Помехи в либидонозной экономике: сравнение с состояниями скорби и несчастной любви

Опыт научил нас серьезно относиться к таким значительным и повторяющимся сбоям аналитической техники. Они не могут быть объяснены индивидуаль­ными особенностями пациентов, а также случайными или ситуативными факторами, которые вмешиваются

Подростковый возраст

в процесс. Они также не преодолеваются простым при­ложением усилий, мастерством и тактом аналитика. Их следует рассматривать как сигналы того, что во внутренней структуре расстройства что-то значитель­но отличается от той модели заболевания, для которой исходно предназначалась аналитическая техника и к которой она чаще всего применяется (Эйсслер, 1950). Мы должны разобраться в этих различиях патологии до того, как окажемся в позиции, требующей пере­смотра нашей техники. Там, где речь идет об анализе детей, правонарушителей и некоторых пограничных состояний, это уже произошло. В этих случаях анали­тическая техника должна доказать незрелость и сла­бость эго пациента; более низкий порог фрустрации и пониженное значение вербализации по сравнению с более высоким значением действия для их психичес­кой экономики. Необходимо указать, какие именно факторы являются характеристиками подростковых расстройств, то есть к какой специфической внутрен­ней ситуации пациента должна быть применена наша техника с тем, чтобы сделать подростка более подат­ливым аналитическому лечению.

Что касается меня, то я поражена сходством меж­ду состоянием этих молодых пациентов и таких хорошо известных психических состояний, как реакции на ле­чение переживших несчастную любовь или скорбящих по умершему. В обоих этих состояниях присутствует сильное душевное страдание и, как правило, сильное стремление получить помощь. Несмотря на это, ни одно из этих состояний не поддается аналитическому лече­нию удовлетворительно. Наши теоретические объясне­ния этой неподатливости следующие: любовь, как и скорбь, являются эмоциональным состоянием, в кото­ром либидо индивида полностью вовлечено в отношение с реальным объектом любви в настоящем или в ближай­шем прошлом; душевная боль идет от сложной задачи разорвать любовные узы и оставить позицию, которая не оставляет более надежды на возвращение любви, то есть на удовлетворение. Пока индивид вовлечен в эту борьбу, невостребованное либидо свободно либо для пе­реключения на личность аналитика, либо направлено

Отрочество в психоаналитической теории

назад, на прежние объекты и позиции. Следовательно, ни перенесенные (трансферентные) события, ни прошлое не являются достаточными для сбора материала для интерпретации. Чтобы аналитическая терапия была эф­фективной, непосредственный объект (любви или скор­би) должен быть отброшен до начала анализа.

Мне кажется, что позиция либидо в подростковом возрасте имеет много общего с этими двумя состояния­ми. Подросток слишком вовлечен в эмоциональную борь­бу, более того, эта борьба требует быстрых и решитель­ных действий. Его либидо находится в положении отрыва от родителей и поиске новых объектов. Некоторая скорбь об объектах прошлого очевидна; имеют Место «круше­ния», счастливая или несчастная любовь со взрослыми вне семьи или со сверстниками одного или противопо­ложного пола. Далее, существуют такие нарциссичес-кие уходы, которые заполняют пустоту в периоды от­сутствия внешних объектов. Каким бы ни было решение либидо в данный момент, это всегда будет озабоченность настоящим. И, как показано выше, либидо, свободного для прошлого или для аналитика, остается очень мало либо не остается вовсе.

Если это предположение о распределении либидо может быть принято как верное утверждение, оно мо­жет послужить объяснением поведения наших молодых пациентов во время лечения, а именно: их нежелание сотрудничать, слабая вовлеченность в процесс терапии или в отношения с аналитиком; их стремление сокра­тить количество сеансов в неделю, их непунктуальность, пропуски сеансов ради других дел, внезапное прекра­щение лечения. Здесь мы обнаруживаем, сравнивая, насколько в среднем продолжительность анализа взрос­лых обязана тому факту, что аналитик является очень притягательным объектом, в отличие от основной роли, которую играет перенос в продуцировании материала.

Конечно, бывают такие случаи, когда сам анали­тик становится новым объектом любви для подростка, то есть объектом «крушения», — сочетание, поддержи­вающее заинтересованность такого пациента в «полу­чении лечения». Но независимо от улучшения посе­щаемости и пунктуальности это может означать, что

Подростковый возраст

аналитик встречается с другими специфическими труд­ностями подросткового возраста, а именно: неотложность их потребностей, непереносимость фрустрации и стрем­ление относиться к любым связям как средству испол­нения желаний, а не как источнику знания и понима­ния.

При таких условиях не удивительно, что помимо аналитической терапии используются многие другие формы лечения, такие, как работа с родственниками, госпитализация, создание терапевтических сообществ (поселений) и т.п. Мы не можем ожидать, что эти, цен­ные с практической точки зрения экспериментальные подходы могут внести непосредственный вклад в наши теоретические построения о бессознательном содержа­нии подростковой психики, структуре его типичных нарушений или психических механизмов, обеспечива­ющих эти нарушения.

Клиническое применение

Далее следует попытка применения по крайней мере некоторых из наших выводов, полученных с та­ким трудом, к трем наиболее актуальным проблемам подросткового возраста.

Естественны ли подростковые расстройства? Во-первых, существует вечный вопрос, является ли под­ростковый сдвиг желанным и продуктивным сам по себе, насколько это необходимо и, более того, естествен­но? Психоаналитическая позиция здесь решительна и единодушна. Члены семьи ребенка и школа, которые оценивают его состояние на основе поведения, могут жалеть подростка; для них его состояние означает ут­рату ценных качеств, постоянства характера и соци­альной адаптации. Как аналитики, оценивающие лич­ность со структурных позиций, мы думаем иначе. Мы знаем, что структура характера ребенка к концу ла­тентного периода представляет собой результат долго­временного конфликта между силами эго и ид. Внут­ренний баланс достигнут, хотя характеристики каждого

Клиническое применение

индивидуальны и дороги ему, они предварительны. Это не позволяет влечениям усиливаться количественно или изменяться качественно, что неразрывно связано с поло­вым созреванием. Следовательно, позволение взрослой сексуальности интегрироваться в личность индивида дол­жно быть отвергнуто. Так называемая подростковая неудовлетворенность является не более чем внешним при­знаком того, что происходит такая внутренняя перестрой­ка.

С другой стороны, мы все знаем детей, которые в возрасте 14-15 или 16 лет не демонстрируют никаких внешних признаков внутреннего беспокойства. Они про­должают оставаться, как и на протяжении латентного периода, «хорошими» детьми, 'погруженными в семей­ные отношения, сыновьями, любящими своих матерей, послушными своим отцам, в соответствии с атмосфе­рой, идеями и идеалами их детского воспитания. Это свидетельствует об отставании нормального развития и тре­бует должного внимания. Первое впечатление от подобных случаев, что это может иметь место из-за количественного недостатка влечений, потребностей, — подозрение, кото­рое останется необоснованным. Аналитические исследова­ния показывают, что подобное нежелание «взрослеть» про­исходит не из ид, а из эго и суперэго. Эти дети построили массивные защиты от действия своих влечений и теперь искалечены результатами, которые действуют как барьер против нормального процесса созревания в ходе разви­тия. Они, возможно, более, чем все остальные, нуждают­ся в терапевтической помощи для устранения внутрен­них ограничителей и освобождения пути для нормального, хотя и «огорчающего» развития.

Предсказуемы ли подростковые расстройства? Вто­рой вопрос, который нам часто задают, касается следу­ющей проблемы: может ли быть предсказан тип реак­ции данного ребенка в подростковый период, исходя из характеристик его поведения в раннем детстве или ла­тентный период? Независимо от утвердительного в це­лом ответа, данного Эрнстом Джонсом (1922), лишь один из вышеназванных авторов дал ясное и положительное решение этого вопроса. Зигфрид Бернфельд (1923), об­суждавший затяжной тип мужского отрочества и его

Подростковый возраст

характеристики, установил связь между этой формой полового созревания и специфическим типом детского развития, основанного на следующих трех условиях: 1) фрустрация детских сексуальных желаний разрушает детский нарциссизм; 2) инцестуозная фиксация на ро­дителях обладает исключительной силой и сохраняется на протяжении латентного периода; 3) суперэго форми­руется рано, резко отграничено от эго, и идеалы, содер­жащиеся в нем, питаются как нарциссическим, так и объектным либидо.

В литературе встречаются и другие, менее точные ответы на этот вопрос. Мы встречаем мнение, что в боль­шинстве случаев начало подросткового процесса непред­сказуемо, поскольку почти целиком зависит от количе­ственных отношений, таких, как сила и внезапность усиления влечений, соответствующего усиления трево­ги, вызывающей весь остальной переворот.

В 1936 году я говорила, что в своей природе отроче­ство имеет что-то от самоисцеления. Это случается с деть­ми, чья прегенитальная активность доминирует на про­тяжении латентного периода до тех пор, пока увеличение генитального либидо не создает условия для снижения прегенитальных действий. Это последнее, с другой сторо­ны, может столкнуться с такой же силой, производящей обратный эффект: когда фаллические характеристики доминируют на протяжении латентного периода, усиле­ние генитального либидо производит эффект преувели­ченной и угрожающе агрессивной маскулинности.

Общепринято, пожалуй, что сильная фиксация на матери, вызванная не только эдиповой, но и доэдиповой привязанностью к ней, делает подростковый период осо­бенно сложным. Это последнее утверждение должно быть связано с двумя недавними открытиями другого рода, которыми мы обязаны работе, выполненной в нашей Хемпстедской детской клинике. Одно из этих открытий сделано в исследовании детей-сирот, которые в первые годы жизни лишены отношений со стабильной фигурой матери. Это отсутствие материнской фиксации вовсе не делает подростковый возраст более легким, оно создает угрозу для всей внутренней согласованности личности в этот период. В таких случаях отрочеству предшествуют бурные поиски образа матери; внутреннее обладание и катексис такого образа кажется необходимым для нор-

Клиническое применение

мального процесса отвода либидо и переноса его на но­вые объекты, то есть сексуальных партнеров.

Второе открытие из вышеупомянутых было сдела­но в анализе близнецов-подростков. Их взаимоотноше­ния в младенчестве наблюдались и регистрировались по­минутно (Берлингем, 1951). В процессе лечения выяснилось, что «подростковый бунт» против детских объектов любви требует разрыва уз с близнецом в не меньшей степени, чем разрыв уз с матерью. Поскольку этот либидозный (нарциссический, как и направленный на объект) катек­сис близнецов коренится в тех же глубинных пластах личности, что и ранняя привязанность к матери, их раз­рыв сопровождается таким же структурным переворотом, эмоциональным упадком и формированием симптомов. В том случае, если привязанность сохранялась на протя­жении подросткового этапа и далее, мы вправе ожидать задержки созревания или ограничивающего «цементи­рования» характера, типичного для латентного периода, что в целом сходно с упоминавшимися выше случаями, в которых детская любовь к родителям выдерживает на­тиск подростковой фазы.

Возвращаясь к исходному вопросу, кажется, что мы можем предсказать подростковые реакции в некото­рых наиболее типичных сочетаниях, но, конечно, не все индивидуальные вариации детской структуры личнос­ти. Наше понимание типичного развития будет расти с увеличением числа подростков, прошедших анализ.

Подростковая патология. Остается еще третья про­блема, которая, как мне кажется, перевешивает преды­дущие в клиническом и теоретическом плане. Я говорю о трудности разграничения нормы и патологии в случа­ях с подростками. Как было показано выше, отрочество характеризуется прерыванием мирного роста, сопровож­даемым появлением множества других эмоциональных нарушений и структурных изменений¹. Манифестация

' Отрочество, конечно, не единственный жизненный этап, когда трансформации в физиологической природе вызывают на­рушения психического равновесия. То же самое происходит во время климакса; недавно Грэта А. Бибринг (1959) дала убедитель­ное описание подобного нарушения равновесия душевных сил во || время беременности.

Подростковый возраст

отрочества близко подходит к формированию симпто­мов невротического, психотического или асоциального порядка и почти неразрывно связана с пограничными состояниями, начальными обострениями или разверну­тыми формами почти всех психических заболеваний. Следовательно, дифференциальный диагноз между подро­стковой неудовлетворенностью и настоящей патологией становится сложной задачей.

В 1936 году, когда я подошла к этой проблеме с позиций защитных механизмов, меня в большей мере интересовали сходства между подростковыми и осталь­ными эмоциональными расстройствами, чем различия между ними. Я писала, что подростковая неудовлетво­ренность принимает обличье невроза, если источник патогенной ситуации находится в суперэго, где возник­шая тревога переживается как чувство вины. Она соот­ветствует психотическим нарушениям, если угроза ис­ходит из возрастающей власти ид, которая угрожает существованию и целостности эго. Производят ли такие подростки впечатление навязчивых, истерических, ас­кетичных, шизоидных, параноидальных, склонных к суициду и т. д., зависит, с одной стороны, от количе­ственных и качественных характеристик содержания ид, осаждающего эго, а с другой стороны, от набора защит­ных механизмов, которые выстраивает эго. Таким обра­зом, в этот период выходят на поверхность импульсы всех прегенитальных фаз и вступают в силу защитные механизмы всех уровней сложности. Патологические результаты в это время, хотя и сходны по структуре, но более разнообразны и менее стабильны, чем в другие периоды жизни.

Сегодня мне кажется, что эти структурные описа­ния должны быть расширены, но не в направлении об­наружения сходства подростковых и иных расстройств, а с точки зрения их специфической природы. В их этио­логии есть по крайней мере один дополнительный эле­мент, который может быть рассмотрен как свойственный исключительно данному периоду. Он характеризуется тем, что возможность угрозы исходит не только от импульсов и фантазий ид, но и от самого факта существования объек­тной любви в эдиповом и доэдиповом прошлом индиви-

Клиническое применение

да. Либидозный катексис, унаследованный от инфан­тильного этапа, фиксируется в качестве цели на протя­жении латентного периода. Следовательно, пробужден­ные прегенитальные или, еще хуже, вновь приобретенные генитальные побуждения таят в себе опасность вхожде­ния в контакт с ними, привязывают новую и угрожаю­щую реальность к фантазиям, которые кажутся угасши­ми, но фактически находятся под запретом¹. Тревоги, возникающие на этой почве, направлены на уничтоже­ние инфантильных объектов, через разрыв связи с ними. Анна Катан (1937) обсуждала этот тип защиты, кото­рый направлен прежде всего на изменение личности и сцены конфликта под названием «устранение». Такая попытка может быть полностью или частично успеш­ной либо неуспешной. В любом случае я согласна с А. Катан, что результат этой попытки будет решающим для другой, более знакомой линии защитных мер, кото­рые направлены против самих импульсов.