Сказка про ящера, правителя трех миров. И зажил ящер в лесу счастливо и весело

(Окончание)

И зажил ящер в лесу счастливо и весело. Счастливо и весе­ло... но чего-то ему не хватало! Уже лесные жители приветливо с

ним здоровались; уже местные змейки кокетливо на него погляды­вали; уже выстроил он себе вполне приличный домик под полу­упавшим орехом... Как-то он стал рассеян и глуповат... что-то ему все же не нравилось в его новой жизни.

Так было до того дня, когда сороки принесли на хвостах гроз­ную новость: люди собрались вырубить лес, чтобы на этом месте построить какой-то магазин или зоопарк. Когда другие птицы подтвердили это, звери перепугались. А когда в лес приехала пер­вая машина со страшными бензопилами, которые срезали вековые дубы за пару минут, а за день превращали в страшную смертель­ную пустошь целую рощу, в лесу началась настоящая паника. Все лесные животные беспорядочно бегали с места на место, не зная, куда можно бежать, а куда уже нельзя, люди стреляли в них, без­остановочно падали деревья, а в гнездах и дуплах орали детеныши.

На третий день этой страшной бойни ящер сказал: «Стоп!»

Конечно, поначалу его никто не услышал, потому что он ска­зал «стоп!» про себя. Но вскоре это «стоп!» зазвучало погромче, потому что ящер подошел к вырубке, где орудовали пилами рабо­чие, выскочил на одного из них из кустов, повалил на землю, ис­кусал руки, отобрал пилу и разломал ее на части.

- Да таких людишек, - грозно рычал он, - я сотней на обед закусывал!

Даже если это было маленьким хвастовством, ящер знал, о чем говорил. Знал он и то, что если отпустит человека к осталь­ным, хлопот будет несказанно больше. Но он не стал перекусывать ему глотку, как поначалу собирался. Он решил повести войну не­много по другим правилам. Что войну - в этом он уже не сомне­вался, и поэтому как-то внутренне успокоился. Войну он любил.

Он отпустил заляпанного кровью человека, рыча ему вслед, а тот побежал к своим, и вскоре затихли пилы, зато раздалось не­сколько выстрелов. Ящер понимал, что сейчас все люди будут на­готове, и к ним не подойдешь. Вместо этого он пошел по лесу со­бирать помощников. Трудно было найти хоть кого-нибудь, кто мог спокойно поговорить, но через какое-то время ящер вспомнил о совах. Он нашел одну в дупле старого дуба, и она созвала еще нескольких. Совы тоже были перепуганными, но поняли ящера хорошо. Потом он поговорил со змеями, парой ящериц и парой белок. Труднее всего оказалось найти диких пчел; отыскать их по­мог медведь, хотя сам разговаривать с пчелами не пошел, постес­нялся.

К этому времени уже настал вечер.

Люди забрались в огромные машины и уехали. Раненого ра­бочего увезли раньше. Похоже, люди не очень испугались его рас­сказа, потому что весь день опять жужжали страшные пилы. Мо­жет быть, решили, что он сошел с ума от жары или что-нибудь в этом роде. Люди всегда что-нибудь придумывают.

* * *

На следующий день у ящера и его помощников худо-бедно всё было готово, хотя в охваченном паникой лесу трудно было хоть что-то сделать наверняка. Ящер решил не убивать людей - он знал, что тогда придут новые, как-нибудь страшно вооруженные, и тогда будет всё то же самое, только хуже. Но зверям об этом он не говорил - они бы его и не поняли. Он просто раздал им четкие задания.

Когда люди выгрузились из машин и приступили к своей жуткой работе, на поляну, где стояли машины, двинулись жгучие муравьи. У этих всё было просто: один приказ по муравейнику -и они пошли полчищами. Там был, конечно, не один муравейник. Густым слоем они покрыли машины и место, где люди держали вещи (в том числе ружья - за ними ящер следил пристальнее все­го). И когда муравьи превратили всё это в сплошную движущую­ся массу, ящер подал сигнал диким пчелам. Те вылетели к людям, окружили каждого плотным роем и начали свою пляску. Несколь­ко людей бросили пилы и побежали к машинам; парочка людей посообразительнее плеснули на сучья бензином и зажгли костер. Тогда вылетели совы, которые носились над головами людей, кри­чали и клевали их. И выползли змеи, которым ящер запретил жа­лить, но они начали свою пляску под ногами людей, и делали это красиво, как они вообще всё делают. И вышел на поляну из кус­тов сам ящер, расписанный грязью и обмотанный парочкой змей (тех самых, что еще недавно мило с ним кокетничали). Ящер так был разукрашен перьями, ветками и прочим, что невозможно было понять, зверь это или человек. Он затушил костер, чтобы не мешал пчелам, и двинулся на людей. Впрочем, там уже не на кого было двигаться. У людей началась страшная паника - почище, чем у зверей в лесу. Они бегали по поляне среди полчищ страшных духов. Ящер собрал бензопилы и яростно стал ломать одну об дру­гую. Люди пытались залезть в машины, но те были полны мура-

вьев, и всё равно не заводились (муравьи залезли под все педали и во все замки).

Это была феерия ужаса! Ящер был счастлив. Постепенно люди, крича, убежали с поляны. Ящер собрал остатки бензопил, ружей и прочей ерунды, положил в кучу, велел всем зверям отой­ти, плеснул бензином и поджег всё. Он стоял у костра, грозный и прекрасный, с еще нерастраченными силами, и наслаждался. Он даже начал плясать. Но тут он оглянулся и увидел, что звери страшно разошлись, грызут зубами машины, а некоторые дерутся друг с дружкой. И он торжественно созвал общее собрание - ему помогли вездесущие совы и змеи, - и постепенно все утихомири­лись и собрались вместе. Ящер потушил костер (звери боялись огня и не приближались) и громко сказал, чтобы все успокоились. Потом он произнес короткую речь. Ящер сказал всем спасибо и поздравил с победой в войне. Он сказал, что больше люди не при­дут и лес пилить не будут. А если придут, животные теперь зна­ют, как их прогнать. И что... больше ящер не знал, что сказать, и замолчал.

И тогда звери закричали, а совы заухали, а змеи зашипели -все одно и то же: что ящер должен стать лесным царем, прямо здесь и сейчас. Так и сделали. Люди больше в лес и вправду не пришли (только вывезли слегка погрызенные машины). Голода в лесу тоже больше не было. А ящер прожил правителем леса еще много-много лет.

«Молния» - очень «бурный» сюжет, очень деятельный, энер­гичный. Это то, что на современном молодежном языке называет­ся «движ». Гексаграмма составлена из двух триграмм «молнии» или «грома», и основным ее качеством является движение, воз­буждение, удар. Это сюжет доброй молодецкой битвы, сюжет бе­зумного сексуального возбуждения, от которого молодежь ломает стены, сюжет пьянящей славы и диких полетов. Основной ком­ментарий И Цзин, повторенный дважды, звучит очень вырази­тельно: «Молния приходит и воскликнешь: ого! А пройдет - и за­смеешься: ха-ха!» И потом опять похожее предсказание: «Молния

пугает за сотню верст, но она не опрокинет и ложки жертвенного вина». Другими словами, эта ситуация бурных действий и эмоций, в результате которых ничего особенного не происходит.

* * *

«Когда молния приходит, она ужасна. Ты можешь сто тысяч раз потерять свои богатства, но поднимешься на девятую высоту. Не гонись - через семь дней и так получишь». Так говорит даль­нейший комментарий И Цзин. Ситуация похожа на броски Пега­са или Сивки Бурки, пытающихся сбросить своего седока или ис­пытать его как следует. Очень много шума и резких движений. Такие танцы любили во все времена.

* * *

Ящер все-таки получает новое царство, после того как слав­но послужил ему. После мира насилия и мира игрушек он нахо­дит свой мир, где его двойная природа - человека и животного -расцветает. (Привет принцессе-козе из сюжета «Буйства приро­ды» (34), где верхней триграммой, кстати, тоже была молния!) Он побеждает в войне, где было больше устрашающих звуков и видов, чем убийств.

52. Сосредоточенность

КАК УЧИЛИСЬ В СТАРИНУ

(Даосская притча)

Гань Ин в старину был замечательным стрелком. Лишь натя­нет лук - и звери ложатся, а птицы падают. У Гань Ина обучался Стремительный Вэй и превзошел в мастерстве своего наставника. К Стремительному Вэю и пришел учиться Цзи Чан.

- Сначала научись не моргать, - сказал ему Стремительный Вэй, - а затем поговорим и о стрельбе.

Цзи Чан вернулся домой, лег под ткацкий станок своей жены и стал глядеть, как снует челнок. Через два года он не моргал, даже если его кололи в уголок глаза кончиком шила.

Цзи Чан доложил об этом Стремительному Вэю, тот сказал:

- Этого еще недостаточно. Теперь еще научись смотреть, а
потом можно и стрелять. Научись видеть малое, точно большое,
туманное, точно ясное, а затем доложишь.

Чан подвесил к окну вошь на конском волосе и стал на нее глядеть, обернувшись лицом к югу. Через десять дней вошь стала расти в его глазах, а через три года уподобилась тележному коле­су, все же остальные предметы казались ему величиной с холм или гору. Взял он лук из яньского рога, стрелу из цзинского бам­бука, выстрелил и пронзил сердце вши, не порвав волоса.

Доложил об этом Стремительному Вэю. Стремительный Вэй ударил себя в грудь, затопал ногами и воскликнул:

- Ты овладел искусством!

Тогда Цзи Чан понял, что во всей Поднебесной для него ос­тался лишь один соперник, и задумал убить Стремительного Вэя.

Они встретились на пустыре и стали друг в друга стрелять. Стрелы их на полдороге сталкивались наконечниками и падали на землю, не поднимая пыли. Но вот у Стремительного Вэя иссякли стрелы, а у Цзи Чана осталась еще одна. Он спустил ее, но Стре­мительный Вэй точно отразил стрелу колючкой кустарника.

И тут оба мастера заплакали, отбросили луки, поклонились друг другу до земли и просили друг друга считаться отцом и сы­ном. Каждый надкусил себе руку, и кровью поклялся никому бо­лее не передавать своего мастерства.

Заметьте, что мы давно перевалили через половину нашей Книги и близимся к концу; а это значит, что и сюжеты этих мест также соответствуют возрасту старения. В сущности, с этой гек­саграммы начинается собственно описание сюжетов «мудреца», который обычно богат прожитыми годами и опытом.

Название гексаграммы можно перевести и словом «останов­ка». Это то время в жизни, когда человек может позволить себе остановиться и выйти из общей игры - с тем, чтобы заняться «своей спиной», как гласит основной комментарий И Цзин. Вот

он: «Сосредоточишься на своей спине. Не воспримешь своего тела. Проходя по своему двору, не заметишь соседей. Хулы не бу­дет».

Двойная гора, гора над горой в гексаграмме означает, по всей вероятности, предел, и к тому же полный покой (гора - символ постоянства, неподвижности). Здесь уже явно начался последний период жизни человека, который посвящен духовному поиску (после периодов детства, ученичества и домохозяйства), когда че­ловек останавливает полные суеты движения по добыванию «хле­ба насущного» (а заодно квартиры, домашнего кинотеатра и уст­ройства детей в институты), а принимается готовиться к смерти, то есть заниматься философией, медитацией, поиском бога - или стрельбой из лука. Конфуций в похожей истории сказал под ста­рость: «Так велик Конфуций, а ничего не умеет. Заняться ли мне стрельбой из лука? Заняться ли управлением колесницей? Зай­мусь-ка стрельбой из лука».

Каббале в традиционном иудаизме не обучали тех, кто не до­стиг сорока лет (это был возраст реальной старости во всех доин­дустриальных культурах). Во многие ордена и монастыри не при­нимали молодых и даже зрелых - но именно переваливших через грань «старости». До того у человека еще слишком много жара и страстей, много интересов в миру; а следовательно, нет должного сосредоточения. Есть множество китайских историй про это; рас­скажу-ка я еще одну про петуха, тем более что она происходит из той же области Китая, что и наша И Цзин:

Цзи Синцзы тренировал бойцового петуха для чжоуского царя Сюаньвана. Через десять дней царь спросил:

- Готов ли петух к бою?

- Еще нет. Пока самонадеян, попусту кичится. Через десять дней царь снова задал тот же вопрос.

- Пока нет. Еще бросается на каждую тень, откликает­
ся на каждый звук.

Через десять дней царь снова задал тот же вопрос.

- Пока нет. Взгляд еще полон ненависти, сила бьет через
край.

Через десять дней царь снова задал тот же вопрос.

- Почти готов. Не встревожится, пусть даже услышит
другого петуха. Взгляни на него - будто вырезан из дерева.
Полнота его свойств совершенна. На его вызов не посмеет от­
кликнуться ни один петух - повернется и сбежит.

* * *

Переваливая через «границу старости», человек утрачивает тех, кто старше его, — своих родителей и учителей. Может быть, этому посвящен комментарий И Цзин: «Не спасешь того, за кем следуешь». Герой остается самым старшим, без особой надежды на чью-то мудрость, превышающую его собственную. Между ним и смертью уже не остается никакого буфера, никаких посредников и заслоняющих спин. Он сам должен давать ответ за свою жизнь. Это помогает довести свою сосредоточенность до совершенства. Но от этого же, как гласит дальнейший комментарий, «ужас охва­тывает сердце». Этот ужас, будучи правильно пережитым, делает действия человека очень сильными, окончательными. Тот, кто мо­лится в последний раз, делает это хорошо.

* * *

Идея «сосредоточенности на своей спине» (основной ком­ментарий И Цзин) соответствует философии йоги: перенести вни­мание с органов чувств, постоянно колеблющихся от внешних раз­дражений, в свой центр, что в физическом теле значит - на позво­ночник и сердце. Йог занят своим позвоночником очень и очень серьезно. Секрет множества поз состоит как раз в правильной по­становке и работе позвоночника. Йог уже ни перед кем не гнет спину, его спина выпрямляется (это важно). Он концентрирует на ней свое внимание. Там проходят главные энергетические каналы, там готова подняться вверх великая змея Кундалини (почитайте комментарий к «Буйству природы», гексаграмме № 34, если хоти­те больше понять, при чем здесь змея). Вся эта работа йога требу­ет величайшей сосредоточенности.

Йог, как и практик буддистской медитации, как и китай­ский даос и множество других духовных практиков, стремится к ОСТАНОВКЕ. Сказка, лежащая в основе подобных мировоззре­ний, я думаю, понятна: есть «сансара» - вечное суетливое и бес­смысленное движение - и «нирвана» - остановка, блаженный выход из крутящегося колеса в состояние покоя. Здесь кульми­нация нашего сюжета «Сосредоточенности». В одном из своих афоризмов крупнейший древнекитайский сунский философ Чэн И-чуань сказал, что человек, понявший суть данной гексаграм­мы, тем самым уже понял всю суть буддизма. Иудейские и хрис­тианские воззрения о желанном конце света, а также «остановка

мира», предписанная доном Хуаном, похоже, описывает в акку­рат то же самое.

* * *

Здесь, я думаю, становится понятным окончание сказки, ког­да мастера поклялись друг другу более никому не передавать сво­его мастерства. Они не на голубей хотели охотиться, когда учи­лись стрелять из луков. Они искали окончательной остановки, обретения постоянной позиции в этом бесконечно меняющемся мире, успокоения.

53. Течение

СКАЗКА ПРО ЦАРЕВНУ-ЛЕБЕДЬ И СЕМЬ ПОПУГАЕВ

(По мотивам сказки Алеши Кенно,

который написал ее по мотивам тувимской сказки)

Жила-была девочка, один ребенок в большой семье. Ее про­вожали в школу папа и мама, бабушка и дедушка, а также дядя и тетя приезжие.

Но девочка, собравшись в школу, вовсе не собиралась в шко­лу. Она шла за город, в лес и залезала там на самое высокое дере­во, сидела около верхушки и смотрела на прекрасный мир.

Так было, пока из школы к ней домой не пришел директор и не спросил: «А где ваша девочка?» Папа и мама, бабушка и дедуш­ка, а также дядя и тетя приезжие вместе с директором пошли ис­кать девочку и нашли ее на высоком дереве. Все хором они сказа­ли ей: «Слезай!». Но девочка не слезла.

Папа и мама, бабушка и дедушка, дядя и тетя приезжие, а также директор школы вызывали пожарных, милицию и скорую помощь, чтобы заставить девочку спуститься с дерева. Но все они боялись туда залезать, а только кричали девочке снизу, а она ни­кого не слушала и не спускалась.

Постепенно все ушли домой, вначале директор, потом дядя и тетя, потом бабушка с дедушкой. Последними ушли папа и

мама. Перед тем, как уйти, они сказали девочке, что если она сама не слезет, то завтра они позовут лесорубов, чтобы те спили­ли дерево.

Когда они это сказали, девочка заплакала. Она тихонько си­дела на верхушке дерева и плакала. Тихо лились ее слезы, тихо пошел с неба дождь. Этот дождь лил день и ночь, день и ночь, пока не затопил всю землю. Всех людей, спавших на своих кроватях, вынесло водой из домов. Папа и мама, бабушка и дедушка, дядя и тетя приезжие, а также директор школы плыли на своих кроватях по бескрайнему морю, и когда они проснулись и переполошились, то увидели только одно сухое место посреди воды - это была вер­хушка дерева, на котором сидела девочка. Все они стали грести на своих кроватях к старому дубу. Девочка помогала им перебирать­ся на ветки, и в конце концов, когда настало утро, все они сидели, как попугаи, на ветках единственного дерева, а девочка сидела на верхушке.

Тогда дождь кончился, и вода быстро стала спадать.

Скоро вышло солнце, и вода стала уходить прямо на глазах. Показались другие деревья, а потом земля. Голые папа и мама, ба­бушка и дедушка, дядя и тетя приезжие, а также директор школы закричали и зааплодировали от счастья. Они смотрели на землю и не могли нарадоваться своему спасению.

И вдруг вверху они услышали хлопанье крыльев. Папа и мама, бабушка и дедушка, дядя и тетя приезжие, а также директор школы подняли головы и увидели, что девочка превратилась в ле­бедя. Она захлопала огромными крыльями, взлетела над деревом, покружилась и каждому из них уронила на колени по белому перу. А потом девочка-лебедь крикнула и полетела прочь.

Так на земле появились лебеди, а директора школы и прочие важные лица с нее так и не исчезли.

«Если долго сидеть у берега реки, ты увидишь, как трупы твоих врагов проплывают мимо», - гласит китайская пословица, зародившая искру нашей сказки.

Сидеть надо не просто долго, а очень спокойно, хотя бы по­тому, что неспокойно вы долго не высидите. Сидеть и смотреть на течение реки, постоянно сменяющееся, но единое в своем русле. Оно подобно переменам существований, которым посвящена наша книга, как и Книга Перемен. Текущая вода - одна из самых оче­видных образов Дао, который любили китайские мудрецы.

* * *

Все комментарии И Цзин к этой гексаграмме говорят о лебе­де. Лебедь - птица трех стихий, прекрасно существующая в воз­духе, в воде и на суше. Она изящная, и формы ее очень плавные, как бы «текущие». В комментариях «лебедь приближается к бере­гу... приближается к скале... к суше... к дереву...». Такая постоян­ная смена картин при единстве героя и его действий отражает сю­жетику и образный ряд гексаграммы, подобные течению реки. Ге­рой - единое нерушимое сознание - спокойно наблюдает за из­менчивым круговоротом перемен. Это «буддистское» сознание чисто, как белый лебедь, сам дающий перья, которыми можно пи­сать, но на котором никто не пишет. Последний комментарий И Цзин говорит: «Перья лебедя могут быть применены в обрядах». Царевна-лебедь в нашей сказке дает каждому из «людей-попуга­ев» по перу примерно для того же - для обрядов, писания и про­чей деятельности. Чистое сознание не привязывается ни к чему. Эго-сознание привязывается к чему угодно.

* * *

Понятно, наверное, почему семеро «взрослых» героев сказки названы попугая­ми - основным смыслом их действий явля­ется «быть как все». Они загоняют девочку в школу не ради нее самой, но слепо тира­жируя образ «нормального человека». Пере­развивая этот слепой инстинкт, они дви­жутся в мир, где их ждет наводнение - что-нибудь вроде наводнения образов и болтов­ни по телевизору, или наводнения товаров в супермаркете, или всемирного потопа, кото­рый насылает Господь «за грехи». «Малому

ребенку страшно», - говорится в предсказаниях Книги Перемен о тех, кто боится вольного течения. Параллельно тому, как лебедь (олицетворение течения) приближается к своим целям, у людей (противостоящих течению) происходят в комментариях всяческие несчастья: «Муж уйдет в поход, но не вернется. Женщина забере­менеет, но не выносит» и так далее.

И уже когда их вовсю несет страшный поток, они начинают искать, за что же можно зацепиться. И тут оказывается, что заце­питься они могут только за то, что сами уничтожали, - за вольное детство, за дикий лес, за тысячелетний дуб духовной традиции.

54. Невеста или Предназначение

ПРИДАНОЕ

(Поэма Дмитрия Кедрина)

В тростниках просохли кочки, Зацвели каштаны в Тусе. Плачет розовая дочка Благородного Фердуси: «Больше куклы мне не снятся, Женихи густой толпою У дверей моих теснятся, Как бараны к водопою. Вы, надеюсь, мне дадите Одного назвать желанным. Уважаемый родитель! Как дела с моим приданым?»

Отвечает пылкой дочке Добродетельный Фердуси: «На деревьях взбухли почки. В облаках курлычут гуси. В вашем сердце полной чашей Ходит паводок весенний, Но, увы: к несчастью, ваши

Справедливы опасенья.

В нашей бочке - мерка риса,

Да и то еще едва ли.

Мы куда бедней, чем крыса,

Что живет у нас в подвале.

Но уймите, дочь, досаду,

Не горюйте слишком рано:

Завтра утром я засяду

За сказания Ирана,

За богов и за героев,

За сраженья и победы

И, старания утроив,

Их окончу до обеда,

Чтобы вился стих чудесный

Легким золотом по черни,

Чтобы шах прекрасной песней

Насладился в час вечерний.

Шах прочтет и караваном

Круглых войлочных верблюдов

Нам пришлет цветные ткани

И серебряные блюда, Шелк и бисерные нити, И мускат с имбирем пряным, И тогда кого хотите Назовете вы желанным».

В тростниках размокли кочки, Отцвели каштаны в Тусе, И опять стучится дочка К благодушному Фердуси: «Третий месяц вы не спите За своим занятьем странным. Уважаемый родитель! Как дела с моим приданым? Поглядевши, как пылает Огонек у вас ночами, Все соседи пожимают Угловатыми плечами».

Отвечает пылкой дочке Рассудительный Фердуси: «На деревьях мерзнут почки, В облаках умолкли гуси, Труд - глубокая криница, Зачерпнул я влаги мало, И алмазов на страницах Лишь немного заблистало. Не волнуйтесь, подождите, Год я буду неустанным, И тогда кого хотите Назовете вы желанным».

Через год просохли кочки, Зацвели каштаны в Тусе, И опять стучится дочка К терпеливому Фердуси: «Где же бисерные нити И мускат с имбирем пряным? Уважаемый родитель! Как дела с моим приданым? Женихов толпа устала

Ожиданием томиться. Иль опять алмазов мало Заблистало на страницах?»

Отвечает гневной дочке Опечаленный Фердуси: «Поглядите в эти строчки, Я за труд взялся не труся, Но должны еще чудесней Быть завязки приключений, Чтобы шах прекрасной песней Насладился в час вечерний. Не волнуйтесь, подождите, Разве каплет над Ираном? Будет день, кого хотите Назовете вы желанным».

Баня старая закрылась, И открылся новый рынок. На макушке засветилась Тюбетейка из сединок. Чуть ползет перо поэта И поскрипывает тише. Чередой проходят лета, Дочка ждет, Фердуси пишет.

В тростниках размокли кочки, Отцвели каштаны в Тусе. Вновь стучится злая дочка К одряхлелому Фердуси: «Жизнь прошла, а вы сидите Над писаньем окаянным. Уважаемый родитель! Как дела с моим приданым? Вы, как заяц, поседели, Стали злым и желтоносым, Вы над песней просидели Двадцать зим и двадцать весен. Двадцать раз любили гуси, Двадцать раз взбухали почки. Вы оставили, Фердуси,

В старых девах вашу дочку». «Будут груши, будут фиги, И халаты, и рубахи. Я вчера окончил книгу И с купцом отправил к шаху. Холм песчаный не остынет За дорожным поворотом -Тридцать странников пустыни Подойдут к моим воротам». * * *

Посреди придворных близких Шах сидел в своем серале. С ним лежали одалиски, И скопцы ему играли. Шах глядел, как пляшут триста Юных дев, и бровью двигал. Переписанную чисто Звездочет приносит книгу: «Шаху прислан дар поэтом, Стихотворцем поседелым...» Шах сказал: «Но разве это Государственное дело? Я пришел к моим невестам, Я сижу в моем гареме. Тут читать совсем не место И писать совсем не время. Я потом прочту записки, Небольшая в том утрата». Улыбнулись одалиски, Захихикали кастраты.

В тростниках просохли кочки, Зацвели каштаны в Тусе. Кличет сгорбленную дочку Добродетельный Фердуси: «Сослужите службу ныне Старику, что видит худо: Не идут ли по долине Тридцать войлочных

верблюдов?»

«Не бегут к дороге дети, Колокольцы не бренчали, В поле только легкий ветер Разметает прах песчаный».

На деревьях мерзнут почки, В облаках умолкли гуси, И опять взывает к дочке Опечаленный Фердуси: «Я сквозь бельма,

старец древний, Вижу мир, как рыба в тине. Не стоят ли у деревни Тридцать странников

пустыни?»

«Не бегут к дороге дети, Колокольцы не бренчали, В поле только легкий ветер Разметает прах песчаный». * * *

Вот посол, пестро одетый, Все дворы обходит в Тусе: «Где живет звезда поэтов -Ослепительный Фердуси? Вьется стих его чудесный Легким золотом по черни, Падишах прекрасной песней Насладился в час вечерний. Шах в дворце своем - и ныне Он прислал певцу оттуда Тридцать странников пустыни, Тридцать войлочных

верблюдов, Ткани солнечного цвета, Полосатые бурнусы... Где живет звезда поэтов -Ослепительный Фердуси?»

Стон верблюдов горбоносых У ворот восточных где-то,

А из западных выносят Тело старого поэта. Бормоча и приседая, Как рассохшаяся бочка, Караван встречать - седая -На крыльцо выходит дочка: «Ах, медлительные люди! Вы немножко опоздали. Мой отец носить не будет Ни халатов, ни сандалий. Если шитые иголкой Платья нашивал он прежде, То теперь он носит только Деревянные одежды. Если раньше в жажде горькой Из ручья черпал рукою, То теперь он любит только

Воду вечного покоя.

Мой жених крылами чертит

Страшный след

на поле бранном. Джинна близкой-близкой

смерти Я зову моим желанным. Он просить за мной не будет Ни халатов, ни сандалий... Ах, медлительные люди! Вы немножко опоздали».

Встал над Тусом вечер синий, И гуськом идут оттуда Тридцать странников пустыни, Тридцать войлочных

верблюдов.

Сюжет «невесты» (так называет его книга И Цзин) очень сильно заряжен противоречивыми эмоциями. Это «праздник со слезами на глазах», это очень двойственная ситуация. В ее смыс­ловом центре - обреченность. Достигнув брачного возраста, де­вушка должна стать невестой и выйти замуж; и как бы мы ни при­украшивали и подслащивали, это «должна» является очень боль­шим насилием над человеческой природой. Невеста «предназначе­на» на изгнание из собственного дома и отдачу во власть чего-то чужого и неведомого. Песня-плач - такая же неотъемлемая часть свадьбы, как песни торжественные и хвалебные.

В любимой моей поэме, которую я позволил себе вставить в эту книгу по многолетней нашей дружбе (не с поэтом, который умер до моего рождения, а с его творением), «невест», можно ска­зать, две. Одна из них - «розовая дочка», а другая — сам поэт Фер­дуси. Он так же «предназначен» неведомой силой «на выданье»,

он должен родить свою книгу во что бы то ни стало. Конечно, не ради шаха - так же, как и не ради дочки. Шах здесь - образ иде­ального читателя. Если бы Фердуси старался ради награды шаха, он бы как-нибудь схалтурил за пару-тройку месяцев. «Но долж­ны еще чудесней быть завязки приключений...» Кому должны? Если у Фердуси и есть судия, то только Аллах Всемогущий, вло­живший в него жар песнопений. Сальвадор Дали говорил, что надо писать так, чтобы понравилось старым мастерам (Леонар­до да Винчи и прочим). Вот кого выбирают себе в женихи эти «невесты».

* * *

Итак, комментарии говорят об ограниченности позиции: «В походе - несчастье» (то есть выход, побег из «предназначенности» не ведет ни к чему хорошему); «Невеста как хромой, который мо­жет наступать» (то есть силы ее, весьма ограничены). Единствен­ное, что невесте благоприятно, так это «стойкость отшельника». Невеста находится в очень трудном положении еще и потому, что сама должна отдаться, но нет никакой гарантии, что ее примут. В китайской культуре, как и в русской, невесту вместо замужества могли отправить назад, о чем говорит комментарий («Если, не приняв, невесту отправляют назад, то тоже с дружками»). Так и Фирдуси ни капли не может быть уверен, что «падишах прекрас­ной песней насладится в час вечерний». Просто надеяться ему больше не на что. Даже если невесту принимают, она может быть не первой женой и продолжать испытывать унижение и неприз­нанность. Примечательно, что прочесть поэму Фирдуси вовремя шаху мешает именно его гарем, то есть другие невесты.

Сюжет «невесты» может закон­читься благоприятно, а может и нет; и даже гораздо вероятнее на земном плане, что «медлительные люди не­много опоздают». Основная часть по­этов и прочих истинных гениев не по­лучили при жизни того, что «заслу­жили». Спасибо, если не сожгли на костре. Последний комментарий гла­сит: «Женщина подносит кошницы, но они не наполнены. Слуга обдирает

барана, но крови нет. Ничего благоприятного». Но надо помнить, что не ради людской похвалы и земного успеха предпринимаются такие дела. Истинное предназначение дается «с неба», а уж как небо награждает своих избранников - тайна.

* * *

Этому сюжету соответствует уход в монастырь, то есть избра­ние «небесного жениха» вместо «земного». Христианские монахи­ни традиционно говорили об Иисусе как о своем женихе. Я вспо­минаю своего приятеля, тонкого и умного психолога, который как-то побывал на празднике Рождества в женском монастыре и потом очень удивлялся, что «на лицах монашенок не было следов де­прессии, напротив - радостные, светлые лица». Как человек мир­ской, он не мог себе представить, что человек может уйти из мира в монастырь не потому что «всё проиграл», а почему-либо еще.

* * *

А как вам такой сюжет про невесту (древняя легенда, пере­сказанная в «Плоти молитвенных подушек» Роберта Ирвина): один царь решил отомстить другому, разорителю своей земли, и вот новорожденную свою дочь он с детства стал «подкармливать» ядами, начав с сосков кормилицы, в мельчайших количествах, по­степенно наращивая дозы; так что к отрочеству принцесса спокой­но принимала любые дозы смертельных ядов, и сама она стала на­столько ядоносной, что слюной была способна прожигать фарфор. Когда она достигла брачного возраста, отец сосватал ее сыну царя, который двадцать лет тому назад разорил его страну. Само собой, он собирался убить наследника, который к тому же был един­ственным, ядом ли слюны своей дочки или ядом влаги у нее меж­ду ног. Сватовство удалось, и принцесса прибыла ко двору жени­ха. На свадьбе произошло незапланированное: принц и принцесса влюбились друг в друга. Принцесса раскрыла жениху тайну того, что она источает яды, но его это не остановило. После кратких мгновений любви на брачном ложе принц скончался, а принцесса наутро попросила похоронить ее вместе со своим мужем. Что и было сделано.

Это опять «предназначение», и, как и у поэта Фердуси, пред­назначение выполненное. Предназначение является чем-то вроде

скелета судьбы, в то время как наши эмоции, вроде любви ядонос­ной принцессы к своему жениху или любви Фердуси к своей доч­ке, как бы ни были важны для героя сюжета, сюжета не меняют. В этом горечь ситуации «невесты». В конце своей автобиографии Юнг написал:

«У меня было много хлопот с моими идеями. Во мне сидел некий демон, и в конечном итоге это определило всё. Он пере­силил меня, и если иногда я бывал безжалостен, то лишь пото­му, что находился в его власти... Я многим причинил боль... Я был нетерпелив со всеми, кроме моих пациентов. Я следовал внутреннему закону, он налагал на меня определенные обя­занности и не оставлял мне выбора».

55. Изобилие

ДЕНЬ ИСПОЛНЕНИЯ ЖЕЛАНИЙ (Из «Сказок деревни Ворон»)

В трудные времена своего младенчества Ворон питался люд­скими фантазиями. Может, в другой деревне на такой диете мож­но сдохнуть, но не у нас! У нас на таких харчах, если правильно их использовать, можно заматереть и притолстеть и перетолстеть за одну неделю! Что Ворон и сделал.

Тем более, что дело было зимой. А какой у нас зимний наци­ональный спорт? Ходить друг к другу в гости и расписывать, как будем жить летом, «в сезон». И так всё складывается - ёлки-мо­талки! Новички верят - так варежки раскрывают, что, как гово­рится, ворона может залететь.

Наелся Ворон всем этим делом до отвала. И решил, когда уже больше не лезло, устроить людям подарок-праздник. Что ему стоит? Без лишних объявлений, прямо посреди зимы, настал день исполнения желаний.

Учтите, пожалуйста, что описать это невозможно - ведь Во­рон устроил день исполнения желаний ВСЕХ И КАЖДОГО! Никто не в силах рассказать, что творилось в этот день в деревне, потому что одновременно творилось неимоверно сколько в каж-

дом дворе и доме. Никто всего просто не видел! Я хоть и попро­бую рассказать, но учтите - это так, скетчи-лавочки.

Во-первых, половина народа проснулась не в своих постелях. Рябой Кур, например, проснулся у толстой девицы Матуси, а та нисколько не удивилась, повернулась к нему голой толстой попой и прижала к жаркой стенке, печному щитку. От жара с двух сто­рон рябой Кур потерял сознание и вторично проснулся уже посре­ди своего нового имения, летом, на тропинке между гранатовой рощей и полем высоченной марихуаны.

Кругом цвели и плодоносили немыслимые сады, не разоб­рать, где чьи. Среди них и по всем улицам ходили москвичи, ма­лоодетые и очень довольные, с лицами довольно глупыми, а неко­торые и вовсе без них. Все они, даже в купальниках, имели огром­ные оттопыривающиеся карманы с деньгами и всё время ими со­рили - то на лавочке оставляли, то в окошки забрасывали. Многие из наших ходили за ними и денежки подбирали.

Открылся новый магазин сэконд-хэнда под названием «Рука Господа». Там всё стоило три копейки, расцветки были ярче тро­пических попугаев, а на выходе к покупателю вытягивалась ог­ромная рука, пожимала его собственную и исчезала.

У фельдшерицы перед домом стояла очередь - это народ пришел вырывать золотые зубы. Она аж устала, пока целый день всех обслуживала.

У Кувры и Лявры все соседи передохли. Они вышли на ули­цу, сели пить чай у огромного самовара, хихикают, беседуют. Ого­роды у них такие - как шахматы, ровненько, чистенько.

Али-бабубы тоже повезло, но мы из скромности не будем этого описывать. Бабы были все как новые, жаркие и доставались ему только по справедливости.

Деревня выросла раз в десять из-за неимоверного количества новых домов, сараев, трех кафе, десяти баров, кузницы, пятидеся­ти мастерских, церкви, мечети, школы (которая немедленно взор­валась), публичного дома (который немедленно был закрыт и на глазах погрузился в землю, в подполье), загонов для страусов, бас­сейнов для крокодилов, теплиц и так далее, всего не упомнить. А посреди деревни, весь сияющий под куполом, был торжественно открыт - ТЕЛЕФОН-ABTOMAT!

А заборов понастроили - мама моя! Каменных, бетонных, из сверхустойчивых сплавов со сверхскользким покрытием, и все по три метра, и все на три метра дальше от прежних границ.

Козы и коровы свободно ходили по всем садам и огородам, их немедленно выгоняли, и они так же немедленно находили но­вые дырки в заборах.

* * *

У какого-нибудь волшебника-фрайера на этом бы всё и кон­чилось. То есть проснулись бы все на следующее утро - зима, ску­ка и ни хрена. А вот у Ворона как-то так получилось, что все ос­новные события этого дня и на самом деле исполнились. Ну, не в один день. Но поди ж ты - так всё постепенно и оказалось. Более или менее.

Все гексаграммы, где сверху «гуляет» «молния» («Вольная вольность», «Буйство природы» и прочие), отличаются очень сильной энергетикой, проявляющейся вовне. Оно и понятно. В данном сюжете эта энергия, льющаяся вовне, полна «изобилием», берущимся из внутреннего света (нижняя триграмма огня). Иероглиф гексаграммы изображает переполненный сосуд, рог изобилия. Находящиеся в нем богатства предназначены для того, чтобы быть распространенными в окружающий мир. «Надо Солн­цу быть в середине своего пути», - говорит основной коммента­рий И Цзин. Солнце вообще щедро дарит свои лучи и тепло, а в середине своего пути тем более.

Каким бы ни было изобилие этого сюжета - материальным, духовным, творческим, комментарии И Цзин настаивают на от­крытости и связи с окружением. Дважды дается очень приятное мне предсказание: «Встретишь равного себе хозяина». Вот это уж действительно настоящее изобилие, когда такие люди, как мы, еще и по дороге попадаются! Единственное неприятное предсказание дается к последней черте этой гексаграммы (которая часто озна­чает уже состояние выхода из ситуации), и оно тоже связано с окружающими людьми: «Сделаешь обильным свое жилище. Сде­лаешь занавеси в своем доме. Взглянешь на свою дверь, и в тиши не будет никого. Три года никого не будешь видеть. Несчастье».

Итак, изобилие, богатый дом, полно гостей, «поддержка и хвала», радость и счастье.

* * *

Говорят, великий скульптор Роден к концу своей жизни на­нимал в свою мастерскую целые группы молодых мужчин и жен­щин, которым платил за все время сразу, так что они шлялись го­лые по мастерской вне зависимости от того, была работа или нет. Это красиво, это шикарно.

56. Мафия