Анализ пациента, а не сновидения

Вторая модификация основного подхода Юнга, которую я хочу обсудить, — это критика Ламбертом Классического Юнги-анского подхода к сновидениям. Он занимается проблемами "практической работы аналитиков со сновидениями пациентов в повседневной клинической ситуации" (1981а, с. 173). Ламберт определяет четыре проблемы в Классическом подходе.

Во-первых, если сновидения вытягиваются из пациентов, поскольку их о них просят, то прерывается спонтанный поток материала, и аналитик слышит то, что хочет, а не то, что бес­сознательное пациента пытается сказать.

Во-вторых, следствием этого подхода является то, что ана­литик может стать всего лишь интерпретатором сновидений и потерять из виду всего человека, с которым он работает. Снови­дение, часто отпечатанное в двух экземплярах, при Классиче­ском подходе может быть положено на метафорический стол между пациентом и аналитиком для достаточно отвлеченного рассмотрения сновидения, что уводит от переживания глубоких эмоций.

В-третьих, Классический аналитик может не суметь понять внесение сновидений (и также их содержание, в некоторой сте­пени) как продукт переносного-контрпереносного взаимодейст­вия. Сновидение может быть внесено по желанию. Зная, что аналитики любят сновидения, пациент может почувствовать, что он должен дать какие-то сновидения. Сновидения могут также поступать в таком изобилии, что аналитик в них захлебнется. Наоборот, пациент может добиваться поощрения, отказывая аналитику в сновидениях. Иногда пациент может искушать ана­литика, j давая обрывки сновидений или старые сновидения и пытаясь бороться с аналитиком и выражать негативные чувства в форме кажущегося спокойного несогласия с интерпретацией аналитика.

В-четвертых, Классический подход не уделяет достаточно внимания тому, как обычные психологические механизмы (например, проекция, интроекция) действуют внутри сновиде­ний, так что, например, угрожающие фигуры могут быть прояв­лениями проецируемого гнева со стороны того, кому снится сон.

Ламберт считает, что аналитик не должен просить сновиде­ний и должен помнить, что сновидения — это "один из аспектов широкого спектра коммуникации со стороны пациента, в котором можно выделить и интерпретировать центральные или ключевые моменты (другими словами, анализируется пациент, а не снови­дение)" (1981, с. 186).

Позиция Ламберта очень важна, но большинство аналитиче­ских психологов в настоящее время осознают переносно-контрпереносную подоплеку внесения сновидений. Например, Берри говорит о том, как "процессуально ориентированный ана­литик" будет обращать внимание на то, как рассказывается о сновидении, "правильно" ли он представляется, насколько акти­вен или пассивен пациент по отношению к интерпретации и так далее (1974, с. 59-70).

Блум (1980) думал, что Ламберт, возможно, слишком сильно отреагировал на точку зрения Классиков, которые делают акцент на первичности сновидений и провел ложную границу между аналитическим процессом и процессом сновидения. Блум против того, чтобы рассматривать какое-либо сновидение от­дельно от других сновидений пациента, и я вспоминаю то, что говорил Юнг в отношении возможного обвинения в том, что он игнорирует контекст сновидения. Он чувствовал, что серия сно­видений — сама по себе контекст, и что при таких обстоятельст­вах личностный материал имеет несколько меньшее значение (CW 12, paras 49-50).

Остается вопрос: являются ли сновидения чем-то особен­ным? Ламберт не отводит сновидениям особой роли, говоря о том, как "замечательно" они суммируют психологическую ситуа­цию сновидящего. Тем не менее, создается впечатление, что Ламберт хочет сбросить сновидение с пьедестала в аналитиче­ской практике, и, возможно, поэтому он придает этому слишком большое значение, как считает Блум. Но, отмечая нездоровую идеализацию сновидений и то, как они могут помешать анализу, он все же ставит некоторые затруднительные вопросы перед практиками аналитической психологии.

Если применить позицию Аамберта к сновидению М., мы увидим, что без знания и реконструкции ее истории, я не был бы так уверен в интерпретации "медсестры" как "матери", а не как "уязвимого внутреннего целителя". М., безусловно, знала о моем интересе к сновидениям, и именно это привело ее к тому, чтобы работать со мной. Тем не менее, помимо этого имелся обширный материал, не связанный со сновидениями.

ДНЕВНОЙ И НОЧНОЙ МИР

Третья модификация — это модификация Хиллмана. Он также ищет другой путь, отличный от "подавления или компен­сации" (1079а, с. 1). Хиллман использует метафору подземного царства, предполагая, что сновидения — это явления, которые возникают из точного архетипического местоположения. Выделяя подземное царство, ночной мир сновидений, как нечто совер­шенно отличное от дневного мира, Хиллман показывает, что он не стремится ни к какому увеличению сознательного per se. Это, полагает он, — цель некоторых интерпретаторов, как фрейди­стов, так и юнгианцев. Хиллман не занимается интерпретацией сновидений или их переводом, поскольку он рассматривает сно­видение как нечто, имеющее собственные цели.

Кроме того, Хиллман не пытается перекинуть мост через пропасть между сознательным и бессознательным:

"Мы должны обратить вспять нашу процедуру перевода сновидении на язык это, и вместо этого переводить эго на язык сновидений. Это значит, что с эго следует проводить работу как со сном, делая из него метафору, рассматривая через него "реальность" (там же, с. 95).

Хиллман хочет избежать каких-либо легковесных рассказов о сновидениях, попыток вывести из сновидений мораль, рассмот­рения сновидений как чего-то, имеющего отношение к личной жизни, помещения сновидения во временную перспективу (взгляд назад или вперед), рассмотрения сновидения как руко­водства к действию, и прежде всего, буквального восприятия сновидения. Таким образом:

"Чем больше мне снятся мать и отец, брат и сестра, сын и дочь, тем меньше эти реальные люди являются такими, ка­кими я воспринимаю их в своем наивном и буквальном нату­рализме, и тем больше они становятся психическими обита­телями подземного мира" (там же, с. 96).

Это подразумевает, что "правильная" интерпретация недос­тижима; вместо нее у нас должен быть плюралистичный, множе­ственный подход. Но все же здесь, видимо, есть противоречие. Плюралистичное и множественное что? В конце концов, Хилл­ман несомненно применяет интерпретацию, хотя и явно по-другому. Но его понимание "интерпретации" более похоже на углубление, чем на перевод в "поверхностную реальность". Хиллман пытается через сновидение достичь архетипических слоев психики. Таким образом мы можем отражать, созерцать, играть с образами и метафорами сновидения и смотреть, куда они ведут.

А ведут они, по мнению Хиллмана, к ночному миру, под­земному миру. И в этом подземном мире нет ни гармонии, ни равновесия (компенсации) между сознательным и бессознатель­ным, ни "саморегуляции":

"Что такое эта "исходная гармония", это идеальное равнове­сие, которое необходимо восстановить? Результат, прояв­ляющийся в приемной аналитика, состоит в том, что требует­ся интерпретатор, который может "сделать что-нибудь" и обращается к сновидцу, чтобы исправить что-то". Теория компенсации взывает к дневной перспективе эго и происхо­дит из его философии, а не из сновидения" (там же, с. 78-9).

Для Хиллмана каждое сновидение завершено сам по себе, нет оснований говорить о компенсации чего-либо. Поэтому в более ранних работах он говорит о том, что следует подружиться со сновидением" (см. выше, с. 317).

Если мы рассмотрим то, как Хиллман работает со сновиде­ниями на практике, мы обнаружим, что он фактически использу­ет то, что сравнимо с классической фрейдистской методикой свободных ассоциаций. В подземном мире правила совершенно иные (первичный процесс у Фрейда), законы природы измене­ны (субституция, конденсация, перемещение у Фрейда). Хилл­ман демонстрирует любовь к парапраксису, семантическому пре­образованию, экспериментированию и игре, которая постоянно напоминает о "Психопатологии обыденной жизни" Фрейда (1901). Естественно, Хиллман не думает о сексуальной про­грамме, как Фрейд, не использует он и подавление, и его выво­ды совершенно иные. Но в своей уверенности в том, что бессоз­нательный язык отличается от сознательного, и в уверенности в полном нарушении законов природы в сновидении Хиллман в каком-то смысле ближе к Фрейду, чем к юнгианским идеям компенсации.

Сам Хиллман — источник этих предположений, поскольку он говорит о Фрейдистском "подземном переживании" в собст­венных сновидениях и заявляет, что Фрейд в очень большой степени "построил мир на сновидении" (1979а, с. 8). Кроме того, Хиллман утверждает, что концепция действия сновидения у Фрейда, лишенная некоторых из предрассудков эго, — это концепция, которой он наиболее симпатизирует (там же, с. 94).

Но Фрейд "разрушил" собственные идеи, по оценке Хилл­мана, говоря о несомненной связи между остатками событий дня, и сном буквально, и следовательно, рассматривал сновиде­ние через дневной мир. События дня для Хиллмана — это лишь сырой материал, который используется сновидением, они не есть сновидение. Подробное прочтение Хиллманом Фрейда приводит его к мысли, что иногда это и его позиция. Зачем, если снови­дение по своей сути совершенно чуждо жизни наяву, интерпре­тировать сновидение таким образом, чтобы сделать его реле­вантным дневному миру, "восстанавливая" его, используя слова Фрейда?

Метод Хиллмана предполагает быстрое вращение элементов сновидения, которое дает в результате временное затуманивание сознания, как при использовании каббалистического метода бы­строго вращения букв. Это открывает метафорическое измерение сновидения. Возвращаясь к сновидению М., отметим, что образ бедра явно привлекает к себе внимание. Бедро, сказала она, — это место, на которое женщины сажают ребенка; поэтому это нечто, имеющее отношение к женственности. "Бедро" также обозначает холодность или отстраненность и отсутствие выраже­ния таких сильных эмоций, как гнев. Поэтому перспектива Хиллмана была полезна на пути к типу формулировки или ин­терпретации, к которой он стремится. Психика М. объединила недостаток эмоций и женственность — и мы можем добавить, была связана с образом больничного ухода, не материнской за­боты. В следующей главе, в которой рассматривается архетипи-ческая психология, разъясняется связь образа и чувства, которую проводил Хиллман.

ОБСУЖДЕНИЕ

Получается головоломка: как двигаться в подземном мире и вместе с тем сохранять связь с личной жизнью пациента в днев­ном мире. Я не хочу терять преимуществ обеих перспектив, но в изображении Хиллмана и Ламберта они несовместимы.

Моя попытка разрешить эту головоломку предполагает рас­ширение того, что мы выделяем как сновидение. Хиллман про­водит выделение так, что я назвал бы это буквальным подходом к сновидению. То, что он выделяет как сновидение, ограничива­ется тем, что можно было бы записать (текст сновидения), не больше и не меньше. В этом проявляется подготовка Хиллмана как Классического аналитического психолога. Я предлагаю рас­сматривать сновидение и как собственно сновидение, и как то, что сновидению удается вовлечь в свою орбиту. Это включает релевантные части истории пациента, последующие события в его или ее жизни, связанные со сновидением — и прежде всего те части терапевтического взаимодействия, которые связаны со сновидением и питаются им.

В нашем примере сновидение включал бы то, как пациентка избегала мать в жизни наяву, ее сильную гневную реакцию на сновидение, и также ее сомнения в эффективности моего лече­ния. Включение этого дополнительного материала и отнесение его к сновидению открывает путь внутреннему исследованию, совместимому с подземной перспективой, но также признающему всю личность пациента вместе с его болью и включающему со­ответствующий перенос-контрперенос.

Сновидение можно рассматривать как нечто, включающее все, чего оно касается эмоционально, и все, что касается его. Тогда хиллмановский акцент на образе может соединяться с вниманием Ламберта к процессу. И то, и другое можно рас­сматривать в связи с заботой Дикманна о том, чтобы пациент учился на наблюдении за собой во сне. Парадокс, который мы отметили ранее в перспективе Дикманна, служит слиянию этих различных подходов. Здесь мы опять-таки не должны пре­уменьшать различия.