Конструкции, категории, части речи 3 страница

Лингвисты используют критерии двух порядков, ведущие к двум различным системам элементов — фонологические и морфоло­гические. Каждая из этих систем элементов покрывает собой протя­женность всех высказываний: каждое высказывание может быть полностью идентифицировано как комплекс элементов фонемики, но каждое высказывание может быть полностью идентифицировано также как комплекс элементов морфемики.

Элементы каждой системы группируются на различные классы, и все определения дистрибуции каждого элемента относительно других производятся внутри каждой системы.

Внешние соответствия дескриптивной лингвистики. Изучение взаимоотношений кратких фонологических элементов позволяет нам делать различные общие определения и предположения, не нуждающиеся ни в какой информации относительно морфем. На­пример, мы можем показать, что все звуки данного языка можно сгруппировать в более или менее унифицированную систему фо­нем или в более ограниченную систему компонентов. Мы можем предсказать, что если гортанные согласные не встречаются в анг-лийском или если [ ] не встречается после паузы, то говорящий на английском языке будет испытывать затруднение при произне­сении их. Мы можем предсказать, что если [w] и [m] в языке

¹ Все подобные предсказания находятся за пределами техники и сферы дескриптивной лингвистики. Лингвистика не располагает средствами пере­числения их. Тем не менее, используя лингвистическое представительство в качестве ясной и систематической модели избранных особенностей языка, мы можем обнаружить, что эта модель согласуется с другими наблюдениями о ре­чевой деятельности народа.

хидатса являются аллофонами как одной фонемы, так и одной морфонемы, в то время как в английском они в отношении фоне­мики разделены друг от друга, то говорящий на английском языке будет способен различить [w] от [ml, а говорящий на языке хи­датса — нет ^х.

Изучение взаимоотношений часто более долгих морфологиче­ских элементов дает нам возможность делать общие определения и предсказания независимо от фонологической информации. На­пример, мы можем показать, что все морфемические элементы языка можно сгруппировать в очень небольшое количество клас­сов и что в высказываниях данного языка встречается совершенно определенная последовательность этих классов. Исходя из поло­жения, что мы не располагаем сведениями об употреблении кем-либо как The blue radiator walked up the window, так и Hire is man the,' мы можем придумать некоторое количество ситуаций, при которых возможно произнесение первой фразы, но вместе с тем можем и предсказать, что произнесение второй допустимо гораздо реже (исключая ситуации, не характерные для какой-либо куль­туры, например в сугубо лингвистических дискуссиях) ².

Следовательно, фонология и морфология независимо друг от друга обеспечивают информацию относительно регулярностей в избранных аспектах человеческого поведения ³. Общие методы научной техники одинаковы для обоих: ассоциация раздельных элементов с конкретными признаками частей беспрерывного по­тока речи, а затем установление взаимоотношений между этими элементами. Но результат — количество элементов и классов элементов, тип взаимоотношений — в обоих случаях будет раз­личный. Применение также часто бывает различным. Обе области снабжают нас информацией о конкретном языке, но фонология более полезна при записи антропологических текстов, изучении новых диалектов и т. д., в то время как морфология более полезна при толковании текстов, установлении, «что сказано» в новом язы­ке, и пр.

Отношение между фонологическими и морфологическими эле­ментами. Хотя научное положение и использование фонологии и морфологии независимы друг от друга, между ними существует тесная и важная связь. Если мы, независимо от фонологии, пер-

¹ После того как наука о языке достигнет более высокой стадии разви­
тия, возможно будет, очевидно, предсказывать и различные направления фо­
нологических диахронических изменений на основе дескриптивного (синхро­
нического) анализа.

² В этих высказываниях следует, разумеется, учитывать и интонацию. На­
пример, во втором примере конец утверждающей интонации совпал бы с ко­
нечным the.

⁸ Это не значит, что мы можем говорить об отождествимом лингвистиче­ском поведении и тем более о фонологическом или морфологическом поведе­нии. Существует межиндивидуальное поведение, которое может включать жесты, речь и т. д. Лингвист устанавливает систему отношений между из­бранными признаками этого общего поведения.

воначально определяем морфемы языка, мы, если пожелаем, мо­жем пойти дальше и расчленить эти морфемы на фонемы. А если мы определили фонемы, мы можем использовать эти фонемы для конкретной идентификации каждой морфемы.

Как будет видно ниже, возможно определение морфем языка
без предварительного определения: морфем ¹. Элементы морфемики,.
полученные таким образом, будут представлять не подвергнутый
анализу сегмент высказываний, например mis, match, s (множ, ч.),
z (множ, ч.) и т. д. в We both made mistakes, Some mismatched pairs.
Впрочем, так же как высказывания могут быть представлены после-
довательностью элементов, и именно таких, каждый из которых
может встречаться в различных высказываниях, так и морфеми-
ческие элементы, представляющие сегменты высказываний,
можно рассматривать как последовательности более мелких эле­
ментов. Так, мы обнаруживаем, что первая часть в mis заменима
первой частью в match или последняя часть в mis способна высту­
пать вместо всех s. Таким образом, каждый морфемический эле­
мент можно трактовать как единственную в своем роде комбина­
цию звуковых элементов. Расчленение морфемических элементов
на эти меньшие части не оказывает нам никакой помощи при уста­
новлении взаимоотношений между морфемами; мы прекрасно
можем манипулировать с целыми и нерасчлененными морфемами.
Этот дальнейший анализ морфемических элементов помогает нам
только с большей простотой идентифицировать каждый из них
со значительно меньшим количеством символов (один символ на
фонему вместо одного символа на морфему).

Так же как мы можем переходить от морфем к фонемам, так мы можем — и притом с большей простотой — переходить от фонем к морфемам. Располагая фонемическими элементами языка, мы можем перечислить, какие их комбинации образуют морфемы в язы­ке. Фонемические элементы, меньшие по количеству и объему, чем морфемические, значительно легче определять, так что идентифи­кация каждого морфемического элемента как конкретной комби­нации предварительно установленных фонем более удобна, чем определение заново фонетического неравенства каждого морфе_:, мического элемента. Это не значит, что фонемы автоматически дают нам морфемы. В большинстве языков только некоторые ком-бинации фонем составляют морфемы, и во всех языках морфологи­ческий анализ заключается в установлении этих комбинаций. Таким образом, фонологический анализ проводится по следую­щим двум не связанным друг с другом соображениям: для уста-новления взаимоотношений фонемических элементов и для полу­чения простого способа идентификации морфемических элементов.

Происходит ли это в результате членения морфем или же ком­бинирования фонем — в обоих случаях связь между фонологией и морфологией основывается на использовании фонем для идентифи-

кации морфем. Эта связь двух подразделений не делает их в ко­нечном счете идентичными. Всегда останутся собственно фоноло­гические исследования, которые не используются для идентифи­кации морфем и не выводятся из морфем: например, фонетическая классификация фонем или их позиционных вариантов. Свое место занимает и морфологическая техника, которую нельзя вывести из фонологии: например, установление в ряде случаев того, ка­кая последовательность фонем образует морфему.

Лингвистическая практика обычно состоит из комбинации ме­тодов. Первое приближение лингвист делает посредством уста­новления гипотетических морфем. Затем он обращается к фоно­логическому исследованию, чтобы подтвердить выделение этих морфем. В некоторых случаях, когда он может выбирать между двумя путями определения фонемических элементов, он избирает тот путь, который больше соответствует его догадке: если [t] в mistake в фонемическом отношении можно одинаково обоснованно объединить как с [th] в take, так и с [d] в date, он изберет первое, если хочет трактовать take в mistake как такую же самую морфему, что и take. В некоторых случаях ему необходимо делать разли­чие между двумя морфемическими элементами, так как выясняется, что они в фонемическом отношении различны: например, /екena--miks/ и /iykanamiks/ (оба economics) следует рассматривать как две раздельные морфемы.

 

226

Это не делается для всего языка из-за сложности работы.

Э. СЕПИР ПОЛОЖЕНИЕ ЛИНГВИСТИКИ КАК НАУКИ¹

Можно сказать, что лингвистика начала свою научную карьеру со сравнительного изучения и реконструкции индоевропейских языков. В процессе своих подробных исследований индоевропеисты постепенно выработали технику, которая, пожалуй, более совер­шенна, чем у какой-либо иной науки, имеющей дело с человече­скими установлениями. Многие определения сравнительного индо­европейского языкознания обладают четкостью и регулярностью, напоминающими формулы или так называемые законы естественных наук." Историческое и сравнительное языкознание строится главным образом на основе гипотезы, в соответствии с которой зву­ковые изменения осуществляются регулярно, а морфологическая перестройка языка следует за этим регулярным фонетическим раз­витием в качестве его производного. Многие склонны отрицать психологическую необходимость регулярности звуковых измене­ний, но фактический лингвистический опыт с несомненностью убеж­дает нас в том, что вера в такую регулярность сделала возможным чрезвычайно успешный подход к историческим проблемам языка. Правда, ни один лингвист не способен дать удовлетворительного ответа на вопросы о том, почему обнаруживаются такие регуляр­ности и почему необходимо исходить из регулярности звуковых изменений. Но из этого не следует, что лингвистические методы улучшатся от того, что мы откажемся от хорошо проверенных ги­потез и широко откроем дверь для всякого рода психологических и социологических объяснений, не имеющих прямой связи со всем тем, что мы знаем об историческом поведении языка. Психологи­ческие и социологические интерпретации регулярности языковых изменений, с которыми лингвисты давно уже сталкиваются, ко­нечно, желательны и необходимы. Но ни психология, ни социо­логия не способны сказать лингвистике, какого рода историче­ские интерпретации должен делать языковед. В лучшем случае эти науки могут требовать от лингвиста, чтобы он чаще, чем это де­лалось до сих пор, рассматривал историю языка в более широком контексте человеческого поведения — как в индивидуальном, так и общественном плане.

¹ Е. S a pi r, The Status of Linguistics as Science, «Language», vol. 5, 1929.

Установленные индоевропеистами методы с заметным успехом применялись и к другим группам языков. С одинаковой строго-стью они прилагались и к бесписьменным примитивным языка»!! Африки и Америки, и к более известным формам речи народов с большим историческим опытом. Именно в языках этих более культурных народов столь существенное явление регулярности лингвистических процессов так часто перекрещивается с дей­ствием таких противоречивых тенденций, как заимствования из других языков, диалектальные смешения и социальная дифферен­циация речи. И чем больше мы занимаемся сравнительным изуче­нием языков примитивного лингвистического состояния, тем от­четливей осознаем, что фонетические законы и выравнивание по аналогии являются единственными удовлетворительными спосо­бами объяснения развития языков и диалектов от общей основы. Опыт работы профессора Леонарда Блумфильда с центральными алгонкинскими языками и мой опыт работы с атабасскими не ос­тавляет желать чего-либо лучшего в этом отношении и является прекрасным ответом тем, кто считает для себя невозможным ориен­тироваться на всеобъемлющую регулярность действия всех тех •бессознательных языковых сил, которые в своей совокупности дают нам закономерные фонетические изменения и связанную с ни­ми морфологическую перестройку. На основе установленных фоне-тических законов возможно не только теоретическое определение правильности специфических форм у бесписьменных народов,—• такие определения существуют фактически в значительном коли­честве. Не может быть никакого сомнения, что методы, впервые разработанные в области индоевропейского языкознания, способ­ны играть весьма важную роль и при изучении всех других групп языков, и только с их помощью, посредством их постепенного рас­ширения мы можем надеяться получить существенные историче­ские выводы об отношениях между группами языков, показываю­щими немногие и лишь поверхностные следы общего происхож­дения.

Но целью настоящей работы является не подтверждение уже
достигнутых результатов, а указание на те связи, которые суще­
ствуют между лингвистикой и другими научными дисциплинам
и обсуждение вопроса о том, в каком смысле лингвистику можно
именовать «наукой».

Значение лингвистики для антропологии и истории культуры. давно уже признано. По мере того как развивались лингвистиче­ские исследования, язык зарекомендовал себя как полезное сред­ство в науках о человеке и в свою очередь получил много полез- ных сведений от этих последних. Для современного языкознания уже трудно ограничиваться только своим традиционным пред­метом. Если только он не чужд творческих устремлений, лингвист не может не разделять взаимных интересов, которые связывают лингвистику с антропологией и историей культуры, с социологией. 232

и психологией, с философией и — в более отдаленной перспекти­ве — с физикой и физиологией.

Язык приобретает все большую цену в качестве руководящего начала в изучении культуры. В известном смысле система куль­турных моделей той или иной цивилизации фиксируется в языке, выражающем данную цивилизацию. Неправильно думать, что мы в состоянии познать характерные особенности культуры лишь посредством прямого наблюдения и без руководящей помощи линг­вистической символичности, делающей эти особенности значимыми. и понятными для общества. Настанет время, когда попытка понять примитивную культуру без помощи языка данного общества будет выглядеть в такой же степени дилетантской, как и труд истори­ка, не обращающегося к свидетельству оригинальных документов тех эпох, которые он описывает.

Язык служит руководством к восприятию «социальной действи­тельности». Хотя язык обычно мало интересует ученых, занима­ющихся социальными науками, он оказывает мощное воздействие на наше мышление о социальных проблемах и процессах. Челове­ческое существо живет не в одном только объективном мире и не в одном только мире общественной деятельности, как это обычно полагают. В значительной степени человек находится во власти конкретного языка, являющегося средством выражения в данном обществе. Совершенно ошибочно полагать, что человек ориенти­руется в действительности без помощи языка и что язык есть про­сто случайное средство решения специфических проблем общения и мышления. Факты свидетельствуют о том, что «реальный мир» в значительной мере бессознательно строится на языковых нормах данного общества. Не существует двух языков настолько тожде­ственных, чтобы их можно было считать выразителями одной и той же социальной действительности. Миры, в которых живут раз­личные общества,— отдельные миры, а не один мир, использую­щий разные ярлыки.

Понимание, например, простой поэмы предполагает не только понимание отдельных слов в их обычном смысле, но глубокое по­стижение всей жизни общества, как она отражается в словах или связанных с ними нюансах. Даже относительно простой акт по­знания в большей степени, чем мы полагаем, зависит от социаль­ных моделей, называемых словами. Если, например, провести ряд линий различной формы, их можно осознать и подразделить на та­кие категории, как «прямая», «ломаная», «кривая», «зигзагооб­разная», соответственно классификации, которая устанавливается самими существующими в языке терминами. Мы видим, слышим или иным образом воспринимаем действительность так, а не иначе по­тому, что языковые нормы нашего общества предрасполагают к оп­ределенному отбору интерпретаций.

Для решения основных проблем человеческой культуры знание языкового механизма и его исторического развития становится тем более необходимо и важно, чем более точным становится наш

23S

 

анализ социальных норм. С этой точки зрения мы можем рассмат­ривать язык как выраженное в символах руководство к культуре. Язык есть вместе с тем важнейшее средство изучения культур­ных явлений. Многие объекты и идеи культуры настолько взаимо­связаны с их терминологией, что изучение инвентаря культурно-значимых терминов нередко бросает неожиданный свет на историю самих открытий и идей. Этот тип исследований, оказавшийся плодотворным для культурной истории Европы и Азии, обещает оказать большую помощь при реконструкциях примитивных культур.

Ценность лингвистики для социологии в более узком смысле слова в такой же степени реальна, как и для теоретика в обла­сти антропологии. Социологи по необходимости интересуются техникой общения человеческих существ. С этой точки зрения все, что способствует или препятствует распространению язы­ков, представляет чрезвычайную важность и должно изучаться во взаимодействии с множеством других факторов, которые сти­мулируют или тормозят передачу идей и моделей поведения. Бо­лее того, социолог должен интересоваться также символической, значимостью и социальным смыслом языковых различий, возника-ющих в каждом большом обществе. Правильность речи или то, что можно назвать «социальным стилем» речи, выходит далеко за пределы эстетических или грамматических интересов. Специфи-ческие особенности произношения, характерные обороты речи, сленговые формы, использование всякого рода терминологии — все это символы многообразных способов, с помощью которых общество осуществляет свое приспособление и которые облада- ют решающим значением для понимания развития индивидуальных и социальных норм. Но социолог будет не в состоянии оценить * все подобные явления до тех пор, пока он не составит себе ясного | представления о лингвистической основе, которая одна может обусловить оценку социального символизма языкового харак-тера.

Чрезвычайно обнадеживающе то обстоятельство, что психо-логи все больше и чаще обращаются к лингвистическим данным. До настоящего времени оставалось сомнительным, что они мо-гут способствовать лучшему пониманию лингвистических норм| сравнительно с тем, что сами лингвисты в состояний установить на основе своих данных. Однако все более укрепляется чувство, что психологические объяснения самих лингвистов нуждаются в пересмотре и в истолковании в более широких терминах, так что-| бы чисто лингвистические факты могли рассматриваться как спе-циализированные формы общих символических норм. Психологи пожалуй, в слишком узком плане занимаются элементарной психо-физической основой речи и не проникают достаточно глубоко в изучение ее символической природы. Это, по-видимому, обуслов-ливается тем фактом, что психологи, как правило, недооцени-вают чрезвычайной важности явления символизма. Очень возмож-

но, что как раз в области символизма языковые формы и процессы будут наибольшим образом способствовать обогащению психо­логии.

Все типы деятельности можно истолковывать либо как четко функциональные в собственном смысле слова, либо как симво­лические, либо как соединение этих двух. Так, если я открываю дверь с намерением войти в дом, значение этого действия лежит именно в том, что оно облегчает мне проникновение. Но если я «стучусь в дверь», не требуется глубокого размышления, чтобы понять, что стук сам по себе не откроет для меня дверь. Он только служит знаком того; что кто-то должен подойти и открыть дверь для меня. Стук в дверь замещает более примитивный акт откры­вания двери по желанию кого-либо. Мы имеем здесь дело с зачат­ками того, что можно назвать языком. Большое количество подоб­ных действий является языковыми действиями в грубом смысле слова. Иными словами, они важны для нас не ради своего прямого действия, а в силу того, что они служат в качестве посредствующих знаков более важных действий. Примитивный знак имеет некоторое объективное сходство с тем, что он замещает или на что он указы­вает. Так, стук в дверь имеет определенное отношение к предпола­гаемой деятельности, направленной на самое дверь. Некоторые знаки принимают сокращенную форму функциональной деятель­ности, которую можно предпринять в отношении данного объекта. Так, размахивание кулаками перед лицом кого-либо есть сокращен­ный и относительно безобидный способ замещения фактической драки с данным человеком. Если подобные жесты становятся доста­точно выразительными, чтобы истолковывать как эквиваленты оскорбления или угрозы, их можно рассматривать как символы в собственном смысле этого слова.

В символах этого порядка еще совершенно ясна связь с тем, что они символизируют. Но по' мере того, как время идет, сим­волы настолько изменяют свою форму, что теряют всякую внеш­нюю связь с тем, что они замещают. Так, не существует никако­го сходства между куском материала, окрашенного в красный, белый и голубой цвета, и Соединенными Штатами Америки — самой по себе сложной и нелегко определимой нацией. Флаг, таким образом, может рассматриваться как вторичный, или относитель­ный, символ. Способ психологического истолкования языка заклю­чается, по-видимому, в осознании его как совокупности наиболее сложных случаев такого рода вторичных, или относительных, сим­волов, образовавшихся в обществе. Очень может быть, что первич­ные примитивные крики или другие типы символов, развитых чело­веком, имеют известную связь с определенными эмоциями, отно­шениями или понятиями. Но уже давно не поддается прямому прослеживанию связь между словами или комбинациями слов и тем, к чему они относятся.

Лингвистика является одновременно одной из наиболее труд­ных и вместе с тем наиболее основательных областей исследо-

 

вания. Действительно, плодотворное объединение лингвистиче- ских и психологических исследований, очевидно, дело будущего. Мы можем предполагать, что особую ценность лингвистика будет представлять для структурной психологии (Gestaltpsychologie), так как из всех форм культуры язык, видимо, развивает свои основные модели с наибольшей обособленностью от других типов культурных моделей. Таким образом, лингвистика может надеять­ся стать подобием руководства для понимания «психологической географии» культуры в широком плане. В обычной жизни основ­ной символизм поведения перекрещивается густой сетью функцио­нальных моделей чрезвычайного разнообразия. Это происходит потому, что каждый изолированный акт человеческого поведения является точкой встречи такого количества отдельных структур, что, для большинства из нас очень трудно провести различие между контекстуальными и неконтекстуальными формами поведения. Лингвистика, по-видимому, обладает чрезвычайно специфической ценностью для структурных исследований, так как моделирование языка в значительной мере носит замкнутый в себе характер и не очень подвергается воздействию взаимопересекающихся моде­лей нелингвистического типа.

Весьма примечателен тот факт, что в последние годы фило­софия занимается проблемами языка больше, чем когда-либо. Давно прошло время, когда философы наивным образом переводили грамматические формы и процессы в метафизические категории. Философы нуждаются в понимании языка хотя бы ради того, чтобы защитить себя от своих собственных языковых норм, и поэтому не удивительно, что философия, стремясь освободить логику от сетей грамматики и осознать значение символизма, вынуж­дена подвергнуть предварительному критическому рассмотрению сам лингвистический процесс. Лингвисты занимают выгодную по­зицию, оказывая помощь при выяснении смысла наших терминов и языковых процедур. Из всех исследователей человеческого,по­ведения лингвист в силу самой природы предмета своего исследо­вания является наибольшим релятивистом в отношении чувств и в наименьшей степени находится под влиянием форм своей собст­венной речи.

Несколько слов об отношениях между лингвистикой и естест­венными науками. Своим техническим оснащением лингвисты много обязаны естественным наукам, и в частности физике и физио­логии. Фонетика — необходимая предпосылка для точных методов работы в лингвистике — немыслима без углубления в аку­стику и физиологию органов речи. Именно те исследователи языка, которые больше интересуются реалистическими деталями факти­ческого речевого поведения индивида, чем социальными моделями языка, должны в первую очередь поддерживать постоянное обще­ние с естественными науками. Но очень возможно, что и опыт лингвистического исследования может также содержать ценные данные для решения акустических и физиологических проблем.

В общем и целом ясно, что интерес к языку в последние годы
перешел за пределы собственно лингвистических кругов. И это не-
избежно, так как понимание языкового механизма необходимо для
изучения как исторических проблем, так и проблем человеческого
поведения. Можно только надеяться, что лингвисты также осозна­
ют значение их предмета для широкого поля научной деятельности
и не уйдут в одиночество, огораживаясь традицией, которая гро­
зит превратиться в схоластику, если только в нее не вдохнут жизнь
интересы, лежащие за пределами формальных интересов самого
языка.

Каково же в конце концов положение лингвистики как нау­ки? Должна ли она встать в ряд естествоведческих наук по со­седству с биологией, или же она относится к социальным наукам? Существуют два обстоятельства, обусловливающих настой-чивую тенденцию рассматривать языковые данные с биологиче­ской точки зрения. Во-первых, налицо очевидный факт, что факти­ческая техника языкового поведения предусматривает очень специфические процессы физиологического характера. Во-вторых, регулярность и унифицированность лингвистических процессов, естественно, противопоставляются мнимо свободным и непредопре-деленным нормам поведения человеческого существа, изучаемого с точки зрения культуры. Но регулярность звуковых изменений представляет только поверхностную аналогию биологического ав­томатизма. Именно потому, что язык является более строго со-циологизированным типом человеческого поведения, чем какие-либо иные культурные явления, и вместе с тем обнаруживает в. своих чертах и тенденциях такую регулярность, какую знают только естествоведческие науки,— лингвистика обладает таким важным значением для методологии социальных наук. За внешней беспорядочностью социальных явлений открывается регулярность структуры и тенденций столь же реальная, как и регулярность физических процессов в мире механики, хотя эта регулярность характеризуется значительно меньшей очевидной строгостью и требует иного подхода с нашей стороны. Первично язык — культурный и социальный продукт и должен истолковываться как таковой. Правда, его регулярность и формальное развитие осно­вываются на предпосылках биологического и психологического порядка. Но эта регулярность и неосознанный характер ее ти­пичных форм не делают из лингвистики простого придатка биоло­гии или психологии. Лингвистика лучше, чем какая-либо иная социальная наука, показывает своими данными и методами, более легко определяемыми, чем данные и методы любой другой дисцип­лины, имеющей дело с социологизированным поведением, возмож­ность истинно научного изучения общества, которое не будет слепо перенимать методы естественных наук или некритически исполь­зовать их понятия. Чрезвычайно важно, чтобы лингвисты, кото­рых часто обвиняют — и обвиняют справедливо — в отказе выйти за пределы предмета своего исследования, наконец, поняли, что

может означать их наука для интерпретации человеческого поведе­ния вообще. Нравится ли им это или нет, но они должны будут все больше и 'больше заниматься различными антропологическими, социологическими и психологическими проблемами, которые втор­гаются в область языка.

язык¹

Дар речи и упорядоченного языка характеризует все извест­ные человеческие* общности. Нигде и никогда не открывали пле­мени, которое не знало бы языка, и все утверждения противно­го — не более как сказки. Не имеют под собой никаких оснований и рассказы о существовании народов, словарный состав которых якобы настолько ограничен, что они не могут обойтись без помощи сопроводительных жестов и поэтому не в состоянии об­щаться в темноте. Истина заключается в том, что язык является совершенным средством выражения и сообщения у всех извест­ных нам народов. Из всех аспектов культуры язык, несомненно, первым достиг высоких форм развития, и его постоянное совер­шенствование является обязательной предпосылкой развития культуры в целом.