Коллективу Московского Художественного театра

 

20 октября 1933 (почт. шт.)

Ницца

Поздравляю Вас с тридцатипятилетием не простой, а боевой жизни нашего дорогого юбиляра. В этой жизни часы считаются за дни, а дни -- за годы.

Проходили мировые события, войны, революции, каких не знала еще история; ломались и создавались вновь основы государств, общественности, нравственности, религии, науки, искусств; проходили толпы людей разных поколений, возрастов, национальностей, сословий, культур; объезжали города своей страны, Европы, Америки; была работа на фабриках, заводах, в деревне, на фронтах. Были успехи, овации, поражения, признание, нападки, победы, кризисы, возрождение; искали, находили, теряли, создавали вновь; умирали, приходили новые, плодились студии и театры!!

Через все эти годы и события юбиляр неизменно нес свое credo {верю (лат.); в переносном смысле -- убеждения.} и боролся за вечное в искусстве.

Сегодня, в день своего тридцатипятилетия, МХАТ -- жив, признан и заботливо охраняется ЦИК'ом.

Вот формуляр юбиляра!

Порадуемся, вспомним тех, кто создавал, поддерживал, помогал и ободрял юбиляра в трудные минуты! Поблагодарим от души тех, кто его признал, спасал и теперь охраняет! Почтим память дорогих людей, ушедших от нас! Будем заботливо беречь стариков, создававших театр, во главе с Владимиром Ивановичем! Будем любить и ценить средников, молодежь, всех без исключения работников театра, способствующих его процветанию и жизни.

Да здравствует юбиляр, пусть он никогда не стареет, вечно обновляется, хранит свое credo и ищет вечного в искусстве!

Станиславский

 

Б. Ю. Чернявскому

Конец октября -- начало ноября 1933

Ницца

Дорогой Борис Юрьевич.

Не знаю, кто прислал мне телеграмму о премьере "Севильского" и его успехе¹. Обращаюсь с благодарностью к Вам как к представителю театра и очень прошу поблагодарить за извещение и поздравить всю труппу, дирекцию, режиссеров, артистов хора, дирижеров, музыкантов, концертмейстеров, сотрудников, помощника [режиссера, заведующих постановочной и сценической электрической частью, костюмеров, портных, гримеров, бутафоров, всех рабочих сцены и мастерских и всех работников театра без исключения.

Шлю мое искреннее поздравление художнику Нивинскому и нашей великолепной, единственной Надежде Петровне Ламановой.

От души радуюсь за удачное окончание нашей трудной работы.

Вас и Александра Владимировича² поздравляю особо, так как знаю, скольких забот, неприятностей и хлопот Вам стоил этот спектакль.

После генеральной и спектакля мне телеграфировала об успехе О. Л. Книппер, Егоров и кое-кто [еще] написали короткие записочки с выражением больших похвал.

Очень рад, что наш театр немного ожил и проявил себя.

Я не посылал Вам телеграммы потому, что перед отъездом превратился в Гарпагона. Послать телеграмму здесь -- это целый капитал.

Опаздываю же я с письмом потому, что опять расхворался, благодаря чему мой отъезд отсюда задержался.

О нашем театре знаю только, что он был в Харькове, о чем написал мне в письме Владимир Сергеевич³. Больше не знаю ничего из того, что у вас делается, что репетируется, какие планы.

Знаю еще от Кудрявцева, которому буду скоро писать, что у вас начинаются репетиции "Ирландского героя"⁴. Сначала -- только драматические. Это я очень одобряю, это самое правильное, чтоб артисты знали, что они играют, когда начнут с концертмейстером учить партии.

С "Кармен" я ничего здесь сделать не могу, так как без музыки, которую не могу здесь сорганизовать, -- ничего не могу сделать. Мне почувствовался только общий тон постановки, который отличит нашу "Кармен" от сотни других. Она должна быть, так сказать, простонароднее. В первом акте нужны подлинные табачные работницы фабрики, подлинные солдаты, подлинные крестьяне, вроде Хозе и Микаэлы. Во втором и третьем актах -- подлинные контрабандисты с их трущобой, убийствами, постоянной авантюрой, романтикой и опасностью. Третий акт мне представляется теперь узкой расщелиной в горах, стены которых, наподобие бывшего города Чуфут-кале в Крыму, представляют из себя какие-то продолбленные в скалах туннели, гроты, ходы, переходы и какие-то отверстия, через которые видно то, что делается внутри. Внизу, между громадными этими отвесными, узкими, продолбленными скалами, течет ручей. Все контрабандисты не выстраиваются, как в опере, на авансцене, чтобы петь, а, напротив, скрываются, крадутся, прячутся, чтоб не быть замеченными.

Перехожу к певцам и артистам. Они работали хорошо и одолели трудную задачу. Теперь им предстоит еще более трудное -- сохранить и закрепить то, что верно и правильно в спектакле. Если постановка и ее трюки (кое-где утрированные) принимаются зрителем, то это и хорошо и вместе с тем страшно. Нужна большая выдержка и дисциплина, чтоб не поддаться зрителю и не начать фортелять для большего еще успеха или для того, чтоб "переплюнуть" в смысле успеха своих партнеров. Надеюсь на них, что они больше, чем в другой пьесе, будут очень внимательно идти по сквозному действию: поженить на каждом спектакле Альмавиву с Розиной.

И хору предстояла трудная работа, и, если они по-настоящему одолели и оправдали преувеличение в финале II акта (обалдение), -- я им рукоплещу, поздравляю и умоляю не наигрывать, итти по намеченной линии.

Сотрудникам была дана тоже задача. Если они не поют, то задача их становится оттого еще труднее. Поздравляю, если они ее выполнили.

Помощников режиссера, на которых легла трудная задача своевременного поворота сцены, в такт, под ритм музыки. Если они это научились делать -- кричу им "браво!" И хормейстеру кричу "браво!" И художнику, у которого была трудная задача. Нашей драгоценной, незаменимой, гениальной Надежде Петровне Ламановой ору во все горло: "браво, бис!" И заведующему сценой со всеми его помощниками и всеми цехами рабочих, вместе с неутомимым Калининым.

И гримеру и его помощникам. И электротехнику с его помощниками. Всем нашим дорогим товарищам по оркестру -- особый, дружеский привет. Как трудно в этой опере-комедии аккомпанировать, не заглушая голоса и текста слов, без которых погибнет комедия! Какая легкость и брио нужны, чтоб музыка искрилась как шампанское! Если были такие дружные аплодисменты после увертюры, значит, задача достигнута. Брависсимо! Не забыл ли я еще кого-нибудь? Конечно, забыл: костюмеров, портных, портних, бутафоров.

Если забыл еще кого -- простите. Виновата моя старая голова.

В этот радостный момент мне хочется поздравить всех, всех, всех без исключения работников театра, где бы они [ни] работали в нашем общем деле -- в конторе, в складах, в гардеробной...

Всем мой сердечный привет и поздравления.

Надеюсь -- до скорого свидания.

Любящий Вас

К. Станиславский.

 

P.S. О том, что делается в театре, ничего не знаю, кроме того, [что] была поездка в Харьков, о которой мне писал брат.

Напишите о себе, дорогой Борис Юрьевич. Очень интересуюсь, как Вы себя чувствуете.

Я должен был давно выехать, но задержался нездоровьем. Лишь только поправлюсь настолько, чтоб предпринять далекое путешествие, -- тотчас же двинусь в путь.