Основные разновидности легенд

 

Природа фантастического вымысла в легендах была разной. Некоторые легенды восходят к мифам о сотворении мира (кос­могоническим), о начале человеческого рода (этнологическим), о "конце света" (эсхатологическим) и др. Их выделяют в общую группу этиологических легенд (от греч. aitia — "причина" + logos — "слово, понятие"). Большинство легенд определяется ре­лигиозными верованиями людей (их сюжеты заимствованы из христианской литературы или связаны с нею), они образуют группу религиозно-назидательных легенд. Наконец, фантасти­ческий вымысел мог быть вызван социально-утопическими иде­ями народа: по этому признаку выделяется группа социально-утопических легенд.

 

Этиологические легенды имеют познавательный характер. В них фантастически объясняется происхождение окружающего мира, человека, а также предметов и явлений. В восточносла­вянской традиции часто разъясняется происхождение разных представителей фауны, и тогда сюжеты легенд сливаются со сказ­ками о животных.

 

А. Н. Афанасьев в предисловии к сборнику "Народные русские ле­генды" привел ряд подобных примеров: собака первоначально была со­здана голою, но черт, желая ее соблазнить, дал ей шубу, т. е. шерсть; когда архангел Гавриил возвестил Пресвятой Деве, что от нее родится божественный Искупитель, она сказала, что готова поверить истине его

 

 

слов, если рыба, одна сторона которой была уже съедена, снова оживет. И в ту же минуту рыба ожила и была пущена в воду: это однобокая камбала — и т. д.

 

К религиозно-назидательным легендам относится большое ко­личество произведений, разнообразных по содержанию и фор­ме. Это рассказы о Боге-отце, о Христе, об ангелах и святых; сюжетные толкования церковного календаря, имен святых; рас­сказы, предостерегающие от нарушения церковных запретов. Известны также легенды о святых старцах и легенды о юроди­вых (они нашли отражение в творчестве А. С. Пушкина, Ф. М. Достоевского, Л. Н. Толстого и других русских писателей).

 

Во время экспедиций кафедры русской литературы МПГУ (в то вре­мя МГПИ им. В. И. Ленина) в 1982 и 1983 гг. в Островский р-н Костромской обл. было выявлено три цикла местных легенд о юродивых: о прядильщике на фабрике Максимке Прозорливом (д. Дорофеево); о Васеньке — прозорливом человеке (с. Покровское; см.. в Хрестоматии); о художнике Ефиме Честнякове (Ефимке), жившем в д. Шаблово Кологривского р-на[83].

 

В устной традиции христианские.легенды могли принимать форму сказок. Отчасти это способствовало расширению сказоч­ного репертуара, даже обозначилась тенденция оформления но­вого жанра — легендарной сказки. С христианской письменной культурой связано обогащение русского сказочного репертуара такими сюжетами, как "Марко Богатый", "Безручка", "Соло­мон Премудрой" (см. в Хрестоматии), "Поп в козлиной шкуре" и рядом других. Традиционный нравственный мир русских ска­зок, их глубокое сочувствие к невинно гонимым могло есте­ственно приобретать христианскую окраску. Вместе с тем фан­тастика, связанная с образами Бога, Христа, св;ятых, ангелов, чертей, часто служила в сказке осмыслению социально-бытовых отношений и противоречий, поэтому сказки легендарного про­исхождения нередко приближались к бытовым.

 

Например, в сборнике А. Н. Афанасьева "Народные русские леген­ды опубликована сказка легендарного происхождения "Илья-пророй¹'и Пикола. о ее сюжете, построенном на взаимоотношениях хитреца и простака, эта классическая пара продублирована: с одной стороны — мужик и поп, с другой — Никола и Илья.

 

Мужик почитал Николу, а про Илью-пророка и думать забыл. Илья решил погубить мужиково поле, но Никола посоветовал мужику, каким образом переслать эту беду на попа (ильинского батюшку). Поп купил у мужика хлеб на корню — Илья наслал тучу, и град уничтожил посев. Узнав, что наказал не мужика, а попа, Илья собрался поправить поле — однако Никола велел мужику купить поле назад за полцены... и т. д. В конце концов Никола посоветовал мужику купить для Ильи рублевую свечу, а для него (Николы) — копеечную. После этого Илья перестал грозить мужику бедой, а мужик стал одинаково почитать и Ильин день, и Николин день[84].

 

Социально-утопические легенды выразили страстную, но не­сбыточную мечту угнетенного крестьянства о справедливом об­щественном устройстве. Подобные идеи и иллюзии нашли воп­лощение в Библии — возможно, поэтому они известны у многих народов. Русская социальная утопия также была связана с ми­ровоззрением средневекового человека, т. е. христианина. В фоль­клоре социально-утопические легенды — сравнительно поздние произведения, датируемые от начала XVII до середины XIX в. Они дошли до нас в виде слухов, фрагментарных записей, пе­чатных или рукописных свидетельств. Источниками, позволяю­щими составить представление о народных социально-утопи­ческих легендах, являются также официальные документы, рас-спросные речи, протоколы допросов, доносы и изветы, воспо­минания современников, "манифесты" и "указы" руководите­лей народных движений.

 

В сюжетах легенд вымышленные факты переплетались с ре­альными, причем вымысел имел особый характер: он не обоб­щал и не объяснял действительность, а дополнял ее. Этот не повторяющийся в других фольклорных повествованиях признак проявлялся следующим образом: рассказывалось о событиях, которые происходили в прошлом, продолжали развиваться или существовать в настоящем и должны произойти в будущем. Сле­довательно, сюжеты социально-утопических легенд развивались в трех хронологических измерениях. Социально-утопические легенды не только предсказывали будущее, но и призывали к действию. Они обладали особой, активной связью с действи­тельностью, выполняли социальную функцию. Сюжеты легенд то ярко вспыхивали в народном сознании, то затухали. Иссле­дователь этого материала К. В. Чистов связал такую особен­ность с одним из важнейших условий бытования социально-

 

утопических легенд — верой народа в их достоверность, которая "предопределила своеобразную их судьбу: социально-утопичес­кие легенды с падением этой веры переставали бытовать, не сохранялись в позднейшей устной традиции, либо трансформи­ровались в исторические предания..."[85].

 

К. В. Чистов выделил три тематические группы легенд: о "золотом веке"; о "далеких землях"; о "возвращающемся избавителе".

 

Легенды первой группы получили свое название в соответст­вии с традиционными культурными представлениями о том, что "золотой век" — это "сказочное райское время, когда всем было хорошо, когда все благодушествовали"[86]. Устные легенды подоб­ного содержания могли связываться с воспоминаниями о воль­ном древнем Новгороде. Следы таких представлений обнару­живаются и в описании былинного города Галича.

 

В былине "Дюк Степанович" изображается ласковый князь, блестя­щий двор — счастливая земля с невиданно высоким уровнем жизни:

 

Как у нас-то во городе во Галиче <...>

Да мощены были мосты все дубовые,

Сверху стланы да сукна багрецовые.

Наперед-де пойдут у нас лопатники,

За лопатчиками пойдут и метельщики.

Очищают дорогу сукна стлатого [87].

 

Широко известна легенда "О граде Китеже" (см. в Хрестома­тии ее литературный пересказ П. И. Мельниковым-Печерским).

 

Вера в "далекую землю" породила вторую группу легенд: о реке Дарье, о городе Игната (у казаков-некрасовцев), об Орехо­вой земле. Среди них одной из самых распространенных была легенда о Беловодье (см. в Хрестоматии). Она имела общерус­ский характер, но особенно популярна была среди старообряд-цев-беспоповцев. Вера в эту легенду привела к появлению среди них даже особой секты — бегунов. Считалось, что в Беловодье нет никакой светской власти, государственной организации, суда. Там есть только "духовные власти", которые представали в иде­ализированных и демократических формах.

 

 

В 1903 г. среди уральских казаков распространился ложный слух о том, что в Беловодье побывал Л. Н. Толстой, который якобы присоединил­ся там к старообрядчеству и даже принял какой-то сан. В этой связи к Толстому была послана специальная делегация — проверить, так ли это.

 

Третья группа — легенды о "возвращающихся царях (или ца­ревичах)-избавителях". На протяжении нескольких веков они выступали "содержательной формой идеологии народных дви­жений"[88].

 

В основе этих легенд лежала общая схема сюжета: Природный царь (царевич) намерен осуществить социальные преоб­разования в пользу крестьян (освободить их от крепостной зависимости и проч.). Однако боярское окружение добивается отстранения избавителя (он подменен кем-то другим; заточен в тюрьму; объявлен умершим и проч.). Происходит чудесное спасение избавителя (вместо него хоронят куклу; добровольно гибнет верный слуга; избавитель совершает побег из заточения). Какое-то время он вынужден скрываться (на острове, в горах, на чужбине и т.п.) или анонимно странствовать по Руси. Однако народ получает вести (от его посланников; по его указам с золотой строчкой) или же благодаря случайным встречам узнает его самого. Правящий царь пытается помешать избавителю осуществить задуман­ное (преследует; предлагает компромисс) — но безуспешно. Происходит возвращение избавителя (в предсказанный час; по другой версии — раньше времени, так как страдания народа очень тяжелы) и узнавание его народом (по царским отметинам на теле и проч.). Избавитель воцаряется в столице (Москве, Петербурге), осуществляет задуманные социальные преобразования: освобождает крестьян, наделяет их землей, отменяет все повинности; или же — по месту бытования легенды — дарует свободу казакам и проч. Он жалует своих ближайших сподвижни­ков, наказывает изменников, незаконного царя, придворных, дворян[89].

 

 

Легенда демонстрирует очень высокую степень царистских иллюзий. Мы видим, что социальное сознание крестьян было монархическим. Исторический оптимизм народа соединялся с образом истинного царя, который выступал своеобразной, уто­пической, "надклассовой" силой, способной противостоять ца­рям реальным. При этом конфликт избавителя с правящим ца­рем мог иметь под собой действительное жизненное обоснование

 

(Екатерина II и Петр III; Екатерина II и Павел), а мог быть вымышленным либо проблематичным (царевич Димитрий и Борис Годунов). Как известно, легендой воспользовались мно­гие самозванные престолонаследники, объявлявшие себя то уби­тым во младенчестве царевичем Димитрием, то цесаревичем Петром Федоровичем (Петром III). Только одних самозванных Петров III (наряду с самым значительным среди них — Е. И. Пугачевым) во второй половине XVIII в. было более двух с по­ловиной десятков! Использовались также имена царевича Алек­сея, Павла, Константина и др. Последняя модификация леген­ды, всплывшая в современной периодике, — об Александре I как о старце Федоре Кузьмине.

 

ДЕМОНОЛОГИЧЕСКИЕ РАССКАЗЫ