Характеристика приемов консультанта в директивной группе 4 страница

Некоторые специфические проблемы

До сих пор мы рассматривали общие для большинства случаев элементы, характерные для первоначальной стадии консультирования.Но существует, однако, целый ряд специфических проблем, которые также заслуживают нашего внимания. Одна из них заключается в том, каким образом стимулировать эмоциональное выражение у тех клиентов, которые не испытывают потребности в помощи, но оказались вынуждены участвовать в терапии.

Сопротивляющийся клиент. Мы уже приводили достаточно яркий пример сильнейшего сопротивления со стороны подростка на начальной стадии работы (см. беседу с Салли, глава 3). Повторный анализ этого отрывка поможет выделить наиболее важные приемы консультирования. Во-первых, одно почти нескрываемое чувство, сквозящее в каждом ее действии или жесте, угадываемое как в ситуации молчания, так и в разговоре, — это ее антагонизм по отношению к консультанту и ко всему, что происходит в целом. Консультант уделяет этому чувству достаточное внимание. Признание факта сопротивления контакту со стороны клиента и констатация того, чтоэтоотношение приемлемо для консультанта, в большей степени нейтрализует влияние этого чувства как барьера для консультирования. Далее, если консультируемый настолько сильно сопротивляется, как мы это видим на примере Салли, то здесь необходима определенная доля нейтрального диалога (при обсуждении со студентами учебного тренинга автор назвал это “опилками”) для того, чтобы избежать затяжного молчания, смущающего клиента и наполняющего его антагонизмом. По сути, консультант как бы говорит: “Я понимаю, что я не нравлюсь тебе и тебе не нравится сюда приходить. Я принимаю твое отношение и считаю его естественным. Если хочешь, мы можем говорить о тех вещах, которые не являются болезненными для тебя, и ты вправе решить, хочешь ли ты говорить о чем-то более важном”. Если это отношение будет установлено, если антагонизм клиента будет вовремя осознан и принят, то этим консультант создаст максимально благоприятные условия для самовыражения человека. Будет такой подход успешным или нет — это, конечно, зависит от ряда факторов, обсуждавшихся в главе 3. Часто подобные нейтральные контакты могут продолжаться в течение двух-трех бесед, прежде чем последует какое-то реальное выражение чувств клиента. Раз за разом консультант терпит неудачу в попытке определить, насколько успешно продвигается лечение, поскольку его терпение кончается и он начинает зондировать ситуацию и задавать прямые вопросы, касающиеся основной проблемы. Это может дать ценную информацию диагностического характера, но маловероятно, что приведет к какой-либо психологической трансформации клиента.

Клиент, который требует ответа. Настоящей “битвой при Ватерлоо” для многих начинающих консультантов является клиент, который представляет свою проблему и тут же выдвигает требование типа: “А теперь скажите, что мне делать”. Практика, в том числе наши фонографические записи, еще раз показывает, что таким клиентам ответы не нужны. Это факт, который менее опытные консультанты никак не могут принять. До тех пор пока консультант не испытает это на себе несколько раз, он не осознает, что подобный вопрос клиент задает либо в надежде переманить консультанта на свою сторону — и тогда он получит ответ, который уже готов принять, либо чтобы использовать консультанта в качестве объекта своей враждебности в том случае, если ответ эмоционально не принимается.

В качестве впечатляющего и весьма убедительного примера можно привести третью беседу с Салли. Девочка весьма свободно говорила о своем отношении к школе. Она считала глупым и бесполезным изучение грамматики. Также абсурдно изучать геометрию с ее углами и учиться измерять высоту дерева по его тени и углу ее падения. Она продолжает:

“Зачем учить все это? Я не вижу в этом никакой пользы. На самом деле зачем уметь определять высоту предметов?” В -это время она привстала на одно колено в своем кресле и наклонилась ко мне, придав интонации достаточную серьезность. Я ответил: “Ты правда хочешь, чтоб я тебе привел пример по поводу целесообразности этих вещей?” — “Да”. Я решил ответить на ее вопрос, опасаясь, что у нее могло возникнуть ощущение, что я отвлекаюсь от ее вопроса, и контакт, который только что начал было устанавливаться, вновь пропадет до тех пор, пока опять не будет найдена более надежная основа для наших отношений. Поэтому я сказал: “Хорошо, во время похода тебе может понадобиться узнать, каково расстояние от одного берега реки до другого, и, возможно, ты каким-то подобным образом определишь это расстояние”. Она посмотрела, сомневаясь в ценности этой информации, и сказала: “Фу — ты можешь просто измерить реку”.

Если клиенты способны проявить достаточную долю искренности, многие — и не только Салли — отвечают “фу”, когда консультант пытается превратить сеанс консультирования в школьный урок. Чтобы понять причину вопроса, заданного Салли, мы должны просто проследить беседу немного дальше, когда станет ясно, что вопрос о математике преследовал другую цель — выяснить, выступает ли консультант на ее стороне или на стороне ее матери.

Когда время истекло, я сказал: “Хорошо, сегодня мы поговорили о разных школьных проблемах, и ты “прошлась” по темам, которые тебе не нравятся. Но ты не можешь выразить этого в школе, где учителя могут услышать тебя, и поэтому ты не делаешь этого”. Она ответила с чувством: “Да, не могу!”

Я продолжал: “Но иногда можно получить облегчение, когда делаешь это. Сейчас, здесь, разговаривая со мной, ты можешь говорить все, что угодно”. Салли ответила:“Ну, яговорю иногда об этом с другими детьми и с мамой”. И далее обиженно: “Но она считает, что вся эта школьная ерунда имеет значение и что она необходима”

Ясно, что если бы консультант, отвечая на первоначальный вопрос Салли, сказал, что школьные требования часто бывают абсурдными, то Салли, придя домой, использовала бы свое замечание по поводу школы как оружие против матери. Поддержав точку зрения, что школа имеет свой смысл и приносит пользу, консультант непреднамеренно принял сторону матери и в некоторой степени усилил антагонизм ребенка по отношению к самой ситуации консультирования. Так или иначе, консультант не добился никакого прогресса в достижении самой цели консультирования, которое призвано помочь Салли самостоятельно выработать более конструктивную установку по поводу школы и матери.

В качестве дополнительных примеров можно привести случай с Полом, упоминавшийся в начале этой главы. Пол говорит о своей боязни перед встречей с родителями и спрашивает: “Вы бы посоветовали мне сказать им об этом или нет?” Нейтральный ответ консультанта, который просит Пола поподробнее рассказать об этом, свидетельствует о его размышлениях, что он уже знает, каков должен быть ответ и что он планирует встретиться со своими родителями. Тем не менее если бы именно консультант посоветовал ему это сделать, то Пол мог бы переложить ответственность за решение на консультанта и таким образом мог бы почувствовать, что его подтолкнули к подобному решению. Если бы консультант посоветовал не рассказывать ничего родителям, мальчик почувствовал бы сильное замешательство.

Студент, который должен получить ответ, мать, которая приносит с собой блокнот и требует, чтобы ей объяснили под запись, как она должна обращаться со своим ребенком, — все это вполне человеческие ситуации, с которыми, однако, весьма нелегко справиться, хотя принцип поведения консультанта в таких ситуациях прост и очевиден. Он заключается в том, чтобы осмысленно признать тот факт, что клиент почувствовал бы глубокое удовлетворение, пытаясь найти решение своей проблемы, но единственный истинный ответ, который может быть найден, кроется в его собственном желании и способности поработать над ситуацией.

Пример такого рода работы мы видим в пятой беседе с миссис Л., проблемы которой с ее десятилетним сыном Джимом мы уже обсуждали в главе 2. К началу пятой беседы миссис Л. уже добилась значительных успехов в самопонимании, но разговор она начинает с повествования о крайне огорчившей ее ссоре, произошедшей между ней и сыном по поводу чернильницы. Он хотел взять ее с собой в школу, но она посчитала это излишним. Мальчик решил отомстить и спрятал чернила, и она отшлепала его за это. Она продолжает (фонографическая запись):

С. Потом я сказала ему, чтобы он вернул чернила, но он ответил, что не сделает этого. Тоща я сказала: “Хорошо, либо ты принесешь мне чернила, либо я тебя еще раз отшлепаю”

Он не принес, и я (смеется) наказала его еще раз. И он так обиделся — закатил почти что истерику. Но я не могла — я не знаю. Я не думаю, что должна была просто так отпустить его. С другой стороны, банка чернил, наверное, весьма тривиальная вещь, чтобы вызвать такой переворот в доме. Теперь мне интересно, что вы скажете, — ваше мнение?

К. Ну, я сомневаюсь, что существует некое универсальное средство, какое-то особое мнение по этому поводу, которое подошло бы ко всем подобным ситуациям. Вы — вы, видимо, были весьма сильно огорчены, когда все это произошло.

С. Я была ужасно расстроена и...

К. Вы оба подумали, что это конец света, и, как вы говорите, наверное, понимали, что в конце концов все началось с такой ерунды.

С. Да, я рассказала мужу потом... я... он... он был — мальчик был очень расстроен и... о, он дошел до того, что начал рыдать, понимаете — он просто захлебывался слезами, поэтому я отнесла его наверх и отправила его в ванну, чтобы он поиграл там, — это почти всегда успокаивает его. Потом я дала ему лодочку или еще что-то, вымыла его и оставила поиграть, пока сама занималась готовкой. Я сказала мужу потом, когда все уже закончилось, что это, видимо, была моя вина и я сожалею, что не дала ему чернила с самого начала, но, отказав ему в первый момент, я подумала, что мне нужно довести это дело (смеется) до конца.

К. М-м. Так часто бывает, не так ли, — чувство, что ты должен завершить то, за что уже взялся?

Перед нами весьма распространенная ситуация. Возникла проблема, и мать хочет знать, каково же решение. Когда консультант уходит от ответа и вместо этого реагирует на эмоцию, которая прозвучала в тот момент — “Вы, видно, были сильно расстроены”, — женщина уже способна продолжить и допустить, что она сама была в равной мере, если не более, виновата, нежели ее мальчик. Дабы осознать необычайную значимость этого момента, мы должны вспомнить о той враждебности, которую эта женщина испытывала к своему сыну на первых сеансах, и ее полную уверенность в том, что проблема — именно в нем (см. главу 2). Основной ответ на ее вопрос не имеет никакого отношения к каким-нибудь рекомендациям, которые может предоставить ей консультант относительно дисциплинированности ребенка. Женщина сама нашла решение, изменив свое отношение и достигнув истинного понимания того, что она, может быть, точно так же повинна в происходящем, как и ее сын. Это тот внутренний эмоциональный перелом, который обеспечивает более конструктивное, эмоционально более тонкое направление их взаимоотношений в будущем, вне зависимости от характера проблем, которые могут возникнуть впоследствии. Консультант помог матери прийти к этому фундаментальному пониманию, отказавшись от роли всезнающего авторитета.

Успокоение — успокаивает ли оно? В разных представлениях о принципах психотерапии многое связано с необходимостью как-то успокоить, переуверить клиента, чтобы его опасения и страхи не выходили за рамки допустимого. Видимо, это нужно прокомментировать. Если консультант успешно “оставался рядом” с установками клиента, признавая и проясняя то, что было им выражено, но тщательно избегая попыток обнаружить скрытые установки, которые клиент еще не готов признать, то маловероятно, что вербальное подбадривание необходимо или может принести какую-то реальную пользу. Существует одна косвенная форма успокоения, которую клиент получает всякий раз, когда говорит о своих социально неодобряемых импульсах и побуждениях. Эта поддержка заключается в том, что наиболее “шокирующие” откровения клиента принимаются консультантом без всякого шока. Сомнительно, чтобы в большинстве подобных случаев понадобилось какое-то успокоение. В нем появится необходимость, если в процессе терапии будет допущена ошибка, как в случае с Сэмом, если клиента подталкивают к проявлению каких-то нестандартных или подавляемых установок прежде, чем он сам будет готов к этому, — тогда подобная поддержка может быть необходимой опорой для консультирования.

Следует отметить, что в любом случае единственный тип переубеждения и поддержки, обещающий быть полезным, это тот, который освобождает клиента от ощущения своей ненормальности или некоей изолированности. Сознание того, что он не единственный, кто страдает от подобного рода проблем или кого разрывают на части его противоречивые желания, может ослабить чувство вины или снизить тревожность индивида.

В то же время бодрые заверения клиента в том, что его проблемы не представляют ничего серьезного или что он гораздо нормальнее, чем кажется, или что решить его проблемы очень просто, — значительно затрудняют терапию. Это говорит об отрицании клиентом собственных переживаний клиента и делает практически невозможным полное проявление его тревог, противоречий и чувства вины в терапевтическом взаимодействии, поскольку его постоянно уверяют, что ничего такого у него нет и быть не может. Никакое успокоение или заверение не может устранить факт их реального существования.

Несколько рекомендаций

Наши познания в области изучения личности во многом продвинулись вперед, благодаря различным открытиям, таким, как метод чернильных пятен, рисунки, использование игрушек для построения различных драматических ситуаций, а также более известные нам письменные тесты. Существуют ли какие-то идеи, которые могут использоваться для ускорения процесса терапевтического воздействия или для обеспечения более адекватного восприятия проблем? Автору представляется, что на данный момент есть относительно небольшое количество такого рода методик, но следует уделить вниманиетем из них, которые могут служить стимулом для дальнейшего развития исследований в этом направлении. Специальные техники никогда не смогут заменить последовательного подхода, но при тщательном отборе их можно при необходимости использовать в качестве инструментария в русле того или иного терапевтического направления.

Использование пауз (молчания), что довольно любопытно, может быть одной из таких техник. На первой беседе длинные паузы скорее всего приведут к смущению и растерянности клиента, нежели принесут пользу. На последующих сеансах, если в целом между пациентом и терапевтом установлен хороший контакт, молчание консультанта может стать довольно эффективным приемом. Часто во время беседы самовыражение клиента тому или иному иссякает: он либо полностью вербализовал свои установки, либо скорее всего сказал все, что готов высказать в данный момент. Наступает пауза. Если консультант теперь изменит предмет разговора, задав ряд новых вопросов, он рискует, как мы уже упоминали, направить поток самовыражения на какие-то несущественные вещи. Если, с другой стороны, он просто ждет, снимая сковывающее напряжение посредством каких-то замечаний, касающихся беседы в целом, закуривает сигарету или производит еще какие-то непоследовательные действия, то тем самым трудность возобновления разговора ложится на плечи клиента. Часто это приводит к еще более серьезному разговору. Чувствуя, что он должен что-то сказать, чтобы нарушить молчание, человек, вероятнее всего, обнаружит, что первое пришедшее ему в голову имеет для него очень важное значение.

Несмотря на то, что эта схема, если ее можно так назвать, обладает реальной ценностью, тем не менее есть опасность, что ее можно неверно использовать. Маловероятно, что она будет эффективна для работы с клиентом, который оказывает сопротивление консультированию. Но тем не менее этот механизм может помочь, когда клиенту трудно вынести на обсуждение свои реальные проблемы. Иногда такое продуктивное молчание может длиться до 60 секунд, что можно определить по фонограмме, при условии, что консультант так владеет собой, чтобы в подобной ситуации избежать взаимного смущения.

Некоторые терапевты поощряют то, что клиенты фиксируют свои чувства в письменном виде в перерывах между сеансами. Автобиографические наброски или описания своих эмоций в конкретных ситуациях — все это примеры подобного рода. Автору представляется, что подобные сочинения больше годятся для интеллектуализированных бесед, а не там, где основной упор делается на актуальные переживания клиента, но тем не менее могут быть весьма эффективны. Некоторые консультанты задают своим клиентам различные “домашние задания” между сеансами — темы, которые им следует обдумать, или какие-то аспекты ситуации, которые им нужно понаблюдать. Такие задания могут быть весьма директивными и, следовательно, неприемлемыми с нашей точки зрения, если же они основываются на собственных ощущениях клиента, то могут быть полезными. Чессел (Chassel Joseph О. “A Clinical Revision of the Experience Variables Record”; Psychiatry, vol. I, nr. I (February, 1938), pp. 67-77.) использовал достаточно директивные задания подобного рода, давая клиенту копию своего труда “Отчет по экспериментальным показателям” для того, чтобы он изучал его в перерывах между сеансами. Данный инструментарий содержит множество вопросов об эмоциональных установках клиента к различным аспектам прошлого и настоящего — по поводу семьи, социальной группы, сексуального развития, профессиональной адаптации. На последующем сеансе клиент имеет право обсудить любой из этих аспектов, по которому у него возникли вопросы.

Одна из областей, нуждающаяся в исследовании, — это применение игровой терапии к подросткам и взрослым. Подобные техники предполагают простой символичный способ выражения чувств и конфликтов, и было бы весьма полезно адаптировать их к более взрослым индивидам. Автору известны случаи, когда девочки-подростки весьма успешно использовали надевающихся на руки кукол для разыгрывания различных драматических ситуаций, в которых были слегка замаскированы их личные конфликты. Меррей и Хамбургер (Murray H. A., et. al. Exploration in Personality. New YoricOxfoid. University Press, 1938, pp. 552-582.) показали, что взрослые, конструируя различные ситуации при помощи игрушечных материалов, легко выражают свои эмоционально окрашенные установки. Такие приемы можно было бы развивать и в дальнейшем. В той мере, в какой эти методики позволяют клиенту полностью и свободно выражать свои отношения и установки и обеспечивают для этого легкие и удобные способы, они являются весьма полезными.

Параллели с игровой терапией

В самом начале книги было отмечено, что мы не будем пытаться подробно обсуждать такие техники, как игровая терапия, за исключением тех пунктов, когда они иллюстрируют и придают больше ясности общему терапевтическому процессу как таковому. Сейчас как раз представился такой случай, когда, рассматривая вопрос об эмоциональном отреагировании, можно провести весьма четкие параллели с игровой терапией. Если рассмотреть типичные примеры воздействия игровой терапии, то можно заметить следующее. Структурированием взаимодействия, предоставлением клиенту полной свободы выражения запрещенных или подавленных установок, постепенным приближением к осознаванию, инсайту игровая терапия напоминает консультирование на вербальной основе. В чем-то этот процесс может оказаться даже более понятным, поскольку в нем используются невербальные средства.

Приведем удивительный случай терапии четырехлетнего мальчика и его родителей, описанный Дороти Барух. Отрывок из него будет приведен ниже. Следует отметить, что в этом фрагменте почти все основные принципы, касающиеся консультирования, прослеживаются достаточно ясно. В данном случае четко обозначена и осуществлена работа с родителями. Игровая ситуация, в которой принимала участие учительница мальчика, свидетельствует об установившихся теплых взаимоотношениях и свободе. Игровая ситуация включает в себя также ограничения, которые помогают структурировать ситуацию. Весьма заметно постепенное углубление чувств, когда установки уже приняты и осознаны. Максимально выражены агрессия и враждебность, поскольку именно эти чувства подавлялись наиболее интенсивно. Проявление случайных положительных эмоций происходит резко и драматично. Предметом особого интереса послужило влияние этого эмоционального высвобождения на поведение. Барух так описывает этот случай:

Раймонду было четыре года и два месяца, когда он поступил в дошкольное учреждение. Он остался там на три семестра. Вначале он был почти на грани отчисления. Он не говорил. Он не играл. Казался невосприимчивым ко всему, что с ним происходило. Слишком резкой аномалии в физическом развитии не было, что засвидетельствовал педиатр. Его мать сообщила, что дома он может часами сидеть без движения и что ей кажется, что он как будто внутри раковины, в которую никому не удается проникнуть. Ее очень беспокоило отсутствие у него речи.

Основной причиной, которая могла бы вызвать такого рода неудачное приспособление, послужили очень напряженные отношения между родителями. В беседе с социальным работником они открыто признались в своей взаимной ненависти. Они заявили, однако, что не враждовали в открытую и, наоборот, “сдерживались”. Чтобы расслабиться, мать пила и била ребенка, отыгрывая на нем свой антагонизм по отношению к мужу.

На индивидуальных терапевтических сеансах оба родителя выражали враждебность. Они говорили, что буквально сходили с ума, могли подолгу кричать друг на друга. Перед социальным работником они полностью раскрылись, поведав ему о своих многочисленных обидах и горьких воспоминаниях. И по мере того как они выпускали пар, по-видимому, к ним приходило определенное облегчение, поскольку уже на протяжении почти шести месяцев они могли воспринимать друг друга без злобы и негодования.

Кроме того, они уже могли на ином уровне принимать и ребенка. Мать больше не испытывала к нему “ярой ненависти”. Она могла быть более терпимой. Но ребенок уже вобрал в себя такое количество ее прежних эмоций, что был не способен воспринимать новые.

С самого начала у него была дополнительная возможность поучаствовать в групповой работе. Но в течение первых месяцев он избегал любых контактов. Выражение чувств для него было совершенно неприемлемым, если только он не использовал какие-нибудь подручные материалы. Однако тот факт, что требований было немного, и еще меньше было ограничений, по-видимому, позволил ему чувствовать себя несколько непринужденно. Постепенно возникло заметное доверие к одной из учительниц, но это чувство было так глубоко скрыто, что лишь в третьей четверти он стал позволять себе расслабляться в ее присутствии. Только после этого он мог находиться вне группы, не испытывая панического страха, оставаясь наедине со взрослым.

В течение последующего периода общения с ней он прошел несколько различных стадий активности. Он выражал агрессию, лепя подобие фекалий из глины. Он даже произвел несколько раз естественную дефекацию на линолеум в комнате, где в тот момент происходила работа. Он проявлял эксгибиционистские наклонности, демонстрируя свой пенис и мастурбируя перед учительницей. Наконец, он попытался слепить очень грубую фигуру из глины и потребовал, чтобы учительница помогла ему.

Эта фигура была для него его матерью. Он бил ее, топтал, мочился на нее, тыкал в нее своим пенисом, отрывал ей руки, ноги и голову.

Учительница продолжала принимать все его выходки. Она повторяла, что дети часто испытывают всякие низкие чувства по отношению к своим матерям и порой доходят до безумия, что она понимает его чувства и что он может и далее рассказывать и показывать ей все это. Пару раз он пытался ударить ее или испачкать глиной, но тогда она запрещала ему это делать, чувствуя, что их отношения могут пострадать, если она разрешит ему это. Нанесение обиды человеку, которому он мог бы полностью довериться, привело бы к еще большей опасности одиночества и к слишком сильному ощущению тревожности и вины.

В конце концов однажды после бурного приступа избиения, разрезания и раздавливания фигуры матери он неожиданно расслабился. В первый раз в его голосе прозвучала нотка симпатии: “О, она умерла, бедная, старая, противная”.

Затем он поднял изувеченную глиняную фигурку матери и очень нежно шептал: “Бедное создание. Она скончалась. Вызовите “Скорую помощь”. Бедная, старая, противная женщина. Она умерла спокойно”. Он нежно похлопал фигурку: “Посмотрим, что у нее внутри”. Он отковыривает макушку глиняной фигурки. “Ой, здесь кровь. Идет кровь. Отправьте ее в больницу”. Он снова поднимает ее со словами: “Я не хочу причинять тебе боль, мама!” Затем, поворачиваясь к учительнице, он попросил: “Слепи ее заново”.

Она переделывает глиняную фигурку и тем временем объясняет, что как будто бы старая подлая мать мертва, а это, вероятно, — новая мама, которую ему бы хотелось иметь.

Он берет фигурку, называет ее своей новой хорошей матерью. Одна нога у фигурки, которую учительница прикрепила наспех, отваливается. Он поднимает ее и сам делает ей новую ногу, осторожно крепит ее на место. Здесь мы видим первые за все время игры проявления нежности, заботы и других положительных чувств по отношению к матери. Немного позже, когда его время уже подошло к концу, вместо того чтобы, как всегда, разломать фигурку, он осторожно помещает ее в коробку, нежно укрывает ее пленкой, приговаривая: “Вот так”.

Видимо, выразив всю свою агрессию в адрес “той старой матери”, он наконец стал способен воспринимать новую.

Очевидны глубокие изменения в его поведении. Он уже больше не заикается. Начинает защищать свои права. Он становится чрезмерно агрессивен к другим детям, что является следствием его прежнего ухода в себя и подчинения. Он все реже ведет себя глупо или вызывающе и становится способен адекватно реагировать на проявления нежности. В целом он гораздо менее напряжен и в большей степени открыт и естественен (Baruch Dorothy W. “Therapeutic Procedures as Part of the Educative Process”, Journal of Consulting Psychology, vol. 4,1940, pp. 170- 172.).

Подобные эксперименты с игровой терапией еще больше подтверждают, что психотерапия — совершенно очевидно — процесс, развивающийся по определенным фундаментальным законам. И наша убежденность в этом растет по мере того, как мы замечаем проявление этих законов в самых разных ситуациях — при работе со служащими промышленных предприятий, с подростками в средней школе, с родителями в клинике, с маленькими детьми в ходе игровой терапии, с молодыми людьми в профориентационном консультировании.

Эффект катарсиса для клиента

Значимость для клиента беспрепятственного свободного выхода эмоций, если не прямо, то по крайней мере косвенным образом отражается в каждом приведенном нами фрагменте терапевтической беседы. Мы уже неоднократно подчеркивали ценность данного явления и здесь хотим лишь напомнить об этом.

На первом этапе клиент освобождается от тех чувств и установок, которые ранее подавлял в себе. Можно наблюдать, как подобный катарсис часто сопровождается физической релаксацией, снятием физического напряжения. Однажды освободившись от таких создающих напряжение чувств, клиент начинает ощущать себя более комфортно и может уже более объективно отнестись к себе и к своей ситуации.

Кроме того, возможность свободного выражения эмоций позволяет клиенту более адекватно исследовать происходящее. Даже когда эмоциональные факторы проявляются незначительно, обсуждение какой-то одной проблемы в обстановке, не требующей никакой защиты, ведет к искомому прояснению способов и характера приспособления, к получению более четкого представления о существующих проблемах и трудностях, к возможности получения более точных оценок, исходя из собственных чувств клиента.

Таким образом происходит не только прояснение ситуации в целом, но и, что не менее важно, понимание клиентом самого себя. Будучи не скованным в разговоре о себе, он становится способным принимать различные аспекты своего “я” без их рационализации или отрицания: своих желаний, антипатий, враждебных импульсов и положительных установок, стремлений к зависимости и к независимости, неосознанных конфликтов и мотивов, пожеланий и реалистичных целей. В большинстве реальных жизненных ситуаций это почти невозможно, всегда нужно поддерживать какой-то “фронт” защиты. Но в процессе терапевтических отношений, свободных от всякой необходимости обороняться, клиент в первый раз в жизни получает возможность откровенно взглянуть на себя, выйти за пределы своей защиты и по-настоящему оценить ситуацию.

Когда клиент обнаруживает, что его не принятое обществом, его потаенное “я” спокойно воспринимается консультантом, он также способен принять до сих пор не проявляющееся “я” как свое собственное. Вместо тревоги, волнений и ощущения ненормальности клиент развивает в себе принятие своих сильных и слабых сторон, что является реалистичной и подходящей отправной точкой на пути к зрелости. Вместо отчаянного стремления быть тем, чем он не является, клиент понимает, что существует масса преимуществ в том, чтобы быть тем, кто ты есть, и развивать растущие, заложенные в себе способности.

Именно эти ценные моменты катарсиса создают действительный терапевтический эффект консультирования. Консультант пытается создать способствующую осозна-ванию атмосферу, в которой индивид смог бы выразить свое “я”. Клиент начинает понимать, что отреагирование эмоций ведет также и к высвобождению новых внутренних сил, сил, которые до этого использовались им для поддержания защитных реакций.