Понятие конститутивной функции рассудка и соответственно — новый метод в философии 11 страница

D. В этом отношении мы воспользовались концепцией стирания существования (как бы в результате трения), кульминации антиномических напряжений, возникающих при неспособности найти какой-нибудь выход, которая представляет собой отказ или отречение от всей антиномической проблемы как таковой и принимает форму экзистенциального отступления. Давайте в этом контексте внимательнее посмотрим на конкретные случаи.

1. Только что я говорил об уходе от жизни Эллен Вест. Ее отречение от жизни было самым радикальным, решительным и своевольным отступлением от существования, в котором антиномическое напряжение и неспособность найти выход достигают максимума. Из всех наших случаев мы имеем здесь самое свободное решение, каким только могло воспользоваться Dasein: положить конец безнадежности переживания устранением затруднительного и запутанного положения в целом.

2. Но как только мы подходим к случаю Юрга Цюнда, то уже не можем назвать уход абсолютно свободным. Он, несомненно, борется за одно, как он выражается, "последнее усилие", которое положит решающий конец мукам неразрешимой проблемы его существования. Однако в результате эти усилия истощают его силу, и он оказывается "вынужденным" положить конец этой ужасной игре тем, что является последним усилием в буквальном смысле слова. Он приравнивает свои поиски выхода из существования, не имеющего выхода, к усилиям, направленным на то, чтобы "позаботиться о" или "покончить" с отдельными карточками Роршаха adacta. Но с каждой такой "отложенной в сторону" карточкой Юрг Цюнд всегда заботится и о себе, стремясь "закрыть дело" [ad acta zu legen]* своего существования, чтобы в конце концов обрести

* Через действие к приданию значения (лат.; нем.). — Прим. ред.

постоянную "заботу" в психиатрической лечебнице. Здесь мы также оказываемся перед "отступлением от жизни" — но не от жизни как vita, а от жизни активной, "социальной", где Юрга Цюнда так долго и безнадежно бросало из стороны в сторону. В обоих случаях мы видим, что именно экзистенциальная проблема, антиномические напряжения которой истощили Dasein, определяет также форму и способ отступления от него. Сказанное справедливо и в отношении Эллен Вест, чью жизнь с самого детства "омрачала" проблема жизни и смерти, и в отношении Юрга Цюнда, вся жизнь которого аналогичным образом была пронизана проблемой человеческого общества.

3. Теперь мы подошли к отступлению от существования при совершенно несвободной форме умопомешательства, когда по своей собственной воле Dasein не отрекается ни от социальной жизни, ни от жизни вообще. Здесь скорее происходит отречение от жизни как от независимой индивидуальности. Таким образом, Dasein подчиняется чуждым ему экзистенциальным силам. Здесь мы имеем особенно радикальную капитуляцию Dasein. Ни Эллен Вест, ни Юрг Цюнд не отказывались от самих себя и не предали свое я; скорее, они ушли из общественной жизни или жизни как таковой. Однако теперь Dasein уходит от управления собственной жизненной ситуацией. Мы вынуждены говорить о таком человеке, что это жертва, игрушка или пленник в руках чуждых сил. В сравнении с этим и Эллен Вест, и Юрг Цюнд, хотя и являлись пленниками своих проблем, выступали в то же самое время собственными освободителями от этих проблем.

В таком контексте мы можем обратиться к случаю Эльзы. Отправной точкой нам должен служить намеренный ожог своей руки. Здесь Dasein "демонстрирует себя" другим людям в качестве мученика. При умопомешательстве эта самодемонстрация становится демонстрацией бытия. С таким поворотом от "активного" действия к "пассивному" страданию мы снова и снова сталкиваемся при умопомешательстве. Это свидетельствует о том, что активность и пассивность, —в данном случае спонтанность оказания впечатления и влияния¹ и восприимчивость к впечатлению и влиянию со стороны, —экзистенциально не противоположны, а скорее неразрывно связаны друг с другом.

Мы можем сказать, что в качестве мученика Dasein до некоторой степени все еще было способно к самоуправлению или, выражаясь другими словами, оно все еще протекало в рамках эмпирической последовательности (хотя и в несоответствующей ситуации форме) — так что происходило, так сказать, "резкое

изменение", а не разрыв с миром. Но при переходе от мученичества к безумию, от самопожертвования к принесению себя в жертву не по своей воле, Dasein все более и более теряет власть над собой. В первую очередь это проявляется в появлении "безумных мыслей", другими словами, в угрозе последовательности переживания, а вместе с ней целостности "мира". Перед действием (ожог руки) Dasein не имело никакого выхода, не могло уйти от выбора между победой и поражением, "молниеносным" разрешением жизненной ситуации и ее невыносимым продолжением. В этих обстоятельствах акт ожога руки, жертвование рукой представлялся единственным возможным выходом, то есть, возможностью для пациентки успокоить себя посредством волевого представления своему отцу его "несправедливости". Этот способ разрешения ситуации настолько неуместен, что обречен на неудачу. Dasein не знало, по какому пути пойти и впервые столкнулось с абсолютной неспособностью открыть дальнейшее последовательное развертывание переживания. Последовательность переживания отрывается от одного из своих экзистенциальных направлений, оставляя, так сказать, вакуум. Этот вакуум заполняется вновь; но заполняется формой переживания, которая, будучи до некоторой степени связана с предшествующим переживанием, тем не менее совершенно ему не соответствует, — той формой переживания, при которой пациент становится жертвой других. Непоследовательность проявляется в том, что теперь Dasein заморожено моделью, в соответствии с которой определяются все вновь возникающие переживания —как имеющие отношение к я, как зло, причиненное пациенту, как мучения, как преследования, а также как преследования в смысле принуждения любить. Сказанное проясняется при рассмотрении случая Лолы Восс и даже в большей степени случая Сюзанны Урбан.

4. Если случай Эльзы особенно интересен тем, что представил нам переходную стадию между здоровьем и психозом в форме единичного события и действия, то случай Лолы Восс представляет собой еще более поучительный пример переходной стадии в форме почти психотического суеверного языкового оракула. Эта "игра" предоставляла Лоле Восс, цепляющейся за свой идеал скрытности, время для отыскания точки опоры. Какой бы ненадежной эта точка опоры ни казалась постороннему, она обеспечивала мостик между ее страхом перед невыразимым Жутким и Ужасным и ее капитуляцией перед тайным заговором воплощенных врагов — мостик к отречению Dasein от своего самоуправления. В этом заключается не решение или, если более точно,

не снятие антиномического напряжения существования посредством ухода от жизни в форме самоубийства или посредством ухода от жизни общества в форме "глубокой озабоченности", а скорее изъятие жизни из ее собственного обремененного решениями контекста путем постановки всех решений в зависимость друг от друга. Антиномическое напряжение Dasein, осознание отсутствия пути вовне или пути внутрь здесь достигает кульминационной точки в отступлении Dasein от своего права выбора перед лицом решений врага. Именно в этом контексте мы можем весьма поучительно рассматривать языковый оракул Лолы как переходную стадию.

В первую очередь, это показывает, что Лола отреклась от своей собственной индивидуальной власти принимать решения и принимает совет только от "вещей", которые, со своей стороны, являются не объектами или вещами, каковыми они есть сами по себе, а скорее вещами, лингвистически смоделированными и созданными ею. Здесь производство и воспроизводство, спонтанность и восприимчивость объединяются в чрезвычайно удивительный союз, где, тем не менее, все еще преобладает спонтанность. Так как Лола Восс полагается на то, что ей скажут "вещи" (большую часть которых создала она сама), все зависит от ее соответствующего реагирования на сказанное ими или, другими словами, от ее правильного понимания или толкования языка вещей. В этом отношении важно отметить, что язык вещей ограничивается повелениями или запретами, и что сама пациентка видит все свое "спасение" в строжайшем послушании приказам или запретам этих плодов своей собственной фантазии. Комплекс преследования Лолы Восс следует отличать от простого предрассудка, когда она начинает чувствовать, что связана уже не решениями созданного ею самой оракула, а решениями созданных ею самой врагов, как в случае с Эльзой и Сюзанной Урбан. И в заключении мы должны отметить смещение, заключающееся в том, что слепое послушание командам и запретам оракула, похоже, все же оставляет в ее психозе возможность свободы выбора: либо подчиняться, либо бежать от требований своих врагов. Эта свобода, однако, приобретается ценой абсолютной зависимости от врагов, ценой мании преследования.

Общим фактором в том, что касается и оракула, и психоза, выступает необходимость отгадывать или истолковывать слова врагов, которые на самом деле она сама вкладывает в их уста. Если относительно оракула мы еще могли говорить об определенной активности со стороны пациентки, то здесь господствует

полная и абсолютная пассивность. Ибо в психозе любая возникающая активность является активностью лишь в рамках пассивности, пассивности в рамках полного подчинения Dasein чуждым силам, иными словами, в рамках полной капитуляции Dasein. Однако там, где мы таким образом подчиняемся чужой воле, мы становимся жертвой или жертвоприношением других. Уход от проблем существования, смирение Dasein со своей собственной частной проблемой здесь проявляется в форме пассивности мученичества и жертвоприношения.

5. В случае Сюзанны Урбан мы пытались понять ее манию преследования с помощью феноменологического изучения Силы Ужасного (которая вырвалась из koinonia экзистенциальных событий) и разворачивания этой силы на протяжении ее жизни. Здесь мы приходим к выводу о понятии смирения, ухода Dasein от антиномического напряжения, неспособности Dasein отыскать какой-либо выход из положения. В случае Сюзанны Урбан информация, предоставленная ее родственниками, позволяет нам точно определить кульминацию этого смирения. Это момент, когда, совершенно измученная попытками спрятаться, подкреплявшими ее идеализированную заботу о родственниках и, в конечном счете, о муже, абсолютно изнуренная, она полностью теряет самообладание и, вместо того, чтобы властно включать в эту заботу домашнюю прислугу (как она это делала ранее), становится мученицей или жертвой в руках этой же домашней прислуги. Теперь за ней следят, ее предают другие.

Случай Сюзанны Урбан представляет собой самый явный пример кульминации отречения Dasein от своей антиномической проблемы уходом в умопомешательство или, другими словами, абсолютной капитуляцией я перед тем аспектом альтернативы, который до этого подавлялся "со всей возможной силой", альтернативы, на которую давно оказалось разделенным Dasein. Вместе с этим отречением все превращается в то, что ранее было его подавленной (или, словами Фрейда, вытесненной) ужасной противоположностью. Если с самого детства Сюзанна Урбан, подобно Эллен Вест, была своевольной, упрямой и невнимательной к другим, никогда не подчиняющейся мнению других, никогда не имевшей настоящих друзей, и в целом мало доверявшей окружающим и всегда стремившейся подчинить себе свое окружение, то теперь она, напротив, позволяет другим управлять собой, вынуждена подчиняться им, страдает оттого же недоверия к ближним и чувствует, что ее окружают лишь враги. Но самым существенным в этой реверсии при умопомешательстве является

следующее. Фрейд показал нам, что чрезмерная забота о других, подобно любой аналогичной чрезмерности, служит признаком вытеснения тягостной силы, которую действие вытеснения пытается облегчить. В то же время, подобная чрезмерность всегда служит признаком или указанием на то, что вытесняется. Кроме того, чрезмерная "ипохондрическая" забота о "превращенной в кумира" матери выступает в некотором роде желанием подчинить себе и управлять. Если же мы вспомним о "садистских оргиях", которым предается Dasein в своей мании преследования, то можем уже, не колеблясь, говорить, вместе с Фрейдом, об откровенных "садистских компонентах" в случае Сюзанны Урбан. Именно здесь, с точки зрения аналитики Dasein, располагается основа непоследовательности переживания и его раскола на навязчивое либо-либо; именно здесь реальная основа антиномического напряжения Dasein и специфического содержания, навязываемого Dasein после реверсии и победы прежде подавленного аспекта альтернативы. Одним словом, здесь лежит основа "психотического содержания".

Но все сказанное все же не дает нам понимания в ключе аналитики Dasein значения психоза в целом и мании преследования в частности. Он означает, как мы видели в случае Эльзы и особенно в случае Лолы Восс, одну из форм экзистенциального смирения в отношении антиномических напряжений Dasein, принимающего форму ухода от собственного решения Dasein, полный отказ от способности Dasein принимать решения, а вместе с этим полное добровольное подчинение чужой воле. То, что в данном случае Dasein отдает себя во власть других людей, а не, скажем, демонических сил, связано с базисным садизмом, доминирующим в этом Dasein — а садизм по своей сути представляет собой форму бытия в Mitweif. Однако в этом добровольном подчинении воле других мы находим и причину того, почему другие обязательно должны стать врагами, то есть, должны стать теми, "от чьей воли я завишу, кто может поступать со мной так, как ему заблагорассудится" — иными словами, "теми, чьей жертвой я являюсь". Если теперь Dasein повсюду "чувствует врага", если в каждом событии и действии оно не только подозревает, но и видит враждебные намерения, то причина этого не в изменении у Dasein ощущения или значения реальности, его перцепции или психического функционирования, и не в "физиогномическом" изменении мира и "симпатических взаимосвязей" в значении Эрвинга Штрауса. Все эти изменения

* Современное поколение (нем.)- — Прим. ред.

скорее вторичные и третичные последствия смирения Dasein в форме его добровольного ухода из сферы, требующей его собственных решений.

Теперь должно быть ясно, что содержание психоза (в этом случае садистские оргии врагов) также не представляет ничего первичного. Оно просто указывает нам форму, в которой Dasein заполняет "фантазией" эмпирические бреши или вакуум, образовавшиеся после его ухода от антиномического напряжения. Чисто позитивистское суждение о том, что психоз в целом связан с "просто фантазией" и "иллюзиями" и что в нем "нет ничего реального", а только "психотически воображаемое", не способствует пониманию психоза. Решающий элемент заключается, как было сказано, в специфическом индивидуальном характере смирения или окончательной капитуляции Dasein, достигающих кульминации в уходе из требующей решений сферы Dasein — другими словами, в подчинении Dasein воле "чуждых" сил или "чужих" людей. Теперь вместо антиномического напряжения (возникающего от непоследовательности переживания) между двумя несовместимыми альтернативами появляется более "одностороннее", и в связи с этим более последовательное, "неисправимое", "беспроблемное" переживание в смысле психотической эмпирической модели, согласно которой формируются все новые переживания.

ПРИМЕЧАНИЯ

¹ W.Szilasi, "Die Erfahrungsgrundlage der Daseinsanalyse Binswangers", Schweiz. Archiv./. Neun u. Psych., Vol. 67 (1951).

² Binswanger, Drei Formen Missglьckten Daseins, 2.

Binswanger, Grundformen, Das mitweltliche Nehmen-bei-etwas, S.300-375. ⁴ Rollo May, Ernest Angel, and Henri F. Ellenberger (eds.). Existence (New York, 1958), pp. 331-341.

Хайдеггер, Бытие и время. — М., Ad Marginem, 1997. —С. 247. Binswanger, Drei Formen, 3.

Freud, "Psychoanalytische Bermerkungen ьber einen autobiographisch beschriebenen Fall von Paranoia (Dementia paranoides)". Gesammelte Schriften, VIII.

История болезни Лолы Восс

Отчет

НАСЛЕДСТВЕННОСТЬ/ Отец Лолы относится к голубоглазому германскому типу, очень спокоен, несколько чопорен и официален, но дружелюбен и прост. Отцом ее матери был немец, а матерью — уроженка юга Латинской Америки (и потому она относится к смешанной расе), "нервна", всегда возбуждена, легко пугается, но наслаждается жизнью; она любит компанию, любит поговорить и посмеяться, проявляет южный темперамент. Явные признаки нарушения функции щитовидной железы. Брат, на один год младше Лолы, весел, жизнерадостен и совершенно "нормален".

К сожалению, иных сведений в истории болезни Лолы нет.

АНАМНЕЗ/ Информация, предоставленная отцом: сейчас Лоле [в момент поступления Лолы в психиатрическую лечебницу доктора Бинсвангера в Кройцлингене, Швейцария] двадцать четыре года.

Вскормленная в младенчестве грудью, в детские годы она всегда была здорова и на ранних этапах развития не имела никаких проблем. Она была исключительно избалованным ребенком, привыкшим всегда поступать по-своему. Когда отец велел ей что-нибудь делать, за нее заступалась мать, а если приказ исходил от матери, на выручку приходила бабушка. "Кто-нибудь всегда приходил ей на помощь", —замечает отец.

В двенадцать лет она серьезно заболела брюшным тифом, болезнь сопровождалась высокой температурой, и ей пришлось провести в постели пятьдесят два дня. В этот период появились первые признаки тревожного состояния. Она, к примеру, отказывалась спать дома, потому что там "было недостаточно безопасно", и оставалась на ночь в доме бабушки.

В тринадцать лет Лолу — родившуюся в Южной Америке — отдали в школу-интернат в Германии, здесь она вела себя явно

по-мальчишески, отрицала, что она девочка, была вызывающа и задириста и не могла поладить со своими ровесниками. В четырнадцать она возвратилась в Южную Америку. В течение этих первых лет Лола все еще была полностью неприметной, любила развлечения, ей нравилось ходить на танцы и танцевать. Она вышивала, занималась рисованием, любила читать и в целом была довольно активна. Но просматривалась некоторая тенденция оставаться одной, закрываться в своей комнате. Она была довольно религиозна; под влиянием друзей-католиков она восстала против отца-протестанта.

В двадцать лет на танцах она встретилась с врачом-испанцем. Он влюбился в нее и сообщил о серьезности своих намерений ее семье, хотя пока еще не добился солидного положения и не имел средств на содержание семьи. Его описывали как очень серьезного, рассудительного, спокойного и несколько расчетливого молодого человека. Колеблющееся и отрицательное отношение отца к этому поклоннику вызвало в Лоле некоторый дух бунтарства: она начала часто поститься, выглядела безрадостной и подавленной и объявила о своем намерении выйти замуж — или постричься в монахини. В течение всего этого периода мать выступала на стороне Лолы против отца.

В двадцать два Лола сопровождала мать в путешествии в Германию на курорт с минеральными водами. Незадолго до отъезда она отказалась подняться на борт корабля, если из багажа не будет удалено определенное платье. Она присоединилась к матери на борту корабля только после выполнения этого желания.

Впоследствии в Германию приехал врач-испанец, чтобы повидаться со своей невестой. На протяжении двух недель, проведенных в его обществе, Лола была спокойна и сдержанна, и, казалось, несколько больше обычного интересовалась своим гардеробом, о котором прежде особо не заботилась. Большее удовольствие ей доставляли званые вечера, посещения театра и т.п., в целом она производила иное и намного более жизнерадостное впечатление. Переписка между врачом и Лолой продолжалась. В мае следующего года он написал, что теперь занимает прочное положение, но жениться на Лоле пока еще не может; он должен заботиться о своей больной матери, и пока обстоятельства не позволяют ему жениться. В этот момент Лола "сломалась".

Она стала меланхоличной и выказывала непреодолимое отвращение к целому ряду предметов, особенно к зонтикам и резиновой обуви. Она говорила, что они приносят ей несчастье.

Когда она заметила, что одна из горничных отеля горбунья, то тут же оставила его. Однако горбатых мужчин она считала приносящими удачу и даже старалась прикоснуться к ним.

Большую часть года накануне поступления в психиатрическую лечебницу Лола провела в Германии со своими пожилыми тетками. Эти женщины якобы настроили ее против матери, которая тем временем уехала домой. Антипатия Лолы к матери выросла настолько, что, вернувшись позднее домой, она даже перестала заходить к ней в комнату. Все, связанное с матерью, она считала "заколдованным", и все, получаемое от матери, должно было быть уничтожено: платья, нижнее белье, зубные щетки. Она избавлялась от этих вещей, пряча их, раздавая или упаковывая в небольшие свертки, которые затем "теряла" или продавала на улице. Она отказывалась даже надевать одежду, доставленную из прачечной вместе с нижним бельем своей матери. Она выбросила ручку и чернила, которыми пользовалась мать; она не могла даже написать письма за тем же столом, за которым писала мать. Неоднократно она разрезала свою собственную одежду.

В течение предшествующего года родители обращались за консультацией к очень многим врачам. Все они отмечали определенные странности и рекомендовали замужество. Лоле делали различного рода инъекции, к примеру, экстракта щитовидной железы и вытяжки яичников. Впоследствии эндокринолог нашел щитовидную железу в полном порядке и рекомендовал обратиться к специалисту по психическим заболеваниям. Когда этот специалист (не представленный ей как таковой) затронул вопрос о ее суеверных представлениях, она отказалась от дальнейшего контакта с ним.

Лола легко согласилась на поездку в Швейцарию, так как полагала, что едет туда для встречи со своим женихом, который снова начал писать ей и предложил встретиться в Европе.

Сущность рассказанного отцом подтверждается информацией, предоставленной матерью. Она добавила, что Лола всегда вызывала у окружающих впечатление уставшей; даже будучи ребенком, она напоминала им пожилую женщину. Фотографии показывают, что за последние несколько лет лицо Лолы сильно изменилось, оно стало грубее.

НАБЛЮДЕНИЯ ВО ВРЕМЯ ПРЕБЫВАНИЯ ЛОЛЫ В ПСИХИАТРИЧЕСКОЙ ЛЕЧЕБНИЦЕ/ Лола Восс в свои двадцать пять лет является симпатичной девушкой среднего телосложения, с оживленным выражением лица, но с несколько скован-

ной жестикуляцией. Ее манера поведения жизнерадостна и открыта, но речь затруднена и неестественна. Лицо правильной овальной формы, череп скорее эндоморфный, чем эктоморфный. В целом конституция слегка астеническая*.

Пациентка не взяла с собой нижнего белья, даже ночной сорочки. Она не казалась негодующей из-за того, что отец поместил ее в психиатрическую лечебницу, даже несмотря на то, что ей совсем иначе представляли цель ее путешествия. Хотя она не считала себя больной, но согласилась на присутствие медсестры.

Психологический отчет**. Лола сообразительна и изобретательна в высказываниях; кроме того, она умелая лгунья. Она все перекручивает в своих собственных интересах; она хитро и лукаво формулирует жалобы и требования в своих собственных целях. Врач легко установил контакт с ней, но во время принятия пищи она сама никогда не заговаривает с другими пациентами, а когда к ней обращаются, отвечает односложным "да", "нет" или "я не знаю", сопровождая слова отсутствующей улыбкой.

Она оставляет впечатление довольно жесткого и бесчувственного человека, крайне легкомысленного и равнодушного, не имеющего никаких интересов и не находящего удовлетворения в работе. Она очень избалована и проявляет детское упрямство, симптомы общей диспропорции между ее возрастом и умственным развитием. Она непредсказуема во всем своем поведении: например, обещает прийти на званый вечер и уходит, чтобы переодеться, но неожиданно решает лечь спать, так как чувствует себя уставшей. С другой стороны, она может проводит, не утомляясь, многие часы на понравившейся ей вечеринке. Или же она раз или два примет лекарство, а затем отказывается от него, объясняя это тем, что оно ей вредит или затрудняет дыхание и т.п.

В первый день своего пребывания в лечебнице она убежала в гостиницу к отцу, и ее, несмотря на энергичное сопротивление, пришлось возвращать обратно. Ей пришлось четыре недели провести в закрытой палате, прежде чем оказалось возможным ее пребывание в открытой палате. Первые несколько недель она боялась, что ее загипнотизируют. Она говорила медсестре: "Не смотрите на меня так, Вы пытаетесь загипнотизировать меня". Снова и снова приходилось успокаивать ее. Спустя несколько

* В последних наблюдениях просматривается влияние антропоморфических теорий Кречмера, распространенных в Европе в период перед П-й Мировой войной. — Прим. перев.

** Во время составления этого отчета никакого систематического анализа данного случая не предполагалось.

дней она чувствовала себя более непринужденно. О гипнозе больше не упоминалось, и если кто-либо заговаривал на эту тему, она спрашивала: "Вы умете гипнотизировать? Я бы хотела, чтобы меня загипнотизировали". Все ее знания о гипнозе ограничивались тем, что она о нем прочитала когда-то, и сценой сеанса гипноза из когда-то виденного фильма. Сон и питание были удовлетворительными, так что за первые десять дней пациентка набрала полтора фунта веса.

Лола всегда носит одно и то же платье, имеет одну пару туфель и не имеет шляпы. Но что-либо купить она отказывается: она не хочет, чтобы у нее осталось что-нибудь, что могло бы позднее напомнить ей о Кройцлингене. Ее суеверие постоянно прорывается наружу, хотя она усердно старается скрыть это; например, после кинофильма, в котором высмеивается суеверие, ей удается присоединиться к общему смеху. В остальных отношениях она молчалива, эмоционально сдержанна, обидчива, раздражительна и подозрительна. С невероятным упорством она противится лечению посредством пассивного сопротивления. Снова и снова приходится побуждать ее к работе в саду. Она любит находиться в одиночестве, немного рисует, читает романы, но избегает любой серьезной литературы как слишком сложной. Ввиду растущего противления своему врачу —она постоянно неоправданно обвиняла его во лжи —в конце года ею занялся другой врач*. Кроме того, она рассказала, что испытывала что-то еще, нечто настолько ужасное, что она просто не может говорить об этом. В день, когда она упоминала об этом или даже просто слышала о чем-то, связанном с этим, она не могла надеть ничего нового из-за боязни, что воспоминания об этом переживании заразят то, что было новым, и принесут ей несчастье. После многих недель подготовки и возражений с ее стороны нам наконец удалось выяснить интересующие нас факты. Простым угадыванием, как в дружеской игре, мы определили, что пресловутое переживание связано q зонтиком (сама она избегала произносить это слово). Слово "зонтик" [Schirm] содержало в себе si, подтверждение. Когда два года тому назад ее отец купил новый зонтик, она встретила на улице горбунью. Она и прежде боялась горбатых; но теперь все невезение, исходящее от горбуньи, переместилось на зонтик. "Оно было в зонтике", потому что невезение подтверждалось значением si. Вскоре после этого ее мать дотронулась до зонтика. С этого момента она настроилась против матери и против поездки с ней во Францию, где предполагалась встреча с ее женихом. Почему? Потому, что ее мать перенесет несчастье с

себя и с зонтика на ее возлюбленного. В этот же самый день у нее было еще одно "ужасное переживание", о котором она действительно не могла говорить. Она увидела старика, который не был горбуном, но все же был уродлив каким-то иным образом; говорить больше об этом переживании она категорически отказалась.

Восемь месяцев спустя, когда тревога Лолы сосредоточилась на одной из медсестер (Эмми), особенно симпатичной и тонкой девушке, ее состояние осложнилось. Лола сообщила следующую информацию: медсестра (чье имя Лола никогда не употребляла ни в разговоре, ни в письменном виде —она просто называла ее "она" или "эта") имела зонтик, похожий на зонтик ее отца. Зонтик оставляли в разных местах, и все они теперь очень пугали ее. В этом была причина того, что Лола стала чувствовать себя намного хуже. Рассказывая об этом, она была очень встревожена. В последующие недели ее состояние ухудшилось, она выглядела более обеспокоенной и измученной. Она особенно боялась всего, что могло быть связано со стенным шкафом, где она видела зонтик Эмми. Она просила окружающих поклясться, что никто из них не прикасался ни к чему, находившемуся в этом стенном шкафу. Она отказывалась пользоваться полотенцами, потому что они могли находиться рядом со щеткой, которая могла соприкасаться с зонтиком, и чтобы обезопаситься, сама забирала свои полотенца из подсобного помещения. Она не хотела пить воду, потому что стакан, возможно, стоял в шкафу. Щетку для чистки могли оставить на раковине, поэтому свою раковину она мыла сама. У нее опять появилось желание раздать свою одежду, она отказывалась менять платье и носила грязное нижнее белье. Узнав, что "эта" дежурит на ее этаже, она настолько разволновалась, что ее немедленно пришлось перевести в другое здание. Она утверждала, что "сойдет с ума", если снова встретится с "этой".