принцип перехода от абстрактного к конкретному

СОЦИАЛЬНАЯ ФИЛОСОФИЯ

Общество как объект познания и целостная, саморазвивающаяся система

Всякой общественной форме собственности соответствует своя мораль. Маркс Карл Человечество всегда нуждалось в нравственных идеалах, которые помогали бы ему находить верный путь и наилучшим образом использовать свои силы Швейцер Альбер Народ есть окольный путь природы, чтобы прийти к шести-семи великим людям. Да, и чтобы потом обойти их. Нет вовсе моральных феноменов, есть только моральное истолкование феноменов… Ницше Фридрих Вильгельм

Тексты для чтения

Вебер М. Основные социологические понятия. Избранные произведения. — М., 1990.— С. 602 — 643. —

http://filosof.historic.ru/books/item/f00/s00/z0000303/st000.shtml

I. Понятие социологии и «смысла» социального действия

Социология (в том смысле этого весьма многознач­ного слова, который здесь имеется в виду) есть наука, стремящаяся, истолковывая, понять социальное дей­ствие и тем самым каузально объяснить его процесс и воздействие.

«Действием» мы называем действие человека (незави­симо от того, носит ли оно внешний или внутренний ха­рактер, сводится ли к невмешательству или терпеливому приятию), если и поскольку действующий индивид или индивиды связывают с ним субъективный смысл. «Со­циальным» мы называем такое действие, которое по предполагаемому действующим лицом или действующи­ми лицами смыслу соотносится с действием других людей и ориентируется на него (С. 602)…

 

2. Понятие социального действия

1. Социальное действие (включая невмешательство или терпеливое приятие) может быть ориентировано на прошедшее, настоящее или ожидаемое в будущем пове­дение других. Оно может быть местью за прошлые обиды, защитой от опасности в настоящем или мерами защиты от грозящей опасности в будущем. «Другие» могут быть отдельными лицами, знакомыми или неопределенным множеством совершенно незнакомых людей. (Так, на­пример, «деньги» служат средством обмена, которое действующее лицо принимает потому, что ориентирует свои действия на ожидание готовности со стороны много­численных незнакомых и неопределенных «других» в свою очередь принять их впоследствии в процессе обме­на.)

2. Не все типы действия — в том числе и внешнего — являются «социальными» в принятом здесь смысле. Вне­шнее действие не может быть названо социальным в том случае, если оно ориентировано только на поведение вещных объектов. Внутреннее отношение носит социаль­ный характер лишь в том случае, если оно ориентировано на поведение других. Так, например, действия религиоз­ного характера несоциальны, если они не выходят за пределы созерцания, прочитанной в одиночестве молитвы и т. д. Хозяйствование (отдельного индивида) социально только тогда и постольку, если и поскольку оно принима­ет во внимание поведение других. В самом общем и формальном выражении, следовательно, — если в таком хозяйствовании отражено признание третьими лицами фактических прав данного индивида распоряжаться своим хозяйством по своему усмотрению. В материальной сфере подобная ситуация может быть выражена, например, в том, что в таком хозяйствовании при потреблении при­нимается во внимание также и будущая потребность треть­их лиц, и «запасы» отчасти ориентируются на это; или если при производстве продуктов в основу ориентации положен предполагаемый спрос на них третьих лиц в будущем.

3. Не все типы взаимоотношения людей носят соци­альный характер; социально только то действие, которое по своему смыслу ориентировано на поведение других. Столкновение двух велосипедистов, например, не более чем происшествие, подобное явлению природы. Однако попытка кого-нибудь из них избежать этого столкнове­ния — последовавшая за столкновением брань, потасовка или мирное урегулирование конфликта — является уже «социальным действием».

4. Социальное действие не идентично ни а) единооб­разному поведению многих людей, ни б) тому, на которое влияет поведение других, а) Если многие люди на улице открывают во время дождя зонты, то это (как правило) не означает, что действие человека ориентировано на поведение других; это просто однотипные действия для защиты от дождя, б) Известно, что на поведение челове­ка оказывает сильное влияние просто тот факт, что он находится среди столпившейся «массы» людей (предмет «массовой психологии», исследуемой в работе Лебона); такое поведение определяется как поведение, обусловлен­ное массовостью. Индивид может также оказаться объек­том массового воздействия со стороны рассеянных масс людей, если они влияют на него одновременно или после­довательно (например, через прессу), и он воспринимает их поведение как поведение многих. Реакции определен­ного типа становятся возможны только благодаря тому факту, что индивид ощущает себя частью «массы», дру­гие реакции, напротив, этим затрудняются. Вот почему какие-либо события или действия могут вызвать у чело­века в толпе самые разнообразные чувства — весёлость, ярость, воодушевление, отчаяние и любые другие аффек­ты, которые не возникли бы в результате тех же причин у индивида в одиночестве (или не возникли бы с такой легкостью), при этом (во многих случаях по крайней мере) между поведением индивида и фактом его причаст­ности к толпе может не быть осознанной связи. Подобное поведение, обусловленное (или отчасти обусловленное) только фактом присутствия в толпе как таковым, выра­жающееся в простой реакции на данное обстоятельство и не соотнесенное с ним по своему смыслу, не входит в понятие «социального действия» в установленном нами значении. Правда, различие здесь с уверенностью провести трудно. Так, например, не только демагог, но и сама массовая аудитория может в различной степени и с различной отчетливостью осмысливать свою связь с фак­том «массовости». Далее, просто «подражание» поведе­нию других (чему Г. Тард с полным основанием придает большое значение) не является специфически «социаль­ным поведением», если оно только реактивно и не ориен­тировано на поведение другого лица. Граница и в данном случае настолько размыта, что в ряде случаев едва ли можно провести должное различие. Однако тот факт, что индивид заимствует у других что-либо показавшееся ему целесообразным, не составляет социального действия в нашем понимании. Ориентация здесь не на поведение другого; индивид посредством наблюдения ознакомился с известными объективными возможностями, и на них он ориентируется в своем поведении. Его действие каузаль­но, но не осмысленно определено поведением другого лица. Напротив, если поведению других подражают пото­му, что оно «модно», считается традиционным, образцо­вым, «престижным», или из каких-либо иных соображе­ний такого рода, то такое подражание по своему смыслу соотнесено либо с поведением того, кому подражают, либо с поведением третьих лиц, либо с поведением тех и других. Между этими типами есть, конечно, множество промежуточных стадий. Феномен обусловленности массо­востью и феномен подражания не разделяются четкими границами, являют собой пограничные случаи социально­го действия и будут еще неоднократно встречаться в нашем изложении, например в разделе о традиционном действии (р. II). Причина недостаточной четкости границ объясняется в данном, как и в других случаях, тем, что ориентация на поведение других и смысл собственного действия далеко не всегда могут быть однозначно уста­новлены или даже осознаны, а еще реже — осознаны полностью. Уже по одному тому далеко не всегда можно уверенно разграничить простое «влияние» и осмысленную «ориентацию». Однако концептуально их разделять необ­ходимо, хотя чисто «реактивное» подражание имеет по крайней мере такое же социологическое значение, как «социальное поведение» в собственном смысле слова. Социология занимается отнюдь не одним «социальным действием», но оно являет собой (во всяком случае, для той социологии, которой мы здесь занимаемся) её цент­ральную проблему, конститутивную для неё как для нау­ки. Впрочем, тем самым мы отнюдь не утверждаем, что эта проблема вообще важнее других (С. 625 — 627).

 

Конт О. Курс позитивной философии. Антология мировой философии. —Т. 3. — М., 1971. — С. 584 — 586. —

http://www.sociology.mephi.ru/docs/sociologia/html/kont_positive_philosophy.html

 

К дихотомии «общество и личность»

Любовь как принцип, порядок как основание и прогресс как цель — таков основной характер окончательного строя, который позитивизм начинает устанавливать, приводя в систему всё наше личное и социальное существование посредством неизменного сочетания чувства с рассудком и деятельностью. Эта окончательная систематизация удовлетворяет лучше, чем это было когда-либо возможно, всем главным условиям, необходимым как для специального развития различных сторон нашей природы, так и для их общей связи. Первенствующее значение аффективной жизни здесь лучше установлено, чем раньше, так как позитивизм приводит к всеобщему преобладанию социального чувства, которое может непосредственно скрасить всякую мысль и всякое действие.

Не будучи никогда стеснительным по отношению к разуму, это господство сердца освящает ум, посвящая его отныне беспрерывному служению общественности, с тем чтобы он осветил эту деятельность и укрепил её преобладающее значение. Так. обр., рассудок, надлежаще подчиненный чувству, приобретает авторитет, которого он до сих пор еще не мог получить, как единственно способный открывать основной порядок, необходимо управляющий всем нашим существованием согласно естественным законам различных явлений. Это объективное основание истинной человеческой мудрости глубоко действует даже на наши страсти, которые находят в необходимости сообразоваться с ним источник устойчивости, способный удерживать прирожденное им непостоянство, и непосредственно пробуждать симпатические инстинкты. Призываемый к выполнению благородной роли, предохраняющий его от всякого праздного блуждания, научный гений находит самую обильную пищу в оценке всех реальных законов, влияющих на нашу судьбу, и в особенности в изучении нашей собственной индивидуальной или коллективной природы. Преобладание социологической точки зрения, далеко не препятствуя наиболее отвлеченным умозрениям, увеличивает их постоянство и их достоинство, указывая единственно соответствующее им направление.

Обеспечивая рассудку его справедливое влияние на человеческую жизнь, этот окончательный строй укрепляет и развивает полет воображения, призываемого отныне к выполнению своего главного назначения – именно к постоянному идеальному воспроизведению действительности. Научные функции необходимы лишь для построения внешнего основания всех наших понятий. Но коль скоро эта операция совершена, эстетические функции оказываются более подходящими для нашего ума, причем, однако, это необходимое основание, способное, сверх того, предупредить заблуждения последних, должно остаться неприкосновенным. Под этим единственным общим условием эстетические функции прямо поощряются позитивной систематизацией как наиболее отвечающие её аффективному принципу и как наиболее приближающие к её активной цели. Глубоко связанные с новым образом жизни, они в ней обыкновенно составляют наиболее приятное и наиболее спасительное упражнение нашего ума, который не мог бы более прямым путем стремиться к культивированию чувств и к достижению совершенства.

… Отнюдь не вызывая изнеженности, любовь побудит нас к наиболее полной деятельности и к посвящению всей нашей жизни всеобщему совершенствованию. Аффективный принцип обязывает нас изучать естественный порядок для того, чтобы лучше применять наши индивидуальные или коллективные силы к его улучшению. После того как практическая сторона жизни будет, т. о., увеличена и систематизирована, начнется стремление к интеллектуальному улучшению и к моральному усовершенствованию в смысле приобретения как нежности, так и мужества. Частная и общественная жизнь оказываются отныне связанными одной и той же главной целью, облагораживающей все действия. Отныне необходимое преобладание практики, отнюдь не являясь враждебным теории, будет предписывать ей главным образом наиболее трудные исследования для раскрытия законов нашей личной и социальной природы, познание которых всегда будет недостаточно для удовлетворения наших реальных потребностей. Вместо того чтобы вызвать моральную суровость, подобная постоянная деятельность будет нас беспрестанно толкать к лучшему пониманию того, что всеобщая любовь составляет не только наше главное счастье, но также и самое могущественное средство, необходимое для действительности всех других.

 

 

Маркс К. К критике политической экономии. Предисловие // Маркс К., Энгельс Ф. — Соч. — 2-е изд. – Т. 13. — С. 5 — 9. —

http://www.vpn.int.ru/files-view-3433-word-%CC%E0%F0%EA%F1.html

Первая работа, которую я предпринял для разрешения обуревавших меня сомнений, был критический разбор гегелевской философии права; введение к этой работе появилось в 1844 г. в издававшемся в Париже «eutsch-Franzősische Jahrbűcher». Мои исследования привели меня к тому результату, что правовые отношения, так же точно как и формы государства, не могут быть поняты ни из самих себя, ни из так называемого общего развития человеческого духа, что, наоборот, они коренятся в материальных жизненных отношениях, совокупность которых Гегель, по примеру английских и французских писателей XVIII века, называет «гражданским обществом», и что анатомию гражданского общества следует искать в политической экономии. Начатое мною в Париже изучение этой последней я продолжал в Брюсселе, куда я переселился вследствие приказа г-на Гизо о моей высылке из Парижа. Общий результат, к которому я пришел и который послужил затем руководящей нитью в моих дальнейших исследованиях, может быть кратко сформулирован следующим образом. В общественном производстве своей жизни люди вступают в определенные, необходимые, от их воли не зависящие отношения – производственные отношения, которые соответствуют определенной ступени развития их материальных производительных сил. Совокупность этих производственных отношений составляет экономическую структуру общества, реальный базис, на котором возвышается юридическая и политическая надстройка и которому соответствуют определенные формы общественного сознания. Способ производства материальной жизни обусловливает социальный, политический и духовный процессы жизни вообще. Не сознание людей определяет их бытие, а, наоборот, их общественное бытие определяет их сознание. На известной ступени своего развития материальные производительные силы общества приходят в противоречие с существующими производственными отношениями, или — что является только юридическим выражением последних — с отношениями собственности, внутри которых они до сих пор развивались. Из форм развития производительных сил эти отношения превращаются в их оковы. Тогда наступает эпоха социальной революции. С изменением экономической основы более или менее быстро происходит переворот во всей громадной надстройке. При рассмотрении таких переворотов необходимо всегда отличать материальный, с естественнонаучной точностью констатируемый переворот в экономических условиях производства от юридических, политических, религиозных, художественных или философских, короче — от идеологических форм, в которых люди осознают этот конфликт и борются за его разрешение. Как об отдельном человеке нельзя судить на основании того, что сам он о себе думает, точно так же нельзя судить о подобной эпохе переворота по её сознанию. Наоборот, это сознание надо объяснить из противоречий материальной жизни, из существующего конфликта между общественными производительными силами и производственными отношениями. Ни одна общественная формация не погибает раньше, чем разовьются все производительные силы, для которых она даёт достаточно простора, и новые более высокие производственные отношения никогда не появляются раньше, чем созреют материальные условия их существования в недрах самого старого общества. Поэтому человечество ставит себе всегда только такие задачи, которые оно может разрешить, так как при ближайшем рассмотрении всегда оказывается, что сама задача возникает лишь тогда, когда материальные условия её решения уже имеются налицо, или, по крайней мере, находятся в процессе становления. В общих чертах, азиатский, античный, феодальный и современный, буржуазный, способы производства можно обозначить как прогрессивные эпохи экономической общественной формации. Буржуазные производственные отношения являются последней антагонистической формой общественного процесса производства, антагонистической не в смысле индивидуального антагонизма, а в смысле антагонизма, вырастающего из общественных условий жизни индивидуумов; но развивающиеся в недрах буржуазного общества производительные силы создают вместе с тем материальные условия для разрешения этого антагонизма. Поэтому буржуазной общественной формацией завершается предыстория человеческого общества.

 

 

Бердяев Н. А. Русская религиозная идея и русское государство// Истоки и смысл русского коммунизма. Bведение. — http://www.vehi.net/berdyaev/istoki/

 

Русский коммунизм трудно понять вследствие двойного его характера. С одной стороны он есть явление мировое и интернациональное, с другой стороны — явление русское и национальное. Особенно важно для западных людей понять национальные корни русского коммунизма, его детерминированность русской историей. Знание марксизма этому не поможет.

Русский народ по своей душевной структуре народ восточный. Россия — христианский Восток, который в течение двух столетий подвергался сильному влиянию Запада и в своем верхнем культурном слое ассимилировал все западные идеи. Историческая судьба русского народа была несчастной и страдальческой, и развивался он катастрофическим темпом, через прерывность и изменение типа цивилизации. B русской истории, вопреки мнению славянофилов, нельзя найти органического единства. Слишком огромными пространствами приходилось овладевать русскому народу, слишком велики были опасности с Востока, от татарских нашествий, от которых он охранял и Запад, велики были опасности и со стороны самого Запада. B истории мы видим пять разных Россией: Россию киевскую, Россию татарского периода, Россию московскую, Россию петровскую, императорскую и, наконец, новую советскую Россию. Неверно было бы сказать, что Россия страна молодой культуры, недавно ещё полуварварская. B известном смысле Россия страна старой культуры. B киевской России зарождалась культура более высокая, чем в то время на Западе: уже в ХIV веке в России была классически-совершенная иконопись и замечательное зодчество. Московская Россия имела очень высокую пластическую культуру с органически целостным стилем, очень выработанные формы быта. Это была восточная культyра, кyльтyра христианизированного татарского царства. Московская кyльтyра вырабатывалась в постоянном противлении латинскому Западу и иноземным обычаям. Hо в Московском царстве очень слаба и невыражена была кyльтyра мысли. Московское царство было почти безмысленным и бессловесным, но в нём было достигнуто значительное оформление стихии, был выраженный пластический стиль, которого лишена была Россия петровская, Россия пробудившейся мысли и слова. Россия мыслящая, создавшая великую литератyрy, искавшая социальной правды, была разорванной и бессильной, не имела органического единства.

Противоречивость русской души определялась сложностью русской исторической судьбы, столкновением и противоборством в ней восточного и западноrо элемента. Душа русского народа была формирована православной церковью, она получила чисто религиозную формацию. И эта религиозная формация сохранилась и до нашего времени, до русских нигилистов и коммунистов. Но в душе русского народа остался сильный природный элемент, связанный с необъятностью русской земли, с безграничностью русской равнины. У русских «природа», стихийная сила, сильнее, чем у западных людей, особенно людей самой оформленной латинской культуры. Элемент природно-языческий вошел и в русское христианство. B типе русского человека всегда сталкиваются два элемента — первобытное, природное язычество, стихийность бесконечной русской земли и православный, из Византии полученый, аскетизм, устремленность к потустороннему миру. Для русского народа одинаково характерен и природный дионисизм и христианский аскетизм. Бесконечно трудная задача стояла перед русским человеком — задача оформления и организации своей необъятной земли. Необъятность русской земли, отсутствие границ и пределов выразились в строении русской души. Пейзаж русской души соответствует пейзажу русской земли, та же безграничность, бесформенность, устремленность в бесконечность, широта. На Западе тесно, все ограничено, все оформлено и распределено по категориям, всё благоприятствует образованию и развитию цивилизации — и строение земли и строение души. Можно было бы сказать, что русский народ пал жертвой необъятности своей земли, своей природной стихийности. Ему нелегко давалось оформление, дар формы у русских людей не велик. Русские историки объясняют деспотический характер русского государства этой необходимостью оформления огромной, необъятной русской равнины. Замечательнейший из русских историков Ключевский, сказал: «государство пухло, народ хирел». B известном смысле это продолжает выть верным и для советского коммунистического государства, где интересы народа приносятся в жертву мощи и организованности советского государства.

Религиозная формация русской души выработала некоторые устойчивые свойства: догматизм, аскетизм, способность нести страдания и жертвы во имя своей веры, какова бы она ни была, устремленность к трансцендентному, которое относится то к вечности, к иному миру, то к будущему, к этому миру. Религиозная энергия русской души обладает способностью переключаться и направляться к целям, которые не являются уже религиозными, напр., к социальным целям. B силу религиозно-догматического склада своей души русские всегда ортодоксы или еретики, раскольники, они апокалиптики или нигилисты. Русские ортодоксы и апокалиптики и тогда, когда они в ХVII веке были раскольниками-старообрядцами, и тогда, когда в ХIХ веке они стали революционерами, нигилистами, коммунистами. Структура души остается та же, русские интеллигенты революционеры унаследовали её от раскольников ХVII века. И всегда главным остается исповедание какой-либо ортодоксальной веры, всегда этим определяется принадлежность к русскому народу.

 

 

СорокинП. Социальная и культурная мобильность. —

http://club.fom.ru/182/179/171/81/133/library.html?pg=3

 

Предметом данной работы является социальная мобильность, т. е. явление перемещения индивида внутри социального пространства. В связи с этим представляется необходимым очень точно обрисовать суть того, что я подразумеваю под социальным пространством и его производными. Во-первых, социальное пространство в корне отличается от пространства геометрического. Люди, находящиеся вблизи друг от друга в геометрическом пространстве (например, король и его слуга, хозяин и раб), в социальном пространстве отделены громадной дистанцией. И наоборот, люди, находящиеся очень далеко в геометрическом пространстве (например, два брата или епископы, исповедующие одну религию, или же два генерала одного звания и из одной армии, один из которых в Америке, а другой — в Китае), могут быть очень близки социально. Человек может покрыть тысячи миль геометрического пространства, не изменив своего положения в социальном пространстве, и наоборот, оставшись в том же геометрическом пространстве, он может радикально изменить свое социальное положение. Так, положение президента Гардинга в геометрическом пространстве резко изменилось, когда он переместился из Вашингтона на Аляску, тогда как его социальное положение осталось тем же, что и в Вашингтоне. Людовик XVI в Версале и Николай II в Царском Селе оставались в том же геометрическом пространстве, хотя их социальное положение в один момент круто переменилось.

Приведенные соображения свидетельствуют, что социальное и геометрическое пространство в корне отличны друг от друга. То же можно сказать и о производных от этих двух понятий, таких, как «геометрическая и социальная дистанция», «подъём в геометрическом и социальном пространстве», «перемещение из одного положения в другое в геометрическом и социальном пространстве» и т. д.

Для того чтобы дать определение социальному пространству, вспомним, что геометрическое пространство обычно представляется нам в виде некой «вселенной», в которой располагаются физические тела. Местоположение в этой вселенной определяется путем определения того или иного объекта относительно других, выбранных за «точки отсчета». Как только такие ориентиры установлены (будь то Солнце, Луна, Гринвичский меридиан, оси абсцисс и ординат), мы получаем возможность определить пространственное положение всех физических тел, сначала относительно этих точек, а затем — относительно друг друга.

Подобным же образом социальное пространство есть некая вселенная, состоящая из народонаселения земли. Там, где нет человеческих особей или же живет всего лишь один человек, там нет социального пространства (или вселенной), поскольку одна особь не может иметь в мире никакого отношения к другим. Он может находиться только в геометрическом, но не социальном пространстве. Соответственно, определить положение человека или какого-либо социального явления в социальном пространстве означает определить его (их) отношение к другим людям и другим социальным явлениям, взятым за такие «точки отсчета». Сам же выбор «точек отсчета» зависит от нас: ими могут быть отдельные люди, группы или совокупности групп. Когда мы говорим, что «мистер Н. — младший сын мистера Н. — старшего», мы стремимся определить положение этого мистера Н. в человеческой вселенной. Ясно, однако, что такое местоположение очень неопределенно и несовершенно, поскольку в расчёт принимается только одна из координат — семейное родство — в сложной социальной вселенной. Данный способ столь же несовершенен, как и определение геометрического положения с помощью фразы: «Дерево расположено в двух милях от холма». Чтобы такое местоположение нас удовлетворило, мы должны знать, где находится этот холм — в Европе или на другом континенте Земли, в какой части континента, на какой широте и долготе. Необходимо также знать, находится ли это дерево в двух милях к северу, югу, западу или востоку от холма. Короче говоря, определение более или менее удовлетворительного геометрического положения требует учета целой системы пространственных координат геометрической вселенной. То же относится и к определению «социального положения» индивида.

Простого указания степени родства одного человека по отношению к другому явно недостаточно. Указание его отношений к десятку или сотне людей даёт уже больше, но всё ещё не может определить положение человека во всей социальной вселенной. Это было бы сходным с определением местоположения объекта в геометрическом пространстве путём детального указания положения различных объектов вокруг него, но без указания широты и долготы этих объектов. На нашей планете живёт более полутора миллиардов людей. Указание на отношение человека к нескольким десяткам людей, в особенности, если люди эти недостаточно известны, может не дать ничего. Помимо этого данный метод очень сложен и требует немало времени. Поэтому социальная практика уже выработала другой, более надёжный и простой метод, сходный с системой координат, используемой для определения геометрического положения объекта в геометрическом пространстве. Составные части данного метода таковы: 1) указание отношений человека к определенным группам; 2) отношение этих групп друг к другу внутри популяции; 3) отношение данной популяции к другим популяциям, входящим в человечество.

Дабы определить социальное положение человека, необходимо знать его семейное положение, гражданство, национальность, отношение к религии, профессию, принадлежность к политическим партиям, экономический статус, его происхождение и т. д. Только так можно точно определить его социальное положение. Но и это ещё не всё. Поскольку внутри одной и той же группы существуют совершенно различные позиции (например, король и рядовой гражданин внутри одного государства), то необходимо также знать положение человека в пределах каждой из основных групп населения. Когда же, наконец определено положение населения как такового среди всего человечества (например, население США), тогда можно считать и социальное положение индивида определенным в достаточной степени. Перефразируя древнюю поговорку, можно сказать: «Скажи мне, к каким социальным группам ты принадлежишь, и каковы твои функции в пределах каждой из этих групп, и я скажу, каково твоё социальное положение в обществе и кто ты в социальном плане». При знакомстве двух людей обычно используется именно этот метод: «Мистер А. (фамильная группа), профессор (группа рода занятий), из Германии, убежденный демократ, видный протестант, ранее был послом в...» и т. п. Это и подобные ему формы самопредставления людей при знакомстве являются полными или неполными указаниями на группы, к которым принадлежит человек. Биография человека по своей сути есть в основном описание групп, с которыми связан человек, а также его место в рамках каждой из них. Такой метод не всегда даёт нам информацию о росте человека, цвете его волос, «интроверт ли он или экстраверт», но все это, хотя может иметь первостепенное значение для биолога или психолога, для социолога, же представляет относительно малую ценность. Такая информация не имеет непосредственного значения для определения социального положения человека.

Итак, резюмируем: 1) социальное пространство — это народонаселение Земли; 2) социальное положение — это совокупность его связей со всеми группами населения, внутри каждой из этих групп, т. е. с её членами; 3) положение человека в социальной вселенной определяется путем установления этих связей; 4) совокупность таких групп, а также совокупность положений внутри каждой из них составляют систему социальных координат, позволяющих определить социальное положение любого индивида.

Отсюда следует, что люди, принадлежащие к одинаковым социальным группам и выполняющие практически идентичную функцию в пределах каждой из этих групп, находятся в одинаковом социальном положении. Те же, у кого наблюдаются некие отличия, находятся в разном социальном положении. Чем больше сходства в положении различных людей, тем ближе они друг к другу в социальном пространстве. Наоборот, чем значительнее и существеннее различия, тем больше социальная дистанция между ними.

 

Горизонтальные и вертикальные параметры социального пространства

Эвклидово геометрическое пространство — трехмерное. Социальное же пространство — многомерное, поскольку существует более трех вариантов группировки людей по социальным признакам, которые не совпадают друг с другом (группирование населения по принадлежности к государству, религии, национальности, профессии, экономическому статусу, политическим партиям, происхождению, полу, возрасту и т. п.). Оси дифференциации населения по каждой из этих групп специфичны, sui generis и не совпадают друг с другом. И поскольку связи всех видов являются существенными признаками системы социальных координат, то очевидно, что социальное пространство многомерно, и чем сложнее дифференцировано население, тем многочисленнее эти параметры. Дабы определить место некоего индивида в системе населения США, которое явно более дифференцировано, чем, скажем, аборигенное население Австралии, необходимо прибегнуть к более сложной системе социальных координат, апеллируя к большему числу групп, на которые повязан индивид.

 

Кондорсе А. Теория прогресса. — С. 15 —18. —

http://www.bookssite.ru/scr/page_130765.html

 

Если ограничиться наблюдением и познаванием общих фактов и неизменных законов развития человеческих способностей, изучая общие черты этого развития у различных представителей человеческого рода, то получится наука, называемая метафизикой. Но если мы станем рассматривать результаты этого развития относительно массы индивидов, существующих одновременно в данную эпоху, и если систематически проследим его из поколения в поколение, то получим тогда картину прогресса человеческого разума. Этот прогресс подчинен тем же общим законам, которые наблюдаются в развитии наших личных способностей, ибо он является результатом этого развития, наблюдаемого одновременно у большой группы индивидов, соединенных в общество. Но результата, обнаруживаемый в каждый момента, зависит от результатов, достигнутых в предшествовавшие моменты, и в свою очередь влияет на те, которые должны быть достигнуты в будущем.

Эта картина, является, таким образом, исторической, ибо, находясь в зависимости от беспрерывных перемен, она создается путем последовательного наблюдения человеческих обществ в различные эпохи их существования. Она должна представить порядок изменений, выяснить влияние, которое оказал каждый отдельный момент на последующий. Она должна показать далее в видоизменениях, которые претерпел человеческий род, беспрерывно обновляясь в бесконечности веков, путь, по которому он следовал, шаги, которые он сделал, стремясь к истине или счастью. Эти наблюдения над тем, чем человек был и чем он стал теперь, помогут нам, затем найти средства для обеспечения и ускорения, новых преуспений, на которые человеческая природа позволяет ему ещё надеяться.

Такова цель предпринятого мною труда, результатом которым будет показать, путём рассуждения и фактами, что не было намечено никакой границы в развитии человеческих способностей; что способность человека совершенствоваться действительно не определима, что дальнейшие его шаги на пути к самоусовершенствованию отныне не зависят, от какой бы то ни было силы, желающей его остановить, и путь этот окончится только с прекращением существования нашей планеты. Без сомнения, прогресс может быть более или менее быстрым, но никогда человечество не пойдет вспять — по крайней мере, до тех пор, пока земля будет занимать то же самое, место в мировой системе и пока общие законы этой системы не вызовут на земном шаре ни общего потрясения, ни таких изменений, которые не позволили бы человеческому роду на нём сохраняться, применять свои способности и находить источники существования.

Человеческий род на первой стадии цивилизации представлял собой немногочисленное общество людей, существующих охотой и рыбной ловлей, умеющих изготовлять только грубое оружие и домашнюю утварь, строить, или копать себе жилища, но они уже владеют членораздельной речью для выражения своих потребностей и знакомы с немногими моральными идеями, на которых основываются правила их общего поведения, живя отдельными семьями, они руководствуются общепринятыми обычаями, заменяющими им законы и имеют даже несложный образ правления.

Понятно, что превратность и трудность борьбы за существование, крайнее утомление и недвижный отдых, чередовавшиеся в силу необходимости, не позволяли человеку располагать тем досугом, при котором, работая мыслью, он может обогащать свой ум новыми идеями. Удовлетворение потребностей, слишком зависящее от случая и времени года, не могло служить достаточно благоприятной почвой для нарождения полезных форм промышленности, развитие которых продолжалось бы беспрерывно; и каждый ограничивается усовершенствованием своей хитрости или ловкости.

Таким образом, прогресс человеческого рода должен был быть тогда чрезвычайно медленным, лишь изредка, и то в силу исключительно благоприятных обстоятельств, человечество могло сделать кое-какие шаги вперед. Между тем источники питания — дичь, рыба или плоды земные — постепенно заменяются пищей, доставляемой животными, которых человек приручил, умеет сохранять и размножать, К скотоводству далее присоединяется примитивное земледелие; человек не удовлетворяется уже плодами или растениями, которые он находить, он научается заготовлять из них запасы, сеять или разводить их вокруг своего жилища и содействовать их произрастанию, прилагая свой личный труд.

Первоначальное понятие собственности, обнимавшее продукты охоты, оружие, сети, домашнюю утварь, расширяется, распространяясь сначала на стада и затем на землю, которую человек распахал и обрабатывает. После смерти главы дома собственность естественно переходит к его семейству. У некоторых оказывается излишек пищи, который может быть сохранен. Когда изобилие весьма значительно, оно рождает новые потребности, когда же оно выражается только в одном предмете, между тем, как в другом ощущается недостаток, тогда, в силу необходимости, зарождается идея обмена. С этого момента моральные отношения между людьми усложняются и умножаются. Большая безопасность, более обеспеченный и более постоянный досуг позволяют человеку предаваться своим размышлениям, или, по крайней мере, внимательнее наблюдать окружающее. Некоторые, пользующиеся достатком, начинают обменивать часть своего излишкам на труд и благодаря этому они сами от труда освобождаются. Таким образом, создается класс людей, время которых, но всецело поглощено физическим трудом и желания которых не ограничиваются предметами первой необходимости. Промышленность пробуждается; ремесла уже известные распространяются и совершенствуются; случайные факты, которые наблюдает теперь человек, уже более опытный и более внимательный, способствуют изобретению новых ремесел; народонаселение увеличивается по мере того, как добывание средств существования становится менее опасным и менее зависящим от случая; земледелие, которое наиболее способно прокормить сгустившееся население, постепенно вытесняет все другие источники существования. Земледелие же способствует дальнейшему размножению людей, а это последнее обстоятельство в свою очередь ускоряет прогресс; идеи, ставшие достоянием человечества сообщаются быстрее и вернее упрочиваются в обществе, ставшем более оседлым, более сближенным, более интимным. Заря просвещения начинает уже заниматься; отличие человека от всех других видов животных всё более обнаруживается, и он не ограничивается уже как последние, исключительно совершенствованием вида.

Более развитые, более частые, более усложнившиеся отношения, которые тогда устанавливаются между людьми, вызывают потребность в средствах сообщения своих идей отсутствующим лицам, увековечения памяти какого-нибудь события с большей точностью, чем позволяет устная передача, закрепления договоров более верным путем, чем подтверждения свидетелей.

Нарождается потребность в закреплении тех признанных обычаев, которыми члены данного общества руководствуются в своем поведении.

Таким образом, зародилась потребность в письменности, и она была изобретена. Первоначально она, по-видимому, носила характер настоящей живописи, которая затем перешла в живопись условную, изображающую только характерные черты предметов. Впоследствии, в силу метафоры, аналогичной той, которая уже практиковалась в разговорном языке изображение физического предмета выражало отвлеченные идеи. Происхождение этих знаков, как и слов, должно было с течением времени забыться. Письменность становится искусством символизировать условными знаками каждую идею, каждое слово и в силу этого каждое изменение идей и слов. Тогда письменный и разговорный языки становятся достоянием человечества.

 

 

Мариносян Х. Э. Национальное государство. Проблемы и перспективы в эпоху глобализации// Философские науки. — № 8. — 2008. — C. 5 — 25.

 

…Вопрос о судьбах национального государства в эпоху глобализации представляет не только академический или политико-идеологический интерес. Он имеет значение для подавляющего большинства населения планеты. Казалось бы, формирование международных рынков, «свободное движение» капитала, увеличение потоков информации, мигрантов и туристов, образование «транс», «интер» и «над» национальных финансовых, экономических и политичес­ких институтов должны были бы сплотить народы и страны в некую глобальную целостность. Но вскоре стало очевид­ным, что глобализация, вызывая противодействие, не толь­ко не разрушает, но и консервирует и, более того, во многих случаях развивает сложившуюся планетарную иерархию народов и наций. Противоречия между различными этносами, нациями, государствами, между национальными го­сударствами и международными властными структурами, между крупнорегиональными сообществами, между межго­сударственными стратегическими объединениями и блока­ми не исчезают, а обостряются. Процессы глобализации в финансово-информационной сфере вторгаются в область прерогатив национальных государств, а её очевидные, преж­де всего экономические, преимущества для нескольких раз­витых стран для многих других оборачиваются значитель­ными потерями, вызывая защитную реакцию противодей­ствия и формируя так называемые асимметричные угрозы.

Вполне очевидно: глобализация не принесла с собой ни согласия, ни тем более глобального порядка. А все попыт­ки упорядочивания системы международных отношений на принципах равноправия порождают лишь эскалацию хаоса и насилия. Поэтому 3. Бауман называет глобализацию «но­вым мировым беспорядком». По его мнению, локальные действия имеют глобальные последствия, но средства для осуществления действий глобального регулирования отсут­ствуют. 3. Бауман констатирует бессилие институтов, кото­рые призваны создавать и обеспечивать мировой порядок, в ряду которых национальным государствам, когда-то, от­водилась решающая роль. Некоторые даже определяют сущность глобализации через утрату полномочий нацио­нальным государством. Каким будет его будущее в «эру гло­бализации»?

…гло­бализация стала почти универсальным термином. … трансформи­сты, считают, что глобализация является абсолютно новым феноменом. С их точки зрения, она представляет собой дви­жущую силу всех современных изменений, в ходе которых осуществляется трансформация экономических и социаль­но-политических границ. Одной из отличительных черт се­годняшнего мира, по их мнению, оказывается адаптация государств к новому миропорядку, в котором нет четкого разделения на внешнюю и внутреннюю сферы.

Так, по мнению Э. Гидденса, вследствие того, что со­временные государства теснейшим образом связаны с ре­гиональными и транснациональными политическими и экономическими группировками и корпорациями, грани­цы современных государств теряют статус жестких демар­кационных линий. Их, скорее, можно сравнить с «фронтирами», отодвигаемыми по мере добровольного делегирова­ния правительствами части полномочий в пользу наднаци­ональных институтов и организаций. Таким образом, гло­бализация ассоциируется с трансформацией, в том числе и государства.

…Отечественная социал-реформистская мысль также однозначно высказывается за сохранение прерогатив наци­онального государства, полагая это особенно важным имен­но во время усиления давления глобализационных процес­сов. И. В. Данилевич пишет, что государство — это основ­ной инструмент защиты национальных интересов и взаи­модействия с другими государствами на мировой арене в решении глобальных проблем.

…современный совокупный дискурс о судьбе на­ционального государства в эпоху глобализации, во-первых, формируется на основе взаимной критики его участников, во-вторых, подавляющее число участников дискурса ведут речь о глобализации не как о всемирном историческом про­цессе, а о её современной стадии, в-третьих, сами дискур­сы выстраиваются по принципу «за» и «против» глобализа­ции, а участники дискурса, в четвертых, сосредотачивают основное внимание не на определении социально-истори­ческой сущности и формах глобализации, а на её различ­ных последствиях для судеб современного мира, в том чис­ле — для современных наций и национальных государств. Аналогичное заключение можно сделать и относительно дискурсивного пространства академических исследований, конфигурация которого определяется не приверженностью авторов одной из нескольких идейно-политических тради­ций, а использованием идеологически «нейтральных», но содержательно различных парадигмальных образцов иссле­дования. При этом количество используемых «парадигм» с трудом поддается исчислению, в том числе и по причине произвольного употребления этого термина.

Таким образом, в отечественном и зарубежном научном сообществе нет единства взглядов на природу, формы, ха­рактер и направления эволюции ни «глобализации», ни «на­ций», ни «национальных государств». Соответственно, нет и общепринятых концепций указанных исторических фе­номенов, и тем более работ, специально исследующих диалек­тику их формирования и коэволюции в прошлом и настоящем.

В этих условиях перспективы изучения исторической диалектики глобализации и национального государства свя­заны, по мнению Ю. Д. Гранина, с выходом в сферу транс­дисциплинарных исследований — сферу социальной фило­софии, в пределах которой глобализация интерпретируется как «мегатенденция к географическому распространению и поэтапному объединению цивилизационно, экономически, куль­турно, политически и иначе разделенного человечества в по­тенциально возможную глобальную (планетарную) общ­ность», реализующаяся в череде предметно-практических и духовных попыток организации или реорганизации об­щего пространства совместной жизни народов на основе принятых в качестве «универсальных» ценностей, норм и институтов общежития, выработанных в пределах той или иной цивилизационной модели развития.

 

Йонас Г. Принцип ответственности. Опыт этики для технологической цивилизации. — М.: Айрис-пресс, 2004. — 480 с.

 

5. Естественная и договорная ответственность

Устроенная самой природой, т. е. существующая от природы ответственность, представленная пока что одним (и единственным достоверным) примером родительской ответственности, не зависит ни от какого предшествующего согласия, безотзывна и бессрочна; и ещё она тотальна. Ответственность «ис-кусственная», устроенная распределением и принятием поручения, например должностная (однако также и та, что возникает на основе молчаливого согласия или вследствие компетентности), описывается возложенным заданием по его содержанию и временной протяжённости. Её принятие содержит элемент выбора, от которого можно отказаться, подав в отставку, как и, с другой стороны, возможно освобождение от должности. Ещё важнее то различие, что ответственностъ получает здесь свою обязывающую силу от договорённости, чьим порождением она является, а не от самозначимости дела. Тот, на кого возложен сбор налогов, кто позволил это дело на себя возложить, в подлинном смысле слова отвечает за выполнение этого, какого бы мнения он ни был о ценности данной или любой вообще налоговой системы. Так что в исполнении таких исключительно договорных, не продиктованных собственными притязаниями дела ответственных обязанностей возможно лишь поведение, противоречащее долгу или им пренебрегающее, но не «безответственное» в собственном смысле. Это понятие в его строгом смысле резервировано за предательством в отношении безотносительной ответственности, которым подвергается опасности истинное благо. Однако и в случае налогового чиновника, сразу же попадающего в более слабый разряд, возможно отстаивать наш общий тезис, что долженствование бытия самого дела является первым моментом ответственности, поскольку конечным предметом ответственности, стоящим выше предмета непосредственного, т. е. «дела» в буквальном смысле, является сохранение отношений верности вообще, на которых основываются общество и совместное обитание людей: и это и есть сущностное, обязывающее само по себе благо. (Формальный категорический императив приходит здесь с иным основанием — и даже без последней фразы! — к тому же результату.) Однако в отношении этого, вечно необеспеченного в своём существовании, целиком и полностью зависящего от нас блага ответственность настолько же безусловна и безотзывна, как только может быть любая ответственность, установленная природой — если только она уже природной не является. Так что если чиновник-предатель может быть непосредственно обвинен лишь в нарушении долга, то опосредованным образом безответственен и он.

 

6. Самостоятельно избранная ответственность политика

Остается ещё случай, своеобразным, выделяющим специально человеческую свободу образом выходящий за пределы природной и договорной ответственности. До сих пор мы видели: благо первого порядка, когда и поскольку оно лежит в сфере досягаемости нашей силы, в особенности же тогда когда это есть сфера нашей фактической и происходящей уже и без того деятельности, не оставляющим нам выбора образом предполагает нашу ответственность, не признавая при этом никакого освобождения от соответствующей обязанности. Избранная (по крайней мере отчасти) самим человеком, так называемая договорная ответственность обусловленного (а также и приказного) поручения сама по себе не имеет своим предметом никакого обязывающего блага такого рода и возлагается на срок. Имеется, однако, и такой, весьма примечательный случай, когда благо первого порядка и безусловного достоинства, само по себе ещё не находящееся в действенной сфере нашей силы, так что мы за него нести ответственность никак не можем, также способно оказаться предметом свободно избранной ответственности — так, что сначала происходит выбор, и только потом, в связи с избранной ответственностью, возникает та сила, которая необходима для её присвоения и использования. Парадигматическим случаем этого является политик, который стремится к власти, чтобы обрести ответственность. Конечно, власть обладает своими собственными приманками и наградами: престиж, блеск, удовольствие от отдачи распоряжений, влиятельность, зиждительство, след в мире, да уже наслаждение одним лишь её сознанием (не говоря о вульгарных выгодах), так что в стремлении к ней всегда присутствуют честолюбивые мотивы. И всё же, если отвлечься от наиболее обнажённой и наиболее своекорыстной тирании, которая вряд ли вообще уже попадает в сферу политики (кроме как при помощи лицемерной претензии на то, что она заботится об общественном благе), в стремлении к власти присутствует также и желание связанной с властью, становящейся через неё возможной ответственности, если же речь идёт о подлинном homo роlitik, она желанна в первую очередь. И настоящий государственный деятель будет усматривать свою славу (которая его, возможно, только и заботит) именно в том, что о нём может быть сказано, что он действовал на пользу тех, над кем имел власть — т. е. для кого он её имел. То, что «над», становится «для» и составляет существо ответственности.

Мы имеем здесь единственную в своем роде привилегию человеческой спонтанности: непрошеный, «без нужды», без поручения и без договоренности (которая могла бы сюда прибавиться в качестве легитимирующего момента) хлопочет о достижении власти претендент, дабы получить возможность взвалить на себя бремя ответственности. Предметом ответственности является res рublika, общественное дело, которое при республиканской форме правления в скрытой форме является делом всеобщим, на деле же – лишь в пределах выполнения общих гражданских обязанностей. Принятие на себя руководства в общественных делах сюда не относится: формально никто не обязан добиваться государственных должностей, чаще всего ни от кого даже не требуют принять предложение занять такую должность, если он об этом не просил. Однако тот, кто чувствует себя призванным к этому, ищет как раз такого приглашения и требует его как свое право. В особенности угрожающая обществу опасность, когда к ней присоединяется убежденность, что знаешь путь к спасению и можешь по нему повести, делается мощным стимулом для мужественной личности предложить свои услуги и пробиться к ответственности (С. 175 — 178).

Казанская И. А. Философские проблемы естествознания. К научному пониманию феномена интернета// Вестник Московского Университета. — 2008. — № 3. — С. 20 — 31.

 

Определение и способ изучения Интернета, то, с какой сто­роны исследователь «смотрит» на феномен Всемирной паутины, во многом зависит от общей концептуальной установки исследо­вателя относительно типа общественного устройства современнос­ти, от того, как он понимает современное общество. Здесь сло­жились свои традиции и направления. Они достаточно четко раз­граничены. Критерием выделения служит именно общая установ­ка исследователя относительно типа современного общества.

Однозначным поворотным пунктом в изучении этой пробле­мы является постулирование постиндустриального этапа общест­венного развития в ставшей классической работе Д. Белла. Но термин «постиндустриальный» во многом является определением «от противного», он отличает современное и грядущее общество от индустриального, но не всегда описывает собственные харак­теристики этого нового общественного устройства. Конкретизи­руя приставку «пост», появлялись самые разнообразные концеп­ции и видения. Можно выделить четыре базовых направления в понимании и изучении феномена Интернета в зависимости от по­нимания исследователями современности.

1. В первую группу входят все подходы, обозначаемые сами­ми авторами как социальные прогнозы. Эти теории были сформу­лированы в 60 —70-е гг. XX в. в попытке предсказать будущее общественное устройство. В рамках этих подходов выделяются признаки, которые с точки зрения авторов будут являться опре­деляющими в недалеком будущем. Технотронное общество, об­щество знаний, информационное общество — основные концеп­ты первой группы. Сегодня критика этих подходов вполне сопо­ставима по своему объёму с самими теоретическими построения­ми авторов данных теорий. Тем не менее, на основе подобных концептов сформировалось понимание Интернета как информационного хранилища, мирового разума и технологического фронтира. Представители этого подхода впервые стали рассматривать Интернет как новый социальный объект.

2. Второй подход связан с изменившейся, а именно сетевой природой современного общества. Это научное открытие, сделанное М. Кастельсом, из­менило направленность мысли исследователей. После его работ о сетевой природе современного общества основной акцент в иссле­дованиях стал делаться не на том, какое общество предположи­тельно будет, а на том, какое общество уже есть, как изменяются его институты, преобразуясь в Сети, и какие изменения происхо­дят в связи с этим в социальном устройстве. На основе этого подхода Интернет определяется через его коммуникационные свойства: Интернет делает возможными сетевые связи любой сте­пени сложности, в этом заключается его существенная черта.

3. Третий подход основан на теориях виртуальности и прежде всего виртуального общества. В центр рассмотрения помещаются образы вещей, анализируется, как и зачем они создаются. В рамках этого подхода Интернет — виртуальный образ мира. Вни­мание направлено именно на процесс и способ порождения обра­зов, на виртуализацию.

4. В четвертую группу входят подходы, основанные на ис­пользовании постмодернистских концептов понимания современ­ного общества. С этой точки зрения Интернет — это многое, это разное. Интернет можно понять лишь через яркие образы и ме­тафоры. Эти подходы отличает образность, многозначность, ли­ричность, неконкретность. Однако в современной социальной философии постмодернизм признается как полноценный подход и метод.

…Интернет выполняет целый ряд социальных функций в глобализирующемся обществе. Эти функции не являются чем-то неиз­вестным, неоткрытым. Практически все они сформулированы в рассмотренных нами подходах. В рамках предлагаемого в этой статье генетическо-функционального подхода Интернет — то сред­ство, которое делает возможным глобализацию информации, ком­муникации, образов, действий, истории. Можно утверждать, что Интернет прочно встроен в глобализирующееся общество, без та­кого средства, как Интернет, глобализация была бы невозможна.

 

Информационное общество. Интернет как хранилище информации

Термин «информационное общество» был введен Ф. Махлупом и Т. Умесао вначале 60-х гг. XX в. фактически одновременно в США и Японии. В 1969 г. Агентство экономического планиро­вания (Economic Planning Agency (EPA)) представило доклад «Японское информационное общество: темы и подходы» (Japan's Information Society: Themes and Visions). Согласно этому докладу, процесс компьютеризации в информационном обществе даст людям доступ к надёжным источникам информации, избавит их от рутинной работы, обеспечит высокий уровень автоматизации производства. При этом изменится и само производство: продукт его станет более «информационно ёмким», что означает увеличе­ние доли инноваций, дизайна и маркетинга в его стоимости: «...производство информационного продукта, а не продукта матери­ального будет движущей силой образования и развития общества».

В 70—90-е гг. наибольший вклад в развитие теории инфор­мационного общества как модификации концепций постиндустри­ального общества внесли Д. Белл, М. Порат, И. Масуда, Э. Тоффлер, Т. Стоуньер, Р. Катц, П. Дракер и др. В той или иной мере она получила поддержку со стороны тех исследователей, ко­торые акцентировали внимание не столько на прогрессе собствен­но информационных технологий, сколько на становлении техно­логического, или технотронного общества, или же определяли со­временный социум исходя из возросшей и постоянно возрастаю­щей роли знаний.

Э. Тоффлер, например, перечислял такие черты новой предполагаемой формации, как демассивизация и денерархизация общества и культуры, деконцентрация производства и населения, резкий рост информационного обмена, сближение производства и потребления, полицентричные, самоуправленческие политические системы, экологическая реконструкция экономики и вынос опасных производств за пределы Земли, индивидуализация лич­ности при сохранении солидарных отношений между людьми, ко­торым «нечего делить», космополитизация и др. В своей работе «Метаморфозы власти» Э. Тоффлер определял информационное общество как общество, в котором сфера знания играет решаю­щую роль в общественном развитии.

В книге Д. Белла «Социальные рамки информационного об­щества» был представлен свой вариант конвергенции идей пост­индустриализма и информационного общества. По Д. Беллу, ин­формационное общество — это и есть постиндустриальное общест­во, основу определения социальной структуры которого составля­ет информация. Информационное общество, в трактовке Д. Белла, обладает всеми основными характеристиками постинду­стриального общества (экономика услуг, определяющая роль тео­ретического знания, ориентированность в будущее и обусловлен­ное ею управление технологиями, развитие новых интеллектуаль­ных технологий).

В этот период делались попытки более подробно и конкретно обрисовать будущее информационное общество. Э. Тоффлер го­ворил о торжестве индивидуальной деятельности на дому — новой форме рабочей деятельности в рамках общей структуры информа­ционного общества; Дж. Пелтон выдвигал проект «глобальной электронной цивилизации» и т. п. Политические и социальные изменения в этом контексте рассматривались как непосредствен­ный результат информационной революции. Подчеркивалось, что от распространения компьютерной техники напрямую зависит развитие демократии.

… Видимо, недостатки названных теорий обусловлены тем, что все они являются социальными прогнозами. Авторы этих теорий описывают желаемое общество, некий образ, идею, как если бы идеи действительно правили миром. По сути, речь идет о своеоб­разном финализме: строится образ грядущего, который затем ис­пользуется для объяснения настоящего. В качестве элементов анализа действительности в этих теориях присутствуют достаточно простые наблюдения:

— роль информационных технологий возрастает;

— роль знания возрастает;

— роль технологий и технологического развития возрастает;

— происходят какие-то изменения в общественном устройстве в целом.

 

Сетевое общество. Интернет как универсальный посредник коммуникации, сетевых связей

Существенным этапом в преодолении подобной ситуации, сложившейся в исследованиях происходящих общественных изме­нений, стали работы М. Кастельса. Он выступил с обоснованной критикой теорий «информационного общества» (information soci­ety) и выдвинул собственную концепцию «информационального общества» (informational society). По мнению Кастельса, инфор­мация и обмен информацией сопровождали всю историю челове­чества. Информация важна для любого общества на любом этапе развития. Но в наступающем «информациональном обществе» генерирование, обработка и передача информации становятся фун­даментальными источниками производительности и власти: «По­этому следует отбросить понятие «информационное общество» в силу его неспецифичности и путаности, — писал Кастельс. То, что действительно является новым в современную эпоху — это новые сети информационных технологий. Они представляют собою более серьезные изменения, чем технологии, связанные с индустриальной революцией или информационной революцией. Более того, мы находимся в самом начале технологической рево­люции, и по мере того как Интернет становится универсальным инструментом интерактивной коммуникации, мы сдвигаемся от компьютероцентрированной технологии к диффузным сетевым технологиям и, что ещё более важно, дав волю биологической революции, создаем возможность для манипулирования живыми организмами и даже воссоздания их».

Выдвигая концепцию сетевого общества, Кастельс отмечал, что ядром такого общества является не информация как таковая, а «сетевая логика базисной структуры» общества, придающая распространяемой информации особые качества и функции, сис­темно преобразующие все основные сферы жизнедеятельности людей — от экономики и политики до образования и культуры. По мнению Кастельса, появляется и новая «организационная ло­гика» перехода от массового производства к более гибким фор­мам, выражающим индивидуализированные запросы потребите­лей информациональной глобальной экономики, которая «трансфор­мирует сигналы в товары посредством обработки информации».

Сеть — это множество взаимосвязанных точек. В качестве точек сети могут выступать любые социальные объекты (люди и их объединения, в том числе государство). Сети имеют преимущест­во перед традиционными иерархически организованными морфо­логическими связями: они мобильнее, чем иерархии, более под­ходят для адекватной обработки информационных потоков. Это и выводит сетевые принципы организации на первый план, ведь в современном мире, по известному выражению М. Кастельса, власть потоков информации преобладает над потоками власти.

…В результате такого сетевого подхода произошел сдвиг и в понимании феномена Интернета: Интернет стал описываться не только как глобальное информационное хранилище, но и как гло­бальное средство связи, универсальный посредник сетевого общества. Информация, как подчеркивает в этой связи отечественный исследователь Д. Иванов, не всегда знание, но всегда коммуни­кация (media), которая часто подразумевается под тем, что мы называем информацией. И. Шадрин утверждает, что развитие новых информационных технологий и прежде всего Интернета приводит к росту «плотности» межличностных и межгрупповых коммуникаций и, что ещё более важно, создает возможность из­менения направлений потока этих коммуникаций, трансформи­руя, таким образом, социальную структуру общества.

 

 

Задачи и упражнения

 

1. Какой критерий выделения типов общества лежит в основе, предло­женной американским социологом У. Ростоу.

¨ Традиционное общество (докапиталистическое общество).

¨ Переходное общество (страны Европы до промышленного переворота).

¨ Пери­од сдвига (возникновение индустриального общества).

¨ Зрелое общество (с развитой индустрией).

¨ Завершающая стадия (индустриальное общество с вы­соким уровнем потребления).

¨ Сегодня в этой типологии появилась еще одна стадия - постиндустриальное общество.

 

2. Немецкий философ К.Маркс подчеркивал тот факт, что люди сами делают историю, но они ее делают не так, как им вздумается, при обстоятельствах, которые не сами они выбирали, которые непосредственно имеются налицо, даны им