Лекция 9: становление цивилизации в

ЗЕМЛЕДЕЛЬЧЕСКИХ ОБЩЕСТВАХ (продолжение)

Становление рационального слоя культуры в цивилизациях

Древнего Востока

Характеризуя первый уровень данного процесса, нужно исходить из того, что неуклонного

расширения и углубления обыденно-практического знания реальности требовало развитие

практики — совершенствовавшееся землеустройство, способы хранения больших урожаев,

торговля, в особенности морская, развивавшиеся ремесла, строительство грандиозных

архитектурных сооружений, от мастаба, зиккуратов и пирамид до храмов и дворцов, наконец,

культовые практики, связанные с бальзамированием тел знатных покойников. В Китае пишутся

книги по астрономии, медицине, военному делу, по юриспруденции и философии; но,

поскольку абстрактная структура теоретического мышления была еще очень слаба, оно

прибегало к помощи разного рода художественно-образных средств — притчей, басен, тропов

разного рода, диалога Учителя и Ученика как своего рода конкретного выражения

Каган М. С.. ВВЕДЕНИЕ В ИСТОРИЮ МИРОВОЙ КУЛЬТУРЫ. Книги 1-2. СПб., 2003. (1) 383 с.+

(2)320 с.

Янко Слава (Библиотека Fort/Da) || http://yanko.lib.ru 107

теоретической диалектики. То же самое происходило в ходе становления философской мысли в

Индии. Это было возможно в философии, но не в математике, которая, по свидетельству

Аристотеля, родилась в Древнем Египте. Конечно, сравнение достижений научного познания

древних египтян и представителей третьего пути движения культуры из первобытного

состояния — древних греков, — делает очевидной ограниченность развития научного

мышления на Древнем Востоке, но это не может умалить значения первооткрывателей науки

как принципиально отличного от мифологического способа познания реального мира, хотя

формировалась она при полном господстве религии и осуществлявшего ее власть жречества.

Характеризуя научную мысль в эту пору ее зарождения, Дж. Бернал выделил такие ее

отрасли в культуре Древнего Востока как «Математика, арифметика и геометрия»;

«Астрономия и календарь»; «Астрология»; «Медицина»; «Ранняя химия», а авторы немецкой

коллективной монографии «История научного мышления в древности» выделили в странах

Передней Азии и в Египте развитие математики, астрономии, медицины, технических и

общественных знаний. Б. А. Старостин, рассматривая исторические изменения «параметров

науки» в древности, отметил возникшее в древневосточных государствах «разделение

исследований на государственные и частные», при «..резком преобладании государственного

сектора... В период институционализации науки в религиозных сообществах знание нередко

становилось монополией государства в лице жреческого сословия (в Вавилоне) или

сравнительно более светской, но также связанной с храмами касты писцов (в Египте). Имелись

иногда и варианты объединения научных знаний и исследований непосредственно в руках

бюрократической элиты. Так дело обстояло, по-видимому, в древнем и средневековом Китае».

Исследователь обращает также внимание на то, что в разных странах Древнего Востока

складывались различные «пропорции науки»: так, в Индии «заметно преобладание

гуманитарного знания», в частности, грамматики, а в Китае, напротив, «утверждается примат

естественных наук» — астрономии и медицины, что привело в конечном счете к изобретению

книгопечатания; в Вавилоне получили серьезное развитие математика, астрономия, география,

медицина, практическая химия, близка к этому структура египетской научной мысли; в

культуре древних майя, как отмечал Р. В. Кинжалов, были, вероятно, заимствованные ими у

ольмеков и самостоятельно развитые «позиционная система счета и понятие нуля» —

сложнейшие математические понятия, которые станут достоянием науки только в VIII веке н.

э. в Индии и только в XV веке в Западной Европе. Вместе с тем, у этого же народа

«..практические нужды сельского хозяйства вызвали к жизни точный календарь» и связанное с

его разработкой «..накопление положительных знаний по астрономии, математике и

метеорологии, так как жрецы должны были уметь точно вычислять периоды наступления

дождей, засухи, появления на небе различных светил и т. д.... На основании многовековых

наблюдений их астрономы вычислили продолжительность солнечного года с точностью,

превосходящей григорианский календарь...». После замечательного открытия Ю. В. Кнорозова

— расшифровки иероглифической письменности майя — была получена информация о

достижениях

этого народа и в других областях науки — в географии, в медицине, в фармакологии.

Понятно, что все эти знания использовались жрецами и получали религиозно-мифологические

осмысления, однако происхождение их и объективное содержание были не мистико-

фантастическими, а реально-практическими.

Все сказанное не позволяет все же согласиться с теми историками культуры Древнего

Востока, и в частности, Египта, которые преувеличивают роль словесного способа ее

формирования и функционирования. Оно действительно играло уже несравнимо большую, чем

в первобытной культуре и в жизни скотоводов-кочевников, роль — и в культе, и в

политической жизни, и в зарождавшемся научном познании, и в художественном воссоздании

бытия, предвосхищая отношение к Слову священных книг иудеев, христиан и мусульман, но

уровень абстрактного мышления не был еще столь высок, чтобы оно могло возобладать над

говорящим на языке зрительных образов воображением. Поэтому представляется явным

преувеличением удельного веса логического и вербального компонентов древневосточной

культуры утверждение В. В. Иванова (хотя и осторожно высказанное), будто «..вероятным

представляется определение древнеегипетской культуры (и сходных с нею черт культуры

древнемесопотамской) как левополушарной по ее доминанте», — даже в культуре

классической Греции можно увидеть лишь складывавшееся относительное равновесие

образно-правополушарного и логико-левополушарного типов мышления и, соответственно,

художественного языка искусств и теоретического философского дискурса; тем более культура

древневосточных земледельческих обществ оставалась полностью подчиненной

мифологическому мышлению, правополушарному по его природе. По точному суждению Г. и

Г. А. Франкфортов, в этой культуре «..природные явления постоянно мыслились в терминах

человеческого опыта, а человеческий опыт — в терминах космических явлений», что и

является основой мифо -логического, а не научно -логического мышления, ибо, по их же

Каган М. С.. ВВЕДЕНИЕ В ИСТОРИЮ МИРОВОЙ КУЛЬТУРЫ. Книги 1-2. СПб., 2003. (1) 383 с.+

(2)320 с.

Янко Слава (Библиотека Fort/Da) || http://yanko.lib.ru 108

справедливому заключению, «..для мифопоэтической мысли человеческая жизнь и функция

государства включены в природу и явления природы зависят от человеческих поступков не в

меньшей мере, чем человеческая жизнь».

Необходимо иметь в виду и то, что радикальное изменение типа мышления потребовало

изобрести соответствующий способ хранения и передачи добытой предками и добываемой

современниками информации — способ, в котором не нуждались ни первобытные люди, ни

ското-

воды, — я имею, разумеется, в виду письменность. Трудно не согласиться с С. Н.

Крамером, который считает изобретение клинописи «..самым значительным вкладом Шумера в

историю цивилизации», а В. В. Емельянов называет сделанное шумерами «..за сравнительно

краткое время своего существования в истории (примерно XXX-XX вв.)» «настоящим

культурным переворотом», ибо они, «изобрели письменность, усовершенствовали календарь,

заложили основы школьного образования». Историк посвятил специальное исследование

Ниппурскому календарю, который был признан единым календарем всей Вавилонии и

послужил основой последующих календарей — семитоязычного вавилоно-ассирийского,

еврейского, сирийского.

Письменность — один из основных атрибутов той ступени истории культуры, которую

принято определять понятием «цивилизация». Письменность выросла из рисуночного письма, в

иероглифических системах сохраняет с нею зримую связь, но сама потребность превращения

изображения конкретного предмета — зверя, рыбы, растения, солнца, женщины — в

абстрактный знак свидетельствовала о таком «скачке» в развитии левополушарного

мышления, способного абстрагироваться от конкретного зримого облика обозначаемых

явлений, который стал возможным именно в земледельческих культурах: так в Двуречье на

грани IV и III тысячелетий появляются первые пиктографические письменные тексты. Они

были поначалу чисто прозаическими — самые ранние записи имели деловой характер: как

пишет В. М. Массон, «..древнейшие протошумерские таблички из Урука — это

детализированные учетные карточки, где фиксируется буквально все: размеры земельных

наделов, выданный инструментарий, состав стад и многое другое. Близки по содержанию

таблички кносского и пилосского дворцов... Иньские гадательные надписи отражают момент

культовых действий, но в конечном счете зачастую нацелены на реальные хозяйственные,

политические и общественные мероприятия»; затем на шумерском языке записывались

мифологические тексты, гимны, пословицы, поговорки, побасенки. Точно так же в

Месопотамии изобретение письменности Т. Якобсен объясняет необходимостью «облегчения

усложнившейся бухгалтерии» в условиях расширения городского и храмового хозяйства.

Шумеро-вавилонскую культуру вообще можно, по убеждению В. К. Афанасьевой, «назвать

цивилизацией письменности, настолько количество письменных памятников превосходит

памятники вещественные. Такой, казалось бы, громоздкий и неудобный для письма

материал, как глина (а затем и камень), оказался едва ли не самым надежным хранилищем

древнего слова, и теперь в нашем распоряжении сотни тысяч клинописных табличек, целые

гигантские архивы». В дальнейшем была собрана даже огромная библиотека Ашшурбанупала,

с каталогами клинописных текстов.

Аналогично развивался процесс освоения письменности в Китае в III тысячелетии до н. э.,

только вначале не на глиняных табличках, а на черепашьем панцире или на лопаточной кости

барана, а затем на шелке и, наконец, на бумаге, что значительно способствовало

демократизации письменности. Г. и Г. А. Франкфорты считают, что «..в шумерских,

эблаитских, вавилонских (а позднее ассирийских, угаритских и других

древнеближневосточных, как еще позднее — древнекитайских) словарных списках можно

найти зародыши и научного подхода не только к описываемым фактам, но и к самому языку,

на котором они описываются». Как показали раскопки городов долины Инда — Мохенджо-

Даро и Хараппа — письменность еще сохраняла здесь пиктографическую структуру, что

говорило, с одной стороны, о явном развитии абстрактного мышления на левополушарной

мозговой основе, а с другой — о слабости этой интеллектуальной структуры, еще не способной

оторваться от свойственной правому полушарию конкретно-изобразительной формы фиксации

и трансляции мысли. Правда, в других древневосточных странах процесс этот развивался более

активно — в Китае, например, иероглифическая письменность сравнительно быстро

преобразовала пиктографию, но именно в таком виде, как одна из примет традиционной

культуры, сохранилась до наших дней.

«В распоряжении финикийских купцов, — пишет Н. Д. Флиттнер, — было две системы

письма — клинопись Двуречья и египетская иероглифика. И та и другая были известны в

Финикии, но они были чересчур громоздки, неудобны в оживленном торговом обиходе.

Южнее Угарита, в Библосе и других финикийских городах, применялось особое линейное

слоговое письмо, на возникновение которого, вероятно, повлияли и египетская, и критская

письменности. Позже, с середины II тысячелетия до н. э., здесь было выработано алфавитное

Каган М. С.. ВВЕДЕНИЕ В ИСТОРИЮ МИРОВОЙ КУЛЬТУРЫ. Книги 1-2. СПб., 2003. (1) 383 с.+

(2)320 с.

Янко Слава (Библиотека Fort/Da) || http://yanko.lib.ru 109

письмо из 22 букв — предок почти всех современных алфавитов земного шара. В новой

алфавитной форме письменность становится доступной гораздо более широким кругам, она

знаменует собой совершенно новый этап в истории культуры человечества... Следует заметить,

что в угаритской клинописи был выработан в основном тот алфавитный

порядок букв, который с небольшими изменениями продолжает существовать в греческой,

латинской и русской азбуке».

Культурное значение письменности было столь высоким, что деятельность писца

приобретала высокий социальный престиж — она поэтизировалась, освящаясь религиозным

культом, и образ писца оказывался предметом художественного возвеличения и в скульптуре,

и в поэзии; примечателен уже сам по себе тот факт, что на шумерских табличках сохранилось

около 500 имен писцов! В одном из египетских папирусов эпохи Нового царства говорится о

писцах, что

Они не строили себе пирамид из меди

И надгробий из бронзы,

Не оставили после себя наследников,

Детей, сохранивших их имена.

Но они оставили свое наследство в писаниях,

В поучениях, сделанных ими.

И память о том, кто написал их,

Вечна.

Или еще решительнее, в шумерском тексте:

Как уважаем такой человек!

Рядом с ним — ты не человек!

Прямым следствием появления письменности стала организация шумерских школ — этой

исходной формы образовательного учреждения (буквальное их название — «дома

письменности»); Н. Д.Флиттнер описывает подобную царскую школу при дворце Зимри-Лима

в городе Мари, в Двуречье, во II тысячелетии до н. э.; сохранилось ее помещение с

оборудованием старшего и младшего классов: «..стоят еще аккуратными рядами глиняные

банкетки, рядом с ними, на полу, помещаются небольшие резервуары для воды. Единственным

письменным материалом и для учителя, и для ученика служила таблетка сырой глины.

Камышовой тростинкой с угловатым наконечником выдавливает ученик на таблетке задание

преподавателя».

Любопытный клинописный документ, относящийся примерно к 2000 г. до н. э., передает,

видимо, характерный, диалог учителя и ученика:

«.. — Что ты делаешь в школе?

— Я отвечаю свою таблетку (выученный наизусть урок — поясняет переводчик)... я ем

свой завтрак... я готовлю свою новую таблетку...». Затем ученик рассказывает о приготовлении

урока дома, о посещении учителем его родителей, о подарках, которые они ему дарят в случае

дурного поведения их сына, и о наставлении учителя: если, поучает он мальчика, ты

достигнешь «искусства писца» и станешь «ученым человеком», то «для братьев своих ты

станешь вожаком, друзьям своим ты будешь начальником».

Если в шумерских школах обучались, как считают историки, только мальчики, то в

Вавилонии учились и девочки, причем обучались там и письму, и музыке. Вместе с тем

ученики шумерских школ, как свидетельствует С. Н. Крамер, проявляли «..значительную

осведомленность в области «ботаники», «зоологии», «географии» и «минералогии»», а также

«..создавали всевозможные математические таблицы и составляли сборники задач»; в целом же

«..курс обучения шел по двум основным программам. Первая тяготела к науке и технике,

вторая была литературной».

Подобные школы создавались и в Месоамерике, для обучения мальчиков из знатных семей

письму, а вместе с ним и необходимым мифологическим представлениям и ритуалам, но и

основам добытого к тому времени научного знания; как попутно отмечают историки, ученики,

«..не показавшие достаточного прилежания, жестоко наказывались».

Между тем, общество скотоводов-воинов не обладало, как уже отмечалось, такой

информацией, которую нужно было бы передавать из поколения в поколение способами,

выходящими за пределы прямого показа-научения, устного или вещественно-опредмеченного

сообщения, закладываемого в изображения, орнаменты и декоративные символы; поэтому

народы, сохраняющие по сей день такой образ жизни, «обходятся» бесписьменными —

фольклорными — способами хранения и передачи информации, если не получают

письменность извне, от культуртрегеров, приносящих им этот дар научно-технической

цивилизации с осознаваемым или неосознаваемым риском разрушения автохтонной культуры

этих народов.

Под вторым уровнем данного, десакрализовавшегося, слоя культуры я имею в виду

отделение эстетического восприятия природы, человека и создаваемого им мира вещей,

Каган М. С.. ВВЕДЕНИЕ В ИСТОРИЮ МИРОВОЙ КУЛЬТУРЫ. Книги 1-2. СПб., 2003. (1) 383 с.+

(2)320 с.

Янко Слава (Библиотека Fort/Da) || http://yanko.lib.ru 110

включая произведения искусства, от утилитарно-мифологического к ним отношения. Именно

в древневосточных земледельческих культурах впервые в истории появляются

понятия «красота», «красивый», «прекрасный», обозначающие такие качества

воспринимаемых предметов и явлений, которые вызывают радостное чувство удовольствия,

восхищения, наслаждения от самого их существования и общения с ними человека, а не от

приносимой ими пользы или от их причастности к потустороннему миру.

В литературных произведениях мы постоянно встречаемся с эпитетами «красивый»,

«прекрасный» в описании внешности женщины, явлений природы, вещей, движений танца,

музыкальных звучаний; в египетском тексте «Поучение Хети, сына Дуафа, своему сыну Пепи»

говорится о «красоте письма», о необходимости для преуспеяния в жизни овладеть умением

«красиво писать», а египетская же «Книга мертвых» начинается с поразительного с точки

зрения всей предшествующей истории общественного сознания обращения автора к Богу:

Привет тебе, великий Бог, Владыка Двух Истин! Я пришел, дабы узреть твою красоту!

Понятие «красота» проходит через всю поэму о Гильгамеше: не только блудницы

«красотою славны», и «..Пусть сорвет она одежду, красы свои откроет», но и Энкиду говорит

она: «..Ты красив, Энкиду, ты Богу подобен», — и уже не блудница, а богиня Иштар «..На

красоту Гильгамеша подняла очи...». В китайской поэтической антологии «Ши цзин» на

рубеже VI-V веков до н. э. понятие «красота» постоянно фигурирует как определение качеств

человека, пейзажа, вещи: «..красота его без меры», говорится о герое одной из песен, его

«..красота — словно бутон», его «..красота — словно нефрит»; правда, комментируя эти

тексты, М. В. Кравцова замечает, что «мэй жэнь», в буквальном переводе «красивый человек»,

«..с равным успехом мог означать и "красавицу", и "прекрасного собой (или душой) человека,

т. е. друга"», но такая слитность эстетической и этической оценки изначально свойственна

этому понятию во всех языках и сохраняется по сей день как разные значения одного термина.

Вместе с тем когда красота человека сравнивается с бутоном или нефритом, становится

очевидным, что эстетический смысл «прекрасного» уже отслоился от нравственного значения

данного понятия. Как не вспомнить в этой связи текст иудейского «Ветхого завета», в котором

содержится множество чисто эстетических характеристик, и наиболее яркие среди них — в

ставшей именно в силу этого столь знаменитой «Песне песней». Между тем, С. Н. Крамер

считает «первой любовной песней»

написанное одной из жриц богини Инанны объяснение в любви, обращенное к царю, с

которым она должна была исполнить обряд «священного бракосочетания»; вот эстетические

фрагменты этого объяснения:

Супруг, дорогой моему сердцу,

Велика твоя красота, сладостная, точно мед —...

В опочивальне, наполненной медом,

Мы насладимся твоей чудесной красотой.

А вот строки из другой любовной песни:

О моя (царица), наделенная прекрасными руками и ногами...

О моя (царица),... прекрасной головой...

О мой (господин),... прекрасными волосами...

По мнению М. В. Алпатова, египетская культура отличается более развитым эстетическим

отношением к миру, чем сознание других народов Древнего Востока, хотя и в Египте оно не

достигло той силы, которая будет отличать культуру Греции.

Три источника дают нам информацию об этом расчленении исходного утилитарно-

ценностного и сакрально-эстетического отношения людей к миру, еще не произошедшем в

культуре скотоводов-воинов: архитектура и ремесла, несущие в их формообразующих

принципах явственное влияние эстетических требований, стремления создавать красивые

вещи; произведения живописи, изображающие облик людей того времени, их одежду,

украшения, обстановку быта, явственно демонстрирующие обретшую самостоятельность и

высокое признание эстетическую ценность и самого человека, и всей его предметной среды.

Показательны в этом отношении раскопки индийского города Мохенджо-Даро, которые

обнаружили большое количество бусин, характер отделки которых может быть объяснен

только эстетическими мотивами: «Чтобы подчеркнуть красоту самоцветов, особенно тех,

которые имели естественные прожилки, их с обоих концов оправляли в маленькие золотые

колпачки», — разъясняет Э. Маккей, и делает примечательное добавление: «Этот обычай был

распространен также в Шумере». Изображения быта жителей Древнего Египта и

сохранившиеся произведения прикладных искусств дают достаточно оснований

для того, чтобы говорить об автономизации эстетического отношения к предметному

миру.

Разумеется, на этой первой исторической ступени самоопределения эстетического сознания

еще не мог возникнуть конфликт между ним и религиозным сознанием, который разовьется в

Каган М. С.. ВВЕДЕНИЕ В ИСТОРИЮ МИРОВОЙ КУЛЬТУРЫ. Книги 1-2. СПб., 2003. (1) 383 с.+

(2)320 с.

Янко Слава (Библиотека Fort/Da) || http://yanko.lib.ru 111

европейской культуре Нового времени, но обретение красотой значения самостоятельной и

жизненно важной ценности стало историческим достижением древневосточной культуры (а

отнюдь не первобытной, как это кажется некоторым ее исследователям, явно

модернизирующим сознание первых людей).

Едва ли не наиболее рельефное проявление процесса самоопределения эстетического

сознания как специфического продукта культуры — история орнамента. В свое время, в книге

«О прикладном искусстве», я имел возможность специально рассмотреть его происхождение,

функции и обретение художественно-образного смысла как явления декоративного искусства;

рассмотрение орнамента в более широком — общекультурном — контексте, отвечающее

интересам настоящего курса, позволяет заключить, что его зарождение в неолитической

керамике, имевшее чисто технологические основания, — он фиксировал ритмические

движения пальцев и ногтей человека, лепившего сосуд, — приобретало затем магическое

значение, и лишь впоследствии он мог становиться украшением сосуда и использоваться в

этом магически-эстетическом качестве при раскраске и иных способах нанесения узоров на

другие предметы и на само человеческое тело. Однако сейчас нужно ответить на вопрос,

почему эти задачи мог выполнять именно орнамент, почему его специфический язык,

полуизобразительный—полуабстрактный, а подчас и чисто-геометрический, мог дублировать

изначально освоенный первобытными людьми язык реалистического или экспрессивно-

условного, но все же жизнеподобного изображения зверя и самих себя на скале, на кости, в

глине и камне?

Ответ на этот вопрос заключается, видимо, в том, что инвариантом структуры орнамента

является метроритмическая организация поверхности, которая приобретает ценность сама по

себе, независимо от других ее функций — символической, магической, тектонической.

Несомненно, что во многих случаях орнамент рождался спонтанно, из технологии

производства гончарных изделий, конструирования жилища, кладки стен здания, в других

случаях он возникал как умножение символических знаков, — так, хотя исследовавшая это Е.

Е. Кузь-

мина признает, что в керамических сосудах древних индоиранских мастеров «..конкретное

значение отдельных элементов орнамента восстанавливается с большим трудом, судя по более

поздним текстам, в том числе буддийским, квадрат — символ земли, круг — и земли, и солнца,

квадрат и круг, вписанные друг в друга, — вселенная, концентрические круги — солнце.

Символом солнца и огня была и свастика: ее изображения покрывают стены индийских

храмов, посвященных солнечному богу Сурье, а на греческих вазах дипилонского стиля

свастика помещается в небесной сфере над композицией», — однако с историко-культурной

точки зрения существенно, прежде всего, выяснение самой возможности строить

геометрический символ того или иного явления природы и, тем более, множить его в

орнаментальном узоре (рапорте); и то и другое явственно говорит о высоком уровне

абстрактного мышления, обеспечиваемого развитием левого полушария, ибо структура

геометрического орнамента та же самая, которой оперирует научная геометрия, и

мировоззренческий его смысл тот же — отрицание хаоса, победа над хаосом через

утверждение упорядоченности, структурной организованности, гармоничности бытия;

отличие же орнамента от научного использования геометрических форм состоит в том, что они

говорят об объективно присущей природе и познаваемой человеком законосообразности,

структурности, «космосе», говоря языком греков, а орнамент — о ценности этого свойства

бытия для человека, который переживает организованность как красоту и восхищается

своей способностью создавать ее собственной деятельностью, вносить в созидаемую им

«вторую природу»; таков генезис эстетического чувства. (Замечу сразу, что тут находят свое

объяснение связь геометрии и эстетики в деятельности Пифагора и его учеников, в частности,

великого греческого скульптора Поликлета, а также обращение современных физиков,

кристаллографов, математиков, разрабатывающих теорию симметрии, к проблемам эстетики.)

Различные виды симметрии, на которых строится орнамент, оказываются, таким образом,

способами гармонизации среды, создаваемой человеком для своего бытия, — начиная со своей

одежды и бытовой утвари и кончая превращением растительности в орнаментально

организованный партер сада, водной стихии — в орнаментальную игру фонтанных струй.

Вот почему первые, робкие, скромные и примитивные формы неолитического орнамента

обрели устойчивость в дальнейшем ходе развития культуры, последовательно расширяли

сферу своего применения,

приобретали все более изощренные формы по мере того, как человек укреплялся в своем

представлении о структурности, упорядоченности, гармоничности бытия и своей

способности вносить эти качества во все плоды своей деятельности. Развитие орнаментации в

различных областях технической и художественной деятельности было пропорционально

развитию упорядочивавшего представление о мире сознания земледельца, оперирования им

математико-геометрическими структурами, наконец, самого ремесла, которое не только

Каган М. С.. ВВЕДЕНИЕ В ИСТОРИЮ МИРОВОЙ КУЛЬТУРЫ. Книги 1-2. СПб., 2003. (1) 383 с.+

(2)320 с.

Янко Слава (Библиотека Fort/Da) || http://yanko.lib.ru 112

упорядочивало с помощью различных узоров создававшиеся утилитарные и культовые вещи,

но сочло возможным абстрагировать орнаментальное творчество от всяких внешних для него

функций и создавать орнаментальные предметы, предназначенные только для любования — то

есть украшения.

Третий уровень развития внемифологического сознания выражался в том, что при

сохранявшемся безусловном господстве мифологических сюжетов искусство все шире и

решительнее обращалось к воссозданию жизненной реальности, реальности как таковой, не

преображаемой в миф: так, например, египетские художники в рельефах и росписях на стенах

гробниц изображали сцены войны, труда, быта, развлечений и одновременно в скульптуре

обращались к портретному изображению реальных людей, и не только фараонов, но, скажем,

и писца Каи. Нельзя не согласиться с И. М. Дьяконовым, так резюмировавшим исследование

поэмы о Гильгамеше: «Хотя материалом для нее послужили мифологические мотивы,..

действительным содержанием поэмы является тема судьбы человека, разрешаемая не в

мифологическом, а в литературно-философском плане»; поэма эта — «..редкий на древнем

Востоке образец светского литературного произведения, не имеющего прямого отношения к

культу».