Идентификация с агрессором

Вскрыть защитные механизмы, к которым обыч­но прибегает эго, бывает относительно легко, когда каж­дый из них используется раздельно и лишь в случае конфликта с какой-либо конкретной опасностью. Когда мы обнаруживаем отрицание, мы знаем, что это реак­ция на внешнюю опасность; когда имеет место вытесне­ние, эго борется с инстинктивным стимулом. Сильное внешнее сходство между торможением и ограничением эго с меньшей уверенностью позволяет говорить, явля-

Эго и механизмы зашиты

ются ли эти процессы частью внешнего или внутренне­го конфликта. Дело обстоит намного сложнее, когда за­щитные механизмы сочетаются или когда один и тот же механизм используется то против внутренней, то про­тив внешней силы. Прекрасной иллюстрацией обеих этих трудностей является процесс идентификации. Посколь­ку это один из факторов развития суперэго, он участву­ет в овладении инстинктом. Но, как я надеюсь показать ниже, бывают случаи, когда идентификация сочетается с другими механизмами, образуя одно из наиболее мощ­ных орудий эго в его действиях с внешними объектами, возбуждающими тревогу.

Август Айхорн рассказывает, что, когда он кон­сультировал школьный комитет, ему пришлось иметь дело с учеником начальной школы, которого привели к нему из-за привычки гримасничать. Учитель жаловал­ся на то, что поведение мальчика, когда его ругали или порицали, было ненормальным. Он начинал при этом корчить такие гримасы, что весь класс взрывался от смеха. Учитель считал, что либо мальчик насмехается над ним, либо лицо у него дергается из-за какого-ни­будь тика. Его слова тут же подтвердились, потому что мальчик начал гримасничать прямо на консультации, но, когда учитель, мальчик и психолог оказались вмес­те, ситуация разъяснилась. Наблюдая внимательно за обоими, Айхорн увидел, что гримасы мальчика были просто карикатурным отражением гневного выражения лица учителя и бессознательно копировали его лицо во время речи. Своими гримасами он ассимилировался, или идентифицировался, с угрожающим внешним объектом.

Мои читатели вспомнят случай с маленькой де­вочкой, которая пыталась при помощи магических жестов справиться с унижением, связанным с завис­тью к пенису. Этот ребенок сознательно и целенаправ­ленно использовал механизм, к которому мальчик при­бегал неосознанно. Дома она боялась проходить через темный зал из страха перед привидениями. Однако внезапно она обнаружила способ, позволявший ей де­лать это: она пробегала через зал, выделывая различ­ные странные жесты. Девочка с триумфом сообщила своему младшему брату секрет того, как она справи-

Примеры двух типов зашиты

лась со своей тревогой. «Можно не бояться, когда идешь через зал,— сказала она,— нужно лишь представить себе, что ты то самое привидение, которое должно тебе встретиться». Так обнаружилось, что ее магические жесты представляют собой движения, которые, по ее мнению, должно делать привидение.

Мы можем рассматривать такой вид поведения у двух описанных мною детей как идиосинкразию, но в действительности для примитивного эго это один из наиболее естественных и распространенных типов поведения, давно известный тем, кто исследует примитивные способы вызывать и изгонять духов и примитивные религиозные церемонии. Кроме того, существует много детских игр, в которых посредством превращения субъекта в угрожающий объект тревога превращается в приятное чувство безопасности. Это — новый подход к изучению игр с перевоплощением, в которые так юбят играть дети.

Однако физическая имитация антагониста представляет собой ассимиляцию лишь одного элемента сложного переживания тревоги. Нам известно из наблюдения, что имеются и другие элементы, которыми необходимо овладеть. Шестилетний пациент, на которого я уже ссылалась, должен был несколько раз посетить зубного врача. Вначале все шло замечательно. Лечение не причиняло ему боли, он торжествовал и потешался над самой мыслью о том, что кто-то может этого бояться. Но в один прекрасный день мой маленький пациент явился ко мне в на редкость плохом настроении. Врач сделал ему больно. Он был раздражен, недружелюбен и вымещал свои чувства на вещах в моей комнате. Его первой жертвой стал кусок индийского каучука. Он хотел, чтобы я дала ему его, а когда я отказалась, он взял нож и попытался разрезать его пополам. Затем он пожелал большой клубок бечевки. Он хотел, чтобы я и его отдала ему, и живо обрисовал мне, какие замечательные поводки он сделает из нее для своих животных. Когда я отказалась отдать емy весь клубок, он снова взял нож и отрезал большой кусок бечевки, но не использовал его. Вместо этого через несколько минут он начал резать бечевку на мелкие кусочки. Наконец он отбросил клубок и обратил свое вни-

Эго и механизмы зашиты

мание на карандаши — начал без устали затачивать их, ломая кончики и затачивая снова. Было бы неправильно сказать, что он играл «в зубного врача». Реального воп­лощения врача не было. Ребенок идентифицировался не с личностью агрессора, а с его агрессией.

В другой раз этот маленький мальчик пришел ко мне сразу после того, как с ним случилось небольшое про­исшествие. Он участвовал в игре во дворе школы и на всем ходу налетел на кулак учителя физкультуры, кото­рый тот как раз случайно выставил перед собой. Губа у него была разбита, лицо залито слезами, и он пытался спрятать и то и другое, закрывая лицо руками. Я попыта­лась утешить и успокоить его. Он ушел от меня очень рас­строенным, но на следующий день появился снова, дер­жась очень прямо, и был вооружен до зубов. На голове у него была военная каска, на боку — игрушечный меч, а в руке — пистолет. Увидев, что я удивлена этой перемене, он сказал мне просто: «Эго пожелало, чтобы все это было при мне, когда я буду играть с вами». Однако он не стал играть; вместо этого он сел и написал письмо своей мате­ри: «Дорогая мамочка, пожалуйста, пожалуйста, пожа­луйста, пожалуйста, пришли мне перочинный нож, кото­рый ты мне обещала, и не жди до Пасхи!». В этом случае мы тоже не можем сказать, что для того, чтобы овладеть тревожным переживанием предыдущего дня, он воплотил в себе учителя, с которым столкнулся. В данном случае он не имитировал и его агрессию. Оружие и форма, будучи мужскими атрибутами, явно символизировали силу учи­теля и, подобно атрибутам отца в фантазиях о животных, помогли ребенку идентифицироваться с мужественностью взрослого и тем защититься от нарциссического униже­ния или от реальных неудач.

Приведенные примеры иллюстрируют знакомый нам процесс. Ребенок интроецирует некоторые характеристи­ки объекта тревоги и тем самым ассимилирует уже пере­несенное им переживание тревоги. Здесь механизм иден­тификации или интроекции сочетается с другим важным механизмом. Воплощая агрессора, принимая его атрибу­ты или имитируя его агрессию, ребенок преображается из того, кому угрожают, в того, кто угрожает. В «По ту сто­рону принципа удовольствия» (S. Freud, 1920) детально

Примеры двух типов зашиты

обсуждается значение такого перехода от пассивной к ак­тивной роли как средства ассимиляции неприятного или травматического опыта в детстве. «Если доктор смотрел у ребенка горло или произвел небольшую операцию, то это страшное происшествие, наверно, станет предметом бли­жайшей игры, но нельзя не заметить, что получаемое при этом удовольствие проистекает из другого источника. В то время как ребенок переходит от пассивности пережива­ния к активности игры, он переносит это неприятное, ко­торое ему самому пришлось пережить, на товарища по игре и мстит таким образом тому, кого этот последний замеща­ет» (ibid., p. 17). То, что истинно относительно игры, ис­тинно также и относительно другого поведения детей. В случае мальчика, корчившего гримасы, и девочки, прак­тиковавшей магию, не ясно, что в конце концов стало с угрозой, с которой они идентифицировались, но в случае плохого настроения другого мальчика агрессия, принятая от зубного врача и учителя физкультуры, была направле­на против всего мира в целом.

Этот процесс трансформации еще больше поражает нас своей необычностью, когда тревога связана не с ка­ким-то событием в прошлом, а с чем-то ожидаемым в будущем. Я вспоминаю мальчика, имевшего привычку яростно трезвонить входным звонком детского дома, в котором он жил. Как только дверь открывалась, он начи­нал громко бранить горничную за то, что она так долго не открывала и не слышала звонка. В промежутке меж­ду звонком и приступом ярости он испытывал тревогу, как бы его не отругали за его невоспитанность — за то, что он звонит слишком громко. Он набрасывался на слу­жанку, прежде чем она успевала пожаловаться на его поведение. Горячность, с которой он бранил ее,— профи­лактическая мера — указывала на интенсивность его тре­воги. Принятая им агрессивность была направлена на конкретного человека, от которого он ожидал агрессии, а не на какое-либо замещение. Обращение ролей нападаю­щего и подвергающегося нападению было в данном слу­чае доведено до своего логического завершения.

Женни Вельдер дала яркое описание этого про­цесса у пятилетнего мальчика, которого она лечила¹.

' Устное сообщение на Венском семинаре по лечению детей (см.: К. Hall, 1946).

Эго и механизмы зашиты

Когда анализ подошел вплотную к материалу, касаю­щемуся мастурбации и связанных с ней фантазий, маль­чик, до того застенчивый и заторможенный, стал не­имоверно агрессивным. Его обычно пассивное отношение исчезло, и от его женственных черт не осталось и сле­да. Во время анализа он заявлял, что он рычащий лев, и нападал на аналитика. Он носил с собой прут и играл в Крэмпуса¹, то есть стегал им направо и налево, когда шел по лестнице у себя дома, а также в моей комнате. Его бабушка и мать жаловались, что он пытается уда­рить их по лицу. Беспокойство матери достигло пре­дела, когда он принялся размахивать кухонными но­жами. Анализ показал, что агрессивность ребенка не может считаться указанием на то, что было снято тор­можение каких-то его инстинктивных импульсов. До высвобождения его мужских стремлений было еще далеко. Он просто страдал от тревоги. Введение в со­знание и необходимое признание его более ранней и недавней сексуальной активности возбудили в нем ожи­дание наказания. Согласно его опыту, взрослые серди­лись, когда обнаруживали, что ребенок занимается та­кими вещами. Они кричали на него, отпускали ему пощечины или били его розгой; возможно, они могли бы даже что-то отрезать у него ножом. Когда мой ма­ленький пациент принял на себя активную роль, рыча, как лев, и размахивая прутом и ножом, он драматизи­ровал и предвосхищал наказание, которого так боял­ся. Он интроецировал агрессию взрослых, в чьих гла­зах ощущал себя виноватым, и, сменив пассивную роль на активную, направил свои собственные агрессивные действия против этих самых людей. Каждый раз, ког­да мальчик оказывался на грани сообщения мне того, что он считал опасным материалом, его агрессивность возрастала. Но, как только его запретные мысли и чув­ства были высказаны, обсуждены и интерпретирова­ны, ему стал не нужен прут Крэмпуса, который до этого он неизменно таскал с собой, и он оставил его у меня дома. Его навязчивое стремление бить других ис­чезло вместе с исчезновением тревожного ожидания того, что побьют его самого.

' Черт, сопровождавший св. Николая и наказывавший не­послушных детей-

Примеры двух типов зашиты

«Идентификация с агрессором» представляет собой нормальную стадию развития суперэго. Когда два маль­чика, чьи случаи я описала, идентифицировались с угро­зой наказания, исходящей от старших, они сделали важ­ный шаг к формированию суперэго: они интернализовали критику другими их поведения. Когда ребенок постоян­но повторяет этот процесс интернализации и интроеци-рует качества людей, ответственных за его воспитание, присваивая их характеристики и мнения, он постоянно поставляет материал, из которого может формироваться суперэго. Но в это время ребенок еще не признает всем сердцем эту организацию. Интернализованная критика не сразу становится самокритикой. Как мы видели на приведенных мною примерах, она еще отделена от соб­ственного предосудительного поведения ребенка и обора­чивается назад, во внешний мир. При помощи нового защитного процесса идентификация с агрессором сменя­ется активным нападением на внешний мир.

Рассмотрим более сложный пример, который, воз­можно, прольет свет на это новое развитие защитного процесса. Один мальчик на пике своего эдипова комп­лекса использовал этот конкретный механизм для овла­дения фиксацией на своей матери. Его прекрасные от­ношения с ней были нарушены взрывами негодования. Он укорял ее страстно и по самым разным поводам, но одно странное обвинение фигурировало постоянно; он упорно жаловался на ее любопытство. Легко увидеть первый шаг в проработке его заторможенных аффектов. В его воображении мать знала о его либидозном чувстве к ней и с возмущением отвергала его авансы. Ее возму­щение активно воспроизводилось в его собственных взры­вах негодования по отношению к ней. Однако в проти­воположность пациенту Женни Вельдер он упрекал ее не вообще, а конкретно в любопытстве. Анализ показал, что это любопытство было элементом инстинктивной жизни не его матери, а его собственной. Из всех состав­ляющих инстинктов, входящих в его отношения с ней, скопофилическим импульсом овладеть было труднее все­го. Обращение ролей было полным. Он принял на себя возмущение своей матери, а ей взамен приписал свое собственное любопытство.

Эго и механизмы зашиты

' На некоторых фазах сопротивления молодая паци­ентка горько упрекала аналитика в скрытности. Она жаловалась на то, что аналитик слишком скрытна, при­ставала к ней с личными вопросами и очень расстраива­лась, если не получала ответа. После этого упреки пре­кращались, но вскоре начинались вновь, всегда одним и тем же стереотипным, по-видимому, автоматизирован­ным образом. В этом случае мы также можем выделить в психическом процессе две фазы. Время от времени по причине торможения, мешавшего ей выговориться, па­циентка сознательно сама вытесняла очень личный ма­териал. Она знала, что нарушает основное правило ана­лиза, и ожидала, что аналитик будет упрекать ее. Она интроецировала вымышленный упрек и, приняв актив­ную роль, принялась упрекать аналитика. Ее фазы аг­рессии в точности совпадали во времени с фазами скрыт­ности. Она критиковала аналитика как раз за то, в чем сама чувствовала себя виноватой. Ее собственное скрыт­ное поведение воспринималось как предосудительное поведение со стороны аналитика.

У другой молодой пациентки периодически случа­лись вспышки неимоверной агрессивности.

Объектами этих вспышек были эго, ее родители и другие менее близкие ей люди. В особенности она жало­валась на две вещи. Во-первых, во время этих фаз у нее было такое чувство, что люди скрывают от нее что-то, известное всем, кроме нее, и ее мучило желание узнать, что же это такое. Во-вторых, она была глубоко разочарова­на недостатками всех своих друзей. Как и в предыдущем случае, когда периоды, в которые пациентка скрывала материал, совпадали с периодами жалоб на скрытность аналитика, у этой пациентки агрессивные фазы наступа­ли автоматически, как только ее вытесненные фантазии о мастурбации, не осознаваемые ею самой, готовы были всплыть в ее сознании. Осуждение ею собственных объек­тов любви соответствовало порицанию, которого она ожи­дала от них из-за своей детской мастурбации. Она пол­ностью идентифицировалась с этим осуждением и обернула его против внешнего мира. Тайна, которую все от нее скрывали, была тайной ее собственной мастурба­ции, которую она хранила не только от других, но и от

Примеры двух типов зашиты

себя. Здесь также агрессивность пациентки соответству­ет агрессивности других людей, а ее тайна является от­ражением ее собственного вытеснения.

Эти три примера дали нам некоторое представле­ние об истоках этой фазы в развитии функционирова­ния суперэго. Даже после того как внешняя критика была интроецирована, угроза наказания и допущенный проступок все еще не соединились в психике пациента. В то время как критика интернализуется, проступок эк-стернализуется. Это означает, что механизм идентифи­кации с агрессором дополняется другой защитной ме­рой, а именно проекцией вины.

Эго, которое при помощи защитного механизма проекции развивается в этом направлении, интроециру-ет авторитеты, критике которых оно подвержено, и вклю­чает их в суперэго. После этого оно становится способ­ным проецировать запретные импульсы вовне. Его нетерпимость по отношению к другим людям опережает строгость по отношению к себе. Эго узнает, что достойно порицания, но защищается от неприятной самокритики при помощи этого защитного механизма. Сильное него­дование по поводу чужих неправильных поступков — предшествование и замещение чувства вины по отноше­нию к самому себе. Негодование эго возрастает автома­тически, когда близится восприятие его собственной вины. Эта стадия развития суперэго представляет собой предварительную фазу нравственности. Истинная нрав­ственность начинается тогда, когда интернационализо-ванная критика, теперь включенная в предъявляемую суперэго норму, совпадает с восприятием своего собствен­ного проступка со стороны эго. Начиная с этого момента строгость суперэго обращается вовнутрь, а не наружу, и человек становится не столь нетерпимым к другим лю­дям. Но, достигнув этой стадии своего развития, эго дол­жно выдерживать острейшее неудовольствие, причиня­емое самокритикой и чувством вины.

Вполне возможно, что многие люди задерживают­ся на промежуточной стадии развития суперэго и ни­когда не завершают интернализации процесса критики. Хотя они и воспринимают свою собственную вину, тем

Эго и механизмы зашиты

не менее продолжают оставаться весьма агрессивными по отношению к другим людям. В таких случаях пове­дение суперэго по отношению к другим столь же безжа­лостно, как и поведение суперэго по отношению к соб­ственному эго пациента при меланхолии. По-видимому, когда развитие суперэго таким образом заторможено,

преждевременно начинают развиваться меланхоличес­кие состояния.

«Идентификация с агрессором» представляет со­бой, с одной стороны, предварительную фазу развития суперэго, а с другой — промежуточную стадию разви­тия паранойи. Она сходна с первой механизмом иденти­фикации, а со второй — механизмом проекции. В то же время идентификация и проекция представляют собой нормальные виды деятельности эго, и их результаты существенно различаются в зависимости от того мате­риала, к которому они применены.

Конкретное сочетание интроекции и проекции, которое мы обозначили термином «идентификация с агрессором», может рассматриваться как нормальное лишь в той мере, в какой эго использует этот меха­низм в своем конфликте с авторитетом, то есть в своих попытках совладать с объектом тревоги. Это защит­ный процесс, который перестает быть безобидным и становится патологическим, когда он направлен на лю­бовную жизнь человека. Когда муж перемещает на жену свое собственное стремление к неверности, а затем страстно упрекает ее в неверности, в действительнос­ти он интроецирует упреки жены и проецирует часть своего ид¹. Его намерение, однако, заключается в за­щите себя не от агрессии извне, а от разрушения сво­ей позитивной либидозной фиксации на ней возмуща­ющими внешними силами. Соответственно отличается и результат. Вместо агрессивного отношения к быв­шему внешнему противнику пациент развивает навяз­чивую фиксацию на своей жене, и эта фиксация при­обретает форму проецируемой ревности.

' Ср.: Freud S. Some neurotic mechanisms in jealousy, paranoia and homosexuality. 1922.

Примеры двух типов зашиты

Когда механизм проекции используется как за­щита от гомосексуальных любовных импульсов, он со­четается еще и с другими механизмами. Обращение (в этом случае обращение любви в ненависть) дополняет то, что начали интроекция и проеь;ция, и результатом оказывается развитие параноидальных иллюзий. В лю­бом случае — при защите против гетеросексуальных или гомосексуальных любовных импульсов — проекция больше не является произвольной. Выбор места для сво­их бессознательных импульсов со стороны эго опреде­ляется «наличным материалом (Wahrnehmungsmaterial), в котором проявляются аналогичные бессознательные импульсы партнера» (8. Freud, 1922).

С теоретической точки зрения анализ процесса «идентификации с агрессором» помогает нам различать способы употребления конкретных защитных механиз­мов; на практике это позволяет нам отличать приступы тревоги в переносе от вспышек агрессии. Когда анализ вносит в сознание пациента истинные бессознательные агрессивные импульсы, сдерживаемый аффект будет искать выход через отреагирование в переносе. Но если в основе его агрессии лежит то, что, как он предполага­ет, является нашей критикой, стремление «дать ей прак­тический выход» и «отреагировать» ее не окажет на аг­рессию ни малейшего влияния. Агрессия возрастает, пока бессознательные импульсы остаются запретными, и исче­зает, как у маленького мальчика, который признался в своей мастурбации лишь с исчезновением страха перед наказанием и перед суперэго.

ФОРМА АЛЬТРУИЗМА

Механизм проекции нарушает связь между идеа-ционными представлениями опасных инстинктивных импульсов и эго. В этом он очень напоминает процесс вытеснения. Другие защитные процессы, такие, как смещение, обращение или борьба против себя самого, влияют на сам инстинктивный процесс; вытеснение и проекция в основном предотвращают его осознание. При вытеснении нежелательная идея отбрасывается обратно в ид, тогда как при проекции она смещается во вне­шний мир. Другим моментом, в котором проекция сход-

Эго и механизмы зашиты

на с вытеснением, является то, что она не связана ни с какой конкретной тревожной ситуацией, но в равной мере может быть мотивирована объективной тревогой, тревогой суперэго и инстинктивной тревогой. Авторы английской школы психоанализа утверждают, что в первые месяцы жизни, еще до всякого вытеснения, ре­бенок уже проецирует свои первые агрессивные импуль­сы и что этот процесс чрезвычайно важен для формиру­ющегося у ребенка представления об окружающем мире и для направления, в котором развивается его личность.

Во всяком случае, использование механизма проек­ции весьма естественно для эго маленьких детей в ран­ний период развития. Они используют его как способ от­рицания своих собственных действий и желаний, когда те становятся опасными, и для возложения ответствен­ности за них на какую-то внешнюю силу. «Чужой ребе­нок», животное, даже неодушевленные предметы могут быть использованы детским эго для того, чтобы избавиться от своих собственных недостатков. Для него естественно постоянно избавляться таким образом от запретных им пульсов и желаний, полностью возлагая их на других людей. Если эти желания влекут за собой наказание со стороны старших, эго выставляет в качестве мальчика для битья тех людей, на которых оно их спроецировало;

если же проекция была вызвана чувством вины, то вмес­то того, чтобы критиковать себя, эго обвиняет других. В любом случае оно отделяет себя от своих действий и в своих суждениях о них проявляет крайнюю нетерпимость.

Механизм проекции нарушает наши человеческие отношения, когда мы проецируем нашу собственную рев­ность и приписываем другим людям наши собственные агрессивные действия. Но он может также действовать и иным образом, позволяя нам формировать дружеские привязанности и тем самым укреплять наши отношения друг с другом. Эта нормальная и менее заметная форма проекции может быть названа «альтруистическим под­чинением»¹ наших собственных инстинктивных импуль­сов в пользу других людей.

' «Altruistische Abtretung»;

дом Бибрингом (Edward Bibring).

 

термин был предложен Эдвар-

Примеры двух типов зашиты

Ниже следует пример того, что я имею в виду. Молодая гувернантка сообщила в ходе анализа, что в детстве она была одержима двумя идеями — хотела иметь красивую одежду и много детей. В своих мечтах она была почти полностью поглощена картиной осуществ­ления этих двух желаний. Но она хотела и многого дру­гого — иметь и делать все то, что имели и делали ее друзья, которые были намного старше ее; в действитель­ности она хотела все делать лучше их и хотела, чтобы ею восхищались за ее ум. Ее вечный крик «И я!» беско­нечно надоел старшим членам семьи. Он свидетельство­вал о ее желаниях, которые были одновременно остры­ми и ненасыщаемыми. Что больше всего поражало в ней взрослой — так это ее скромный характер и непритяза­тельность требований к жизни. Когда она пришла на анализ, она была незамужней и бездетной, а ее одеж­да—поношенной и неброской. Она не проявляла завис­ти и честолюбия и соревновалась с другими людьми лишь в том случае, если ее вынуждали к этому внешние об­стоятельства. Первое впечатление было таким, что, как это часто бывает, она развилась в прямо противополож­ном направлении, нежели этого можно было ожидать по ее детству, а ее желания были вытеснены и замещены в сознании формированием реакций (скромность вместо стремления к восхищению и непритязательность вместо честолюбия). Можно было ожидать, что причина вытес­нения лежит в запрете сексуальности, распространяясь с ее эксгибиционистских импульсов и желания иметь детей на всю инстинктивную жизнь.

Но в то время, когда я познакомилась с ней, в ее поведении были особенности, противоречившие такому впечатлению. Когда ее жизнь была изучена более де­тально, стало ясно, что ее исходные желания прояви­лись таким образом, который был бы невозможен, если бы имело место вытеснение. Отрицание ее собственной сексуальности не уничтожило в ней живого интереса к любовной жизни ее подруг и коллег. Она с энтузиазмом занималась сватовством, и ей доверялось много любов­ных историй. Хотя она и не проявляла никакой заботы о своей собственной одежде, она живо интересовалась одеждой своих друзей. Сама бездетная, она была преда-

Эго и механизмы зашиты

на чужим детям, на что указывала и выбранная ею про­фессия. Она была чрезвычайно озабочена тем, чтобы у ее друзей была красивая одежда, чтобы ими восхища­лись и чтобы у них были дети. Точно так же, несмотря на свое собственное скромное поведение, она проявляла честолюбие в отношении мужчин, которых она любила, и с чрезвычайным интересом следила за их карьерой. Было похоже на то, что ее собственная жизнь была пол­ностью лишена интересов и желаний; вплоть до време­ни анализа в ней практически не случалось никаких событий. Вместо того чтобы стремиться к достижению собственных целей, она растрачивала всю свою энергию на сочувствие людям, о которых заботилась. Она жила жизнью других людей вместо того, чтобы иметь какие-либо переживания в своей собственной.

Анализ ее отношений с матерью и отцом в детстве ясно обнаружил природу происшедшей с ней внутрен­ней трансформации. В результате ее раннего отказа от инстинкта сформировалось исключительно строгое су-перэго, которое сделало для нее невозможным удовлет­ворение ее собственных желаний. Ее желание иметь пенис, с ответвлениями в форме честолюбивых мужс­ких фантазий, было запрещено, равно как и ее женское желание показаться своему отцу голой или в красивой одежде и завоевать его восхищение. Но эти импульсы не были вытеснены: она нашла замещения во внешнем мире для размещения каждого из них. Тщеславие подруг дало опору для проекции ее собственного тщеславия, а ее ли-бидозные желания и честолюбивые фантазии также были размещены во внешнем мире. Она спроецировала свои запретные инстинктивные импульсы на других людей точно так же, как и пациенты, которых я описывала в предыдущей главе. Единственное различие заключается в том, как потом обращались с этими импульсами. Паци­ентка не отделяла себя от своих замещений, а идентифи­цировалась с ними. Она демонстрировала сочувствие же­ланиям других людей и чувствовала наличие необычайно сильной связи между этими людьми и собой. Ее суперэ-го, осуждавшее конкретный инстинктивный импульс, когда он был связан с ее собственным эго, оказывалось неожиданно терпимым к нему в других людях. Она удов-

Примеры двух типов зашиты

летворяла свои инстинкты, соучаствуя в их удовлетво­рении другими, используя для этой цели механизмы проекции и идентификации¹. Установка на скромность и запрет ее собственных импульсов привели к тому, что сама она словно исчезала, когда речь шла об удовлетво­рении тех же самых желаний после того, как они были спроецированы да других. Таким образом, ее отказ от своих собственных инстинктивных импульсов в пользу других людей имеет эгоистическое значение, но ее пове­дение, стремящееся удовлетворить импульсы других, не может быть названо иначе как альтруистическое.

Такая передача своих собственных желаний дру­гим людям была характерна для всей ее жизни и очень ясно прослеживалась в анализе маленьких изолирован­ных инцидентов. Например, в возрасте тринадцати лет она тайно влюбилась в друга своей старшей сестры, ко­торый ранее был объектом ее ревности. Ей представля­лось, что временами он предпочитает ее сестре, и она всегда надеялась, что он как-нибудь даст ей понять, что любит ее. Однажды, как это уже бывало не раз, случи­лось так, что ею пренебрегли. Молодой человек неожи­данно позвонил вечером и пригласил ее сестру на про­гулку. В анализе пациентка очень отчетливо вспомнила, как, вначале будучи парализованной от разочарования, она вдруг начала суетиться, приносить все, чтобы сде­лать сестру «красивой» для прогулки, и нетерпеливо помогать ей приготовиться. Занимаясь этим, пациентка почувствовала себя совершенно счастливой и совсем за­была, что развлекаться идет не она, а ее сестра. Она спроецировала свое желание любви и стремление к вос­хищению на свою соперницу и, идентифицировавшись с объектом своей зависти, насладилась выполнением своего желания.

Она проходила через тот же самый процесс, ког­да дело касалось не исполнения желания, а, скорее, его фрустрации. Она любила давать детям, за которы­ми ухаживала, разные вкусные вещи. Однажды мать отказала своему ребенку в каком-то лакомстве. Хотя

'Ср. с понятием «сочувствующей» идентификации и ком­ментариями П. Федерна по этому поводу (Р. Federn, 1936).

Эго и механизмы зашиты

сама пациентка была к лакомствам равнодушна, отказ матери ее страшно возмутил. Она пережила фрустра-цию желания ребенка так, словно оно было ее собствен­ным, точно так же как в другом случае она наслажда­лась исполнением желаний своей сестры. Очевидно, что то, что она делала для других людей, давало ей возможность беспрепятственно реализовывать собствен­ные желания.

Эта последняя черта проявляется даже еще ярче в переживаниях другой пациентки. Молодая женщина, бывшая в очень дружеских отношениях со своим свек­ром, очень странно прореагировала на смерть свекрови. Вместе с другой женщиной из семьи она взялась распо­рядиться вещами покойной. В отличие от всех осталь­ных моя пациентка отказалась взять себе хоть одну вещь. Вместо этого она отложила одно пальто в подарок отсут­ствовавшей в то время кузине. Сестра свекрови хотела отрезать от пальто меховой воротник и взять его себе; и тут пациентка, которая до этого была безразличной и незаинтересованной, впала в бешеную ярость. Всю ярость своей обычно заторможенной агрессии она обратила на свою тетку и настояла на том, что ее протеже получит то, что она хотела ей отдать. Анализ этого инцидента показал, что пациентка не взяла ничего из вещей свек­рови из-за чувства вины. Взять что-нибудь символизи­ровало для нее исполнение желания занять место свек­рови рядом со свекром. Поэтому она отказалась от всех своих притязаний и от желания стать наследницей сво­ей «матери» в пользу кузины. Сделав это, однако, она почувствовала всю силу желания и смогла настоять на его реализации, чего бы она никогда не сделала, если бы речь шла о ней самой. Суперэго, столь беспощадно относившееся к ее собственному инстинктивному им­пульсу, санкционировало желание, когда оно перестало быть связанным с собственным эго пациентки. Когда дело касалось выполнения желания другого человека, агрессивное поведение, которое до этого обычно тормо­зилось, вдруг стало приемлемым для эго.

Обратив внимание на такое сочетание проекции и идентификации, используемое в целях защиты, мы мо­жем увидеть в повседневной жизни множество случаев,

Примеры двух типов зашиты

подобных описанным мною. Например, молодая девушка, мучившаяся сомнениями по поводу собственного заму­жества, делала все, что могла, чтобы устроить помолвку своей сестры. Пациент, который страдал от навязчивого торможения и не мог истратить на себя ни копейки, не колебался в щедрых тратах на подарки. Другая пациен­тка, которую ее тревога удерживала от путешествия, оказалась неожиданно настойчивой в советах друзьям предпринять его. Во всех этих случаях идентификация пациента с другом, сестрой, получателем подарка вы­дает себя неожиданным теплым чувством связи между ними, которое сохраняется до тех пор, пока косвенным образом не будет удовлетворено его собственное жела­ние. Шутки о «сводничестве старых дев» и о «надоед­ливых наблюдателях, для которых ни одна ставка не является слишком высокой»¹, неувядаемы. Передача своих собственных желаний другому человеку и попыт­ка таким косвенным образом обеспечить безопасность их удовлетворения, без сомнения, сродни тому интере­су и удовольствию, которые получает человек, наблю­дая за игрой, в которой сам он не делает ставок.

Этот защитный процесс служит двум целям. С одной стороны, он позволяет человеку проявлять дру­жеский интерес к удовлетворению инстинктов других людей и, таким образом, косвенно и несмотря на зап­рет суперэго удовлетворять свои собственные; с другой стороны, он высвобождает заторможенную активность и агрессию, исходно предназначенные для обеспечения удовлетворения инстинктивных желаний в их первич­ной связи с самим собой. Пациентка, которая не может и пальцем пошевелить для удовлетворения своих соб­ственных оральных импульсов, может чувствовать него­дование при отказе матери удовлетворить своего ребен­ка, то есть, при ограничении оральных импульсов кого-то другого. Для невестки, для которой наследование иму­щества покойной запретно, допустимо защищать сим­волические права другого со всей силой собственной агрессии. Служащий, который никогда не осмелится попросить о повышении зарплаты для себя, осаждает руководителя требованиями в защиту интересов своего

' oKiebitze, denen Kein Spiel zu hoch ist».

Эго и механизмы защиты

коллеги. Анализ таких ситуаций показывает, что ис­токи этого защитного процесса лежат в конфликте ре­бенка с властью родителей по поводу определенных форм удовлетворения инстинкта. Агрессивные импуль­сы, направленные против матери и сдерживавшиеся все время, пока дело касалось удовлетворения собствен­ных желаний человека, высвобождаются, когда жела­ния являются чьими-то чужими. Наиболее знакомым представителем такого типа личности является чело­век, занимающийся благотворительностью, который с крайней агрессивностью и энергией требует денег у одной группы людей для того, чтобы отдать их другой. По-видимому, крайним выражением этого является случай убийцы, который во имя угнетаемого убивает угнетателя. Объектом, на который направляется выс­вободившаяся агрессия, неизменно оказывается пред­ставитель власти, принуждавшей человека в детстве к отказу от инстинкта.

Различные факторы определяют выбор объекта, во имя которого происходит отказ от инстинктивных импульсов. Возможно, что восприятия запретного им­пульса в другом человеке оказывается достаточно для того, чтобы указать эго на возможность проекции. В случае пациентки, распределявшей имущество свекро­ви, тот факт, что замещающая фигура не была близкой родственницей, являлся гарантией безопасности жела­ния самой пациентки, представлявшего собой ее крово­смесительные импульсы. В большинстве случаев замеща­ющий объект ранее был объектом зависти. Альтруистичная гувернантка в моем первом примере сместила собствен­ные честолюбивые мечты на своих друзей-мужчин, а свои либидозные желания — на подруг. Первые при­шли на смену ее привязанности к отцу и старшему брату, которые оба были объектами ее зависти к пени­су, а последние представляли сестру, на которую в бо­лее позднем периоде детства эта зависть была смещена в форме зависти к ее красоте. Пациентка чувствовала, что, будучи девочкой, она не сможет реализовать свои честолюбивые стремления, и в то же время она не была достаточно красивой для того, чтобы привлекать вни­мание мужчин. Разочаровавшись в себе, она сместила свои желания на объекты, которые, как она чувствова-

Примеры двух типов зашиты

ла, лучше приспособлены для их удовлетворения. Ее друзья-мужчины косвенно достигали в профессиональ­ной жизни того, чего ей самой было никогда не дос­тичь, а ее более красивые подруги делали то же самое в области любви. Ее альтруистический отказ был спо­собом преодолеть испытываемое ею нарциссическое унижение.

Отказ от инстинктивных желаний в пользу объек­та, более подходящего для их реализации, часто опреде­ляет отношение девушки к мужчине, которого она вы­бирает для того, чтобы он замещал ее — в ущерб истинной связи с объектом. На основании такой «альтруистичес­кой» привязанности она ожидает, что он реализует пла­ны, которые, как она считает, она сама не может реали­зовать из-за своего пола: например, она хочет, чтобы он стал студентом, или приобрел определенную профессию, или стал вместо нее знаменитым или богатым. В таких случаях эгоизм и альтруизм могут смешиваться в са­мых различных пропорциях. Мы знаем, что родители иногда навязывают своим детям собственные жизнен­ные планы — одновременно и альтруистически, и эгои­стически.

Дело обстоит так, словно они хотят через ребенка, которого они считают более подходящим для этой цели, вырвать у жизни исполнение желаний, которых им са­мим реализовать не удалось. Возможно, что даже наи­более альтруистическое отношение матери к своему сыну во многом определяется таким отказом от своих собствен­ных желаний в пользу объекта, чей пол делает его «бо­лее подходящим» для реализации. И действительно, жизненный успех мужчины существенно компенсирует отказ женщин его семьи от их собственных мечтаний. ^

Наиболее тонкое и детальное исследование такого альтруистического отречения мы можем найти в пьесе Эдмона Ростана «Сирано де Бержерак». Герой этой пье­сы — историческая фигура, французский дворянин XVII в., поэт и гвардейский офицер, известный своим умом и храбростью, но не имевший успеха у женщин из-за огромного носа. Он пылко влюбился в свою пре­красную кузину Роксану, но, зная о своем уродстве, отказался от всякой надежды завоевать ее сердце.

Вместо того чтобы, используя свое замечатель­ное искусство фехтовальщика, держать на расстоянии

 

Эго и механизмы зашиты

всех соперников, он отказывается от своих надежд на ее любовь в пользу человека, более красивого, чем он сам.

Совершив эту жертву, он обращает свою силу, храб­рость и ум на службу этому более удачливому любовни­ку и делает все, что в его силах, чтобы помочь ему до­биться цели. Кульминацией пьесы является ночная сцена под балконом женщины, которую любят оба мужчины. Сирано подсказывает своему сопернику слова, которы­ми тот должен завоевать ее. Затем он в темноте занима­ет его место и говорит вместо него, забывая в пылу сво­его ухаживания о том, что ухаживает-то не он. Обратно к своей позиции уступившего он возвращается лишь в последний момент, когда просьба Кристиана, красавца-любовника, удовлетворена и. он забирается на балкон, чтобы поцеловать свою любимую. Сирано становится все более и более преданным своему сопернику и в бою боль­ше старается спасти его жизнь, чем свою. Когда эта за­мещающая фигура отнята у него смертью, он чувствует, что ему нельзя ухаживать за Роксаной. То, что поэт опи­сывает в «альтруизме» Сирано нечто большее, чем стран­ную любовную историю, ясно из параллели, которую он проводит между любовной жизнью Сирано и его судь­бой как поэта. Точно так же как Кристиан ухаживает за Роксаной при помощи писем Сирано, такие писатели, как Корнель, Мольер и Свифт, заимствуют целые сцены из его неизвестных произведений, укрепляя тем самым свою славу. В пьесе Сирано смиряется с этой судьбой. Он в равной мере готов уступить свои слова как Кристи­ану, который красивее его, так и Мольеру, который ге­ниальнее, чем он. Внешний дефект поэта—необыкновен­но длинный нос, — вызывающий, по его мнению, к нему презрение, заставляет Сирано де Бержерака думать, что другие больше подходят для реализации его мечтаний, чем он сам.

В заключение рассмотрим понятие альтруистичес­кого отречения еще с одной стороны, а именно в его отношении к страху смерти. Тому, кто широко проеци­рует свои инстинктивные импульсы на других людей, этот страх незнаком. В момент опасности его эго не бес­покоится за свою собственную жизнь. Вместо этого оно испытывает исключительную озабоченность и тревогу за жизни своих объектов любви. Наблюдения показыва-

Примеры двух типов зашиты

ют, что эти объекты, безопасность которых так важна для него, суть замещающие фигуры, на которые он сме­стил свои инстинктивные желания.

Например, молодая гувернантка, чей случай я опи­сывала, испытывала чрезвычайно большую тревогу за своих подруг во время их беременности и родов. В пье­се, на которую я ссылаюсь, Сирано в бою ставит безо­пасность Кристиана выше своей собственной. Было бы ошибкой полагать, что речь здесь идет о вытесненном соперничестве, прорвавшемся в желании смерти, кото­рое затем вытесняется. Анализ показывает, что как тревога, так и ее отсутствие исходят из того, что чело­век считает свою собственную жизнь достойной сохра­нения лишь при наличии возможности удовлетворения собственных инстинктов. Когда он отрекается от своих импульсов в пользу других людей, их жизни становятся для него дороже, чем своя собственная. Смерть замеща­ющей фигуры означает — как смерть Кристиана озна­чала для Сирано — утрату всякой надежды на удовлет­ворение.

Лишь после анализа, заболев, молодая гувернант­ка обнаружила, что мысль о смерти для нее болезненна. К ее собственному удивлению, она обнаружила, что го­рячо стремится прожить достаточно долго для того, что­бы успеть обставить свой новый дом и сдать экзамен, который обеспечит ее профессиональное продвижение. Ее дом и экзамен означали, хотя и в сублимированной форме, выполнение инстинктивных желаний, которые анализ позволил ей еще раз связать с собственной жиз­нью¹.

' Существует явное сходство между ситуацией альтруистичес­кого отречения и условиями, определяющими мужскую гомосексу­альность. Гомосексуалист отрекается от своих притязаний на любовь матери к младшему брату, которому он ранее завидовал. Правда, он сам удовлетворяет это притязание, принимая материнскую позицию, то есть наслаждаясь как активной, так и пассивной стороной отноше­ний между матерью и сыном. Трудно определить, в какой мере этот процесс включен в описанные мною различные формы альтруистичес­кого отречения. И Сирано, и альтруистичная молодая гувернантка должны были получать удовольствие от этого механизма еще даже до того, как они косвенным образом получили удовольствие от успехов своих замещающих фигур. Восторг, испытываемый ими, когда они дают и помогают, показывает, что отречение само по себе является

Защита, мотивированная страхом перед силой инстинктов (на примере явления пубертата)

Эго и ид в период полового созревания

Из всех периодов человеческой жизни, в которых инстинктивные процессы обретают первостепенную важ­ность, период полового созревания всегда привлекал наи­большее внимание. Психические явления, свидетельство­вавшие о наступлении полового созревания, долгое время были предметом психологического исследования. В не­аналитических работах мы находим много замечатель­ных описаний изменений, происходящих в характере в эти годы, нарушений психического равновесия и в пер­вую очередь непонятных и непримиримых противоречий, появляющихся в психической жизни. Подростки исклю­чительно эгоистичны, считают себя центром Вселенной и единственным предметом, достойным интереса, и в то же время ни в один из последующих периодов своей жизни они не способны на такую преданность и самопо­жертвование. Они вступают в страстные любовные от­ношения лишь для того, чтобы оборвать их так же вне­запно, как и начали. С одной стороны, они с энтузиазмом включаются в жизнь сообщества, а с другой — они ох­вачены страстью к одиночеству. Они колеблются между слепым подчинением избранному ими лидеру и вызы­вающим бунтом против любой и всяческой власти. Они

удовлетворением инстинкта. Как и в процессе идентификации с аг­рессором, пассивность трансформируется в активность, нарциссичес-кое унижение компенсируется чувством силы, связанным с ролью благодетеля, а пассивное переживание фрустрации компенсируется активным дарованием счастья другим.

Открытым остается вопрос о том, существует ли истинно аль­труистическое отношение к своему ближнему, в котором удовлетво­рение своего собственного инстинкта вообще не имеет места даже в замещенной или сублимированной форме. Во всяком случае, проек­ция и идентификация не являются единственными способами об ретения позиции, имеющей все признаки альтруизма; например, другой — и более легкий — путь к той же самой цели заключается в различных формах мазохизма.

Зашита, мотивированная страхом

эгоистичны и материалистичны и в то же время преис­полнены возвышенного идеализма. Они аскетичны, но внезапно погружаются в распущенность самого прими­тивного характера. Иногда их поведение по отношению к другим людям грубо и бесцеремонно, хотя сами они неимоверно ранимы. Их настроение колеблется между сияющим оптимизмом и самым мрачным пессимизмом. Иногда они трудятся с неиссякающим энтузиазмом, а иногда медлительны и апатичны.

Официальная психология стремится объяснить эти явления двумя различными путями. В соответствии с одной теорией этот сдвиг в психической жизни проис­ходит из-за химических изменений, то есть представ­ляет собой прямое следствие начала функционирования половых желез. Это, так сказать, простое психическое сопровождение физиологических изменений. Другая теория отвергает всякое представление о такой связи между физическим и психическим. В соответствии с ней революция, происходящая в психической сфере, является просто знаком того, что индивид достиг пси­хической зрелости, точно так же как одновременно про­исходящие физические изменения свидетельствуют о физической зрелости. Подчеркивается, что тот факт, что психические и физические процессы появляются одновременно, не доказывает наличия причинно-след­ственной связи между ними. Таким образом, вторая те­ория утверждает, что психическое развитие полностью независимо от процессов, происходящих в железах, и эт инстинктивных процессов. Эти два направления пси­хологической мысли сходятся в одном: оба они счита­ют, что не только физические, но и психические явле-аия периода полового созревания исключительно важны!щя развития индивида и что именно здесь лежит нача­то и исток сексуальной жизни, способности любить и характера в целом.

В отличие от академической психологии психо-шализ до настоящего времени не обнаруживал склон-эости концентрироваться на психологических пробле-яах периода полового созревания, хотя в других случаях)н очень часто использует противоречия в психической кизни как исходный пункт для своих исследований.

Эго и механизмы зашиты

Если исключить несколько работ, в которых было зало­жено основание исследования периода полового созре­вания (S. Freud, 1905; Е. Jones, 1923; S. Bernfeld, 1923), можно сказать, что авторы-психоаналитики в основном пренебрегали этим периодом и уделяли больше внима­ния другим стадиям развития. Причина этого очевидна. Психоанализ не разделяет взгляда, согласно которому сексуальная жизнь человека начинается в период поло­вого созревания. В соответствии с нашей теорией у сек­суальной жизни есть две исходные точки. Впервые она начинается на первом году жизни. В раннем сексуаль­ном периоде, а не в периоде полового созревания осуще­ствляются критические шаги в развитии, проходят важ­ные прегенитальные фазы сексуальной организации, развиваются и приводятся в действие различные слож­ные инстинкты и определяется нормальность или анор­мальность индивида, его способность или неспособность любить. Изучая этот ранний период, мы ожидаем полу­чить знания об истоках и развитии сексуальности, кото­рые академическая психология надеется приобрести в результате исследования периода полового созревания. Период полового созревания — лишь одна из фаз в раз­витии человеческой жизни. Это — первое повторение детского сексуального периода; второе повторение на­ступает в климактерическом периоде. Каждый сексу­альный период — это возобновление и воскрешение того, что уже было пройдено. Конечно же, помимо этого, каж­дый из них вносит в сексуальную жизнь человека что-то свое. Благодаря тому факту, что физическая сексу­альная зрелость наступает в период полового созревания, генитальность в этом периоде выступает на первый план и генитальные тенденции преобладают над прегениталь-ными составляющими инстинктами. В климактеричес­ком периоде, когда физические сексуальные функции ослабевают, генитальные импульсы вспыхивают в пос­ледний раз и прегенитальным импульсам вновь воздает­ся должное.

До сих пор в психоаналитических работах рассматт ривалось в основном сходство между этими тремя перио­дами выраженной сексуальности в человеческой жизни. Наиболее тесно они сходны друг с другом в количествен-

Зашита, мотивированная страхом

ном соотношении между силой эго и силой инстинктов. В каждом случае — в раннем детском периоде, в периоде полового созревания и в климактерическом периоде — относительно сильное ид противостоит относительно сла­бому эго. Мы можем, таким образом, сказать, что это — периоды, в которых ид сильно, а эго ослаблено. Кроме того, имеется большое качественное сходстве "о одному из двух факторов в отношениях между ид г эго в эти три периода. Ид человека в течение всей жизни в ос­новном остается одним и тем же. Верно, что инстинк­тивные импульсы способны к изменению, когда они вступают в столкновение с эго и с требованиями внеш­него мира. Но внутри самого ид не происходит никаких или почти никаких изменений, за исключением про­движения от прегенитальных к генитальным инстинк­тивным целям.

Сексуальные желания, готовые при любом подкреп­лении либидо преодолеть вытеснение, равно как и свя­занные с ними катексисы объектов и фантазии, очень мало различаются в детстве, в периоде полового созре­вания, во взрослой жизни и в климактерическом перио­де. Мы видим, таким образом, что в основе качественно­го сходства между тремя периодами в жизни человека, в которых возрастает либидо, лежит относительная не­изменность ид.

Намного меньше внимания психоаналитики уде­ляли различиям между этими периодами. Эти различия возникают из-за второго фактора в отношениях между ид и эго, а именно способности человеческого эго к из­менению. Неизменность ид уравновешивается изменчи­востью эго. Рассмотрим в качестве примера эго в ран­нем детстве и эго в период полового созревания. В эти периоды оно различается по объему, содержанию, сво­им знаниям и способностям, отношениям и тревогам. Соответственно в конфликтах с инстинктами эго в раз­личные периоды использует различные защитные меха­низмы. Можно ожидать, что более детальное рассмотре­ние различий между ранним детством и периодом полового созревания прольет свет на формирование эго, так же как исследование сходства между этими перио­дами проливает свет на инстинктивную жизнь.

Эго и механизмы зашиты

Как при исследовании инстинктивных процессов, так и при исследовании эго более поздний этап разви­тия может быть понят на основе предшествующего. Прежде чем мы сможем объяснить те нарушения, кото­рым эго подвержено в период полового созревания, мы должны понять сущность ситуации, в которой находится эго в раннем детстве. У маленького ребенка конфликт между эго и ид имеет свои специфические особенности. Требования удовлетворения инстинктов, возникающие из желаний, характерных для оральной, анальной и фалли­ческой фаз, чрезвычайно настоятельны, а аффекты и фан­тазии, связанные с эдиповым комплексом и комплексом кастрации, очень интенсивны, в то время как противо­стоящее им эго находится еще в процессе формирования и пока еще слабо и неразвито. Однако маленький ребе­нок не существо с необузданными инстинктами, и при обычных обстоятельствах он не осознает давления ин­стинктивной тревоги. Во внешнем мире, например в оказываемых на него воспитательных воздействиях, сла­бое эго ребенка имеет могущественного союзника в борь­бе против его инстинктивной жизни. Не возникает та­кой ситуации, в которой эго должно мериться своими слабыми силами с намного более сильными инстинк­тивными импульсами, которым, оставшись наедине с ними, эго неизбежно уступит. Мы не оставляем ребен­ку времени осознать собственные желания и оценить свою силу или слабость по отношению к своим инстин­ктам. Отношение ребенка к эго попросту диктуется ему обещаниями и угрозами со стороны других людей, дру­гими словами — надеждой на любовь и ожиданием на­казания.

Под таким внешним влиянием маленькие дети в течение нескольких лет приобретают способность конт­ролировать свою инстинктивную жизнь, но невозможно определить, какая часть этого достижения должна быть отнесена за счет их эго, а какая — за счет прямого дав­ления внешних сил. Если в этой конфликтной ситуации эго ребенка встает на сторону внешних влияний, о ре­бенке говорят, что он «хороший». Если эго встает на сторону ид и. борется с ограничениями удовлетворения инстинктов, налагаемыми воспитанием, то он «плохой».

Зашита, мотивированная страхом

Наука, посвятившая себя детальному исследованию та­ких колебаний детского эго между ид и внешним ми­ром,— это педагогика. Она стремится найти способы укрепления связи между воспитывающими силами и эго в целях более успешного овладения инстинктами.

Но у маленького ребенка имеется еще и эндопси-хический конфликт, который недосягаем для воспита­ния. Внешний мир очень рано устанавливает свое пред­ставительство в психике ребенка в форме объективной тревоги. Само по себе появление такой тревоги еще не служит доказательством формирования более высокой инстанции — сознания или суперэго — внутри эго, но оно является его предвестником. Объективная тревога представляет собой предвосхищение страдания, которое может быть наложено на ребенка в качестве наказания внешними силами, своего рода «предвосхищающее стра­дание», которое управляет поведением эго, вне зависи­мости от того, наступает ли ожидаемое наказание. С одной стороны, сила этой тревоги соответствует опасно­му или угрожающему поведению тех, с кем контакти­рует ребенок. С другой стороны, она подкрепляется обо­рачиванием инстинктивных процессов против себя, часто сочетается с тревогой, порождаемой в фантазии, и не учитывает объективных изменений, так что ее связь с реальностью становится еще слабее. Несомненно, в пси­хике маленького ребенка настоятельные инстинктивные требования конфликтуют с острой объективной трево­гой, и симптомы детского невроза представляют собой попытки разрешить этот конфликт. Исследование и опи­сание этой внутренней борьбы — спорная для ученых территория; некоторые считают, что это область педаго­гики, тогда как мы уверены, что подобные явления при­надлежат к области теории неврозов.

В ситуации, в которой находится эго маленького ребенка, есть и другая особенность, которая никогда не.воспроизводится в дальнейшей жизни. Во всех более поздних защитных ситуациях обе противоборствующие стороны уже присутствуют: инстинкт сталкивается с более или менее стойким эго, с которым он должен прий­ти к соглашению. Но у маленьких детей эго является продуктом самого конфликта, и та сторона эго, которая

„^'j и механизмы зашиты

в дальнейшей жизни будет выполнять задачу овладе­ния инстинктами, в этом раннем периоде лишь зарож­дается под совместным давлением инстинктивных требо­ваний ид и внешней по своему происхождению объективной тревоги. Можно сказать, что эго «делается по мерке»¹, то есть прекрасно приспособлено к сохранению равнове­сия между двумя силами: побуждением инстинкта и давлением извне. Мы считаем первый детский период прошедшим, когда эта сторона формирования эго дос­тигает определенной стадии. Эго заняло ту позицию, которую намеревалось занять в борьбе с ид. Эго решило, в какой пропорции оно будет настаивать на удовлетво­рении и отказе в удовлетворении инстинкта, разрешая свои различные конфликты. Эго приучило себя к опре­деленной отсрочке в удовлетворении своих желаний. Методы защиты, которые оно предпочитает, несут на себе печать объективной тревоги. Можно сказать, что между ид и эго установился modus vivendi, которого отныне придерживаются оба.

В течение нескольких лет ситуация меняется. На­ступает период латентности с физиологически обуслов­ленным спадом силы инстинктов, и в защитной войне, которую ведет эго, наступает перемирие. Эго теперь имеет возможность посвятить себя другим задачам и приобре­тает новые содержания, знания и способности. В то же время эго становится сильнее по отношению к внешне­му миру; оно уже не так беспомощно и податливо и не считает внешний мир столь всемогущим, как раньше. Его отношение к внешним объектам постепенно изме­няется, и эго преодолевает эдииову ситуацию. Прекра­щается полная зависимость от родителей, и на смену любви к объекту начинает приходить идентификация. Все больше и больше интроецируются принципы, пред­лагаемые ребенку его родителями и учителями,— их желания, требования и идеалы. В его внутренней жиз­ни внешний мир уже проявляется не только в форме объективной тревоги. Он создал внутри эго постоянное

' Ультрасовременные воспитательные методы могут быть описаны как попытка подогнать внешний мир «по мерке» для ре­бенка.

Зашита, мотивированная страхом

образование, в котором воплощены требования окружа­ющих его людей и которое мы называем суперэго. Од­новременно с этим развитием происходят изменения в детской тревоге. Страх перед внешним миром прини­мает не такие угрожающие размеры и постепенно усту­пает место страху перед новыми представителями ста­рой силы — тревоге суперэго, тревоге сознания и чувству вины. Это означает, что в борьбе за овладение инстинктивными процессами эго латентного периода приобрело нового союзника. Тревога сознания порож­дает защиту от инстинктов в латентном периоде, так же как она порождалась объективной тревогой в раннем детстве. Как и раньше, трудно определить, какой объем обретенного в подростковом возрасте контроля над ин­стинктами должен быть отнесен за счет самого эго, а какой — за счет мощного воздействия суперэго.

Но передышка, предоставляемая периодом латен-тности, длится недолго. Едва лишь борьба между двумя антагонистами, эго и ид, завершается этим временным перемирием, как условия соглашения резко меняются из-за подкрепления одной из сражающихся сторон. Фи­зиологический процесс, отмечающий достижение физи­ческой половой зрелости, сопровождается стимуляцией инстинктивных процессов, которая проявляется в пси­хической сфере в форме притока либидо. Отношение, установившееся между силами эго и ид, разрушается, с трудом достигнутое психическое равновесие опрокиды­вается, и в результате внутренние конфликты между двумя образованиями возобновляются.

Вначале мало что можно сказать относительно ид. Интервал между латентностью и пубертатом — так назы­ваемый предпубертатный период — в основном является подготовительным к физической сексуальной зрелости. В это время качественных изменений в инстинктивной жизни не происходит, но возрастает количество инстин­ктивной энергии. Это возрастание не ограничено сексу­альной жизнью. В распоряжении ид имеется большое количество либидо, и оно, не делая различий, насыщает либидинальной энергией все доступные импульсы ид. Агрессивные импульсы усиливаются до полной неуп­равляемости, голод становится обжорством, а непослу-

Эго и механизмы зашиты

шание латентного периода превращается в подростко­вое криминальное поведение. Оральные и анальные интересы, долго остававшиеся скрытыми, вновь высту­пают на поверхность. Привычка к чистоте, старательно вырабатывавшаяся в период латентности, уступает мес­то удовольствию от грязи и беспорядка, а вместо скром­ности и доброжелательности появляются эксгибициони-стские тенденции, грубость и жестокость по отношению к животным. Сформированные реакции, казавшиеся твердо установившимися в структуре эго, грозят разле­теться на куски. В то же время в сознании возникают старые, исчезнувшие тенденции. Эдиповы желания ре­ализуются в форме фантазий и мечтаний, в которых они претерпевают лишь небольшие изменения; у маль­чиков идея кастрации, а у девочек зависть к пенису вновь становятся центром интересов. Во вторгающихся силах очень мало новых элементов. Их натиск в основ­ном еще раз выносит на поверхность знакомое содер­жание ранней детской сексуальности маленького ре­бенка.

Но возрожденная таким образом детская сексуаль­ность сталкивается уже с другими условиями. Эго ран­него детского периода было неразвитым и неопределен­ным, податливым и пластичным под влиянием ид; в предпубертатном периоде, напротив, оно твердо и креп­ко. Эго уже знает себя самого. Детское эго могло внезап­но взбунтоваться против внешнего мира и вступить в союз с ид для достижения удовлетворения инстинктов, но если это сделает эго подростка, то оно оказывается вовлеченным в конфликт с суперэго. Его прочно уста­новившееся отношение к ид, с одной стороны, и к супе­рэго, с другой, — то, что мы называем характером, — делает эго несгибаемым. Эго знает только одно жела­ние: сохранить характер, развившийся в латентном пе­риоде, восстановить прежнее соотношение между свои­ми собственными силами и силами ид и ответить на большую настоятельность инстинктивных требований уд­военными усилиями, направленными на свою защиту. В этой борьбе за сохранение неизменным своего собствен­ного существования эго, мотивированное в равной мере объективной тревогой и тревогой сознания, использует

Зашита, мотивированная страхом

без различия все те способы защиты, к которым оно уже прибегало в детстве и в латентном периоде. Эго вытесняет, смещает, отрицает, обращает инстинкты и оборачивает их против себя; оно продуцирует фобии и истерические симптомы и сдерживает тревогу при по­мощи навязчивого мышления и поведения. Если мы рас­смотрим эту борьбу за главенство между эго и ид, то поймем, что все 'тревожные явления предпубертатного периода соответствуют различным фазам конфликта. Возросшая активность фантазии, возвраты к прегени-тальному (то есть перверсному) сексуальному удовлет­ворению, агрессивное или криминальное поведение оз­начают частичные успехи ид, тогда как проявление различных форм тревоги, развитие аскетических черт, акцентуация невротических симптомов и торможений означают более сильную защиту, то есть частичный ус­пех эго.

С достижением телесной сексуальной зрелости, собственно начала пубертата, происходят дальнейшие изменения, на сей раз качественного характера. До сих пор усиление инстинктивного катексиса носило общий, недифференцированный характер; теперь ситуация ме­няется (во всяком случае, у мальчиков): генитальные импульсы становятся более насыщенными либидозной энергией. В психической сфере это означает, что либи-дозный катексис отбирается у прегенитальных импуль­сов и концентрируется на генитальных чувствах, целях и мыслях об объектах. Таким образом, генитальность приобретает возросшую психическую значимость, тогда как прегенитальные тенденции отодвигаются на задний план. Первым результатом оказывается явное улучше­ние ситуации. Ответственные за воспитание подростка взрослые, ранее озабоченные и озадаченные прегениталь-ным характером его инстинктивной жизни в предпубер-татном периоде, теперь с облегчением отмечают, что весь хаос грубости, агрессивности и перверсного поведения испарился, как дурной сон. Пришедшая ему на смену генитальная маскулинность оценивается гораздо более благоприятно и снисходительно, даже когда она перехо­дит границы социальной условности. Однако это физио­логическое, спонтанное исцеление прегенитальности, ре-

Эго и механизмы зашиты

зультат происходящего в пубертате естественного про­цесса, во многом разочаровывает. Благоприятная компен­сация возможна, но лишь в случаях, до сих пор характе­ризовавшихся вполне определенными прегенитальными фиксациями. Например, мальчик с пассивной и жен­ственной установкой внезапно переключается на муже­ственно-активную позицию, когда либидозный катексис переносится на гениталии. Но это не означает, что страх кастрации и конфликты, породившие его женственную установку, разрешены или разрушены. Они просто вре­менно перекрыты возрастанием генитального катекси