Судьба отца и его отношение к сыну

 

О происхождении и жизни Алоиза Гитлера до рождения Адольфа Иоахим Фест (Fest, 1978) сообщает следующее.

"В доме № 13 в деревне Штронес, где жил небогатый крестьянин Иоганн Труммельшлягер, незамужняя батрачка Мария Анна Шикльгрубер родила сына, которого в тот же день окрестили Алоизом. Это произошло 7 июня 1837 г. В метрической книге уездного села Деллерсхайм графа "отец" осталась незаполненной. Ничего не изменило и то обстоятельство, что Мария Анна через пять лет вышла замуж за безработного Иоганна Георга Гидлера, по профессии подручного мельника. В том же году она отдала своего сына деверю крестьянину Иоганну Непомуку Гюттлеру[12]из Шпиталя, видимо из опасения, что не сумеет дать ребенку соответствующее воспитание; во всяком случае Гидлеры настолько обнищали, что спали в корыте для скота.

Считается, что отцом Алоиза был кто-то из двух братьев. Правда, Я один из приближенных Гитлера уверял, что отцом Алоиза Шикльгрубера был проживавший в Граце еврей по фамилии Франкенбергер. Maрия Анна Шикльгрубер якобы была его служанкой и забеременела именно в тот момент, когда жила в его доме. В своих показаниях на Нюрнбергском процессе бывший генерал-губернатор Польши Ханс Франк, который до прихода Гитлера к власти был его личным адвокатом, засвидетельствовал, что в 1930 г. сын его сводного брата Алоиза прислал, возможно с целью шантажа, письмо, в котором смутно намекал на некие "загадочные обстоятельства" родословной Гитлера. Франк тут же получил задание тайно заняться этим делом. Он пришел к выводу, что предположение о причастности Франкенбергера к появлению на свет отца Гитлера отнюдь не является совершенно безосновательным. Правда, никаких убедительных доказательств Франк так и не представил, а в свете новейших исторических исследований эта версия представляется более чем сомнительной. Проведенное гестапо по приказу Гиммлера в августе 1942 г. повторное расследование также оказалось безрезультатным. С уверенностью можно лишь утверждать, что Адольф Гитлер не знал, кто был его дед. Данный факт, безусловно, сыграл свою роль в формировании его внутреннего мира, ибо он начал сомневаться, а не был ли действительно его дед евреем. Другая теория, согласно которой "с почти стопроцентной вероятностью" дедом Гитлера был Гют-тлер, ибо Анна Шикльгрубер "не случайно отдала сына деверю", не лишена оригинальности, но также совершенно бездоказательна. Впрочем, достаточно представить себе атмосферу нужды, невежества и крайней религиозности, в которой вырос отец Гитлера, чтобы понять, что попытки выяснить его родословную, по видимому, обречены на неудачу.

Через 29 лет после того, как Мария Анна Шикльгрубер умерла от грудной водянки в местечке Кляйн-Маттен недалеко от деревни Штро-нес, и через 19 лет после смерти ее мужа Иоганн Непомук вместе с тремя приятелями пришел к священнику и попросил записать в метрическую книгу, что отцом Алоиза был его брат. Священника звали Цан-ширм, и проживал он в Деллерсхайме; Алоизу к тому времени уже исполнилось сорок лет, и работал он на таможне. Якобы покойный брат подтвердил перед смертью свое отцовство и сделал это в присутствии трех свидетелей, которых Иоганн и привел.

Неизвестно, поверил ли им священник или просто дал себя уговорить. Но в метрике он зачеркнул слово "внебрачный", написал сверху "рожден в законном браке" и заполнил графу "отец". На полях он сделал следующую запись: "Факт признания Георгом Гитлером отцовства, а также его просьба о внесении его имени в метрическую книгу подтверждаются свидетелями, лично знавшими Георга Гитлера, а именно Йозефом Ромедером, Иоганном Брайтенэдером, Энгельбертом Пауком". Трое неграмотных свидетелей поставили внизу каждый по три креста, а священник написал рядом их имена. Правда, он забыл поставить дату и собственную подпись и записал фамилию Гидлер (Гюттлер) как Гитлер. Подписей родителей тоже, естественно, не было. Так, хотя и с нарушением закона, Алоиз Шикльгрубер с января 1877 г. получил право носить фамилию Гитлер.

Начало этой интриге положил, несомненно, Иоганн Непомук Гюттлер, т.к. именно он воспитал Алоиза и по вполне понятной причине гордился им. Его приемный сын совсем недавно получил повышение по службе, был женат и явно добился в жизни большего, чем кто-либо еще из рода Гюттлеров (Гидлеров). Вполне естественно, что Иоганн Непомук захотел дать ему свою фамилию. Со своей стороны, Алоиз, энергичный и ответственный человек, также был заинтересован в этом, т.к. на службе ему открылась хорошая перспектива и его не устраивало то, что он считался внебрачным сыном. Еще в тринадцатилетнем возрасте он перебрался в Вену, где начал было учиться сапожному ремеслу, но затем передумал и устроился в ведомство таможенных сборов. Там его довольно быстро повысили в должности и со временем ему был присвоен классный чин старшего оффициала[13]. Это был самый высокий чин, на который могли рассчитывать государственные служащие, имевшие такое образование, как Алоиз. Он с видимым удовольствием исполнял свои обязанности, охотно присутствовал на официальных мероприятиях и любил, когда к нему обращались, полностью называя его чин. Один из сослуживцев охарактеризовал его, как "строгого и даже педантичного" чиновника. Когда один из родственников попросил помочь его сыну выбрать профессию, Алоиз Гитлер ответил, что служба в финансовых органах требует "абсолютного повиновения начальству и неукоснительного выполнения своих обязанностей", и что для нее совершенно не подходят "пьяницы, живущие в долг, игроки и вообще все, кто склонен к аморальному образу жизни". На сохранившихся фотографиях - обычно он снимался в связи с производством в очередной чин - изображен статный мужчина в мундире с начищенными до блеска пуговицами, грубоватым, типично чиновничьим лицом и недоверчиво-оценивающим взглядом. Чувствовалась его жизнестойкость, типичная для тех, кто родом из простой семьи, но одновременно было видно, что он знает себе цену" (J. Fest, 1978, S.31).

К этим сведениям можно еще добавить, что Мария Шикльгрубер после рождения сына четырнадцать лет получала пособие от уже известного нам еврейского коммерсанта Франкенбергера. В опубликованной Фестом в 1973 г. биографии Гитлера называется его имя. Текст же записки, которую представил адвокат Гитлера Франк Международному военному трибуналу, приводится в другой книге Феста, вышедшей десятью годами раньше. В ней, в частности, говорится: "Отец Гитлера был внебрачным сыном кухарки Шикльгрубер, которая была родом из Леондинга, недалеко от Линца. Бабушка Гитлера родила (точнее - забеременела. - А.М.), когда служила в доме еврея Франкенбергера в Граце. Он в дальнейшем вместо своего сына, которому тогда, в 30-е гг. XIX в., было около 19 лет (и от которого, по мнению автора, Мария забеременела, - А.М.), платил ей пособие вплоть до четырнадцатилетия ее сына. Мария Шикльгрубер и Франкенбергер много лет переписывались, и между строчками их писем можно было прочитать, что Мария зачала от Франкенбергера при обстоятельствах, вынудивших его платить алименты" (J.Fest, 1963, S.18).

Если память обо всем этом сохранилась в течение 100 лет, значит, в деревне многие знали и о переписке, и о том, что купец мог быть отцом Алоиза. Вряд ли Алоиз ничего не знал об этом, и вряд ли кто из его знакомых думал, что коммерсант платит деньги Марии просто из великодушия. При таком раскладе Алоиз мог стыдиться бедности, сомнительного происхождения, того, что он был вынужден расстаться с матерью в пятилетнем возрасте, и того, что отцом его, возможно, был еврей.

Первые три обстоятельства не вызывали никаких сомнений. Четвертое же ничем не подтверждалось, но на жизненной ситуации Алоиза это никак не сказывалось, и положение его легче не становилось. Как можно защититься от злорадного шепота за своей спиной? Первые три фактора не мешают человеку наладить свою жизнь. Можно, к примеру, высоко подняться по служебной лестнице и позабыть про бедность. С этой точки зрения жизнь Алоиза удалась. Исполнилось также и подсознательное желание отомстить отцу за свое рождение вне уз законного брака, ибо обе жены Алоиза забеременели еще до брака, и его дети как бы повторили судьбу отца. Но ответ на вопрос о своем истинном происхождении он за всю жизнь так и не нашел.

Но незнание своего истинного происхождения может навсегда лишить человека покоя, особенно если, как в данном случае, о нем постоянно распространяются темные слухи, которые нельзя ни подтвердить, ни опровергнуть.

Недавно я услышала об одном восьмидесятилетнем эмигранте из Восточной Европы, который вот уже 35 лет вместе с женой и взрослыми детьми живет в одной из западноевропейских стран. Каково же было его удивление, когда он вдруг получил письмо из Советского Союза от своего пятидесятитрехлетнего внебрачного сына, которого давно считал покойником. Мальчику было три года, когда расстреляли его мать. Отца по обвинению в политическом преступлении бросили в тюрьму. Позднее ему даже в голову не пришло заняться поисками сына, поскольку он был твердо убежден в его смерти. Сын, носивший фамилию матери, написал в письме, что вот уже 50 лет ему не дает покоя мысль об отце, что он собирал любые сведения о нем и что часто оказывался на ложном пути. В конце концов он сумел узнать фамилию отца и отыскать его. Можно представить себе, как он идеализировал отца и какие надежды возлагал на встречу с ним. Ведь ему, проживавшему в провинциальном советском городке, стоило огромного труда найти отца, эмигрировавшего в Западную Европу.

Вывод из всей этой истории, на мой взгляд, таков: человеку крайне важно снять все вопросы, касающиеся его происхождения. Но Алоизу Гитлеру вряд ли могла прийти в голову такая мысль. К тому же он не мог идеализировать отца. Ведь, по слухам, его отец был евреем, а значит мать осквернила весь свой род и обрекла сына на изоляцию в обществе. Смена имени в возрасте сорока лет, описанная Фестом, показывает, однако, что Алоизу было вовсе не безразлично его происхождение. Наоборот, неясность по этому вопросу не могла не стать причиной душевного кризиса.

Однако такие душевные кризисы нельзя устранить с помощью официальных документов. Ни усыновление, ни смена фамилии здесь не помогут. Как бы отец ни кичился своими заслугами, какие бы высокие должности он ни занимал, дети все равно рано или поздно почувствуют разлад в его душе.

Джон Толанд пишет:

"Характер у него очень испортился и раздражение он постоянно срывал именно на Алоизе-младшем. Одно время отец находился в скверных отношениях с сыном, поскольку он требовал безоговорочного исполнения всех своих требований, а сын отказывался ему подчиняться. Позднее Алоиз-младший жаловался, что отец "жестоко избивал его бичом из крокодиловой кожи". Но в то время в Австрии суровые телесные наказания детей были нормой; многие полагали, что они благотворно действуют на духовное развитие ребенка. Как-то мальчик три дня не ходил в школу, поскольку занимался изготовлением игрушечного кораблика. И хотя этим своим увлечением он был обязан именно отцу, на этот раз Алоиз-старший так рассвирепел, что избил сына плеткой до потери сознания. По некоторым данным, Адольфа (правда, несколько реже) также подвергали телесным наказаниям, а свою собаку хозяин бил до тех пор, "пока она не начинала вся извиваться и делать на полу лужицы". По словам Алоиза-младшего, жертвой неоднократно становилась терпеливая, готовая вынести любые притеснения их мать Клара Гитлер. Если все это правда, то такого рода эпизоды семейной жизни не могли не сказаться самым существенным образом на психике Адольфа Гитлера" (J. Toland, 1977, S.26).

Характерно, что Толанд на всякий случай оговаривается (если все это правда), хотя сам получил эту информацию от сестры Адольфа Гитлера Паулы. Он, правда, не стал публиковать ее в своей книге. Рассказ Паулы со ссылкой на Толанда приводит в своей книге Хельм Штирлин:

"Именно Адольф постоянно провоцировал отца и потому ежедневно получал приличную взбучку. Он был законченным шалопаем и к тому же позволял себе неприличные выражения. Все попытки отца выбить из него дурь и заставить выбрать карьеру чиновника ни к чему не привели" (Stierlin, 1975, S. 23).

Если сама сестра Адольфа Паула лично рассказала Джону Толанду об этом, то нет никаких оснований сомневаться в правдивости его слов. Нужно, однако, отметить, что авторы биографий, описывая детство своих героев, как правило, не пытаются вчувствоваться в то, что переживал ребенок, и потому инстинктивно пытаются принизить ту роль, которую сыграло в их жизни родительское насилие. В этой связи особенно интересен отрывок из книги Франца Етцингера:

"Очень много написано о том, что отец избивал несчастного мальчика. В основном ссылались на высказывания Ангелы, которая якобы говорила: "Адольф, вспомни, как я и мать хватали отца за полы мундира, когда он хотел избить тебя!" Все это более чем сомнительно. После службы в Хафельде отец больше не носил мундир, а в последний год службы в Хафельде он жил отдельно от семьи. Следовательно, описанные Ангелой события могли произойти примерно в 1892-1894 годах, когда Адольфу было только четыре года, а ей самой двенадцать лет, и она точно не осмелилась бы хватать строгого отца за фалды. Всю эту историю выдумал тот, кто явно был не очень силен в хронологии.

Сам фюрер как-то поведал своим секретарям, которым вообще любил пудрить мозги, что отец однажды тридцать раз ударил его по тому месту, что ниже спины. Но уже доказано, что не всем этим историям можно верить, тем более что в данном случае об этих побоях стало известно в связи с рассказами фюрера о мужественных индейцах. Гитлер похвалился, что он, как индеец, стиснул зубы и даже звука не издал. Вполне возможно, что непослушный и упрямый мальчишка иногда получал заслуженное наказание за какую-нибудь провинность, но его уж точно нельзя отнести к числу "детей, которых истязали". В конце концов, его отец был прогрессивно мыслящим человеком, и это проявлялось во всем. Объяснения, не подтвержденные фактами, лишь усложняют разгадывание феномена Гитлера.

Напротив, есть гораздо больше оснований предполагать, что, когда семья Гитлеров жила в Леондингине и отцу уже было за шестьдесят, он махнул рукой на непослушного мальчишку и вообще перестал заниматься его воспитанием" (Jetzinger, 1957, S.94).

У меня также нет никаких причин сомневаться в правильности хронологии Етцингера, а, значит, я еще больше убеждаюсь в том, что Адольфа начали избивать, когда ему еще даже не исполнилось четырех лет. Тому подтверждение вся жизнь Адольфа Гитлера. Не случайно в "Майн Кампф" говорится о "трехлетнем ребенке" (см. ниже). Етцингер очевидно предполагает, что такое просто невозможно. А почему нет? Ведь маленький ребенок очень часто становится для взрослого воплощением вытесненного в подсознательное, а затем отщепленного зла[14]. В педагогических трактатах, в частности, в необычайно популярных в свое время книгах доктора Шребера, настоятельно рекомендовалось подвергать младенцев телесным наказаниям. В них подчеркивалось, что нужно начинать изгонять зло с самого раннего возраста, а иначе "оно воспрепятствует развитию добра". Кроме того, из газет мы знаем, что матери часто избивают новорожденных. Наверное, мы знали бы гораздо больше, если бы педиатры откровенно рассказали о том, с чем им приходится сталкиваться ежедневно. Однако вплоть до недавнего времени их заставляла молчать необходимость соблюдения врачебной тайны (по крайней мере так обстояли дела в Швейцарии), а теперь они молчат или по привычке, или "по соображениям морали". Если же кто-либо усомнится в том, что с Адольфом Гитлером в детстве жестоко обращались, то процитированный отрывок из книги Етцингера содержит совершенно объективную информацию, хотя сам автор хотел доказать противоположное, во всяком случае, сознательно. Подсознательно же он явно чувствовал шаткость своей позиции. Или Ангела по-настоящему боялась строгого отца, и тогда Алоиз вовсе не был таким добродушным, каким его изображает Ет-цингер, или же он был действительно добрым, но тогда Ангеле не нужно было его бояться.

Я так долго разбирала этот отрывок лишь потому, что он четко доказывает, как снисходительное отношение автора к родителям искажает биографии. Такая позиция (по сути педагогическая) влечет за собой самые неожиданные интерпретации. Так, Етцингер говорит, что Гитлер "пудрит секретарям мозги", хотя на самом деле он рассказывает горькую правду. Далее автор утверждает, что Адольф не относится к числу "детей, которых истязали", поскольку был "непослушным и упрямым" и за это "получал заслуженное наказание". К тому же его отец "был прогрессивным человеком ", и "это проявлялось во всем" (!). То, как Етцингер понимает прогрессивность, представляется по меньшей мере странным. Впрочем, действительно есть отцы, имеющие прогрессивные суждения о чем угодно, кроме воспитания детей, которых (или одного из которых) они и подвергают насилию. А вот пример вывода, неверного с точки зрения психологии. По мнению Феста, лишь подготовленная Франком в 1938 г. справка о возможном еврейском происхождении Алоиза Гитлера вызвала у фюрера бурный всплеск ненависти к отцу. Но если я считаю, что зародившаяся в детстве Гитлера ненависть к отцу в дальнейшем вылилась в ненависть к евреям, то Фест, напротив, полагает, что Адольф Гитлер только в зрелом возрасте проникся ненавистью к отцу.

Он пишет:

"Можно только догадываться, какую реакцию вызвали эти сведения у человека, как раз вознамерившегося захватить власть в Германии, однако многое говорит о том, что постоянная неприязнь к отцу внезапно перешла в открытую ненависть. В мае 1938 г., сразу же после присоединения Австрии, он приказал устроить на месте деревни Деллерсхайм и близлежащих окрестностей учебный полигон. Место, где родился его отец и где была захоронена его бабушка, танки вермахта сровняли с землей" (J.Fest, 1963, S.18).

Столь лютая ненависть к отцу никак не может внезапно зародиться в голове взрослого человека, она не может быть вызвана "интеллектуально обоснованным" антисемитизмом, ее корни уходят в смутные воспоминания о далеком детстве. Симптоматично и то, что и Етцингер меняет местами причину и следствие, когда пишет, что после сообщения Франка "политическая ненависть" к евреям "вылилась" в "личную ненависть" к отцу и членам семьи (ср. Jetzinger, S.54).

После смерти Алоиза выходившая в Линце газета "Тагеспост" опубликовала некролог, в котором, в частности, говорилось: "И хотя порой с уст его срывалось резкое слово, под грубой оболочкой билось доброе сердце. Он был всегда готов отстаивать право и справедливость, и благодаря обширным знаниям всегда мог сказать весомое слово". С надгробного камня на его могиле на нас взирает решительный чиновник таможенной службы, взгляд которого устремлен поверх наших голов" (цит. по: Toland, 1977, S.34).

Согласно Смиту, "Алоиз даже испытывал глубокое уважение к правам человека и заботился о благосостоянии людей" (Stierlin, S. 20).

То, что при общении с "глубокоуважаемыми личностями " кажется "грубой оболочкой", оборачивается для их собственных детей настоящим адом. Это хорошо показано в следующем отрывке из книги Джона Толанда:

"На стадии особенно яростной борьбы с отцом Адольф решил бежать из дома. Алоиз узнал об этом и запер его в одной из комнат верхнего этажа. Ночью мальчик попытался пролезть через приоткрытое окно, но щель оказалась слишком узка, и Адольф сбросил с себя одежду. В этот момент он услышал на лестнице шаги отца и прикрыл свою наготу скатертью. Алоиз не стал хвататься за плеть. Он разразился смехом и позвал жену: пусть, дескать, она полюбуется "на мальчика в тоге". Издевательство задело ребенка сильнее, чем любое физическое воздействие. Позднее Гитлер признавался Елене Ханфштенгль, что "долго" не мог забыть этот эпизод.

Много лет спустя Гитлер рассказал одной из своих секретарш, что в одном приключенческом романе прочел о таком признаке мужества, как умение молча переносить боль. И тогда "в следующий раз я даже звука не издал, и лишь считал удары. Мать молча в страхе стояла за дверью и, наверное, подумала, что я сошел с ума, когда я, сияя от гордости, сообщил: "Отец 32 раза ударил меня"" (Toland, S. 30).

Создается впечатление, что Алоиз действовал под влиянием слепой ярости и навязчивого желания, заставляя расплачиваться за перенесенные в детстве унижения именно Адольфа.

Причины этого невроза навязчивого состояния поможет прояснить следующая история. В одной из американских телепередач показали группу психоаналитической взаимопомощи, состоящую из молодых матерей. Они рассказали, как они измывались над своими новорожденными детьми. Одна из них, измученная непрерывными криками ребенка, ударила его о стену, а затем, в отчаянии (которое удалось почувствовать слушателям), уже не зная, что делать, позвонила по телефону службы доверия. Когда дежурный спросил ее, а кого она, собственно говоря, хотела избить, молодая мать к своему удивлению ответила, что саму себя, зарыдала и упала в обморок.

Эта история объясняет мое восприятие поведения Алоиза. Однако маленький Адольф ничего не мог об этом знать и был вынужден жить в постоянном страхе. Одновременно он стремился выработать характер, загоняя это чувство, как и чувство боли, внутрь, ибо лишь таким образом он мог сохранить самоуважение; но именно это и привело позже к включению механизма отщепления и проекции.

Какую страшную подспудную зависть вызывал у Алоиза маленький мальчик одним только фактом своего существования! Рожденный в законном браке, к тому же сын старшего таможенного оффициала, живущий с матерью, а не отданный из-за беспросветной нищеты на воспитание чужим людям! И даже отца своего он знал (тем более что тот каждый день ему напоминал о себе жестокой поркой, видимо, для того, чтобы мальчик запомнил на всю оставшуюся жизнь, как хорошо иметь отца). Ведь именно узнать имя своего отца так хотел Алоиз, и именно этого, несмотря на все усилия, он так и не смог сделать, ибо никому не дано изменить свою детскую судьбу. Приходиться или мириться с горькой правдой далекого прошлого, или яростно отрицать ее, принося тем самым страдания другим.

Очень многим трудно смириться с мыслью о том, что их поведение больно бьет по ни в чем не повинным людям. Ведь еще в детстве их приучили к тому, что жестокое наказание - это неизбежная расплата за какую-либо провинность. Одна учительница рассказывала мне, что многие дети, посмотрев фильм про холокост, говорили: "Евреи сами виноваты, иначе их бы не наказали так жестоко".

Эти слова позволяют понять усилия авторов едва ли не всех биографий Адольфа Гитлера, приписывающих своему герою в детстве такие пороки, как лень, упрямство и склонность ко лжи. Но неужели ребенок рождается лжецом? И разве не ложь дает ему единственный шанс выжить и сохранить остатки достоинства, имея такого отца? И разве не полная зависимость от настроения другого человека заставляла Адольфа Гитлера (да разве только его одного!) лицемерить и приносить домой плохие отметки, т.к. это позволяло почувствовать себя хоть в чем-то независимым? Не исключено, что Гитлер, описывая позднее свой открытый конфликт с отцом по вопросу о выборе профессии, задним числом несколько преувеличивал свою роль. Но произошло это вовсе не потому, что сын по природе своей был трусом", а потому, что с таким отцом вообще ничего нельзя было обсуждать. Скорее всего истинное положение дел отражает следующая цитата из "Майн Кампф":

"Я даже мог себе позволить не высказывать открыто свои взгляды, чтобы не вызывать сразу яростные возражения отца. Я уже твердо решил отказаться в будущем от карьеры чиновника и потому внутренне был совершенно спокоен" (цит. по: К.Heiden, 1936, S.16).

Примечательно, что Конрад Хайден, который приводит эту цитату в своей книге, тут же называет своего персонажа "маленьким трусом". Мы требуем от ребенка, чтобы он, живя фактически в условиях тоталитарного режима, был искренним, но, вместе с тем, никогда не возражал отцу, всегда приносил домой хорошие отметки и вообще беспрекословно выполнял свои обязанности.

Один из биографов Гитлера Рудольф Ольден следующим образом объясняет причину плохой успеваемости Адольфа:

"Еще более усилилось нежелание ходить в школу. Он вдруг оказался совершенно неспособным к учебе, т.к. единственным побудительным мотивом к ней была твердая рука отца. Со смертью отца пропал важный стимул" (R.Olden, 1935, S.18).

Итак, стимулом были побои. Но ведь в той же самой книге автор чуть раньше так охарактеризовал Алоиза:

"После ухода на пенсию и переезда в деревню он сохранил прежний чиновничий гонор и требовал, чтобы его по-прежнему называли "господином старшим таможенным оффициалом". Крестьяне - как богатые, так и те, кто даже не имел своего дома, привыкшие обращаться друг к другу на "ты", смеха ради пошли ему навстречу. С крестьянами он так и не подружился, а в семье установил самую настоящую диктатуру. Жена смотрела на него снизу вверх, а детям он давал почувствовать, какая у него крепкая рука. Адольфа он совершенно не понимал и постоянно мучил его. Когда Алоизу нужно было позвать Адольфа, он, бывший унтер-офицер, свистел, и ребенок должен был бежать на этот свист" (R. Olden, S. 12).

Ольден выпустил свою книгу в 1935 г., когда были живы еще многие жители Браунау, хорошо знавшие семью Алоиза Гитлера. От них совсем нетрудно было почерпнуть правдивую информацию. Но насколько мне известно, ни в одной из биографий Гитлера, вышедших после войны, нет таких подробностей. Человек, который свистом, как собаку, подзывает к себе собственного ребенка, слишком похож на надзирателя концлагеря, и современные биографы по вполне понятной причине постеснялись упомянуть этот эпизод. Зато в их книгах прослеживается тенденция приукрашивания облика отца. Они или объясняют его жестокое обращение с детьми тем, что телесные наказания считались тогда вполне нормальным явлением, или, подобно Етцингеру, считают, что Адольф Гитлер вообще не подвергался насилию. Именно Етцингер, строя замки на песке, пытается доказать, что все обвинения Алоиза в жестокости - "клевета". Впрочем, это неудивительно. В своих психологических выводах он недалеко ушел от Алоиза Гитлера. Печально лишь то, что многие более поздние работы основываются как раз на его выводах.

В действительности же Гитлер подсознательно подражал отцу. В фильме Чаплина он, бравый военачальник, довольно смешон. Таким же видели Гитлера и его противники. Но ведь именно таким и был Алоиз в глазах своего сына. Но был еще и другой Алоиз - грозный муж матери Адольфа Клары, которой он внушал глубокое уважение и которая буквально трепетала перед ним. В самом раннем детстве Адольф, несомненно, тоже воспринимал его именно таким, и какая-то частица этого восприятия сохранилась глубоко в его подсознании. Он заставил немецкий народ отнестись к нему так, как мать когда-то относилась к отцу, и увидеть в нем могучего, любимого, почитаемого вождя. Гитлер, безусловно, был творческой личностью, и порой трудно избавиться от ощущения, что именно поэтому он так усиленно стремился сделать своих современников участниками грандиозного спектакля, главное действующее лицо которого - народ - должно было боготворить фюрера так, как он в свое время боготворил отца. Ведь не случайно он ввел порядок, при котором даже друг друга следовало приветствовать восклицанием "Хайль Гитлер!" Об этом до сих пор помнит каждый, кто жил в то время. Кто-то имел возможность смотреть на него глазами наивного восхищенного ребенка, другим была уготована роль ребенка-жертвы, объекта истязания. Каждая творческая личность обращается к воспоминаниям о детстве, сохранившимся в подсознательном, и никто бы Гитлера в этом не упрекнул, если бы его спектакль не стоил жизни многим миллионам ни в чем не повинных людей. А скольким, оставшимся в живых, была причинена глубокая психическая травма, поскольку они стали объектом проекции отщепленного зла!

Впрочем, несмотря на то, что маленький Гитлер до возникновения конфликтов с отцом подсознательно отождествлял себя с ним, в книге "Майн Кампф" есть места, где он дает понять, что уже в трехлетнем возрасте он был способен воспринимать многое как автономная личность.

"В подвале, в квартирке из двух комнат, ютится семья из шести человек. Одному из сыновей, положим, три года. [...] Скученность и теснота делают жизнь невыносимой и приводят к постоянным размолвкам и ссорам. [...] Родители ругаются между собой почти каждый день, и грубость выражений, которые они при этом употребляют, вряд ли возможно превзойти. Естественно, что рано или поздно это должно отразиться на детях. Каким же образом? Это знает только тот, кто видел, как пьяный отец избивает мать... Иной шестилетний ребенок знаком с тем, о чем взрослые и думать боятся. Как не помнить... Ведь то, что он видит и слышит дома, не побуждает его любить ближнего своего. [...] Особенно плохо все может закончиться, если отец непременно хочет я настоять на своем, а мать ради детей противится этому - тогда возникает скандал. В той мере, в которой отец отдаляется от матери, он приобщается к бутылке. И если он в субботу или воскресенье приходит домой поздно ночью, пьяный в доску и без гроша в кармане, то часто разыгрываются такие сцены... Не приведи Бог!

Я сам все это видел сотни раз. [...]" (Stierlin, 1975, S.24).

Если бы Гитлер рассказал от первого лица о том, что пережил этот мальчик, которому "положим, три года ", это было бы, конечно, ниже его достоинства. На это он никак не мог пойти. Но сомневаться в достоверности рассказа не приходится.

Гитлеру фактически удалось сделать жертвой своей семейной драмы весь немецкий народ. Так называемые "законы о защите чистоты расы " обязали всех немцев доказывать чистоту своего происхождения до третьего колена. Отсутствие убедительных доказательств или попытка подделать свою родословную могли повлечь за собой общественное презрение, различные унижения и, наконец, смерть. Это происходило в мирное время в государстве, гордо именовавшем себя правовым. У данного феномена нет никаких исторических аналогов. Например, в эпоху инквизиции евреи могли спасти свою жизнь, перейдя в христианскую веру. Но в "Третьем рейхе" ни лояльное поведение, ни заслуги прошлых лет не давали им ни малейгиего шанса выжить. А теперь вспомним, как обращался в детстве отец с маленьким Адольфом. Разве ребенок, которого, как собаку, зовут к себе свистом, не похож на абсолютно бесправного еврея в "Третьем рейхе"? Ведь у него нет даже имени. Разве судьбу еврейского народа не определили два весьма существенных момента из биографии Гитлера?

1. Как известно, отец Гитлера, несмотря на все усилия, позволившие ему многого добиться в жизни, так и не смог избавиться от "позорного пятна". Таким же позором были покрыты в Германии евреи, которым предписывалось постоянно носить на одежде звезду Давида. Не исключено, что постоянные переезды отца с места на место (по сведениям Феста, он менял место жительства одиннадцать раз) были обусловлены не только служебной необходимостью. Возможно, он боялся, что люди прознают о его "сомнительном происхождении". Известно также, что такой же страх обуревал Гитлера после того, как Франку не удалось доказать, что в его жилах течет только "арийская кровь". Фест пишет: "Когда ему в 1942 году сообщили, что на одном из домов в деревне Шпиталь (как мы помним, оттуда был родом Иоганн Гитлер, считавшийся, согласно официальным документам, его дедом. - А.М.) установлена мемориальная доска, у него начался приступ дикой ярости".

2. Одновременно в "законах о защите чистоты расы" нашла отражение драма ребенка по имени Адольф Гитлер. Ведь причиной ненависти отца к нему были подсознательные воспоминания о своем детстве и "позорное пятно", а отнюдь не поведение ребенка. Поэтому у Адольфа не было никакой возможности избежать побоев, а раз так, то и у евреев не было никаких шансов выжить.

Такие отцы, как Алоиз, могут даже разбудить ребенка, чтобы избить его. Такое случается, если в каком-то обществе им не хватает уверенности в себе. Экзекуция позволяет восстановить им душевное равновесие и вновь почувствовать свою силу (ср. Кристиана Ф., S.190).

"Третий рейх" должен был "очиститься" от позора Веймарской республики. Сделано это было за счет евреев. Но и Алоиз Гитлер, мучимый стыдом за свое происхождение, срывал злость на беззащитном Адольфе. И того также ничто не могло спасти: ни хитрость, ни прилежание, ни успехи в школе.

Адольфа не связывали с отцом никакие нежные чувства (любопытно, что в "Майн Кампф" он называет его "господин отец"). Постепенно он проникся лютой ненавистью к отцу. Развитию этого чувства ничто не препятствовало. По-другому обстоят дела, если у отцов (или матерей) приступы ярости чередуются с ласковым обращением. Здесь ненависть не столь ярко выражена. У этих людей другие проблемы. Они выбирают себе партнеров с такой же искаженной структурой психики, как и у них, склонных к крайности в поведении, затем никак не могут расстаться с ними и живут, ожидая, что доброта возьмет верх над жестокостью. Впрочем, они неизбежно разочаровываются. Такие садомазохистские отношения гораздо сильнее любовных связей и представляют собой перманентное саморазрушение.

Как уже было сказано выше, поведение маленького Адольфа никак не влияло на отношение к нему отца. Побои были ежедневными. Ему оставалось лишь загонять боль внутрь, т.е. заниматься отрицанием своего подлинного Я и идентифицировать себя с мучителем. Никто не мог ему помочь, даже мать, ибо она тоже испытывала страх перед Алоизом, т.к. сама нередко становилась жертвой побоев (ср. Toland, S.26).

Точно такое же постоянное ощущение угрозы для жизни было свойственно евреям в "Третьем рейхе". Попробуем представить себе такую сцену. На еврея, вышедшего на улицу, например, купить молоко или хлеб, нападает штурмовик, который вправе делать с ним все, что хочет, все, что ему в голову взбредет и что в данный момент требует его подсознание. Еврей ничего не может сделать, точь-в-точь, как в детстве Адольф Гитлер. Если он вздумает защищаться, его забьют и затопчут до смерти. Вспомним, что доведенный до отчаяния одиннадцатилетний Адольф сбежал из дома, намереваясь вместе с тремя приятелями спуститься вниз по реке на самодельном плоту. За этот, если так можно выразиться, акт сопротивления отец едва не забил его до смерти (см. Stierling, S.23). У еврея также нет никакой возможности убежать, все пути отрезаны или ведут к воротам Освенцима или Треблинки.

Эта сцена в самых различных вариантах разыгрывалась бесчисленное множество раз в 1933-1945 гг., и еврей, подобно беспомощному я ребенку, вынужден был терпеть все. Он был вынужден терпеть, когда с орущий, вышедший из себя, превратившийся в самого настоящего монстра штурмовик лил ему на голову его же молоко, а потом звал своих сообщников, чтобы они вдоволь посмеялись над ним (вспомним, как Алоиз смеялся при виде закутанного в "тогу" Адольфа). Опять же еврей, ради сохранения собственной жизни, должен был собраться с духом и терпеть любые унижения, ненавидя и презирая в душе измывающееся над ним ничтожество. Думается, что так же вел себя и Адольф, со временем понявший, что сила отца - это лишь нечто напускное, и попытавшийся "отомстить" ему плохими оценками в школе.

По мнению Иоахима Феста, плохая успеваемость Адольфа объясняется отнюдь не желанием огорчить отца, а завышенными требованиями, которые предъявлялись к ученикам в Линце. Там, дескать, Адольф уже не мог выдержать конкуренцию со своими сверстниками из добропорядочных буржуазных семей. Однако в другом месте Фест подчеркивает, что Адольф был "бойким, веселым мальчиком и, очевидно, довольно способным учеником" (Fest, 1978, S.37). Так почему же он вдруг начал плохо учиться? Причина вполне понятна, и Адольф называет ее сам, хотя Фест считает иначе: он обвиняет его в "безволии" и "довольно рано проявившейся стойкой неспособности к систематическому труду" (S.37). Такое мог сказать Алоиз, но уж никак не автор наиболее фундаментальной биографии Гитлера, содержащей множество доказательств наличия у фюрера железной воли и поразительной работоспособности. Но ничего удивительного здесь нет. Почти все авторы биографий руководствуются почерпнутыми у педагогов критериями, согласно которым родители всегда правы, а все дети, если их поведение не соответствует общепринятым нормам, сплошь "лентяи", "неженки", "упрямцы" и "шалопаи" (S.37). Если же они, повзрослев, пишут о родителях правду, их можно со спокойной совестью заподозрить во лжи:

"С целью еще более очернить (куда уж более. - A.M.) облик отца сын позднее объявил его алкоголиком, за которого ему было стыдно и которого постоянно приходилось вытаскивать с помощью увещеваний и ругани из "вонючих, насквозь прокуренных забегаловок"" (S.37).

Видимо, все дело в том, что у авторов биографий Гитлера сложилось единое мнение о его отце как о человеке глубоко добропорядочном, который, правда, любил заглянуть в трактир, а затем немного покуражиться дома, но который отнюдь "не был алкоголиком". Эти слова как бы сразу обеляют отца в глазах читателей и лишают сына права стыдиться за его поведение.

В этой связи хотелось бы еще отметить следующее. Очень часто взрослые лишь во время сеанса психоанализа ощущают потребность узнать у родственников больше о своих родителях. Естественно, что в детстве они их идеализировали. Если к тому же родители умерли достаточно рано, то у ребенка не было возможности сознательно проанализировать их поведение, зато в подсознании запечатлелось их жестокость. Проблема заключается в том, что окружающие вряд ли смогут подтвердить впечатления, сохранившиеся в подсознании, и скорее будут говорить о родителях как о сущих ангелах, а ребенок непременно будет испытывать стыд, упрекать себя в порочности. Как мы знаем, Алоиз Гитлер умер, когда Адольфу было тринадцать лет. Все окружающие говорили об отце только в восторженных тонах. Конечно, мальчик чувствовал себя непонятым: ведь он-то помнил отца совсем другим. Но как только ему удалось наделить еврейский народ отрицательными чертами, ранее присущими его отцу, он избавился от этого комплекса.

Нет, наверное, более крепкого связующего звена между европейскими народами, чем ненависть к евреям. Правящие круги издавна использовали ее в качестве надежного инструмента манипулирования массами. Даже откровенно враждующие между собой политические группировки сходятся на том, что евреи крайне опасны и представляют собой воплощение подлости. Гитлер это прекрасно понимал и как-то сказал Раушнингу, что "если бы евреев не было, то их следовало бы выдумать".

Откуда у антисемитизма вечная способность к обновлению? Понять это совсем не сложно. Евреев ненавидят отнюдь не за какие-либо только им присущие свойства. Еврейский народ ничем не отличается от других народов. Просто очень многие копят в себе заряд недозволенной ненависти и буквально горят желанием узаконить ее. Для этого как нельзя лучше подходит именно еврейский народ. Два тысячелетия он подвергался гонениям с благословения высших церковных и светских властей, и враждебное отношение к нему не считалось чем-то постыдным. Даже приверженные "строгим моральным принципам" люди могут попасться на эту удочку, особенно если эти "принципы" тиражируются церковью и властью. (Вспомним, как А., сын миссионера, о котором я рассказала в конце первой главы, гнал от себя "нечестивые ", а в действительности совершенно естественные мысли - сомнения в нравственности своего отца.) К тому же выросший в атмосфере запретов, связанный по рукам и ногам нормами поведения человек подсознательно стремится дать выход своим эмоциям, и потому охотно прибегает к такому удобному средству, как гонение на евреев. Впрочем, не исключено, что этот способ был для Гитлера вовсе на так удобен: ведь еврейская тема была в его семье табу. Легко представить себе с каким удовольствием он нарушил это табу, как только представилась такая возможность. Когда же он пришел к власти, ему оставалось только провозгласить ненависть к евреям главной добродетелью "истинного арийца".

Мой вывод о том, что в семье Гитлера существовало такое табу, основывается на том большом значении, которые он впоследствии придавал еврейскому вопросу. Подтверждает мое предположение и реакция Гитлера на доклад Франка, сделанный в 1930 г. Взрослый Гитлер полагал, что определенные факты ему известны, но вместе с тем сомневался в них (что характерно для психики ребенка), как сомневались в свое время другие члены семьи. Вот как Франк излагает реакцию Гитлера на представленные ему сведения о его происхождении:

"<Как сказал Адольф Гитлер> он знал, что еврей из Граца не имел никакого отношения к появлению на свет его отца, который родился от любовной связи Марии Шикльгрубер со своим будущим мужем. Об этом Адольф узнал из рассказов отца и бабушки. Но они с дедушкой жили очень бедно, а получаемые от еврея алименты в течение нескольких лет служили добавкой к скудному семейному бюджету. Еврея просто-напросто обманывали, что он является отцом Алоиза, и он, видимо боясь пересудов и публичного разбирательства, выплачивал денежное пособие" (цит. по: Jetzinger, S.30).

А вот что пишет Етцингер по поводу процитированного отрывка:

"В данном отрывке излагаются слова, сказанные Гитлером после крайне неприятного для него сообщения Франка. Он явно ошеломлен, но, естественно, не хочет, чтобы Франк заметил его состояние и делает вид, будто Франк не сообщил ему ничего нового. Он якобы уже знал из рассказов отца и бабушки, что еврей из Гарца здесь не при чем. Как же мог Гитлер от волнения до такой степени потерять самоконтроль? Как он мог ссылаться на рассказ бабушки, которая умерла за сорок лет до его рождения? Отец же умер, когда Адольфу не было еще и четырнадцати, а с детьми обычно не говорят на щекотливые темы. Да и зачем отцу по собственной инициативе говорить сыну: "Твой дед не был евреем", если он им действительно не был? Что же касается добрачной связи его бабушки и деда, то почему же тогда он написал в своей книге, что его отец был сыном бедного крестьянина-арендатора? Ведь подручный мельника Гидлер из Деллерсхайма никогда в жизни не был крестьянином-арендатором. К тому же в момент зачатия Адольфа Мария Шикльгрубер жила в Деллерсхайме. Обвинить же свою бабушку в том, что она просто решила пополнить семейный бюджет и потому объявила отцом своего ребенка совершенно постороннего человека, способен только законченный негодяй. (Впрочем, может быть, этот эпизод просто придуман Франком.) Как говорится, комментарии излишни. Высказывания Адольфа Гитлера никак не проясняют вопрос о его родословной. Наверняка он тогда ее не знал. С детьми обычно о таких вещах не говорят" (Jetzinger, S.30).

Отсутствие ясности в таком важном для родителей вопросе вполне может создать в доме совершенно невыносимую для ребенка атмосферу и даже заставить его забыть об учебе (ведь ему ничего знать было не положено, а раз так, то запрет на знание может означать, что знание - это что-то опасное).

Итак, Адольф Гитлер отнюдь не случайно требовал от каждого немца доказать чистоту своего происхождения до третьего колена.

По мнению Феста, между плохой успеваемостью Адольфа и его отношениями с отцом нет никакой взаимосвязи. Ведь даже после смерти Алоиза мальчик по-прежнему продолжал получать плохие отметки. Но у меня есть достаточно веские контраргументы:

1. Многие цитаты из трактатов, выдержанных в духе "черной педагогики", неопровержимо доказывают, что учителя в применении жестоких наказаний не только не уступают родителям, но еще и удовлетворяют тем самым свою эгоистическую потребность в достижении душевного равновесия за счет других.

2. К моменту смерти отца Адольф уже привык к тому, что от него что-то требуют. Учителя как бы заменили отца, и потому Адольф продолжал мстить учителям, получая плохие оценки.

3. В одиннадцать лет Адольфа за попытку бежать из дома едва не забили до смерти. Тогда же умер его брат Эдмунд. Он был младше, а значит слабее, и не исключено, что рядом с ним Адольф чувствовал себя сильным и смелым. Теперь он лишился такой возможности. Точных фактов у меня нет, но именно в этот период он начал плохо учиться, хотя раньше отличался успехами в учебе. Кто знает, может быть этот неглупый, любознательный мальчик нашел бы другой, несравненно более гуманный способ излить накопившуюся ненависть, если бы школа сумела в гораздо большей степени удовлетворить его любопытство и жажду жизни. Но отношение к отцу Адольф перенес затем на учителей, что помешало ему приобщиться к духовным ценностям.

Позже Гитлер прикажет, в частности, сжигать па кострах книги ненавистных писателей-вольнодумцев. Он никогда не читал эти книги, но, может быть, прочел бы и понял их, если бы ему была дана возможность развить свои творческие способности. Ведь сжигание книг и изгнание из страны выдающихся деятелей литературы и искусства - это еще и месть школе, лишившей одаренного ребенка возможности по-настоящему насладиться духовными ценностями. Свою точку зрения я поясню на примере одной истории.

Я сидела в парке в незнакомом городе. Рядом сел пожилой человек, которому, как он мне позже сказал, исполнилось 82 года. Меня поразило, как уважительно он разговаривал с игравшими рядом детьми и как искренне интересовался их игрой. Я вступила в разговор с ним и узнала, что у него за плечами опыт Первой мировой войны. "Знаете,- доверительно сказал он,- у меня есть ангел-хранитель. Сколько раз у меня на глазах под снарядами и бомбами гибли товарищи, а я даже не был ранен". Не так важно, верно ли то, что он говорил, до малейшей детали. Важно, как он рассказывал о себе и насколько верил в судьбу. Я не удивилась также, когда узнала, что его братья и сестры умерли в юном возрасте, а он был самым младшим и, как водится, балованным ребенком в семье. Мать его "любила жизнь", рассказывал он. Весной иногда она будила его на рассвете, и они вместе ходили слушать пение птиц в лесу. Это были самые прекрасные часы в его жизни, и это было еще до того, как он пошел в школу. Я спросила, не били ли его дома. "Нет,- ответил он. Отец, правда, пару раз в гневе распускал руки, но только в отсутствие матери, она бы этого никогда не допустила. Но зато меня однажды зверски избил учитель. Первые три года я считался лучшим учеником, но тут к нам пришел новый преподаватель. Он вдруг ни с того ни с сего обвинил меня в проступке, которого я не совершал. Завел меня в свою Т комнату и начал избивать, крича, как безумный, одно и то же: "Ты мне скажешь правду! Ты мне скажешь правду!" Но ведь я ничего не сделал, а лгать я никогда не лгал, т.к. не боялся родителей. Бил меня он примерно четверть часа. В результате у меня пропал всякий интерес к учебе. Позднее мне порой становилось очень обидно за себя, ведь я так и не закончил школу. Но, по-моему, у меня тогда не было выбора".

Своим уважительным отношением мать приучила ребенка также с уважением относиться к собственной личности, к собственным чувствам. Именно поэтому он говорит, что отец не просто бил его, а "распускал руки", и уже в детстве он не мог не заметить, что отец делал это "в гневе"; именно поэтому ребенок понял, что учитель хотел заставить его лгать и унизил его; по этой же причине ему "становилось обидно", что за сохранение уважения к себе ему пришлось заплатить такую высокую цену - отказаться от продолжения учебы, ибо у него "тогда не было выбора", т.е. он был способен чувствовать скорбь. И еще я обратила внимание, что он в отличие от других людей сказал не "Моя мать любила меня", а "Она любила жизнь". (Мне кажется, что это верно и по отношению к матери И.В. Гете, о которой я рассказала в другой книге.) У этого старика сияли глаза, когда он вспоминал, как они с матерью гуляли в лесу, и как она радовалась пению птиц. Именно поэтому он не лицемерил, не относился снисходительно к игравшим с нами рядом детям, а просто спокойно и уважительно говорил с ними.

Я уделила такое внимание плохой успеваемости Гитлера, т.к. убеждена, что миллионы детей учатся плохо, подсознательно стремясь огорчить учителей и родителей. Но для психики ребенка такое поведение не проходит бесследно. Этим и объясняется огромное количество восторженных почитателей Гитлера. Просто у них оказалась такая же структура психики, как и у него, т.е. они были воспитаны так же, как и он. Его современные биографии свидетельствуют, что их авторы до сих пор отказывают ребенку в праве на уважение. Иоахим Фест, проделавший колоссальную работу по сбору обширного, во многом уникального материала о жизни Гитлера, не в состоянии поверить, что отец действительно причинял его герою неимоверные страдания. Он всерьез считает, что Адольф "излишне драматизировал" поведение отца. Но разве кто-то может знать о нем лучше, чем сын?

В этом нет ничего удивительного, если вспомнить, что многие психоаналитики также склонны снимать вину с родителей. До тех пор, пока они, руководствуясь идеями, порожденными учением Вильгельма Рейха, будут полагать, что главная их задача - "освободить сексуальную энергию пациента" и дать ему возможность вести себя в сексуальной сфере естественно, за пределами их внимания останется целый ряд решающих аспектов. Если к ребенку не относиться с должным уважением, значит он так и не научится уважать самого себя, а потому нетрудно догадаться, куда пойдет его "освобожденная" сексуальная энергия. За примерами далеко ходить не надо. Достаточно взглянуть на девочек, идущих на панель, и на компании наркоманов. И тогда становится ясно, в какую роковую зависимость (от других людей или от героина) вовлекает детей так называемая "свобода", если она одновременно не избавляет их от унижения.

На многие абсурдные вещи мы уже просто не обращаем внимания. Например, "героическая готовность" молодых людей отправиться на войну (в самом начале жизненного пути!), погибнуть, отстаивая чужие интересы, возможно, связана с тем, что в период полового созревания ищет выхода накопившаяся с детства ненависть. Раньше они ненавидели подсознательно, а теперь можно ненавидеть врага открыто, более того, это даже поощряется. Вероятно, именно по этой причине во время Первой мировой войны столько молодых художников и поэтов добровольно ушли на фронт. Они с наслаждением слушали военные марши, сулившие им избавление от суровой родительской опеки. Героин, помимо всего прочего, выполняет аналогичную функцию, но с одной лишь разницей: разрушительную силу ненависти человек направляет против собственного тела и собственного Я.

Ллойд де Моз, которого как специалиста по психоистории больше всего интересовали проблемы мотивации и коллективные фантазии, однажды решил выяснить, какие фантазии владеют умами политиков, развязывающих войны. При внимательном просмотре собранного материала выяснилось, что в речах этих государственных деятелей постоянно встречаются выражения, вызывающие прямую ассоциацию с процессом деторождения. Поразительно часто они говорили о петле, якобы накинутой на горло нации и о том, что избавиться от нее можно лишь путем объявления войны. По мнению Моза, эти образные выражения отражали реальную ситуацию младенца в момент его появления на свет. Это накладывает неизгладимый отпечаток на психику любого человека и часто приводит к синдрому навязчивого повторения. У данных политиков он выразился в объявлении войны (L. de Mause, 1979).

Правильность предположения ученого подтверждает следующее обстоятельство: ощущение петли на горле свойственно представителям отнюдь не тех народов, над которыми нависла реальная угроза. В 1939 г. в Польше ни один католик ничего подобного не говорил, зато такие настроения царили в Германии в 1914 и 1939 гг. Употребил это выражение и Киссинджер во время вьетнамской войны. Следовательно, речь идет о желании избавиться от мнимой угрозы, связанной с ощущением сжимающегося вокруг пространства. Впрочем, я не совсем согласна с Л.де Мозом, ибо я на основании собственного опыта полагаю (и детство Гитлера - тому подтверждение), что есть потрясения более сильные, чем родовая травма, которые и приводят к синдрому навязчивого повторения, выражающемуся в форме объявления войны другим странам, с Ведь любые, даже самые тяжелые роды уже позади. Хоть ребенок и слаб, но при родах он, действуя как бы "активно", "освобождает себя из плена", в чем ему помогают акушеры. В отличие от легко преодолеваемого нервного потрясения, вызванного родами, психопатологический симптом, обусловленный постоянными унижениями и насилием, не оставляет надежды на избавление, т.к. никто вокруг не считает этот кошмар кошмаром, и помочь ребенку некому. Страшная ситуация повторяется снова и снова, и из нее невозможно вырваться, как из материнского лона, со спасительным криком. Отрицательные эмоции вытесняются в подсознание и в дальнейшем находят выход в синдроме навязчивого повторения.

Всеобщее ликование в момент объявления войны пробуждает надежду в душах тех, кто хочет отомстить за былые унижения и, наконец, открыто, не стесняясь, воспылать ненавистью, возвестив об этом воинственными возгласами. Там, где нельзя на эмоциональном уровне вернуться к болезненным переживаниям далеких детских лет, осмыслить их, человек пытается начать жизнь с чистого листа и, проявляя невиданную ранее активность, избавиться от трагических последствий своего прошлого. Но прошлое нельзя изменить, оно по-прежнему угнетает душу, и потому никакое агрессивное поведение, никакая лютая ненависть к врагу не избавят человека от невротических страданий, а в конечном итоге могут обернуться полным разрушением его психики, несмотря на одержанные победы.

Тем не менее, многое говорит о том, что ребенок часто подсознательно вспоминает о своем появлении на свет. Ведь в ситуации, когда его 6ьют, а он вынужден молчать, собственное рождение воспринимается как не выдуманная, а вполне реальная победа. Ведь он смог протиснуться через узкую щель, радостным криком возвестил о своем спасении и встретил тепло материнских рук. Нет ничего удивительного в том, что подсознательные воспоминания об этой первой победе помогают нам забыть о последующих поражениях, об ощущении своей полной беспомощности. Именно эти воспоминания и порождают восторженные чувства, охватывающие людей в тот момент, когда глава их государства торжественно объявляет о вступлении в войну, В жизни многих поколений значительную роль сыграли также войны в других странах. Наверняка Адольф Гитлер в детстве, подобно большинству своих сверстников, испытывал душевный подъем, когда узнавал о победах буров над англичанами. В таком же состоянии он пребывал, когда завершал "Майн Кампф" и начинал Вторую мировую войну. Поэтому нет оснований полагать, что родовая травма явилась главной причиной разрушительной деятельности Гитлера. В конце концов, нервные потрясения, вызванные родами, переживает каждый ребенок. Но далеко не со всеми детьми родители обращались так жестоко.

Чего только не предпринимал сын, чтобы заставить себя забыть о душевной травме, вызванной побоями отца. Он подчинил своей воле правящую верхушку, привлек на свою сторону народные массы и заставил считаться с собой правительства европейских стран. У него была практически абсолютная власть. Но по ночам откуда-то из подсознания всплывали воспоминания о первых детских годах, и от них ему уже не было спасения. В снах ему являлся грозный отец, и непреодолимый страх сковывал Гитлера. Раушнинг пишет:

"Иногда его состояние наводило на мысль о мании преследования и раздвоении личности. Его бессонницу никак нельзя было объяснить только лишь чрезмерным возбуждением. Он действительно постоянно находился на грани нервного срыва, но здесь крылось нечто большее. Ночью он часто просыпался, беспокойно ходил взад-вперед и зажигал во всех комнатах свет. С недавних пор он начал вызывать к себе ночью молодых людей, чтобы их присутствие хоть немного облегчило его страдания. Со временем его состояние еще более ухудшилось. Человек из его ближайшего окружения рассказывал, что Гитлер просыпался по ночам с дикими криками о помощи. Он садился на край кровати, и при этом его так трясло от страха, что кровать под ним дрожала, а с губ срывались лишь бессвязные слова. Он судорожно хватал ртом воздух, и казалось, что он задыхается... Этот же человек описал мне такую жуткую сцену, что я сперва даже не поверил ему. Оказывается, он видел, как Гитлер стоял, качаясь из стороны в сторону, и с безумным взглядом хрипло бормотал: "Он! Он! Он здесь!" Губы у него потемнели, по лицу текли струйки пота. Затем он стал выкрикивать какие-то бессмысленные обрывки фраз, а потом вдруг начал считать. Наконец он замолк и только беззвучно шевелил губами. Ему вытерли пот и попытались влить в рот немного воды. Внезапно Гитлер завопил: "Вон в углу! Кто там?" Он топал ногами, дергался всем телом и, как обычно, дико кричал, но постепенно успокоился, когда ему объяснили, что все в порядке и никого постороннего в комнате нет. Тогда он проспал несколько часов и снова какое-то время вел себя терпимо" (Rauschning, S.237).

Хотя (а может быть - поскольку) большинство приближенных Гитлера в детстве подвергались насилию, никто из них так и не уловил связи между его паническим страхом и каким-то "непонятным счетом". Вспомним, что в детстве, когда отец бил его, Адольф считал удары, подавляя страх и боль. Теперь эти подавленные чувства обернулись ночными кошмарами и ощущением полной беспомощности и одиночества. Избавиться от них было уже невозможно.

Гитлер был готов принести в жертву целый мир, но этого оказалось недостаточно для избавления от глубоко запечатленного в душе страшного образа отца. Он по-прежнему продолжал незримо присутствовать в его спальне, ибо, даже уничтожив миллионы людей, нельзя уничтожить свое подсознание.

Люди, так и не сумевшие вывести свои подсознательные ощущения в сознание, наверное, сочтут наивным предположение о том, что истоки преступных деяний Гитлера следует искать в его детстве. Многие придерживаются точки зрения, что неправомерно искать причины всего и вся в детских переживаниях. Ведь политика - серьезная вещь, а вовсе не детская игра, скажут они и сочтут мои аргументы натянутыми или даже обидными для матерей и отцов. В этом нет ничего удивительного: ведь они полностью забыли действительность своего детства. Однако стоит повнимательнее приглядеться к биографии Гитлера, как сразу становится особенно явственно видна связующая нить между детством и последующими событиями его жизни. Еще совсем маленьким он любил играть в войну, находя таким образом освобождение от отцовской узды. Идеальными борцами против угнетателей он считал сначала индейцев, а потом буров. "Потребовалось совсем немного времени для того, чтобы при каждом известии об их героической борьбе испытывать сильнейшие эмоции",- пишет он в своей книге "Майн Кампф". В другом месте он четко обозначает момент, ставший вехой на роковом пути от игры воображения до страшной реальности: "С тех пор я начал увлекаться всем, что так или иначе имеет отношение к войне или солдатскому ремеслу" (Mein Kampf, цит. по: Toland, S.31).

Доктор Хюмер, преподававший немецкий язык в школе, где учился Гитлер, рассказывал, что в пубертатный период Адольф "нередко с плохо скрываемым раздражением воспринимал предупреждения и наставления учителей, но зато требовал беспрекословного повиновения от своих товарищей" (ср. Toland, S.77). Ранняя идентификация с отцом-тираном привела к тому, что, если верить словам Паула Моора, одного из жителей Браунау, Адольф еще в раннем детстве, стоя на холме, "произносил долгие и пламенные речи". В Браунау он провел первые три года жизни, а значит, очень рано начал играть роль вождя. В этих речах он неосознанно подражал Алоизу, а в публике видел себя самого, восторженно глядящего на грозного отца.

Позднее эту же роль выполняли массовые шествия, также в каком-то смысле отражавшие ситуацию его детских лет, но теперь в роли ребенка выступал целый народ, а Гитлер, обожаемый всеми, удовлетворял свой нарциссизм. Известно, что еще в юности будущий фюрер очень любил лесть и обладал способностью "гипнотизировать" слушателя. Вот что пишет Джон Толанд, ссылаясь на слова некоего Кубичека, бывшего в юности другом Гитлера:

"Речи Гитлера оказали на Кубичека воздействие схожее с "извержением вулкана", он воспринял их как красочный спектакль и "в начале настолько растерялся, что даже забыл похлопать". Лишь постепенно Кубичек понял, что "речи Гитлера не имели никакого отношения к театральному действу" и что, напротив, его друг был настроен "очень серьезно". Одновременно он также понял, что Гитлер ожидает от него только одного - полного и безоговорочного одобрения. Кубичек, пораженный не столько содержанием речи, сколько ораторским талантом Гитлера, не скупился на похвалу и лесть... Казалось, Адольф полностью завладел душой Кубичека, и теперь у них обоих были совершенно одинаковые ощущения. Все, что меня волновало, он воспринимал так, словно это касалось непосредственно его... Иногда я далее думал, что он живет одной жизнью со мной" (Toland, S. 41).

Вряд ли можно лучше прокомментировать легендарное гипнотическое воздействие Гитлера на массы. Если евреи представляли униженную часть его детского Я, которую он всеми средствами пытался уничтожить, то покорившийся ему немецкий народ - в данном случае его олицетворял Кубичек - воплощал в себе "прекрасную" часть его души, преклоняющуюся перед отцом и им же любимую. Итак, ребенок, вставший на место отца, защищает чистую детскую душу от таящейся в ней самой опасности путем изгнания и "уничтожения злых евреев". Тем самым он одновременно стремится избавить "сына" от недобрых мыслей и добиться, наконец, полного единения с ним.

Разумеется, с этими выводами никогда не согласятся те, кто считает, что подсознание - лишь "порождение больного мозга психоаналитика". Но я вполне допускаю мысль, что даже психотерапевты крайне скептически или даже с негодованием отнесутся к моему намерению отыскать в детстве Гитлера истоки его бесчеловечных деяний. Но вряд ли моя гипотеза менее состоятельна, чем рассуждения последователей Эриха Фромма, искренне считающих, что Господь вдруг взял и прислал на Землю "чудовищного некрофила". Достаточно вспомнить строки из книги их идейного вдохновителя:

"Чем объяснить, что два таких доброжелательных, совершенно нормальных человека с устойчивым, лишенным деструктивного начала характером дали жизнь этому чудовищу Гитлеру" (цит. по: Stierlin, 1975, S.36).

Я нисколько не сомневаюсь в том, что любое преступление таит в себе личную трагедию преступника. Если мы реконструируем эти преступления и повнимательнее приглядимся к их предыстории, то, вероятно, сумеем предотвратить новые. Ведь громкое возмущение и нотации делу не помогут. Правда, кое-кто может сказать, что далеко не всякий, кого в детстве избивали, становится убийцей, иначе люди уже давно истребили бы друг друга. До известной степени с этим можно согласиться. Но, с другой стороны, на Земле продолжаются войны, и мы даже представить себе не можем, какие смертоносные технологии способен изобрести человек, подсознательно желающий отомстить за причиненные ему в детстве страдания. Но главное, мы не знаем, как развивалось бы человечество, если бы родители уважали своих детей и принимали их всерьез. Я лично не знаю никого, кто бы в детстве пользовался уважением со стороны родителей и учителей, а потом вдруг испытал потребность в убийстве. (Я веду речь об истинном уважении к ребенку, которое, как я уже писала, чуждо любой педагогике, в том числе и так называемой антиавторитарной.)

Мы по-прежнему никак не можем проникнуться состраданием к я униженному ребенку. Здесь нельзя руководствоваться одним только разумом, иначе в обществе давно бы уже осознали необходимость уважительного отношения к ребенку как к личности. Если человек способен воспринять на эмоциональном уровне чувства униженного, загнанного в угол ребенка, значит, он способен внезапно увидеть в них, как в зеркале, перенесенные им самим в детстве страдания. Но лишь немногие готовы, отбросив страх, пройти по этому пути и ощутить скорбь. Встав на этот путь, можно узнать о психодинамике больше, чем из любых книг.

Необходимость доказывать "чистоту своего расового происхождени