Три пути движения от материальной культуры к духовной

Предваряя детальный анализ обусловленности различия структур духовной жизни,

«менталитета», как принято сейчас говорить, этих народов от характера их материальной

практики, обращу внимание только на одну — но одну из самых существенных, корневых! —

плоскость этих различий — на отношение данных культур к пространству и к времени.

Историки многократно отмечали порождение земледельческим образом жизни

циклического понимания времени, поскольку именно таков ритм сезонного умирания и

возрождения растительности; идея умирающего и воскресающего бога типа Осириса и его

«близнецов» Аттиса, Адониса, Таммуза была отражением закона жизни растительности.

Однако к этому наблюдению следует добавить, что подобное восприятие времени лишало его

основополагающего значения в человеческой жизни, ибо если, как будет сказано в

отрефлектировавшей эту ситуацию Библии: «Все возвращается на круги своя», то практика

человеческой жизни оказывается в малой степени зависящей от времени — каждый момент

Каган М. С.. ВВЕДЕНИЕ В ИСТОРИЮ МИРОВОЙ КУЛЬТУРЫ. Книги 1-2. СПб., 2003. (1) 383 с.+

(2)320 с.

Янко Слава (Библиотека Fort/Da) || http://yanko.lib.ru 88

нашего бытия необратим и потому обладает особой ценностью, ценностью неповторимого.

Тем очевиднее это в сопоставлении с ценностью пространства — она определяется тем, что

площадь обрабатываемых земель обусловливает объем выращиваемых на ней злаков. Иначе

говоря, человек является «собственником пространства», но всецело зависит от течения

времени. И если пространство симметрично по отношению к нему «правые - левые», «верх -

низ», то время асимметрично, будущее превращается в настоящее, а настоящее — в прошлое, и

этот объективный ход времени вне власти человека; однако вера в вечную загробную жизнь,

воплощаемая в заупокойном культе, минимизирует ценность быстротечной земной жизни.

В жизни скотоводов пространство играет еще большую роль, поскольку кочевое бытие и

порождаемые им непрерывные кровавые столкновения с земледельцами, горожанами и

другими кочевниками делают особенно значимой в этой культуре уже не статику

ограниченного, освоенного земледелием пространства, а динамику передвижения в

безграничном пространстве гор, степей, рек и моря; время же еще меньше значит для

кочевников-воинов, чем для оседлых земледельцев, образ жизни которых существенно зависит

от времени года, от смены погоды, от дня и ночи.

Принципиально иная ситуация складывается в жизни ремесленника: пространство не играет

в ней практически никакой роли, и его восприятие не выходит за пределы пластики

человеческого тела; его масштабу и пропорциям подчинено архитектурное пространство

каждого здания и города в целом, в противоположность их соотношению в культуре Востока.

Что же касается времени, то оно оказывается в Греции мерой необратимых изменений в ходе

производственной деятельности человека, хроноструктурой человеческого творчества;

поэтому его циклическая трактовка уступает здесь место его линейному пониманию как

структуры процесса развития — это выразилось уже в наивно-мифологическом образе

Кроноса, пожирающего своих детей. Закономерно поэтому, что именно в греческом полисе

родилась ставшая аксиоматической в европейской цивилизации формула великого философа:

«Панта реи», — то есть «Все течет, все изменяется, и нельзя дважды войти в одну и ту оке

реку, потому что вода уже не та, и ты уже не тот». (Вот почему я не могу согласиться с 3.

В. Удальцовой, которая в только что цитированной прекрасной книге о византийской культуре

объясняет смену циклического понимания времени линейным, апеллируя к христианской идее

движения человечества от акта божественного творения «и вперед, фактически до

бесконечности»; но ведь с одной стороны, христианская мифология признает не бесконечный,

а конечный — до «страшного суда» — ход истории, а с другой — приведенный тезис

Гераклита говорит о преодолении циклического понимания времени в самой античной

культуре.) Хотя вытеснение временем пространства с его позиции доминанты мироощущения,

а затем и рождавшееся линейное понимание времени потребовали изобретения более точного

способа его измерения, чем архаические солнечные, водяные и песочные часы, — способа,

подобного по точности и мере расчленения изобретенному на Востоке математическому

методу измерения земельного пространства, — уровень научно-технической мысли еще не

позволил решить эту задачу, при том, что греки усовершенствовали заимствованные у

вавилонян солнечные часы. История культуры отложила это решение до позднего

Средневековья, когда возникли условия, аналогичные тем, что складывались в

древнегреческом полисе, но появилась техническая возможность измерения времени с

точностью, близкой к точности измерения пространства.

Радикальное изменение соотношения пространства и времени в системе ценностей

сказалось на духовной сфере уже в античности:

оно вело к формированию нового строя психологии, новой проблематики философии —

вспомним, хотя бы апории Зенона! — новой структуры художественного освоения мира —

выходу на авансцену культуры временных искусств (поэзии, театра, музыки), а в самих

пространственных искусствах — в вазописи и скульптуре — к введению развернутых сюжетов,

изображающих такие моменты процесса, по которым, как объяснит в свое время Г.-Э. Лессинг

в «Лаокооне», можно представить себе все его течение во времени (в отличие, замечу сразу, от

древневосточного способа изображения выключенных из тока времени, застывших, словно

безжизненных, высокородных персонажей).

Мы увидим в дальнейшем, что именно такое пренебрежение к времени будет не только

унаследовано живописью и поэзией Востока, став одной из черт его традиционного искусства,

но окажется формообразующим принципом и европейского искусства средних веков,

отвергнувшего устремления античности и вновь обратившегося, при всех его особенностях, к

художественному постижению вневременного, вечного, следовательно, потустороннего, тогда

как Новое время в Европе продолжит прерванные Средневековьем усилия художественного

сознания античности постичь течение времени — вначале Возрождения в единстве с

выявлением ценности зримого пространства Природы, а затем в пренебрежении к нему и уже в

XX веке попытке В. Кандинского и его последователей превратить саму живопись в «музыку

цвета», скульптуру — в движущиеся «мобили» А. Колдера, а литературу — в подобное

Каган М. С.. ВВЕДЕНИЕ В ИСТОРИЮ МИРОВОЙ КУЛЬТУРЫ. Книги 1-2. СПб., 2003. (1) 383 с.+

(2)320 с.

Янко Слава (Библиотека Fort/Da) || http://yanko.lib.ru 89

музыкальному воспроизведение «потоков сознания».

Это кажущееся отвлечение от непосредственного предмета рассмотрения в данной лекции

оправдано тем, что оно помогает преодолеть распространенное заблуждение, будто различия

культур, ментальностей, психологии людей Запада и Востока имеют этническую,

биофизиологическую природу, тогда как суть этих различий историко-культурная, что и

демонстрирует, в частности, нелинейное развитие человечества по выходе из первобытного

состояния. Синергетически описываемое явление бифуркации выступило здесь в более

сложном виде полифуркации, подобно положению нашего былинного «витязя на распутье» на

развилке трех дорог и испытавшего все три.

* * *

Дабы результаты обосновываемого мной понимания закономерности развития мировой

культуры на первых его этапах были доста-

точно наглядны, я представляю их в схеме 15 (она, как и все предыдущие, воспроизводит

без принципиальных изменений те, что были опубликованы в моей «Философии культуры»).