Совершенно независимо от этой внешней перемены продолжает быть ею в системе.

К таким воззрениям де Соссюр пришел, изучая индоевропей­скую систему гласных. Уже в 1879 г. предпринятый им анализ этой системы (в знаменитом исследовании «Memoire sur les voyl-les») показал ему, что так называемые долгие гласные в известных случаях могут быть условно сведены к комбинации простого глас­ного с особой единицей, которую де Соссюр обозначал буквой *А. Преимущество такого анализа перед классическим состояло, во-первых, в том, что он давал более простое решение проблемы, устраняя так называемые долгие гласные из системы, а с другой стороны, в том, что получалась полная аналогия с чередованиями гласных, которые до тех пор рассматривались как нечто фунда­ментально отличное. Если интерпретировать, например,:; как содержащие корни *dheA: *dhoA: *dhA, эта се­рия чередований окажется фундаментально тождественной с сери­ей чередований *derk1: *dork1: *drkx в греческих форма,. Следовательно, *еА относится к *оА, как*ег к *ог, и *А играет ту же роль в указанных чередованиях, что-г в *drkj. Этот анализ был произведен исключительно по внутрен­ним причинам, с целью вникнуть глубже в основную систему язы­ка; он не был основан на каких-нибудь очевидных данных самих сравниваемых языков; он был внутренней операцией, произве­денной в индоевропейской системе. Прямое доказательство суще­ствования такого * А было действительно найдено позже, но уже по смерти де Соссюра, при изучении хеттского языка. Чисто фо­нетически его определяют как гортанный звук. Нужно, однако, подчеркнуть, что де Соссюр сам никогда бы не решился на такую-чисто фонетическую интерпретацию. Для него *А нe было конк-ретным звуком, и он остерегался определить его с помощью фоне-тических примет просто потому, что это не имело для него ника­кого значения; его единственно интересовала система кактако-'вая, а в этой системе *А определялось своими определенными соот­ношениями с другими единицами системы и своей способностью занимать определенные положений в слоге. Это совершенно ясно высказано самим де Соссюром, и именно тут-то мы и находим у него знаменитое изречение, в котором он впервые вводит термин фонема для обозначения единицы, не являющейся звуком, но могущей быть реализованной или представленной в виде звука1.

¹ См.: Bulletin du Cercle linguist. deCopenhague.VII, стр. 9—10, и Melarr-ges linguistiques offerts a M. H. Petersen.Orxys (Aarhus), 1937 (Acta Jutlandica, IX, I), стр. 39—40. Термин фонема был введен де Соссюром независимо от Н. Крушевского и одновременно с ним (см.: И. А. Б о д у э н д е К у р т е н е, Versuch einer Theorie phonetischer Alternationen, Страсбург, 1895, стр 4—5). Значение, в котором употреблял Крушевскнй этот термин (назв соч, стр 7, подстрочн. прим.), а позднее Бодуэн де Куртене (назв. соч., стр. 9), совершен­но разнится от того значения, в котором он использован у де Соссюра Т ради-ция пражской лингвистической школы восходит к вышеназванным польским ученым.

Теоретические последствия такой точки зрения де Соссюр раз­работал в своих лекциях «Cours de linguistique generale» («Курс общей лингвистики»), опубликованных его учениками уже после смерти учителя (в 1916 г.). Здесь мы находим весь фонд его теоре­тических взглядов, вкратце охарактеризованных нами во вступи­тельных словах настоящей статьи. Следует, однако, помнить, что теория де Соссюра в том виде, в каком она выступает в его лек­циях, читанных при разных обстоятельствах и с известными про­межутками времени, не является целиком однородной. Наблюде­ния де Соссюра открывали перед лингвистами совершенно новый путь, и поэтому нечего удивляться, что де Соссюр сам был принуж­ден внутренне бороться с традиционными представлениями; его лекции по общей лингвистике являются скорее выражением его собственной борьбы за достижение твердой точки опоры на откры­той им новой почве, чем окончательным оформлением его послед­них взглядов. В его книге можно найти некоторую несогласован­ность, между отдельными утверждениями. Де Соссюр проводит принципиальное разграничение между понятиями формы и суб­станции, между языком (langue) в более узком смысле слова и речью (parole), включающей, между прочим, и письмо, как под­черкивает сам де Соссюр. Де Соссюр в ясных словах утверждает, что язык (langue) является формой, а не субстанцией, и это дей­ствительно соответствует его общим взглядам. Однако это разгра­ничение не вполне выдержано во всех частях его книги, и термин у него в действительности имеет несколько значений. В одной из моих ранее вышедших работ я попытался вскрыть, насколько это вообще возможно, разные наслоения, наблюдаемые в мыслях де Соссюра, и показать, что я считаю совершенно новым и плодотвор­ным в его труде. А это, если не ошибаюсь, и есть его понимание языка как чистой структуры соотношений, как схемы, как чего-то такого, что противоположно той случайной (фонетической, семантической и т. д.) реализации, в которой выступает эта схема.

Ясно, с другой стороны, что теория де Соссюра, если правиль­но мое изложение этой теории, должна была остаться недоступной для большинства живших в его время и после него лингвистов, воспитанных в совершенно отличной традиции официального язы­коведения. Поэтому они переняли у него в первую очередь те места его книги, где понятие langue выступает не как чистая фор­ма, но где язык понимается как форма в субстанции, а совсем не как нечто от субстанции независимое. Так, учение де Соссюра было, например, использовано или, если позволено так выразить­ся, усвоено пражской фонологической школой, которая понимает фонему как фонетическую а бстракцию и, следовательно, резко отличается от того понимания фонемы, какое, по-моему, должен был иметь де Соссюр. Этим-то и объясняется, почему структурный подход к языку в собственном смысле этого слова, т. е. как изуче­ние чистых отношений в языковой схеме независимо от проявле-

ния или реализации ее, стал применяться языковедами только в наше время.

Если мне будет позволено высказаться о своей собственной ра­боте, то я со всяческой скромностью, но вместе с тем со всей твер­достью подчеркнул бы, что считаю и всегда буду считать именно такой структурный подход к языку как схеме взаимных соотно­шений своей главной задачей в области науки. Чтобы провести принципиальную грань между традиционным языковедением и чисто структурным методом лингвистического исследования, для этого метода предлагаю особенное название: глоссематика (от греческого слова — язык). Я убежден в том, что это новое направление даст нам чрезвычайно ценные сведения о самой ин­тимной природе языка и, вероятно, не только послужит нам полез­ным дополнением к старым исследованиям, но также прольет совершенно новый свет на старые представления и идеи. Что ка­сается меня, то мои устремления будут направлены на изучение языка — langue — в смысле чистой формы или схемы независимо от практических реализаций. Де Соссюр сам следующими словами определил главную идею своих лекций: «Единственным и истин­ным объектом лингвистики является язык, рассматриваемый в самом себе и для себя». Этими словами заканчиваются его лекции. Профессор Шарль Балли, наследник де Соссюра на кафедре линг­вистики Женевского университета, за несколько месяцев до своей смерти в письме ко мне писал: «Вы следуете идеалу, сформулиро­ванному Ф. де Соссюром в заключительной фразе его «Курса об­щей лингвистики». Следует, действительно, удивляться, что это-не было сделано раньше».

С другой стороны, я считаю нужным подчеркнуть, что не сле­дует отождествлять теорию глоссематики с теорией де Сос­сюра.

Трудно сказать, как в деталях оформлялись концепции де Сос­
сюра в его мыслях, а мой собственный теоретический метод на­
чал оформляться много лет тому назад, еще до моего знакомства
с теорией де Соссюра. Повторное чтение лекций де Соссюра под­
твердило многие из моих взглядов, но я, конечно, смотрю на его
теорию со своей собственной точки зрения и не хотел бы слиш­
ком углубляться в свою интерпретацию его теории. Я упомя­
нул его здесь, чтобы подчеркнуть, насколько я лично ему

обязан.

Структурный метод в языковедении имеет тесную связь с опре­деленным научным "направлением, оформившимся совершенно независимо от языковедения и до сих пор не особенно замеченным языковедами, а именно с логической теорией языка, вышедшей из математических рассуждений и особенно разработанной Вайтхэ-дом (Whitehead) и Бертраном Расселом (Bertrand Russel), а также венской логистической школой, специально Карнапом (Сагпар), в настоящее время профессором Чикагского университета, по­следние работы которого по синтаксису и семантике имеют неоспо-

 

 

 

римое значение для лингвистического изучения языка. Некоторый контакт между логистами и лингвистами был недавно создан в Международной Энциклопедии Объединенных наук (International Encyclopedia of Unified Science). В одной из своих более ранних работ профессор Карнап определил понятие структуры совершенно так, же, как я попытался сделать это здесь, т. е. как явление чистой формы и чистых соотношений. По профессору Карнапу, каждое научное утверждение должно быть утверждением структурного порядка в указанном значении; по его мнению, каждое научное утверждение должно быть утверждением о соотношениях, не предполагающим знания или описания самих элементов, входящих в соотношения. Мнение Карнапа вполне подтверждает результаты, достигнутые за последние годы языковедением. Ясно, что каждое описание языка должно начинаться с установления соотношений между значимыми в этом отношении единицами, а такое установ- ление соотношений между единицами не будет содержать никаких высказываний о внутренней природе, сущности или субстанции этих единиц. Это должно быть предоставлено фонетическим и се-мантическим наукам, которые со своей стороны предполагают структурный анализ языковой схемы. Но ясно также, что и фоне­тика и семантика как науки будут принуждены пойти по тому же самому пути; утверждения фонетического и семантического поряд­ка со своей стороны также окажутся структурными утверждениями, например физическими утверждениями о звуковых волнах, явля­ющихся частью тех единиц, которые уже заранее были установ­лены путем анализа языковой схемы. И это тоже будет делаться посредством определения соотношений, определения формаль­ного, а не субстанционального; надеюсь, что я не ошибаюсь, го­воря, что физическая; теория сама по себе не высказывается никогда о субстанции или материи, кроме как в критическом духе. Мы можем закончить разбор этого вопроса, сказав, что лингвис­тика описывает схему языковых соотношений, не обращая внимания на то, чем являются самые элементы, входящие в эти соотно­шения, в то время как фонетика и семантика стремятся высказать­ся о сущности именно элементов, входящих в соотношения, однако опять-таки с помощью определения соотношений между частями элементов или между частями частей элементов. Это значило бы, выражаясь логистически, что лингвистика является мета-языком (первой степени, а фонетика и семантика мета-языком второй сте­пени. Эту мысль я постарался развить в деталях в недавно опуб­ликованной книге¹, и я поэтому не буду вдаваться глубже вэтот предмет. В настоящей статье я только интересуюсь вопросом о языковой схеме.

¹ Omkring sprogteoriens grundlaeggelse, Copenhague, 1943. (Пролегомены «теории языка). Французское издание этой книги готовится к печати. Кри­тический реферат дали A. Martinet в «Bulletin de la Societe de linguistique de Paris», XLII, стр. 19—42 и (по-датски) EH Fischer-Jorgensen в «Nordisk tids-krifi for tale og stemme».

Я выше указал на некоторые очевидные связи между логисти­ческой теорией языка и лингвистической. Связь эта, к сожалению, позднее оборвалась. Логистическая теория языка была разработа­на без всякого внимания к результатам лингвистики, и совершенно очевидно, что логисты, постоянно высказываясь о языке, до­вольно непростительным образом игнорируют достижения лингви­стического изучения языка. Это имело плачевные последствия для логистической теории языка. Так, например, понятие знака, на которое ссылаются сторонники этой школы, имеет у них зна­чительные недостатки и, несомненно, менее удачно, чем у де Сос­сюра; логисты не понимают, что языковой знак имеет две сторо­ны — сторону содержания и сторону выражения, причем обе эти стороны могут быть предметом чисто структурного анализа. И поэтому логисты не обращают также должного внимания на явлении коммутации, которое следует считать самым основным языковым соотношением, прямым ключом к пониманию языка в' лингвистическом значении этого слова.

Если понимать язык как структуру, то уже нельзя доволь­ствоваться определением его с помощью понятий звук и значение, как это постоянно делалось и делается в традиционном языковеде нии. Де Соссюр ясно понимал, что структурное определение языка должно привести к тому, что структуры, до сих пор не признавав­шиеся традиционным языковедением как языки, будут признаны как таковые и что те языки, которые рассматривались как таковые традиционным языковедением, будут признаны только как раз-новидности языков вообще. Де Соссюр поэтому стремился к тому, чтобы превратить языковедение, или лингвистику, в одну из ряда возможных дисциплин в составе более широкой науки о знаковых системах вообще, которая оказалась бы действительной теорией языка в структурном значении этого слова. Такую более широкую науку он назвал семиологией.

По указанным выше причинам эта сторона теории де Соссюра
не произвела впечатления на языковедов, и семиология в дейст­
вительности осталась не разработанной с лингвистической точки
зрения. Совсем недавно опубликованная книга бельгийского линг­
виста Е. Buyssens'a¹ является первой такой попыткой подойти к
семиологии, но именно она только и может рассматриваться как
первая попытка в этом направлении.

Языковые структуры, не являющиеся языками в традиционном смысле этого слова, правда, до некоторой степени изучались логис­тами, но по вышеуказанным причинам эти работы не будут в сос­тоянии принести результаты, полезные для лингвистических иссле­дований. С другой стороны, было бы чрезвычайно интересно изучить именно такие структуры с помощью чисто лингвистиче­ского метода первым долгом потому, что такие структуры дали бы нам простые образчики-модели,

¹ Les languages et la discours, Брюссель, 1943.

Ч

языковую структуру без всех тех осложнений, которые характер-ны для высокоразвитой структуры обыкновенных языков.

В вышеназванной своей работе, вышедшей в 1943 г., я и попы­тался дать такое структурное определение языка, которое имело бы силу для основной структуры каждого языка в обычном смысле этого слова. Впоследствии я проделал глоссематический анализ ряда весьма несложных структур, взятых из повседневного быта и не являющихся, правда, языками в традиционном смысле этого слова, но удовлетворяющих (частью или полностью) моему опре­делению основной языковой структуры. Я подверг следующие пограничные явления теоретическому разбору: во-первых, све­товые сигналы на перекрестках улиц для регулирования движения, имеющиеся в большинстве больших городов и в которых чередова­ние света красного, желтого, зеленого и желтого в плане выра­жения соответствует чередованию понятий «стой», «внимание», «свободный ход», «внимание» в плане содержания; во-вторых, телефонный диск в городах с автоматическим обслуживанием аппаратов; в-третьих, бой башенных часов, отбивающих часы и четверти. Кроме этих случаев, я в своих исследованиях привел ряд еще более простых примеров, как-то: азбука Морзе, стуковая азбука заключенных в тюрьме и обыкновенные стенные часы, бьющие только каждый час. Эти примеры я ближе разобрал в лекциях, недавно читанных мною в Лондонском и в Эдинбургском университетах, не столько забавы ради или по чисто педагогическим соображениям, сколько именно для того, чтобы глубже вникнуть в основную структуру языка и языкоподобных систем; сравнивая их с языком в традиционном смысле слова, я использовал их для того, чтобы пролить свет на пять основных черт, входящих по моему определению в основную структуру каждого языка в тра­диционном смысле слова, а именно:

1. Язык состоит из содержания и выражения.

2. Язык состоит из последовательного ряда (или текста) и сис­
темы.

3. Содержание и выражение взаимно связаны в силу комму­
тации.

4. Имеются определенные соотношения в тексте и в си­
стеме.

5. Соответствие между содержанием и выражением не является
прямым соответствием между определенным элементом одного
плана и определенным элементом другого, но языковые знаки мо­
гут разлагаться на более мелкие компоненты. Такими компонен­
тами знаков являются, например, так называемые фонемы, кото­
рые я предпочел бы назвать таксемами выражения и которые сами
по себе не имеют содержания, но могут слагаться в единицы, име­
ющие содержание, например в слова.

ЯЗЫК И РЕЧЬ¹

1. В эпоху, когда Фердинанд де Соссюр читал свой курс по общему языкознанию, лингвистика занималась исключительно изучением языковых изменений под физиологическим и психоло­гическим углом зрения. Всякий иной подход рассматривался как невежество или дилетантизм.

Поэтому, чтобы правильно оценить «Курс общей лингвистики», нужно подходить к нему как к продукту соответствующей эпохи. Только тогда можно объяснить некоторые особенности использо­ванных терминов и понятий. В этих особенностях отражен извест­ный компромисс, необходимый, чтобы сохранить контакт с прош­лым и настоящим, и вместе с тем там отражена реакция автора «Курса» на влияния окружавшей его научной среды².

Сущность учения де Соссюра, выраженная в самой краткой
форме,— это различие между языком (langue) и речью (parole).
Вся остальная теория логически выводится из этого основного
тезиса. Главным образом именно этот тезис и противостоит тради­
ционным взглядам. Соссюр, по сути дела, открыл язык как тако­
вой; одновременно он показал, что современная ему лингвистика
изучала не язык, а речь и тем самым обходила «свой единственно
подлинный предмет».

С точки зрения истории науки открытие Соссюра является все­го лишь вторичным открытием, что, однако, нисколько не умень­шает объективной ценности научного подвига Соссюра. Ему пришлось отчетливо сформулировать и утвердить забытый и за­брошенный принцип. Для этого он должен был создать совершенно новую базу. Дело в том, что лингвистика, оставившая в XIX в. изучение языка как такового, глубоко отличалась от той лингвис­тики, которая до того занималась языком. В течение XIX в. были открыты закономерности языковых изменений, изучен физиоло­гический механизм речи и ее различные психологические факторы и т. д. Все это привело к окончательному краху античной грам­матики и сделало невозможным простое возвращение назад.

Соссюр должен был создать теорию языка как такового, в ко­торой нашлось бы соответствующее место для всех новейших от­крытий.

До Соссюра любая лингвистическая проблема формулирова­лась в терминах индивидуального акта говорения. В качестве главной и окончательной цели исследований выдвигались причи­ны языковых изменений; эти причины отыскивались в видоизме­нениях и сдвигах произношения, в стихийных психических ассо­циациях, в действии аналогии. В дососсюровской лингвистике

¹ Langue et parole, «Cahiers Ferdinand de Saussure», II, 1942. Перевод
И. А. Мельчука.

² Ценность того, что сделал де Соссюр, заключается одновременно в про­
стоте, цельности и очевидности его учения, которое он молчаливо противопо­
ставил принятым мнениям.

 

все сводилось в конце концов к поведению индивидуума; речевая деятельность представлялась как сумма индивидуальных актов'.

Именно в этом пункте лежит принципиальное расхождение, а также соприкосновение между традиционной точкой зрения и новой теорией. Ф. де Соссюр признает всю важность индивидуаль­ного акта говорения и его решающую роль в языковых изменениях, тем самым перекидывая мостик к традиционным взглядам. Однако одновременно он формулирует существенно отличающийся от них принцип: создание структуральной лингвистики — Gestalt-linguistik, которая должна заменить или по крайней мере допол­нить традиционное языкознание.

Теперь, когда принцип структурности введен в лингвистику, необходимо проделать весьма трудоемкую работу, чтобы вывести из этого принципа все возможные логические следствия. В настоя­щее время эта работа еще далека от своего завершения,

Приступая к этой работе, мы будем руководствоваться следую­щим положением, которое столь удачно сформулировал А. Сеше¹: наша цель — это сотрудничество с автором «Курса общей лингвис­тики», чтобы «во-первых, вслед за ним углублять и расширять фундамент лингвистической науки, а во-вторых, продолжать строительство здания, первые и еще несовершенные эскизы кото­рого содержатся в «Курсе».

2. Поскольку структура является, по определению, сетью зави­симостей или функций (понимая это слово в логико-математаче-ском смысле), основная задача структуральной лингвистики состо­ит в изучении функций и их типов. Мы должны выделить такие типы отношении (связей), которые были бы необходимы и доста­точны для описания любой семиологической структуры самым простым и одновременно самым полным образом. Эта задача логи­чески предшествует всем прочим. Здесь, однако, мы ограничимся тем, что из всех возможных типов функций укажем те, которые понадобятся нам в дальнейшем изложении².

Мы будем различать: 1) двусторонние зависимости, или интер-депенденции, — между такими двумя элементами, каждый из ко­торых предполагает обязательное наличие другого; 2) односторон­ние зависимости, или детерминации,— между такими двумя эле­ментами, один из, которых («детерминирующее») предполагает обязательное наличие другого («детерминируемого»), но не наоборот. Кроме того, мы будем различать коммутации и субститу­ции. В пределах одной парадигмы коммутация имеет место между двумя элементами означающего, если их взаимная замена вызы­вает замену соответствующих элементов означаемого, или между двумя такими элементами означаемого, взаимная замена которых

Les trois linguistiques saussuriennes, p. 3. («Vox

¹ A. S е с h e h а у е, romanica», V, 1940).

при-

^а Разъяснение употребляемых здесь терминов и понятий, а также меры можно найти в «Acta Linguistica», 1939, I, стр. 20 и сл.

влечет за собой взаимную замену соответствующих элементов означающего. Если два члена парадигмы не удовлетворяют ука-занному условию, между ними имеет место субституция. Между вариантами всегда имеет место субституция, между инвариан­тами— коммутация¹.

Эти исходные понятия позволяют нам приступить к нашей ос­новной проблеме: выяснить, какого рода функция имеет место между языком (langue) и речью (parole). Эта проблема была под­нята недавно в упомянутом выше труде А. Сеше. Мы будем решать ее, оставив в стороне вопрос о разграничении синхронии и диах­ронии и ограничившись только рамками синхронии.

Тщательный анализ, понятий покажет, что термины «язык» и «речь», введенные в «Курс общей лингвистики» Соссюра, допуска­ют несколько толкований. Именно отсюда, по нашему мнению, проистекает большинство трудностей.

3. Начнем с языка (langue). Его можно рассматривать:

а) как чистую форму, определяемую независимо от ее социаль­
ного осуществления и материальной манифестации;

б) как материальную форму, определяемую в данной социаль­
ной реальности, но независимо от деталей манифестации;

в) как совокупность навыков, принятых в данном социальном
-коллективе и определяемых фактами наблюдаемых манифестаций.

■ Нужно строго различать эти три подхода. В дальнейшем выяс­нится, насколько полезны и удобны указанные различия. Мы будем называть:

а) схемой — язык как чистую форму;

б) нормой — язык как материальную форму;

в) узусом — язык как совокупность навыков.

Чтобы освоиться с понятиями, возьмем простой пример: рас­смотрим французское rс точки зрения трех указанных возможно­стей.

а) Прежде всего французское rможно определить: 1) через его принадлежность к категории согласных: сама категория определя­ется как детерминирующая категорию гласных ²; 2) через его при­надлежность к подкатегории согласных, встречающихся как в на­чальной, так и в конечной позиции (ср. r-ue и pa-r-ti-r); 3) через его принадлежность к подкатегории согласных, всегда граничащих с гласными (в начальных группах rстоит на втором месте, но не на первом⁸; в конечных группах — наоборот⁴; ср. tr-appe и ро-rte); 4) через его способность вступать в коммутацию с другим»

¹ Дальнейшие детали см. в наших работах «Die Beziehungen der Phonetik
zur Sprachwissenschaft» («Archiv fur vergleichende Phonetik», 1938, 11) и
«Neue Wege der Experimentalphonetik» («Nordisk Tidskrift for Tale og Stemme»,
1938, II).

² «Acta linguistica», 1, стр. 22.

⁸ Случаи типа [rsy] (-recu в беглом произношении) следует интерпрети­ровать как гэ: sy (:граница слога).

,113

⁴ Случаи_типа katr следует интерпретировать как ка-tгэ.

В. А. Звегинцев

элементами, которые принадлежат к тем же категориям, что и я (например, l).

Такое определение французского rпозволяет выявить его роль во внутреннем механизме языка, рассматриваемого как с х е м а, т. е. в сетке синтагматических и парадигматических отношений. R противопоставляется прочим элементам той же категории функ­ционально— с помощью коммутации. R отличается от прочих элементов не в силу своих собственных конкретных качеств и осо­бенностей, а только в силу того факта, что г не смешивается с дру­гими элементами. Наше определение противопоставляет катего­рию, содержащую r, остальным категориям только с помощью функций, определяющих эти категории

Таким образом, французское rопределяется как чисто оппо-зитивная, релятивная и негативная сущность: определение не приписывает ему никаких позитивных свойств. Оно указывает, что это элемент, способный реализоваться, но ничего не говорит о его реализации. Оно совсем не касается вопроса о его манифес­тации, т. е. для данного определения безразлично, воплотится ли определяемый элемент в звучании или в графике, будет ли он выражен какой-либо фонемой или буквой алфавита (латинского, азбуки Морзе или какого-либо другого), жестом (азбука для глу­хонемых) или сигналом (например, в системах сигнализации флаж­ками).

Если аналогичным образом определить все необходимые эле­менты, их совокупность будет представлять собой французский язык, рассматриваемый как схема. С этой точки зрения француз­ский язык всегда остается идентичен сам себе, независимо от мани­фестации элементов,... Кто бы ни пользовался французским язы­ком — глухонемые с помощью жестов, моряки с помощью флаж­ков, телеграфист с помощью азбуки Морзе или просто люди с помощью обычной речи,— с указанной точки зрения этот язык остается самим cобой. Если бы даже совершенно изменилось французское произношение, все равно сам французский язык, рассматриваемый как схема, не изменился бы — при условии, что сохраняются различия и сходства, определяющие его элементы.

б) Французское rможно определить и как вибрант, допускаю­щий в качестве факультативного варианта щелевой звук с задней артикуляцией (r roule и rgrassaye).

Такое определение французского г позволяет выявить его роль в языке, рассматриваемом как норма. Теперь г отличается от дру­гих элементов того же порядка не просто чисто негативными чер­тами. R определяется как оппозитивная и релятивная сущность, но

¹ Между начальной и конечной позицией (п. 2), а также между позицией
рядом с гласным и позицией не рядом с гласным (п. 3) существует детермина­
ция. Мы не приводим здесь детального доказательства, поскольку это потре­
бовало бы полного анализа французского слогоделения и консонантизма
(наиболее сложный и вместе с тем самый важнsй пункт в этом анализе —
вопрос об элементах э и h).

уже имеющая и позитивные свойства: rкак вибрант противопо­
ставляется не вибрантам, г (grassaye) как щелевой звук противо­
поставляется взрывным и, наконец, rкак звук с задней артикуля­
цией противопоставляется звукам с передней артикуляцией. Данное
определение предполагает определенную звуковую манифеста­
цию, обязательно связанную с органами речи. Однако позитивные
свойства элемента в этом определении сведены к дифференциаль-
ному минимуму: так, в этом определении ничего не говорится
о конкретной точке артикуляции.

Если бы французское произношение изменилось, но в пределах, предписанных данным определением, французский язык, рассмат­риваемый как норма, не изменился бы.

При таком понимании термина «язык» оказалось бы столько
французских языков, сколько есть различных манифестаций,
приводящих к различным определениям: устный французский,
письменный французский в латинском алфавите, французский в
азбуке Морзе и т. д.

в) Французское rможно определить, наконец, как альвеоляр­ный раскатистый плавный вибрант или как щелевой увулярный плавный.

Это определение включает все позитивные свойства r в обыч­ном французском произношении и представляет, таким образом, элемент языка, рассматриваемого как узус. Оно не является ни оппозитивным, ни релятивным, ни негативным, а просто перечис­ляет все позитивные свойства, характерные для данного узуса. На этом оно и останавливается, оставив открытым вопрос о воз­можности варьировать произношение в пределах, указанных опре­делением. Однако если произношение варьируется именно в этих пределах, язык, рассматриваемый как узус, остается тем же самым. С другой стороны, всякое изменение данного определения приво­дит к изменению языка: французский язык превратился бы в дру­гой язык, если бы rпревратилось в ретрофлексный фарингальный свистящий.

4. Легко заметить, что из трех возможных толкований термина «язык» больше всего приближается к обычному употреблению слова первое толкование (язык как схема). В повседневной жизни «нормальный» французский, французский в виде телеграфного кода и французский в азбуке глухонемых считаются безусловно одним и тем же французским языком. Поэтому, если мы хотим, чтобы в нашем определении отражались основные моменты значе­ния, приписываемого слову «язык» в повседневной практике, мы должны выбрать первое толкование.

По-видимому, именно это толкование термина «язык» предлага­ется в основном в «Курсе общей лингвистики». Только такое тол­кование позволяет лишить язык всякого материального характера (например, звукового) и дает возможность отделять существенное от второстепенного. Только такое толкование оправдывает знаме-нитое сравнение с шахматами, где материальное воплощение фигур

5* 115

не имеет никакого значения, поскольку все определяется их числом и взаимным расположением. Только при таком толковании допус­тима аналогия между языковой величиной и серебряной монетой, которая может обмениваться на монету из другого металла, на банкноту, на ценные бумаги,⁴ на чек. Наконец, это толкование стоит за основным тезисом Соссюра: язык есть форма, а не субстанция. Можно добавить, что это толкование стоит за всей работой «Иссле­дование о первоначальной системе гласных в индоевропейских язы­ках», где вся система индоевропейского языка рассматривается как чистая схема, состоящая из элементов (автор назвал их «фо­немами» за неимением более подходящего термина), которые опре­деляются только своими внутренними взаимными функциями ⁱ.

Эта концепция языка была принята и развита А. Сеше, который правильно указывал в своей работе 1908 г., что язык можно пред­ставлять себе в виде алгебраической записи или геометрических изображений и что можно изображать элементы языка любым произвольным образом, лишь бы сохранялась их индивидуаль­ность, но не их материальный характер.

С другой стороны, идея схемы, отчетливо преобладающая в

соссюровском понимании языка, не является единственным пони-

манием. «Акустический образ», о котором идет речь в нескольких

местах «Курса»,— это, очевидно, психическое отражение матери-

ального факта; таким образом, язык связывается со звуковой

материей и начинает рассматриваться как норма.

В других местах говорится, что язык— это совокупность язы­ковых навыков; здесь слово «язык» понимается как узус².

Подводя итог, мы приходим к выводу, что единственное опре­деление, которое подходит всюду, это определение языка как зна­ковой системы. Данное общее определение допускает различные оттенки; Соссюр, вероятно, осознавал это ³, но по тем или иным причинам на этом вопросе он специально не остановился.

5. Различия, введенные в § 3, позволяют нам осветить вопрос о возможных отношениях между языком и речью в соссюровском смысле. Определить сразу все эти отношения не удается; язык-схема, язык-норма и язык-узус ведут себя неодинаково по отно­шению к речи, которая является индивидуальным актом.

1) Норма детерминирует (т. е. предполагает) узус и акт речи, но не наоборот. Это, как нам кажется, было показано А. Сеше:

¹ Мы обращали внимание на этот факт еще в 1937 г. (Melanges H. Peder-
sen, стр. 39 и сл.).

² Данный термин (фр. usage) встречается в нескольких местах соссюров-
ского «Курса». Это явное наследие дососсюровской теории (ср., например,
Н. Раu1, Prinzipien der Sprachgeschichte, 5. Aufl., стр. 32 и cл., стр. 405
и т. д.). С другой стороны, кажется, что термин «норма» (употребляемый Пау­
лем и его современниками) тщательно избегается во всем «Курсе».

* В «Курсе» говорится, что язык «одновременно является социальным про­дуктом речевой способности и совокупностью необходимых условностей, при­нятых данным обществом, чтобы индивидуум мог использовать эту способ­ность».

акт речи и узус логически и практически предшествуют норме; норма рождается из узуса и акта речи, но не наоборот. Непроиз­вольный возглас — это акт без нормы; однако этот акт происходит в силу определенного узуса (наша психофизиологическая при­рода обусловливает некоторый узус — те или иные рефлексы и реакции; но за этим узусом не обязана стоять система оппозитив-ных и релятивных элементов, из которой можно вывести норму). Таким образом, тезис Сеше оправдывается тогда и только тогда, когда язык рассматривается как норма.

2) Между узусом и актом речи имеет место интердепенденция:
каждый из них предполагает обязательное наличие другого. Там,
где Соссюр говорит о взаимной зависимости языка и речи, он
имеет в виду «языковые навыки». Проведя различие между нормой
и узусом, мы устранили кажущееся противоречие между высказы­
ваниями «Курса» и точкой зрения, которую выдвинул А. Сеше:
Diuersi respectus tollunt omnem contradictionem. (Различные под­
ходы устраняют всякое противоречие.)

3) Схема детерминируется (т. е. предполагается) актом речи,
узусом и нормой, но не наоборот. Чтобы понять это, надо обра­
титься к теории значимостей, выдвинутой, Соссюром. Эта теория
тесно связана с концепцией языка как схемы и заслуживает самого
пристального изучения.

При поверхностном рассмотрении возникает соблазн непосред­ственно сопоставить лингвистическую «значимость» (valeur linguis-tique) со «значением» (в логико-математическом смысле этого слова; valeur logico-mathematique): как 4 — это возможное значение вели­чины а, так звуки и значения (смысл) — это возможные «значения» неких форм; формы являются тогда переменными, а материальные факты — константами. Однако более правильным является другое сравнение — лингвисгические «значимости» гораздо ближе к цен­ностям (меновым стоимостям) экономических наук (valeur d'echan-ge des sciences eсonomique).

С этой точки зрения значением (значимостью, ценностью, valeur) и константой является форма, а переменные заключены в субстанции; этим субстанциальным переменным могут припи­сываться различные значения, в зависимости от обстоятельств. Так, монета или банкнота могут изменить свою стоимость (valeur) точно так же, как меняют свою значимость звук или единица смысла; при этом фактически изменяется интерпретация единиц по отноше­нию к различным схемам.

Однако сравнение с меновой стоимостью политэкономии имеет слабую точку, что отмечал уже сам Соссюр: меновая стоимость определяется тем, что она равна некоторому количеству какого-либо товара; таким образом, меновая стоимость основана на мате­риальном факторе, тогда как для лингвистической значимости мате­риальный фактор роли не играет. Экономическая стоимость являет­ся двусторонним элементом: она играет роль постоянной по отно­шению к конкретным денежным единицам и одновременно — роль

переменной по отношению к фиксированному количеству товара» которое служит эталоном. В лингвистике же этому эталону ничто не соответствует. Именно поэтому в качестве самой близкой анало­гии языку Соссюр выбрал шахматы, а не экономические понятия. Язык-схема в конечном счете это игра и больше ничего. Впрочем, когда в различных странах вместо металлического денежного эталона был принят бумажный эталон, в экономическом мире сложи­лась ситуация, более похожая на структуру игры или грамматики. Однако самым точным и простым остается сравнение языка-схемы с игрой.

С другой стороны, именно понятие значимости (стоимости, va-leur), как в игре, так и в грамматике, заимствованное у экономиче­ских наук, позволяет разобраться в различных функциях, связы­вающих схему с другими ярусами языка. Как монета является таковой в силу стоимости, но не наоборот, так и звук и значение обусловлены чистой формой, но не наоборот. Здесь, как и повсюду, переменная детерминирует постоянную, но не наоборот. В любой семиологической системе схема является постоянной, т. е. детерми­нируемым членом; по отношению к схеме норма, узус и акт речи суть переменные, т. е. детерминирующие члены.

Используя введенные раньше определения, мы строим следую­щую таблицу:

г.-

(где <--> означает интердепенденцию, а -> детерминацию; посто­янная <-> постоянная, переменная -> постоянная, постоянная <- - переменная).

6. Схема, норма, узус и акт речи не лежат в одной плоскости. Это видно хотя бы из рассмотрения функций, связывающих эти факторы. Схема, норма, узус и акт речи разделяются определен­ными границами, которые нам предстоит выявить и описать.

В соответствии с «Курсом» Соссюра главной и решающей грани­цей является граница между языком и речью. До сих пор мы со­знательно избегали оба эти термина; теперь мы введем их и будем рассматривать их проекции на полученную нами картину (соот­ношение четырех описанных выше понятий). Начать удобнее с речи.

По учению Соссюра, речь отличается от языка тремя свойствами: 1) речь — это реализация, а не установление; 2) речь индивиду­альна, а не социальна; 3) речь свободна, а не фиксирована.

Все эти три свойства являются взаимно независимыми; реализа­ция может не быть ни индивидуальной, ни свободной; индивиду­альные явления могут не быть ни реализацией, ни свободными; то, что свободно, не обязательно является индивидуальным, и т. д.

Таким образом, все три свойства необходимы для определения и ни одно из них не может быть устранено.

Оказывается, что понятие речи столь же сложно, как и по­нятие языка. Попытаемся подвергнуть понятие речи анализу ана­логично тому, как это было сделано для языка. Для этого мы должны выяснить, что получится, если в определении речи мы отбросим какие-либо два свойства и оставим только одно. Нам будет достаточно рассмотреть одно из трех возможных упрощений определения: мы возьмем речь как реализацию, абстрагируясь от различий между индивидуальным и социальным, между свободным и фиксированным.

Тогда схема оказывается установлением, а все остальное — реализацией.

Перед научной дисциплиной, изучающей реализацию схемы, встали бы две следующие задачи, отчетливо сформулированные в «Курсе» Соссюра: 1) описать комбинации, с помощью которых го­ворящие используют код схемы; 2) описать психофизический меха­низм, позволяющий осуществлять эти комбинации.

С общесемиологической точки зрения Соссюр прав, относя пси­хофизический механизм к речи и определяя «фонологию» как дис­циплину, связанную только с речью. Именно здесь и проходит ос­новная граница — между чистой формой и субстанцией, между мысленным и материальным. Иными словами, теория установле­ния — это теория схемы, а теория реализации включает в себя всю теорию субстанции и имеет в качестве объекта норму, узус и акт речи. Норма, узус и акт речи тесно связаны и составляют по сути дела один объект: узус, по отношению к которому норма является абстракцией, а акт речи — конкретизацией. Именно узус высту­пает в качестве подлинного объекта теории реализации; норма — это искусственное построение, а акт речи — преходящий факт.

Реализация схемы обязательно является узусом: коллективным и индивидуальным. Мы не знаем, как возможно с этой точки сохра­нить и отдельно исследовать различие между социальным и инди­видуальным. Речь в целом может рассматриваться как факт языка, акт речи — как факт индивидуального узуса, а индивидуальный узус — как факт коллективного узуса; бесполезно рассматривать их иначе. Могут возразить, что при таком подходе смазывается сво­бодный и непроизвольный характер акта, а также его творческая роль. Но это не так: ведь узус — это множество возможностей, из которых в момент акта речи совершается свободный выбор. Описы­вая узус, надо всегда учитывать пределы, в которых допускаются колебания и отклонения; если эти пределы зафиксированы точно, в актах речи не имеет места выход за них. Если это произойдет, описание узуса надо перестроить. Таким образом, из определения следует, что в акте речи не может содержаться ничего, что не было бы предусмотрено узусом.

Что касается нормы, то это фикция, и притом единственная фикция среди интересующих нас понятий. Узус вместе с актом

речи и схема отражают реальности. Норма же представляет собой абстракцию, искусственно полученную из узуса. Строго говоря, она приводит к ненужным усложнениям, и без нее можно обойтись. Норма означает подстановку понятий под факты, наблюдаемые в узусе; но современная логика показала, к каким опасностям при­водит гипостазирование понятий и попытки строить из них реаль­ности. По нашему мнению, некоторые течения современной лингви­стики напрасно прибегают к реализму, плохо обоснованному с точки зрения теории познания; лучше было бы вернуться к номи­нализму. Реализм не упрощает, а усложняет вещи, не расширяя сколько-нибудь существенно наших знаний. Лингвист, изучающий соотношения между именем и вещью, должен особо стремиться к тому, чтобы имя и вещь не смешивались.

Выполненный анализ показал, как нам кажется, что есть цен­ного и поистине нового в соссюровском определении языка (lan-gue): это то, что мы назвали схемой. Этот результат приводит нас к мысли считать различие между схемой и узусом основным семио-логическим подразделением. Думается, что это подразделение могло бы заменить противопоставление языка и речи, которое, по нашему мнению, является лишь первым приближением, истори­чески очень важным, но теоретически еще несовершенным.

¹ Можно предложить такие соответствия этим терминам: фр. schema и usage, англ. pattern и usage, нем. Sprachbau и Sprachgebrauch (или Usus), датск. sprogbygning и sprogbrug (или usus). По-французски вм. schema можно говорить charpente (de la langue).

ТЕЗИСЫ ПРАЖСКОГО ЛИНГВИСТИЧЕСКОГО КРУЖКА¹