Глубинная структура неврозов.

 

Тревога может целиком объясняться сложившейся в данный момент конфликтной ситуацией. Если, однако, при неврозе характера мы сталкиваемся с порождающей тревогу ситуацией, нам всегда приходится учитывать имевшие место ранее состояния тревоги, чтобы объяснить, почему в данном конкретном случае возникла и была вытеснена враждебность. Мы обнаружим тогда, что эта предшествующая тревожность являлась в свою очередь результатом существовавшей ранее враждебности, и так далее. Для того чтобы понять, как началось развитие в целом, нам приходится возвращаться к детству.

При исследовании историй детства людей, страдающих неврозом, я установила, что общим знаменателем для всех них является окружающая среда, обнаруживающая в различных сочетаниях следующие особенности.

Главным злом неизменно является отсутствие подлинной теплоты и привязанности. Ребенок может вынести очень многое из того, что часто относится к травматическим факторам, – внезапное отнятие от груди, периодические побои, переживания на сексуальной почве, – но все это до тех пор, пока в душе он чувствует, что является желанным и любимым. Нет надобности говорить, что ребенок очень тонко чувствует, является ли любовь подлинной, и его нельзя обмануть никакими показными демонстрациями. Главная причина того, почему ребенок не получает достаточной теплоты и любви, заключается в неспособности родителей давать любовь вследствие их собственных неврозов. Согласно моему опыту, реальное отсутствие теплоты чаще маскируется, чем проявляется открыто, и родители утверждают, что учитывают в первую очередь интересы ребенка. Приверженность воспитательным теориям, гиперопека или самопожертвование со стороны «идеальной» матери являются основными факторами, создающими ту атмосферу, которая более чем что-либо иное закладывает основу для чувства огромной незащищенности в будущем. Кроме того, мы обнаруживаем различные действия или формы отношения родителей к детям, которые не могут не вызывать в них враждебность, такие, как предпочтение других детей, несправедливые упреки, непредсказуемые колебания между чрезмерной снисходительностью и презрительным отвержением, невыполненные обещания и, отнюдь не самое маловажное, такое отношение к потребностям ребенка, которое проходит через все градации – от временной невнимательности до постоянного вмешательства и ущемления самых насущных и законных желаний. Например, попытки расстроить его дружбу с кем-либо, высмеять проявление независимого мышления, игнорирование его интересов – будь то художественные, спортивные или технические увлечения. В целом такое отношение родителей если и не умышленно, но, тем не менее, по сути означает ломку воли ребенка.

В психоаналитической литературе, рассматривающей те факторы, которые вызывают враждебность ребенка, главный упор делается на фрустрацию желаний ребенка, особенно в сексуальной сфере, и на ревность. Возможно, инфантильная враждебность возникает частично вследствие запрещаемой в культуре установки на получение удовольствия вообще и инфантильной сексуальности в частности, состоит ли последняя в любопытстве к сексуальной сфере, мастурбации или сексуальных играх с другими детьми. Но фрустрация, конечно, не является единственным источником устойчивой враждебности. Наблюдение с несомненностью показывает, что дети, так же как и взрослые, могут переносить очень многие лишения, если чувствуют, что они справедливы, необходимы или имеют важное значение. Ребенок, например, не против приучения к чистоте, если родители не перегибают в этом деле палку и не принуждают к ней ребенка с утонченной или явной жестокостью. Ребенок также не против того, чтобы его иногда наказывали, но при условии, что в целом он чувствует к себе любовь, а также считает данное наказание справедливым, а не преследующим цель причинить ему боль или унизить его. Вопрос о том, возбуждает ли фрустрация как таковая враждебность, труден для обсуждения, потому что в окружающей среде, обрекающей ребенка на многочисленные лишения, в то же время обычно присутствует множество других неблагоприятных факторов, провоцирующих враждебность. При этом важен смысл страданий и лишений, а не сами по себе страдания и лишения.

Причина, по которой я подчеркиваю этот момент, заключается в том, что особое значение, часто придаваемое опасности фрустрации как таковой, завело некоторых родителей намного дальше, чем самого Фрейда, и в результате они стали воздерживаться от любого вмешательства в дела ребенка, опасаясь навредить ему.

Ревность определенно может быть источником громадной ненависти как у детей, так и у взрослых. Нет сомнения относительно той роли, которую может играть ревность при соперничестве детей в семье или ревность одного из родителей у детей невротиков, или относительно того продолжительного воздействия, которое может иметь это чувство на последующую жизнь. Однако возникает вопрос о тех условиях, которые порождают ревность. Обязательно ли будут возникать реакции ревности в том виде, как их можно наблюдать при соперничестве детей в семье и в Эдиповом комплексе каждого ребенка, или они провоцируются определенными условиями?

Наблюдения Фрейда относительно Эдипова комплекса были сделаны при работе с невротиками. Он обнаружил, что глубинные реакции ревности в отношении одного из родителей были по своему характеру достаточно разрушительными, так как возбуждали страх и, вероятно, оказывали длительное травмирующее влияние на формирование характера и личных отношений. Часто наблюдая это явление в наше время у людей, страдающих неврозом, он предположил, что оно является универсальным. Он не только предположил, что Эдипов комплекс – это самая глубинная основа неврозов, но также пытался понять сложные явления в других культурах на этой основе. Некоторые реакции ненависти действительно легко возникают в нашей культуре в отношениях между родителями и детьми, так же как они возникают во всякой группе, ведущей тесную совместную жизнь. Они, вообще говоря, присущи людям, однако искусственно стимулируются той атмосферой, в которой растет ребенок. Какие конкретные факторы ответственны за возникновение ревности, мы поймем позднее, когда будем обсуждать общий смысл невротической ревности. Здесь достаточно упомянуть об отсутствии теплоты и о духе соперничества, которые содействуют этому результату. Кроме того, невротичные родители обычно недовольны своей жизнью, не имеют удовлетворительных эмоциональных или сексуальных отношений и поэтому склонны делать детей объектами своей любви. Они изливают свою потребность в любви на детей. Их выражение любви не всегда имеет сексуальную окраску, но, во всяком случае, является крайне эмоционально насыщенным. По меньшей мере во всех известных мне случаях именно невротичные родители своим запугиванием и нежностью вынуждали ребенка к подобного рода страстным привязанностям, со всеми их скрытыми смыслами обладания и ревности, которые описаны Фрейдом.

Мы привыкли считать, что враждебное противостояние по отношению к семье или кому-либо из ее членов является неблагоприятным для развития ребенка. Конечно, оно неблагоприятно, когда ребенку приходится бороться против действий невротичных родителей. Однако если имеются веские причины для противостояния, опасность для формирования характера ребенка лежит не столько в чувстве протеста или его выражении, сколько в его вытеснении. Имеют место различные опасности, возникающие вследствие вытеснения критики, протеста или обвинений, и одна из них заключается в том, что ребенок вполне может взять всю вину на себя и ощутить себя недостойным любви; скрытый смысл этой ситуации мы будем обсуждать позднее. Опасность, которая поджидает нас здесь, заключается в том, что вытесненная враждебность может породить тревожность и дать начало тому варианту развития, который мы рассмотрели выше.

Имеется несколько причин, действующих в различной степени и сочетаниях, почему ребенок, растущий в такой атмосфере, будет вытеснять враждебность: беспомощность, страх, любовь или чувство вины.

Беспомощность ребенка часто рассматривается просто как биологический факт. Хотя ребенок в течение многих лет фактически зависит от окружающих его людей в удовлетворении всех своих потребностей – обладая меньшей физической силой и меньшим опытом, чем взрослые, – тем не менее биологическому аспекту этого вопроса придается чересчур большое значение. После первых двух или трех лет жизни происходит решительный переход от преимущественно биологической зависимости к той форме зависимости, которая затрагивает психическую, интеллектуальную и душевную жизнь ребенка. Это продолжается до тех пор, пока ребенок не созреет для начала взрослой жизни и не станет способен взять жизнь в свои руки. Однако имеются весьма значительные индивидуальные различия в той степени, в которой ребенок остается зависимым от своих родителей. Все это связано с тем, чего хотят достичь родители в воспитании своего отпрыска: или это стремление сделать ребенка сильным, храбрым, независимым, способным справляться со всевозможными ситуациями, или их главным стремлением является дать ребенку уют, сделать послушным, продлить его инфантильное неведение окружающего мира. Короче говоря, заслонить его от реальной жизни до двадцатилетнего возраста или еще долее. У детей, растущих в неблагоприятных условиях, беспомощность обычно искусственно закреплена вследствие запуганности, сюсюканья или вследствие того, что ребенка воспитывают и держат в состоянии эмоциональной зависимости. Чем более беспомощным делается ребенок, тем в меньшей степени он может осмелиться на сопротивление в своих чувствах или действиях. Происходящее в этой ситуации можно выразить такой формулой: мне приходится вытеснять свою враждебность, потому что я в вас нуждаюсь.

Страх может вызываться непосредственно угрозами, запретами и наказаниями, но также и путем наблюдаемых ребенком эмоциональных взрывов несдержанности и сцен насилия; он может возбуждаться также таким косвенным запугиванием, как внушение ему мысли об огромных жизненных опасностях, связанных с микробами, уличным движением, незнакомыми людьми, невоспитанными детьми, лазанием по деревьям и др. Чем сильнее ребенок переполняется страхами, тем меньше будет он осмеливаться показывать или даже ощущать враждебность. Здесь справедлива следующая формула: мне приходится вытеснять свою враждебность, потому что я боюсь вас.

Любовь может быть еще одной причиной для вытеснения враждебности. Когда отсутствует искренняя привязанность, часто имеют место обильные словесные заверения в том, сколь сильно родители любят ребенка и как они готовы всем пожертвовать для него. Ребенок, в особенности если он запуган, может цепляться за этот суррогат любви и бояться нашалить, дабы не потерять эту награду за свое послушание. В таких ситуациях ребенок действует по следующей формуле: мне приходится вытеснять враждебность из-за страха потерять любовь.

До сих пор мы обсуждали ситуации, в которых ребенок вытесняет свою враждебность по отношению к родителям, потому что опасается, что любое ее проявление ухудшит его отношения с родителями. Им просто движет страх, что эти «могущественные гиганты» бросят его, лишат его успокоительного благорасположения или будут настроены против него. Кроме того, в нашей культуре ребенку обычно внушают вину за любые чувства или проявления враждебности или сопротивления; то есть ему внушают, что он является недостойным или презренным в собственных глазах, если он либо выражает, либо чувствует негодование и обиду на своих родителей или если он нарушает установленные ими правила. Эти две причины, заставляющие испытывать чувство вины, тесно взаимосвязаны. Чем сильнее ребенка заставляют ощущать свою вину, тем менее он будет осмеливаться ощущать недоброжелательность или выступать с обвинениями в адрес родителей.

В нашей культуре сексуальная сфера является одной из таких сфер, в которых наиболее часто возбуждаются чувства вины. Выражаются ли запреты через выразительное умалчивание или посредством открытых угроз и наказаний, ребенок часто приходит к ощущению того, что не только сексуальное любопытство и сексуальные действия являются запретными, но что он сам является грязным и достойным презрения, если интересуется этой темой. Если имеют место какие-либо сексуальные фантазии и желания, связанные с одним из родителей, то они также, хотя и не получают своего выражения в результате запретного отношения к сексуальности вообще, склонны порождать у ребенка чувство вины. В этой ситуации справедлива формула: мне приходится вытеснять свою враждебность, потому что я буду плохим ребенком, если буду ее проявлять.

В различных комбинациях любой из упомянутых выше факторов может заставить ребенка вытеснить свою враждебность и в итоге породит тревожность.

Но неизбежно ли всякая инфантильная тревожность ведет к неврозу? Наши знания не являются достаточно глубокими для адекватного ответа на этот вопрос. По моему мнению, инфантильная тревожность является необходимым, но недостаточным условием для развития невроза. Представляется, что благоприятные обстоятельства, такие, как раннее изменение окружающей среды или нейтрализующие влияния любого рода, могут предотвратить невротическое развитие. Если, однако, как это часто случается, условия жизни не способствуют уменьшению тревожности, тогда тревожность не только приобретает устойчивый характер, но, как мы увидим позднее, она обречена на постепенное усиление и приведет в движение все те процессы, которые образуют невроз.

Среди тех факторов, которые могут оказывать воздействие на дальнейшее развитие инфантильной тревожности, есть один, который я хочу рассмотреть особо. Имеется огромная разница, будет ли реакция враждебности и тревожности ограничена теми обстоятельствами, которые вызвали у ребенка такую реакцию, или она разовьется во враждебную установку и тревожность по отношению к людям вообще.

Если ребенку повезет иметь, например, любящую бабушку, понимающего учителя, нескольких хороших друзей, его опыт общения с ними может предохранить его от убеждения, что от других людей можно ожидать только плохого. Но чем более травмирующими являются его переживания в семье, тем более вероятно, что у ребенка разовьется не только реакция ненависти по отношению к родителям и другим детям, но также недоверчивость или злобное отношение ко всем людям. Чем больше ребенка изолируют, препятствуя приобретению им собственного опыта, тем с большей вероятностью развитие будет идти в этом направлении. И, наконец, чем больше ребенок скрывает недовольство своей семьей, например путем подчинения установкам родителей, тем в большей степени он проецирует свою тревожность на внешний мир и, таким образом, приобретает убеждение, что мир в целом опасен и страшен.

Общее, пропитанное тревожностью отношение к окружающему его миру может также развиваться или нарастать постепенно. Ребенок, который вырос в описанной выше атмосфере, не осмелится в общении с другими быть таким же, как они, предприимчивым или драчливым. К этому времени он уже лишится блаженной уверенности в своей нужности, ценности для других и будет воспринимать даже безобидное поддразнивание как жестокое отвержение. Он будет более ранимым и обидчивым, чем другие, и менее способным к самозащите.

То состояние, которое вызывается или порождается упомянутыми мною факторами или схожими факторами, – не что иное, как незаметно подкрадывающееся, усиливающееся, всеохватывающее чувство собственного одиночества и бессилия во враждебном мире. Отдельные острые реакции на частные провоцирующие ситуации кристаллизуются в склад характера. Такой склад характера сам по себе не образует неврозов, но является той питательной почвой, на которой в любое время может развиться определенный невроз. Вследствие той фундаментальной роли, которую данный склад характера играет в неврозах, я дала ему особое название: глубинная тревожность, которая неразрывно переплетена с глубинной враждебностью.

В психоанализе посредством тщательного исследования всех различных индивидуальных форм тревожности постепенно признается тот факт, что глубинная тревожность лежит в основе отношения к людям. В то время как отдельные или частные состояния тревоги могут быть вызваны действующей в данный момент причиной, глубинная тревожность продолжает существовать, даже если в наличной ситуации нет никакого специального ее возбудителя. Если сравнить невротическую картину в целом с состоянием невротической нестабильности в обществе, то глубинная тревожность и глубинная враждебность будут соответствовать лежащим в основании такой нестабильности недовольству и протестам против режима. Поверхностные проявления могут полностью отсутствовать в обоих случаях или же проявляться в разнообразных формах. В масштабах государства они могут проявиться в виде восстаний, забастовок, собраний, демонстраций; в психологической сфере формы тревожности также могут проявлять себя во всевозможных симптомах. Безотносительно к частной побудительной причине все проявления тревожности проистекают из общей основы.

В простых ситуативных неврозах глубинная тревожность отсутствует. Они образуются вследствие невротических реакций на отдельные конфликтные ситуации, в которых участвуют люди, чьи личные отношения не нарушены. Нижеследующее может служить в качестве примера таких случаев, поскольку они часто встречаются в психотерапевтической практике.

Женщина в возрасте 45 лет жаловалась на сильное сердцебиение и состояние тревоги по ночам, сопровождавшиеся обильным потоотделением. Не было установлено каких-либо органических причин, и все указывало на то, что она здорова. Она производила впечатление сердечной и открытой женщины. Двадцать лег тому назад по причинам, лежащим не столько в ней самой, сколько в сложившейся ситуации, она вышла замуж за человека, который был старше ее на двадцать пять лет. Она была с ним очень счастлива, удовлетворена сексуально, имела троих здоровых детей, была хорошей матерью и хозяйкой. В последние пять или шесть лет ее муж стал несколько эксцентричным, а его сексуальная потенция уменьшилась, но она перенесла это без какой-либо невротической реакции. Затруднения начались за семь месяцев до се обращения к специалисту, когда приятный мужчина ее возраста начал проявлять к ней особое внимание. В результате этого у нее зародилось чувство негодования и обиды на своего престарелого мужа, но она полностью вытеснила это чувство по причинам, которые были очень весомыми с точки зрения всех ее нравственных и социальных правил и в основе своей хороших супружеских взаимоотношений. Небольшой помощи в процессе нескольких бесед оказалось достаточно, чтобы она стала способной ясно видеть суть конфликтной ситуации и вследствие этого избавилась от донимавшей ее тревоги.

Ничто не может лучше прояснить важное значение глубинной тревожности, чем сравнение отдельных реакций в случаях невроза характера со случаями, подобными описанному выше, которые относятся к группе простых ситуативных неврозов. Последние встречаются у здоровых лиц, которые по понятным причинам неспособны сознательно разрешить конфликтную ситуацию, то есть неспособны ясно осознавать существо и природу конфликта и как результат этого неспособны принять ясное решение. Одним из наиболее выступающих различий между этими двумя типами неврозов является поразительная легкость достижения терапевтических результатов в случае ситуативного невроза. В неврозах характера терапевтическому лечению приходится преодолевать огромные препятствия, и поэтому оно продолжается в течение длительного периода времени, иногда слишком долго для того, чтобы пациент мог дождаться выздоровления; но ситуативный невроз разрешается сравнительно легко. Внимательное обсуждение ситуации часто оказывается не только симптоматической, но также каузальной терапией. В других ситуациях каузальной терапией является устранение затруднения путем смены окружающей обстановки.

Таким образом, в то время как в ситуативных неврозах у нас складывается впечатление об адекватности отношения между конфликтной и невротической реакциями, такая связь, по-видимому, отсутствует в неврозах характера. Вследствие существующей глубинной тревожности малейший повод может вызвать крайне острую реакцию, что мы более детально рассмотрим позднее.

Хотя диапазон форм проявления тревожности, или видов защит от нее, бесконечен и варьирует у каждого человека, глубинная тревожность везде остается более или менее одной и той же, варьируя лишь в степени и интенсивности. Приблизительно ее можно описать как чувство собственной незначительности, беспомощности, покинутости, подверженности опасности, нахождения в мире, который открыт обидам, обману, нападкам, оскорблениям, предательству, зависти. Одна из моих пациенток выразила это чувство в спонтанном рисунке: она сидит посреди сцены в виде крошечного, беспомощного, голого ребенка, окруженного всевозможными угрожающими чудовищами, людьми и зверями, готовыми напасть на нее.

В психозах часто встречается довольно высокая степень осознания наличия такой тревожности. У пациентов-параноиков такая тревожность ограничивается отношениями с одним или несколькими определенными людьми; у пациентов, страдающих шизофренией, часто имеет место острое ощущение потенциальной враждебности со стороны окружающего мира, столь интенсивное, что они склонны воспринимать даже проявляемую по отношению к ним доброту как скрытую враждебность.

Однако в неврозах редко встречается осознание наличия глубинной тревожности или глубинной враждебности, по крайней мере оно вовсе не соответствует тому значению и влиянию, которое она имеет для всей жизни. Одна из моих пациенток, которая видела себя во сне маленькой мышкой, прячущейся в норке, чтобы ее не раздавили (таким образом обнаружилась абсолютно истинная картина того, как она действовала в жизни), не имела ни малейшего понятия о том, что в действительности она боялась каждого, и говорила мне о том, что не знает, что такое тревожность. Подспудное недоверие к каждому человеку может скрываться за поверхностным убеждением в том, что люди в целом являются вполне симпатичными, и оно может сосуществовать с внешне хорошими отношениями с другими; существующее глубинное презрение к каждому может быть замаскировано готовностью восхищаться.

Хотя глубинная тревожность относится к людям, она может быть полностью лишена личностного характера и трансформирована в ощущение опасности, исходящей от грозы, политических событий, микробов, несчастных случаев, консервированной пищи, или в чувство того, что их преследует судьба. Для опытного наблюдателя нетрудно осознать основу этих отношений, но всегда требуется интенсивная психоаналитическая работа, прежде чем сам пациент, страдающий неврозом, осознает, что его тревожность в действительности относится к людям, а не к микробам и тому подобному и что его раздражение против людей не является адекватной и оправданной реакцией на некоторую действующую в данный момент причину, но что человек стал в своей основе враждебным и недоверчивым по отношению к другим людям.

Прежде чем описать влияние глубинной тревожности на процесс становления неврозов, нам придется обсудить один вопрос, который, вероятно, возник у многих читателей. Не является ли глубинная тревожность и враждебность по отношению к людям, описанное как основная составляющая неврозов, «нормальным» отношением, которое в глубине души имеет каждый из нас, хотя, вероятно, и в меньшей степени? При рассмотрении этого вопроса нам следует выделить две точки зрения.

Если термин «нормальный» употребляется в смысле типичного для людей отношения, можно сказать, что глубинная тревожность действительно является нормальным следствием того, что на немецком философском и религиозном языке обозначалось как «Angst der Kreatur» («Страх перед Творцом»). Эта фраза выражает мысль о том, что в действительности все мы беспомощны перед силами, более могущественными, чем мы сами, такими, как смерть, болезнь, старость, природные катастрофы, политические события, несчастные случаи. Впервые мы осознаем это, ощущая свою беспомощность, еще в детстве, но это знание остается в нас на протяжении всей нашей жизни. Страх перед Творцом имеет общий с глубинной тревожностью элемент беспомощности по отношению к более могущественным силам, но он не означает враждебности со стороны этих сил.

Однако имеют место также отличия: здоровый зрелый человек не чувствует себя беспомощным по отношению к этим человеческим недостаткам, и у него отсутствует та неразборчивость, которую мы находим в глубинной установке невротика. Он сохраняет способность проявлять достаточную дружелюбность и доверие по отношению к некоторым людям. Данные различия, возможно, могут быть объяснены на основании того факта, что здоровый человек получил большую часть своего отрицательного опыта именно тогда, когда мог с ним совладать, в то время как у невротика такой опыт пришелся на тот возраст, когда он еще не мог с ним справиться и вследствие своей беспомощности реагировал на него тревожностью.

Глубинная тревожность определенным образом влияет на отношение человека к себе и другим. Она означает эмоциональную изоляцию, тем более невыносимую, что она сочетается с чувством внутренней слабости «Я». А это означает ослабление самой основы уверенности в себе. Она несет в себе зародыш потенциального конфликта между желанием полагаться на других и невозможностью сделать это вследствие идущего из глубины недоверия и враждебного чувства к ним. Она означает, что из-за внутренней слабости человек ощущает желание переложить всю ответственность на других, получить от них защиту и заботу; в то же самое время вследствие глубинной враждебности он испытывает слишком глубокое недоверие, чтобы осуществить это желание. И неизбежным следствием этого является то, что ему приходится затрачивать львиную долю своей энергии на успокоение и укрепление уверенности в себе.

Чем более невыносимой является тревожность, тем более основательными должны быть меры защиты. В нашей культуре имеются четыре основных средства, которыми индивид пытается защитить себя от базальной тревожности: любовь, подчинение, власть и реакция ухода (отстранения).

Первое средство, получение любви в любой форме, может служить в качестве могущественной защиты от тревожности. Формулой здесь будет: если вы меня любите, вы не причините мне зла.

Второе средство, подчинение, может быть условно разделено в соответствии с тем, относится или нет оно к определенным лицам или институтам. Например, это может быть подчинение общепринятым традиционным взглядам, религиозным ритуалам или требованиям некоторого могущественного лица. Следование этим правилам или повиновение этим требованиям будет служить определяющим мотивом для всего поведения. Такое отношение может принимать форму необходимости быть «хорошим», хотя дополнительная смысловая нагрузка понятия «хороший» видоизменяется вместе с теми требованиями или правилами, которым подчиняются.

Когда отношение подчинения не связано с каким-либо социальным институтом или лицом, оно принимает более обобщенную форму подчинения потенциальным желаниям всех людей и избегания всего, что может вызвать возмущение или обиду. В таких случаях человек вытесняет все собственные требования, критику в адрес других лиц, позволяет плохое обращение с собой и готов оказывать услуги всем. Далеко не всегда люди осознают тот факт, что в основе их действий лежит тревожность, и твердо верят, что действуют таким образом, руководствуясь идеалами бескорыстия или самопожертвования, вплоть до отказа от собственных желаний. Для обоих случаев формулой является: если я уступлю, мне не причинят зла.

Отношение подчинения может также служить цели обретения успокоения через любовь, привязанность, расположение. Если любовь столь важна для человека, что его чувство безопасности зависит от этого, тогда он готов заплатить за него любую цену, и в основном это означает подчинение желаниям других. Однако часто человек неспособен верить ни в какую любовь и привязанность, и тогда его отношение подчинения направлено не на завоевание любви, а на поиски защиты. Есть люди, которые могут чувствовать свою безопасность лишь при полном повиновении. У них столь велики тревожность и неверие в любовь, что полюбить и поверить в ответное чувство для них невообразимо.

Третье средство защиты от глубинной тревожности связано с использованием власти – это стремление достичь безопасности путем обретения реальной власти, успеха или обладания. Формула такого способа защиты: если я обладаю властью, никто не сможет меня обидеть.

Четвертым средством защиты является уход, Предыдущие группы защитных мер имели одну общую черту – желание бороться с миром, справляться с трудностями тем или иным путем. Однако защита также может быть осуществлена посредством бегства от мира. Не стоит это понимать буквально как полное уединение; это означает достижение независимости от других в удовлетворении своих внешних или внутренних потребностей. Например, независимость в отношении внешних потребностей может быть достигнута через накопление собственности, что в корне отличается от накопления ради обретения власти или влияния. Использование данной собственности также иное. Там, где собственность копится ради достижения независимости, обычно тревожность слишком велика, чтобы извлекать из собственности удовольствия. Она оберегается со скупостью, потому что единственной целью является застраховать себя от всевозможных случайностей. Еще одно средство, которое служит той же самой цели стать внешне независимым от других, – ограничить свои потребности до минимума.

Независимость в удовлетворении внутренних потребностей может быть найдена, например, в попытке эмоционального обособления. Это означает подавление своих эмоциональных потребностей. Одной из форм выражения такого отстранения является уход от серьезного отношения к чему бы то ни было, включая собственное «Я». Такая установка чаще господствует в интеллектуальных кругах. Не следует путать неприятие всерьез своего «Я» с тем, что собственному «Я» не придают важного значения, В действительности эти отношения могут быть противоречащими друг другу.

Эти средства отстранения имеют сходство со способами подчинения и покорности в том, что и те и другие означают отказ от собственных желаний. Но, в то время

как во второй группе такой отказ служит цели быть «хорошим» или подчиняться желаниям других ради собственной безопасности, в первой группе мысль о том, чтобы быть «хорошим», не играет абсолютно никакой роли и целью отказа является достижение независимости от других. Здесь формула такова: если я реагирую отстранением, уходом, ничто не заденет меня.

Для того чтобы оценить роль, которую играют в неврозах эти различные попытки защиты от глубинной тревожности, необходимо осознать их потенциальную силу. Они вызываются не стремлением удовлетворить желание удовольствия или счастья, а потребностью в успокоении. Это не означает, однако, что они каким-либо образом являются менее властными или менее настоятельными, чем инстинктивные влечения. Например, опыт показывает, что честолюбивое стремление может быть столь же сильным, как сексуальное влечение, или даже сильнее.

Любой из этих четырех способов, при условии использования только его или преимущественно его, может быть эффективным в обретении желаемого успокоения, если жизненная ситуация позволяет следовать им без сопутствующих конфликтов – даже если такое одностороннее следование оплачивается ценой обеднения личности как целого. Например, женщина, выбравшая путь покорности, может обрести мир и, как следствие этого, значительное удовлетворение в том типе культуры, который требует от нее послушания мужу или близким, а также традиционным формам жизни. Если ненасытное стремление к власти и обладанию разовьется у монарха, результатом также может быть успокоение. Однако общеизвестно, что прямое следование своей цели часто заканчивается крахом, так как предъявляемые требования столь чрезмерны или вызывают столь опрометчивые поступки, что сопряжены с конфликтами с другими людьми. Чаще успокоение от лежащей в основе сильной тревожности человек ищет не в одном, а в нескольких путях, которые, кроме того, несовместимы друг с другом. Таким образом, невротик может одновременно испытывать настоятельную потребность повелевать другими и хотеть, чтобы его любили, и в то же время стремиться к подчинению, при этом навязывая другим свою волю, а также избегать людей, не отказываясь от желания быть ими любимым.

Именно такие абсолютно неразрешимые конфликты обычно являются динамическим центром неврозов.

Наиболее часто сталкиваются стремление к любви и стремление к власти. Поэтому в нижеследующих главах я буду более подробно обсуждать эти стремления.

Описанная мною структура неврозов не противоречит в принципе теории Фрейда, согласно которой неврозы в своей сущности являются результатом конфликта между инстинктивными влечениями и социальными требованиями или тем, как они представлены в Супер-эго. Но хотя я согласна, что конфликт между побуждением человека и социальным давлением составляет необходимое условие для возникновения всякого невроза, я не считаю это условие достаточным. Столкновение между желаниями человека и социальными требованиями не обязательно приводит к неврозам, но может также вести к фактическим ограничениям в жизни, то есть к простому подавлению или вытеснению желаний или, в самом общем виде, к действительному страданию. Невроз возникает лишь в том случае, если этот конфликт порождает тревожность и если попытки уменьшить тревожность приводят в свою очередь к защитным тенденциям, которые, хотя и являются в равной мере настоятельными, тем не менее несовместимы друг с другом.

 

Глава 6.