А) Эмпирическое учение об экзистенциальной обусловленности знания

В соответствии с нашим делением и по возможности отвлекаясь от гносеологических выводов, мы попытаемся охарактеризовать социологию знания как теорию экзистенци­альной обусловленности фактического мышления. В этой свя­зи необходимо прежде всего пояснить: что следует пони­мать под экзистенциальной обусловленностью? Как легче всего показать, в чем она состоит? В качестве конкрет­ного факта эта обусловленность может быть, пожалуй, легче всего показана на иллюстративном примере. Экзистенци­альная обусловленность мышления может считаться факти­чески доказанной в тех областях, где удается показать: а) что процесс познания de facto развивается отнюдь не по «имманентным законам», отнюдь не в соответствии с «природой вещей» или «чисто логическими возможностями», не под воздействием внутренней «духовной диалектики», но что возникновение и формирование мышления определяют в решающих пунктах внетеоретические факторы, именуемые обычно «факторами бытия»; b) что эти факторы, определяю­щие конкретное содержание знания, имеют отнюдь не пери­ферийное значение, «чисто генетическую релевантность», но проникают в содержание и форму идей и решающим образом определяют формулирование, объем и интенсивность нашего опыта и наблюдения, одним словом, все то, что мы определя­ем как аспект познания.

Социальные процессы, влияющие на процесс по­знания. Что касается первой группы критериев для определе­ния экзистенциальной обусловленности знания (сюда отно­сятся все внетеоретические факторы, de facto действующие в истории мышления), то недавние исследования, проведенные в рамках социологически ориентированной истории духа, дают нам все большее количество данных, подтверждающих это положение. Ибо теперь уже ясно одно: предшествующие ис­следования, априорно ориентированные на то, что изменения в духовной сфере могут быть поняты только на «духовном» уровне («имманентная история духа»), с самого начала зак­рыли себе путь к обнаружению возможного проникновения социальных процессов в сферу «духовного». С потерей этой априорной уверенности все большее количество конкретных случаев с полной очевидностью свидетельствует о том, что:

a) постановку проблемы делает возможным только предшествующий ее формулировке жизненный опыт;

b) при отборе из множества данных присутствует воле­вой акт познающего субъекта;

c) на характер исследования проблемы оказывают значительное влияние жизненные силы.

Что касается этих жизненных сил и волевых установок, которые лежат в основе теоретических положений, то в ре­зультате упомянутых исследований становится все более яс­ным, что и они носят отнюдь не индивидуальный характер; это, другими словами, означает, что они коренятся в первую очередь не в осознанной, индивидуальной воле мыслящего субъекта, а в коллективной воле группы, стоящей за мышле­нием индивида, которое лишь следует предписанным ею ак­там. В этой связи становится все более очевидным, что мыш­ление и знание в значительной своей части вообще не могут быть правильно поняты, если не принимать во внимание их обусловленность бытием и то обстоятельство, что они фор­мируются внутри коллектива.

Мы не можем перечислить здесь все многообразные социальные процессы, воздействующие в этом смысле на обусловленность теории и ее развития «бытием», и вынужде­ны ограничиться одним примером (отсылая и в данном случае для ознакомления с детальной аргументацией к литературе вопроса).

Ярким примером того, как внетеоретические процессы оказывают влияние на возникновение и развитие знания и познания, может служить конкуренция. Ведь конкуренция регулирует отнюдь не только экономическую деятельность посредством механизма рынка[184], отнюдь не только социаль­но-политические отношения, но выступает также в качестве движущего импульса в различных «интерпретациях мира»; ибо если реконструировать социальную основу этих интерпре­таций, они предстанут перед нами в виде духовных экспонен­тов борющихся за мировое господство групп.

Тот факт, что социальные факторы все отчетливее вы­ступают в качестве скрытых движущих сил сознания, позволя­ет нам на данной стадии прийти к следующему выводу: идеи и теории нельзя, как уже было указано, считать гениальными открытиями отдельных великих мыслителей. Даже наиболее гениальные открытия опираются на сложившийся, передан­ный мыслящему индивиду коллективный исторический опыт, который, однако, никоим образом не следует гипостазировать и субстанциализировать в качестве «духа». При ближайшем рассмотрении оказывается также, что в одно и то же время существует не один коллективный опыт (как полагали сторон­ники учения о народном духе) с одной особой направленнос­тью (не одно направление мыслей), но что «мир» познается различным образом, поскольку несколько одновременно существующих (хотя не одинаковых по происхождению и цен­ности), противоположных друг другу тенденций мышления борются за свои отличающиеся друг от друга истолкования «общего» мира, данного им в опыте. Ключ к конкретному пониманию этого многообразия дает отнюдь не «предмет в себе» (ибо тогда было бы непонятно, почему он «преломля­ется» столь различным образом), а различие ожиданий, стремлений и возникающих из опыта импульсов. Если, следо­вательно, мы вынуждены искать объяснение в игре и столкно­вении этих различных по своему положению в социальной сфере импульсов, то в ходе более глубокого анализа станет очевидным, что причину их столкновения следует искать от­нюдь не в теории, но в том, что эти различные, противопо­ложные импульсы коренятся в сфере общих групповых инте­ресов. В свете социологического анализа (реконструирующего скрытые промежуточные звенья между упомянутыми импуль­сами и теоретическими положениями) прежние «чисто теоре­тические разногласия» сводятся в большинстве случаев к различиям мировоззренческого характера; а ими невидимо управляют конкретные антагонистические соревнующиеся и борющиеся группы.

В качестве примера одной из многочисленных коллек­тивных связей, которые могут создать различные интерпрета­ции мира и типов знания, мы остановимся на проблеме поко­лений. Принадлежность к определенному поколению часто также предопределяет принцип выбора, формирования и поляризации теорий и воззрений, существующих в данный момент в определенной социальной сфере[185]. Из сопоставле­ния данных, полученных нами в ходе исследования проблемы конкуренции и проблемы поколений и их роли в духовном развитии, явствует, что историческая форма движения, ин­терпретируемая «имманентной историей духа» как диалектика «духовного мира», является, с точки зрения социологии зна­ния, движением в области истории духа, ритм которого регу­лируется сменой поколений и конкуренцией.

Рассматривая проблему взаимоотношения между ти­пом общества и типом мышления, необходимо упомянуть и о наблюдении Макса Вебера. По его мнению, стремление к систематизации и является часто следствием чисто схола­стических соображений, желание «систематически» мыслить - не что иное, как коррелят к существующим юридическим и научным школам, и происхождение этой организующей фор­мы мышления следует искать в непрерывной деятельности педагогических институтов[186]. Сюда же относятся важные замечания М. Шелера о связи между различными формами знания и определенными типами групп, в которых они толь­ко и могут возникнуть и сформироваться[187].

Этого, вероятно, достаточно для пояснения того, что имеется в виду, когда говорят о корреляции, существующей между типами знания и содержанием знания, с одной сторо­ны, определенными социальными группами и социальными процессами - с другой.

Конститутивное значение социального процесса для аспекта мышления. Имеют ли эти связанные с социальным процессом факторы только периферийное значение, являются ли они только причиной возникновения, только условиями факти­ческого возникновения идей (т.е. обладают ли они лишь «генетической» релевантностью) или же проникают в самый ас­пект конкретных высказываний? Это следующий вопрос, который будет здесь поставлен. Исторический и социальный генезис идей был бы ноологически иррелевантным лишь в том случае, если социальные и исторические условия познания имели бы значение только для его возникновения и реализации. В этом случае две эпохи в истории знания отличались бы друг от друга только тем, что в более раннюю эпоху определенные данные еще отсутству­ют или что в данный момент еще существуют определенные заб­луждения, которые впоследствии будут полностью устранены. Подобное утверждение об отношении более раннего знания к знанию более позднему в большей степени справедливо для точных наук (хотя в настоящее время представление о стабиль­ности категориальной структуры точных наук стало значительно менее устойчивым, чем оно было в эпоху «классической физи­ки»), что касается наук о духе, то здесь, нельзя говорить о простом устранении заблуждений в процессе смены более ранних стадий развития более поздними, ибо каждая эпоха с ее различными теориями совершенно по-новому подходит к изучению «одного и того же» предмета и постигает его в новом аспекте.

Поэтому-то тезис о конститутивном значении со­циально-исторического процесса для большинства сфер зна­ния находит свое обоснование прежде всего в том факте, что большинство конкретных высказываний позволяет установить, где и когда они возникли, где и когда они были сформулиро­ваны. То, что уже достаточно однозначно разработано в обла­сти истории искусства, что произведения искусства могут быть точно датированы в соответствии с их стилем, так как каждый элемент формы возможен лишь в определенных исторических условиях и содержит характерные черты эпохи, может быть mutatis mutandis[188] показано и в сфере мышления посред­ством фиксирования с помощью все более точных критериев «аспекта» каждого познания. По мере того как мы со все большей точностью определяем феноменологические призна­ки, позволяющие различать отдельные типы мышления, стано­вится все более возможным датировать типы мышления так же, как датируются картины, и, подвергнув анализу структуру мыш­ления, установить, где и когда мир представлялся стоящему за определенным высказыванием субъекту в этом и только в этом образе; более того, в ряде случаев анализ может быть доведен до той стадии, которая позволит ответить и на другой вопрос, почему мир воспринимался именно в таком образе.

Если из утверждения 2х2=4 (мы берем в качестве при­мера простейший случай) нельзя умозаключить, кем, когда и где оно было сформулировано, то творение духовной культу­ры всегда дает достаточно оснований для того, чтобы устано­вить, конституировалось ли оно с позиций «исторической шко­лы», «позитивизма» или «марксизма» и на какой ступени раз­вития каждого из этих направлений. Здесь мы вправе гово­рить о «влиянии социальной позиции» ученого на результат его исследования, о «соотнесенности с бытием», т.е. о связи данных высказываний с «бытием», являющимся их ос­новой, и противопоставлять эти высказывания тем, в которых (как в вышеупомянутом утверждении 2х2=4) подобное влия­ние социальной позиции субъекта отсутствует, по крайней мере в доступной нашему пониманию форме.

Аспект определяет, таким образом, как индивид ви­дит объект, что он в нем постигает и как конструирует его в мышлении. Аспект есть, следовательно, нечто большее, чем чисто формальное определение мышления, он относится и к качественным моментам в формировании познания, т. е. к тем моментам, которые неизбежно упускаются формальной логи­кой. Именно эти моменты являются причиной того, что два человека, применяющие одни и те же правила формальной логики (закон противоречия или формулу силлогизма), не прихо­дят к идентичному суждению об одном и том же предмете; более того, их суждения бывают часто совершенно различными.

Мы приведем здесь лишь несколько методов, с помо­щью которых можно характеризовать аспект какого-либо выс­казывания, несколько критериев, позволяющих отнести его к той или иной эпохе. К ним относятся: анализ значения приме­няемых понятий, феномен контрпонятия, отсутствие опре­деленных понятий, структура категориального аппарата, гос­подствующие модели мышления, уровень абстракции и пред­посланная онтология. В последующем изложении мы попыта­емся на ряде примеров показать, как эти методы и критерии применяются в анализе различных аспектов мышления, и ос­тановимся на том, в какой мере социальная позиция исследо­вателя влияет на его точку зрения.

Начнем с того, что одно и то же слово, одно и то же понятие в устах людей различного социального положения имеет большей частью совершенно разное значение.

Когда, например, в начале XIX в. консерватор старого толка говорил о «свободе», то он понимал под этим право каждого сословия жить в соответствии с данными ему приви­легиями («свободами»). Если же о свободе говорил предста­витель романтически-консервативного или протестантского направления, то смысл этого «глубоко внутреннего понимания свободы» заключался для него в праве каждого индивида жить в соответствии с принципом своего внутреннего непов­торимого миропонимания. Оба они мыслили в терминах «качественного понятия свободы», ибо понимали под свободой право либо на историческую, либо на внутреннюю индивидуальную особенность.

Либерал того же времени, говоря о «свободе», имел в виду свободу именно от привилегий, в которых консерватор старого толка видел основу всех свобод, т.е. «эгалитарное понятие свободы», которое сводилось к тому, что все люди должны обладать равными правами.

Либеральное понятие свободы было понятием группы, стремившейся разрушить внешний, легализующий неравен­ство, общественный порядок; консервативное же понятие свободы соответствовало представлениям того социального слоя, который не стремился к изменению внешнего порядка вещей и поэтому, во-первых (если говорить о внешней сторо­не дела), был заинтересован в том, чтобы все сохранялось в традиционной неизменности, во-вторых, для того, чтобы со­хранить в неизменности существующий порядок, вынужден был переместить проблематику свободы из политической во внутреннюю, далекую от политики, сферу. Тот факт, что либе­рал видел лишь одну сторону понятия и проблемы, консерва­тор - лишь другую их сторону, зависит, следовательно (и это можно однозначно доказать), от места того и другого в данной социальной и политической структуре[189]. Короче говоря, даже при образовании понятия угол зрения наблюдателя опреде­ляется его волей; наблюдение направляется по траектории, позволяющей выявить именно то, что соответствует интере­сам определенной историко-социальной группы. Таким обра­зом, из всех данных опыта в понятие всегда включается лишь то, что может быть постигнуто и использовано в интересах данного волевого центра. Так, например, вполне вероятно, что консервативное понятие «народный дух» было сформули­ровано в противоположность прогрессивному понятию «духа времени». Следовательно, сами понятия определенной поня­тийной схемы открывают непосредственный доступ к аспек­там, присущим видению различных социальных слоев.

Отсутствие определенных понятий означает отсут­ствие не только определенной точки зрения, но и отсутствие определенного динамического интереса к ряду жизненных проблем. Так, например, относительно позднее появление понятия «социальное» свидетельствует о том, что до извест­ного периода исследование не затрагивало сферу, связанную с этим термином, а также о том, что тогда отсутствовал свя­занный с этим словом жизненный опыт.

Однако не только понятия в их конкретном содержании отличаются друг от друга в зависимости от различных соци­альных позиций наблюдателей, различаться могут таким же образом и категории.

Так, например, для консерватизма упомянутой эпохи (к ней относятся почти все наши примеры, поскольку интере­сующие нас проблемы достаточно глубоко изучены в социоло­гическом аспекте только для этой эпохи), как, впрочем, и для консерватизма нашего времени, характерна склонность при­менять морфологические категории, которые направлены не на то, чтобы расчленять непосредственно воспринятый объект в его целостности, а на то, чтобы попытаться удержать его в его неповторимости. В отличие от этого морфологического подхо­да для мышления левых направлений того времени характе­рен аналитический метод, посредством которого расщепляет­ся каждое непосредственно данное целое, чтобы тем самым определить элементы, допускающие новые комбинации и об­щие определения, а затем объединить их на основе функцио­нальной зависимости или категории причинности. И в данном случае нашей задачей является не только показать, что раз­личные социальные позиции обусловливают различное мыш­ление, но и пояснить, по какой причине они организуют мате­риал опыта с помощью различных категорий. Дело заключа­ется в том, что представители левых направлений хотят создать из элементов существующего мира нечто новое; по­этому они все время отвлекаются от бытия в его конкретной данности, прибегают к абстракциям, дробят эмпирическую реальность на отдельные элементы, чтобы затем создать из них новые комбинации. Морфологическое целостное восприя­тие существует там, где наблюдатель готов полностью при­нять то, что он видит, не внося в него никаких изменений; бо­лее того, посредством такого целостного восприятия делается попытка стабилизировать те элементы, которые еще находят­ся в движении, как бы благословить бытие за то, что оно именно такое, какое оно есть. Все это ясно указывает на то, что даже абстрактные, как будто очень далекие от политичес­кой борьбы, категории и принципы организации коренятся в метатеоретической, прагматической душевной направленнос­ти и формируются в таких глубинных слоях души и сознания, где и речи не может быть о сознательном «обмане» в смысле «идеологизации».

Следующим фактором, способным характеризовать аспект мышления, являются так называемые «модели мышления», т.е. те модели, на которые в каждом данном случае имплицитно ориентируется индивид, подходя к изучению объекта.

Известно, например, что после того как была сформу­лирована типология естественных наук и разработанные на этой основе категории и методы мышления стали моделью, возникла надежда, что и в остальных сферах существования, в том числе и в социальной, можно будет решить все проблемы (механисти­ческая атомистическая концепция социальных явлений).

При этом важно отметить, что тогда, когда это проис­ходило (как и во всех подобных случаях), отнюдь не все слои общества ориентировались на эту модель мышления. Зе­мельная знать, отстраненные от сферы власти слои общества и крестьянство не оказывали в этот период существенного влияния на ход исторического развития. Новый тип образо­ванности, возникающие новые формы ориентации в мире со­ответствовали иной жизненной структуре. Формы возникаю­щего, ориентирующегося на естественные науки аспекта мира вторгались в жизнь этих слоев как нечто привходящее извне. И когда игра социальных сил вновь выдвинула на передний фронт истории новые группы людей, представляющие названные слои и их жизненную ситуацию, функционально-механистическому мышлению сразу же были противопостав­лены противоположные ему модели, например, «организмическая» или «персоналистическая». Так, Шталь, находясь в апогее этого развития, уже способен фиксировать связи между моделями мышления и политическими направлениями[190].

Модель того, как осуществить плодотворное мышле­ние, явно или скрыто стоит за каждым конкретно сформулированным вопросом и ответом: если последовательно от случая к случаю проследить происхождение и радиус распростране­ния подобной модели мышления, то обнаружится ее связь с социальным положением определенных общественных групп и их интерпретацией мира. Следует подчеркнуть, что, в отли­чие от догматического марксизма, мы понимаем под этими социальными единствами не только классы, но и поколе­ния, группы статусов, секты, профессиональные группы, шко­лы и т.п. Если не принимать во внимание такого рода диффе­ренциацию социальных группировок и соответствующую диффе­ренциацию понятий, категорий и моделей мышления (если, сле­довательно, не углублять проблему базиса-надстройки), то в базисе невозможно будет выявить дифференциацию, соот­ветствующую богатству типов знания и аспектов, выступаю­щих в истории мышления. Впрочем, мы совсем не намерены отрицать, что наибольшее значение из всех этих группиро­вок и социальных единиц имеет классовое расслоение, так как в конечном итоге все вышеперечисленные социальные единицы возникают и изменяются в рамках основополагаю­щих для них отношений, созданных производством и властью. Дело заключается в том, что исследователь, который видит все богатство конкретных типов мышления и пытается «причислить» их к определенным общественным единицам, в настоящее время уже не может удовлетвориться недифферен­цированным понятием класса, игнорирующим все помимо него существующие социальные единицы и социальные условия.

Еще один характерный признак аспекта мышления об­наруживается при исследовании того, на какой ступени аб­стракции останавливается данная теория и в какой мере она не допускает полного теоретического формулирования своей точки зрения.

Если теория в целом или в каком-либо отдельном вопросе останавливается на стадии относительной абстрактности и ставит препятствия на пути дальнейшей конкретиза­ции, объявляя эту конкретизацию недозволенной или несуще­ственной, это никогда не бывает случайностью. И в данном случае все решается социальным положением наблюдателя.

Именно на примере марксизма и его отношения к со­циологии знания может быть показано, как в ряде случаев определенная связь, установленная с определенной социаль­ной позиции, формулируется только в той степени конк­ретизации, которая соответствует данной социальной пози­ции, и как связанному с этой позицией наблюдателю никогда не удается выявить те более общие и принципиальные мо­менты, которые содержатся в данном конкретном наблюде­нии. Ведь марксизм уже давно мог сформулировать основной принцип социологии знания о социальной обусловленности человеческого мышления вообще, так как начало этому положено марксистским учением об идеологии. То обстоя­тельство, что эта имплицитно сопутствующая сделанному открытию идея не получила общей теоретической формули­ровки (и в лучшем случае применялась лишь частично), объясняется прежде всего тем, что в конкретной ситуации эта социальная обусловленность в самом деле может быть обна­ружена только у противника; но помимо этого - и подсоз­нательным нежеланием перейти от этого конкретного понима­ния к скрытой в нем возможности поставить общую принци­пиальную проблему и к необходимости продумать до конца возникающие таким образом проблемы, способные пошатнуть собственную позицию. Следовательно, ограниченность точки зрения, связанная с определенной социальной позицией, и бессознательно утверждающий свои воззрения волевой им­пульс препятствуют в данном случае созданию принципиаль­ной концепции и тормозят способность к абстракции. Здесь обна­руживается желание остаться на уровне конкретизирующего по­нимания в той сфере, в которой оно непосредственно дано, и даже не допускать вопрос о том, не является ли социально обусловленное познание свойством структуры мышления как та­ковой. Впрочем, страх марксизма перед обобщающей форму­лировкой социологических данных можно отчасти свести к обычному ограничению, налагаемому определенным методом мышления на восприятие реальности. Так, например, нельзя ставить вопрос, не является ли разработанное Марксом и Лукачем «овеществление» более или менее общим феноме­ном сознания, или предположить, что капиталистическое овеществление - не что иное, как одна из возможных его форм. Если данная слишком сильная конкретизация и историзация феноменов возникает как следствие определенной со­циальной обусловленности, то обратная тенденция, т.е. мгно­венное возвышение до уровня высшей абстракции и формализа­ции, может (на что совершенно справедливо указывает марксизм) привести к тому, что вне сферы внимания окажется конкретная ситуация и неповторимая единичная динамика. Это может быть показано на примере «формальной социологии».

Мы отнюдь не склонны посягать на законность ее суще­ствования в качестве одного из возможных типов социологии. Однако в тех случаях, когда она при любой попытке конкрети­зировать социологическую проблему провозглашает себя единственной подлинной социологией вообще, она бессоз­нательно руководствуется мотивами, подобными тем, которые заставляли предшествовавший ей в историческом развитии буржуазно-либеральный способ мышления никогда не выхо­дить в своей теории за рамки абстрагирующего и генерализи­рующего метода. Формальная социология опасается того, что в ходе исторической конкретизации и индивидуализации социальной проблематики станут очевидны ее собственные антагонистические противоречия, например противоречия капитализма; совершенно так же в буржуазной дискуссии все­гда проявлялась - и проявляется по ею пору - тенденция рас­сматривать проблему свободы только принципиально и доста­точно абстрактно, только на уровне политических прав, а не со­циальных отношений, поскольку в последнем случае неминуемо встали бы проблемы собственности и классов и их отношения к свободе и равенству.

Одним словом, подход к проблеме, плоскость, в которой ставится проблема, уровень абстракции, а также конкретизации, к которому в каждом данном слу­чае стремится исследователь, - все это обусловлено социально и экзистенциально.

В заключение следовало бы еще остановиться на ос­новополагающем слое каждого мышления, на предпосланной ему онтологии и ее социальной дифференциации. Именно потому, что онтологический слой имеет фундаментальное значение для мышления и познания, мы не считаем возмож­ным кратко затронуть эту проблематику и отсылаем читателя к нашей работе о консервативном мышлении[191].

Здесь достаточно указать на следующее: как ни оп­равдано обнаруживаемое в новой философии стремление создать «фундаментальную онтологию», попытка подойти к этой задаче без должного внимания к выводам социологии знания, как бы «наивно», чрезвычайно опасна, ибо эта наивность с наиболь­шей вероятностью приведет к тому, что вместо подлинно фун­даментальной онтологии мы обретем какую-нибудь случай­ную, предложенную нам историческим процессом онтологию.

В данной связи этих соображений достаточно, чтобы пояснить мысль, согласно которой бытие влияет не только на историческое возникновение идей, но и составляет конститу­тивную часть результатов мышления и отражается на их содержании и форме.