифицируется с позитивной или негативной стороной Бога.

Именно здесь таких женщин, как Руфь, могут ожидать серьезные неприятности, на которые есть намек в ее записях. Она хочет поместить свою жизнь в фантазию и идентифицироваться с одухотворенным архетипом. Чтобы идентифицироваться с Гамлетом, нужно сбросить около 25 фунтов лишнего веса, для идентификации с Христом нужно сбросить не меньше 120 фунтов. Если в ее психике авторитет внутреннего мужского персонажа сравним с мерцающей свечкой, то внутренний образ Бога не заслуживает своей функции просветления. Если в ее психике внутренний женский персонаж насмехается над ее женским телом, то богиня не заслуживает любви. Ритуал не выполняет своей функции, так как он увековечивает отца-алкоголика, который не выдержал столкновения с жизнью, и бесплотная мать лишила его всякой связи со своими женскими инстинктами.

Ритуалы в том потустороннем мире - это игры, в которые играют люди. Никто не ожидает, что в реальности что-то должно случиться. Потусторонняя женщина может проделать огромную работу в процессе анализа, если она видит в нем интересную игру, но возвращается в жизнь, полная ужаса, когда игра становится жизнью и что-то действительно может случиться - например, могут произойти какие-то изменения. В данном случае можно предположить, что для Руфи, как и для многих современных мужчин и женщин, появление архетипов свидетельствует об их недостаточной реальной самостоятельности. Ее архетипический образ Бога, к большому сожалению, в то время имел истоки в очень эмоционально заряженном образе ее неполноценного отца. При этом у нее отсутствовал архетипический образ любящей богини. В данном случае в теологии доверия не приходится сомневаться, а потому она вряд ли может признать бога, который не зависел бы от ее жизненного опыта. Ее приоритеты, связанные с комплексом пищевых расстройств, находятся на совершенно ином уровне.

В это время человеком, заслуживающим ее доверия, должен быть аналитик. Аналитик (мужчина или женщина) на какое-то время становится «хорошей матерью», подкармливая ее пищей, которую она до сих пор ни разу не пробовала. Эго может стать достаточно сильным, чтобы выдержать ритуал, если у бога окажется достаточно прочная основа в том процессе жизни, от которого его отлучила зависимость от еды. Психика, которая все время находилась в страхе, что ее перестанет кормить мать или на нее «начихает» отец, - иначе говоря, психика, которая испытывала базовое отвержение, - может перерезать пуповину, только имея совершенно новую основу. Страх быть покинутой в двадцать пять лет ничем не отличается от страха быть покинутой в двадцать пять дней. Пустота всегда пустота. Эго должно прийти к осознанию, что пока оно считает возможным продолжать прежнюю жизнь - то есть находиться во власти пожирающей ведьмы, - оно смотрит в лицо смерти. Осознав, что этот пожирающий паттерн можно изменить, оно осознает возможность своего освобождения. Это период максимального проявления творчества. Если на данной стадии Эго решит взять власть в свои руки, оно может освободиться из-под власти комплекса и выйти на праздник жизни. Христос выразил эту мысль гораздо короче: «Если кто не родится свыше, не может увидеть Царствия Божия»23 (Иоан. 3:3..)

Из записей Руфи становится ясно, что ее жизнь в период самых тяжелых, как ей казалось, провалов и поражений, все же устремлена к достижению совершенства и что существует тесная связь между ее страстью к достижению совершенства и уверенностью в своем поражении. Действительно, совершенство - это поражение. Юнг отличал совершенство и от целостности:

«Следует иметь в виду, что есть существенная разница между совершенством и завершенностью. Образ Христа почти совершенен (по крайней мере, он таковым подразумевается), тогда как архетип (насколько нам известно) означает завершенность, но он весьма далек от совершенства... Вполне естественно стремиться к тому или иному совершенству, архетип воплощается в своей завершенности... Человек может стремиться к совершенству... но будет страдать от некой противоположности его намерениям, действующей ради его завершенности»24 (Jung, Aon, CW 9ii, par. 123..)

Смысл этого фрагмента заключается в том, что совершенство присуще богам, а максимум, на что могут надеяться люди, - на завершенность и целостность.

Любой архетипический паттерн является целостным и самозавершенным. Но это только один аспект человеческой личности. Так, архетип Мудрого Старца означает характерную черту целостности, но слишком прямолинейное стремление к мудрости, например, ценой иррациональной человеческой глупости означает, что человек лишится в своей жизни многих удовольствий. Другой пример: идеализированная Мадонна - это явный образ совершенной фемининности, но реальная женщина для достижения целостности и полноты должна принимать в себе внутреннюю шлюху. Именно при стремлении к совершенству, скрывая одни стороны своей личности и чрезмерно преувеличивая другие, мы превращаемся в невротиков.

Основным признаком стремления к совершенству является одержимость. Одержимость появляется, когда вся психическая энергия, которая должна распределяться в разные части личности для их гармоничного взаимодействия, концентрируется в какой-то одной сфере, тогда как остальные части личности испытывают дефицит энергии. Одержимости всегда сопутствует полное оцепенение человека, когда он превращается из живого существа в некую окаменелость, в часть скульптуры и находится в плену у своего комплекса. В таком состоянии всегда можно найти признаки кататонии, за которыми скрывается страх. Этот страх может вырасти до ощущения слепого ужаса, и тогда человек становится похожим на дикого зверя, ослепленного резким светом фар, который не может сдвинуться с места.

Совершенство - это нечто очень желанное. Некоторые категории людей, например кинозвезды, могут застыть под объективами камер и на протяжении всей своей карьеры, не переставая, играть один и тот же типаж. Мэрилин Монро изо всех сил боролась, чтобы вырваться из-под лучей юпитеров, но у нее это не получилось. Ни киностудии, ни многочисленная аудитория зрителей не позволили ей этого сделать. В страсти к совершенству скрыт источник зависимости от стремления к самоубийству. Зависимый человек воспроизводит не жизнь, а смерть. Женщина, испытывающая страсть к совершенству, почти всегда будет смотреть на себя как на произведение искусства и приходить в ужас от того, что такое чрезвычайно ценное творение можно погубить в один момент. Она считает себя неким подобием редчайшего фарфора эпохи Мин или объектом, который Ките называл «приемышем медленных веков» и «вечно целомудренной невестой покоя».

Погоня за совершенством - это стремление выйти из потока жизни или, что еще хуже, никогда не входить в этот поток. Страсть к совершенству, которая с психологической точки зрения означает порабощение человека своим комплексом, точно так же проявляется у женщин, страдающих анорексией. Как и у женщин, страдающих ожирением, происхождение их комплекса, связанного с расстройством приема пищи, соотносится с образом «плохой матери». Но в данном случае ее «кутежи» имеют форму голодания; такую форму зависимости алкоголики называют «напиться всухую».

Когда сессия Руфи подошла к концу, Элинор уже ожидала своей очереди. Она пришла и села в то же кресло, высокая и элегантная, как статуэтка из копенгагенского фарфора, белая кожа плотно обтягивала ее тонкие кости. Ее длинные белые волосы напоминали тонкий шелк, а взгляд огромных глаз был умным, проницательным, но в нем ощущалась тревога. Она была похожа на призовую породистую лошадь, которая входит на ипподром.

Как и Руфи, Элинор было двадцать пять лет. Она была старшей из пяти детей. Ее родители сохранили брак, до сих пор работали и пользовались уважением среди своих коллег и знакомых. Как и Руфь, Элинор считали опорой и в школе, и вне ее; и та, и другая были преданы социальным идеалам. В семье Элинор выполняла функцию буфера, возлагая на свои плечи бремя других членов семьи, постоянно поддерживая мир и гармонию, помогая каждому члену семьи понимать остальных. Она всегда прекрасно училась, была отличной спортсменкой и неизменным лидером. Когда ей исполнилось двадцать три года, оказалось, что она не ест ничего кроме воздушной кукурузы, не может принимать решения, не может ни с кем общаться, так как боялась, что ее обременят еще больше и это окончательно ее погубит. Когда девушка перестала справляться со своей работой, она легла в больницу. Постепенно ее физическое состояние улучшилось, и она пришла на терапию, чтобы найти какую-то приемлемую жизненную установку. Спустя несколько недель она стала настолько доверять мне, что показала целую тетрадь составленных ею списков. Это были перечни дел, которые она должна была сделать за год, за месяц, за неделю, за день, а также список особенно важных дел, которые нужно было выполнить в течение дня. Все эти списки были тщательно составлены и подшиты. «Я знаю, это безумие, - сказала она со слезами на глазах, - но ничего не могу поделать. Ведь если упустить что-то одно, можно упустить все что угодно?»

Когда я предположила, что все же должно остаться место для какого-то проявления спонтанности, она с готовностью согласилась. Но неделей позже она с грустью стала меня убеждать: «Нельзя оставить время для проявления спонтанности, его просто нет в моей жизни». А еще позже, на сессии, заглянув в ее список необходимых повседневных дел, я увидела: «2.15-2.30 - Спонтанность». В этой короткой записи содержалась вся трагедия ее жизни.

Ниже приведен фрагмент записей из журнала Элинор:

«Многих людей начинает трясти при одной только мысли об анорексии или ожирении. Маленькое сумасшествие состоит в том, что приходится постоянно сдерживать другое сумасшествие. В самые худшие времена я была и толстой, и худой. Я съедала столько, сколько ели самые полные, а затем, вызывая ритуальную рвоту, опустошала свой желудок, чтобы сохранить внешнюю худощавость. Таким способом воплощались в жизнь противоречия между пустотой и полнотой. Очень важной для меня была идея моего полного опустошения, создание очищенного вместилища, позволяющего ощутить в себе присутствие божества. На этот раз было эмоциональное, интеллектуальное и чувственное опустошение. Я следовала восточной методике йоги. Я искала смерти - полной смерти своего собственного «Я» и окружающей его суматохи и суеты.

Как только я разрешала себе думать и поступать соответственно тому, что знала и понимала, на меня накатывала одна волна мрака за другой. Я потеряла свое «Я» и ощущала себя совершенно опустошенной. Иногда мне снилось, что меня казнят на электрическом стуле, и я чувствовала сильную боль. В этих сновидениях энергия фактически превращалась в излучение чистого света. Яркость и сила этого света не поддается никакому описанию. Я просыпалась среди ночи и буквально видела везде в темноте солнечный свет как сохранившийся ослепительный солнечный образ. По силе и яркости излучение можно сравнить лишь с огромным наслаждением, которое пронизывало каждую мою клеточку. Естественно, я считала, что, наконец, прорвалась к источнику божественной прелести и то, что происходило внутри меня, синхронно тому, что происходит снаружи. Но это было не так. Я стала что-то понимать, но при этом в моей жизни не стало больше творчества. Бог - это пробуждающееся творчество в любой момент времени.

Добраться до света было очень нелегко. Материя существует в чистом небытии. Бог - это то, что скрывается за тем, что скрыто. Мне пришлось смириться с пустотой. Ритуалы наполнения и опустошения были ритуалами избегания, насмешкой над реальностью, скрывавшейся за символическим значением моих действий. Мое Эго погрязло в кутежах, я ощущала, что мое тело стало жирным и обрюзгшим. Я должна похудеть. Я не хотела просто подниматься на поверхность, как неодушевленный предмет. Я хотела энергично выплывать обратно. Теперь я понимаю, что ищу солнце, но могу никогда его не увидеть. Больше всего я хочу, чтобы у меня изо рта поднялось прекрасное солнце - лучистое, нежаркое и ясное. Но вместо этого мой живот оказался полным змей, хаоса mater saeva cupidinum - «необузданной, дикой природы». Я чувствовала себя хаосом, предшествующим сотворению мира, и стремилась найти очертания порядка после сотворения в вечно живой, организованной жизни. Но организация жизни начинается дома».

Анализ Элинор продвигался лучше, чем анализ Руфи, ибо в данном случае она осознавала свое желание опустошить себя и войти в пустоту. Хотя ей хотелось чистого излучения света, отделенного от всей тьмы, но вместе с тем у нее было стремление к творчеству, то есть она стала узнавать потребности своего тела.

Она начала идентифицировать бога-творца с его творением. Но Руфь по-прежнему предпочитала отделять одно от другого. Элинор была ближе к тому, чтобы меньше считаться богом, а больше - человеком.

При наличии синдрома ожирения/анорексии происходит демоническая констелляция изначальной материнской первоосновы. Мать бессознательно отвергала своего ребенка; то есть он был для нее не человеком, а вещью. Одна страдающая ожирением женщина постоянно видела себя во сне не человеком, а мячом для гольфа. Опасность, что человека ощущают вещью, заключается в том, что по иронии судьбы оно приводит к неограниченной инфляции. Такие дети воспринимают себя Богом. Не Богом всего сотворенного, который работал над материей, вдохнул жизнь в прах и сказал, что сотворенное Им хорошо, а Богом перед тем, как он стал творить, который, по описанию Джеймса Джойса, был «безразличным, подстригающим в пустоте свои ногти»25 (James Joyce, Portrait of the Artist as a Young Man, p. 215.)

Радость, которую люди испытывают во время синдрома, прямо связана с верой в то, что они могут выбрать: войти в жизнь или нет. «Мы такие, какие есть», - провозглашают они. Считать, что «я существую» в любой жизненной ситуации, убеждают они себя, это их личный выбор. Оказавшись в плену у своего синдрома, они выбирают «не существовать». Принимать пищу - это не только признать материю, но и вступить с ней в контакт или, что еще хуже, вступить с ней в контакт против своей воли, а это не только вызов их всемогуществу, а вовсе его отрицание. Это было бы признанием того, что «они не такие, какие есть».

Есть и другая сила, не связанная с ними, и эта сила - материя, негативная материя, женское воплощение дьявола или ведьма. Бог не един и не всемогущ. У него есть дьявол, чтобы с ним бороться. Один кусок булки - это откушенный Евой кусок яблока. Он принес в мир смерть. Он принес потерю Эдема, то есть потерю всемогущества. То, что не видят эти женщины, очень хорошо описал Юнг в своей биографической книге «Воспоминания, события, размышления» или в своем труде «Ответ Иову», где дьявол, или материя, или булка представляют собой deus absconditus, то есть ту часть бессознательного Бога, которую он не поглотил и не переварил.

Радикальная точка зрения Юнга, несмотря на ее долгую историю в рамках христианской традиции, включает в себя феномен, который церковь называет felix culpa, счастливое падение. Первый же откушенный кусок булки побуждает женщину встать на путь отрицания своего иллюзорного всемогущества, а Бога - встать на путь воплощения. Это первый робкий шаг на пути к вочеловечиванию. Короче говоря, прежде чем тело женщины сможет поглотить этот кусок булки, ей необходимо радикально переоценить свою одностороннюю теологию. Она должна научиться оставлять место для Тени или для дьявола.

Большинство людей, оказавшихся в плену у этого синдрома, с самого рождения являются гностиками - они отрицают воплощение Бога. Бог остается Богом. Он никогда не снизойдет до телесного воплощения. Он не рождался. Он не страдал. Он не умрет. Он не воскреснет из мертвых. Как и они сами, Бог никогда не жил на земле.

Отвергая пищу, Элинор отвергает жизнь. И самая большая проблема, которую ей нужно было решить, когда она начинала есть, заключалась в том, что она теряла эйфорию ощущения высоты, на которую ее возносило голодание. Жизнь ничего не стоит, если нет ощущения интенсивности и власти очень сильного ее сопротивления. Женщина уверена в том, что низвела себя до чистого духа, чистой сущности - такая идея может быть связана с ритуалами инициации шаманов, в процессе которых шаман в буквальном смысле превращается в скелет, обтянутый колеей26 (См.: Mircea Eliade, Rites and Symbols of Initiation, pp. 92-96..)

Руфь не замечает, что тело стремится ее спасти, пытаясь заставить развивать собственную фемининную идентичность. Не считаясь с ожирением как с реальным фактом, Руфь попала в плен бессознательной идентификации со своим полным телом. У нее отсутствует Эго, способное помочь ей отделиться от любого мифа, который она проживает через свою полноту. Причина того, что она весит 325 фунтов, заключается в ее отказе принять существующую реальность, о которой ее тело вынуждено все громче и громче кричать. Между ее телом и духом происходит шумный спор, при котором, как при любом шумном споре между двумя антагонистами, ни один не слышит другого. Тело, в котором содержится дух силой 325 фунтов, сравнимо с духом, находящемся в теле, впитавшем в себя Баха, Моцарта, Блейка и Достоевского. Шумный спор такой силы должен привлечь внимание Бога, но совершенно необязательно - дьявола, который участвует в таких ссорах, ибо он воплощает ту часть Бога, которая еще не достигла сознания. Если бы можно было видеть, какой спокойной была Руфь, можно было бы убедиться в огромном различии, которое существует между внешним и внутренним миром.

Борьба за воплощение - Бога в теле, духа в материи - все время повторяется в процессе анализа: не с точки зрения теологии, а с точки зрения психологии. Она не прекратится до тех пор, пока «булкоголичка» не поймет, что для нее содержание булки -то, что церковь называет Христовым телом, то есть дьявольский ритуал следует заменить сакральным ритуалом вкушения Христова тела в качестве восхваляемых им земных плодов. С психологической точки зрения это означает превращение «плохой матери» или ведьмы в Великую Мать.

Можно возразить, что христианство всегда оставляет слишком широкую брешь между духовностью и психологией, между распятием и воскресением. Вместо того чтобы видеть в этом одно событие, завершающее процесс, его разделили, и тогда в отношении к страданиям родилась мазохистская установка - или же установка, которая недооценивает их значение. Людям, страдающим синдромом ожирения/анорексии, свойственна очень сильная склонность к мазохизму. Эта склонность состоит в том, что распятие или страдания сами по себе являются логическим концом: как только женщина в своем самоощущении обесценивает себя, она постоянно терпит поражение. Хаотично возникающее ощущение всемогущества, которое еще может сохраниться, оказывается настолько отчужденным от реальной боли, что утрачивает с ней всякую ощутимую связь. Тогда после распятия следует не воскресение, а нечто совершенно не связанное с ним, а значит - совершенно нереальное. И Руфь, и Элинор в своих записях постоянно обращаются к этой игре ума, которой, к счастью, они не очень хорошо владеют. Осознание поражения остается их основным отношением к реальности. Однако это отношение по-прежнему негативное, так как Эго все еще не может творчески относиться к реальности.

Обязательно следует сформировать отношение любви Эго к телу, чтобы поддержка тела стала одной из задач Эго. Эго должно научиться ясным голосом задавать вопросы, на которые тело было бы готово ответить: «В чем заключаются мои настоящие потребности? Сегодня я себя предала. Что я действительно хочу делать? Что мое тело хочет есть? Хочет ли оно заняться физическими упражнениями? Что будет поддерживать мой дух вместо моего тела? Как из моего тела получилась эта груда плоти? Разве я люблю свое тело? Хочу ли я жить? Хочу ли я войти в жизнь?» Эго сталкивается с разрушенным образом тела, который, как ни странно, практически не имеет ничего общего с отражением в зеркале. Женщина, одержимая злостью к своему телу, час за часом смотрит на свой комплекс и фактически не может его увидеть. Психика, организованная таким образом, верит только в свое всемогущество, повелевая своему телу «БЫТЬ» и все.

Итак, ключевым фактором в лечебном процессе является творческая работа с отвергаемым телом. По крайней мере, следует попытаться начать эту работу вне комплекса, ибо Эго еще не настолько окрепло, чтобы сразу включиться в конфронтацию. Практические предложения относительно того, как можно развивать новые отношения между психикой и телом, будут достаточно подробно обсуждаться в пятой главе. Здесь же достаточно сказать, что может происходить постепенное движение от ненависти к себе к любви к себе. И однажды женщина «удивится наслаждению», которое она испытает, когда между ее духом и телом установится взаимное согласие.

Установление такого согласия - существенная часть лечебного процесса, когда навстречу движению от полюса психики к полюсу сомы существует другое движение - от сомы к психике. Тело идет навстречу психическим процессам, полагая, что независимо от уровня проработки психики оно не сможет ее впитать, если не готово к этому. Ките говорит о привнесении в мир природы - птицы, цветка, дерева - «приветствия Духа»27 (Maurice Buxton Foreman, ed., The Letters of John Keats, p. 112)., словно психика узнает в материальной природе какую-то часть себя. И бессознательное откликается тем, что становится объектом ощущения. Возникает в некотором роде взаимная обратимость, при которой сознание и бессознательное, психика и материя соединяются, чтобы породить нечто третье. Это третье - встреча духа и тела, которая сопровождается наслаждением взаимного согласия.

В стихотворении «Экстаз» Джон Донн описывает двух любовников, лежащих на холме из цветов, как «могильные памятники». Когда их тела испытывают сильное влечение, они не проникают друг в друга, пока не согласятся их души. Души покинули их тела, и общаются у них над головами о том, свободны ли их тела, чтобы решить: отвечать друг другу взаимностью или нет. Во время беседы души постепенно признают важность своих тел; если бы не было тел, не смогли бы встретиться и души. Души, как величавые принцессы, должны были бы оставаться в плену, не знакомые друг с другом; поэтому из благодарности к своим телам они решают снова в них вернуться, сообщив им не только об одобрении их желаний, но и о своем участии в их слиянии. Донн приходит к радостному заключению:

Тела - не мы, но наш наряд,

Мы - дух, они - его обличья.

Нам должно их благодарить -

Они движеньем, силой, страстью

Смогли друг дружке нас открыть

И сами стали нашей частью.

Как небо нам веленья шлет,

Сходя к воздушному пределу,

Так и душа к душе плывет,

Сначала приобщаясь к телу.

Как в наших жилах крови ток

Рождает жизнь, а та от века

Перстами вяжет узелок,

Дающий званье человека, -

Так душам любящих судьба

К простым способностям спуститься,

Чтоб утолилась чувств алчба -

Не то исчахнет принц в темнице.

Да будет плотский сей порыв

Вам, слабым людям, в поученье:

В душе любовь - иероглиф,

А в теле - книга для прочтенъя.

Внимая монологу двух,

И вы, влюбленные, поймете,

Как мало предается дух,

Когда мы предаемся плоти №.

"John Donne, «The Ecstasy», lines 69-76. (Перевод А.Я.Сергеева).

Если женщина, попавшая в плен расщепления между телом и духом, может войти в контакт с собой посредством своего «внутреннего диалога», она может ожидать такого же утонченного диалога, который вели между собой любовники в стихотворении Джона Донна.