См.: Толстой Л. Н. Поли. собр. соч., т. 54. М., 1935, с. 31.

Иерархии мо­тивов существуют всегда, на всех уровнях развития. Они-то и образуют относительно самостоятельные единицы жизни личности, которые могут быть менее крупными или более крупными, разъеди­ненными между собой или входящими в единую мотивационную сферу. Разъединенность этих, иерархизированных внутри себя, единиц жизни создает психологический облик человека, живущего отрывочно — то в одном «поле», то в другом. Напротив, более высокая степень иерархизации мотивов выражается в том, что свои действия человек как бы примеривает к главному для него мотиву-цели, и тогда может оказаться, что одни стоят в противоречии с этим мотивом, другие прямо отвечают ему, а некоторые уводят в сторону от него.

Когда имеют в виду главный мотив, побуждающий человека, то обычно говорят о жизненной цели. Всегда ли, однако, этот мотив адекватно открывается сознанию? С порога ответить на этот вопрос нельзя, потому что его осознание в форме понятия, идеи происходит не само собой, а в том движении индивидуального сознания, в результате которого субъект только и способен пре­ломить свое внутреннее через систему усваиваемых им значений, понятий. Об этом уже говорилось, как и о той борьбе, которая ведется в обществе за сознание человека.

Смысловые единицы жизни могут собраться как бы в одну точку, но это формальная характеристика. Главным остается вопрос о том, какое место занимает эта точка в многомерном про­странстве, составляющем реальную, хотя не всегда видимую ин­дивидом, подлинную действительность. Вся жизнь Скупого рыцаря направлена на одну цель, возведение «державы золота». Эта цель достигнута («Кто знает, сколько горьких воздержаний, обуздан­ных страстей, тяжелых дум, дневных забот, ночей бессонных все это стоило?»), но жизнь обрывается ничем, цель оказалась бес­смысленной. Словами «Ужасный век, ужасные сердца!» заканчи­вает Пушкин трагедию о Скупом.

Иная личность, с иной судьбой складывается, когда ведущий мотив-цель возвышается до истинно человеческого и не обосабли­вает, а сливает ее жизнь с жизнью людей, их благом. В зави­симости от обстоятельств, выпадающих на долю человека, такие жизненные мотивы могут приобретать очень разное содержание и разную объективную значимость, но только они способны соз­дать внутреннюю психологическую оправданность его существова­ния, которая составляет смысл и счастье жизни. Вершина этого пути — человек, ставший, по словам Горького, человеком челове­чества.

Здесь мы подходим к самому сложному параметру личности: к общему типу ее строения. Мотивационная сфера человека даже в наивысшем ее развитии никогда не напоминает застывшую пи­рамиду. Она может быть сдвинута, эксцентрична по отношению к актуальному пространству исторической действительности, и тогда мы говорим об односторонности личности. Она может сложиться, наоборот, как многосторонняя, включающая широкий круг отно­шений. Но и в том, и в другом случае она необходимо отражает объективное несовпадение этих отношений, противоречия между ними, смену места, которое они в ней занимают.

Структура личности представляет собой относительно устойчи­вую конфигурацию главных внутри себя иерархизированных моти-вационных линий. Речь идет о том, что неполно описывается как «направленность личности», неполно потому, что даже при наличии у человека отчетливой ведущей линии жизни она не может оста­ваться единственной. Служение избранной цели, идеалу вовсе не исключает и не поглощает других жизненных отношений человека, которые, в свою очередь, формируют смыслообразующие мотивы. Образно говоря, мотивационная сфера личности всегда является многовершинной.

Многообразные отношения, в которые человек вступает в дейст­вительности, являются объективно противоречивыми. Их противо­речия и порождают конфликты, которые при определенных условиях фиксируются и входят в структуру личности.

...Структура личности не сводится ни к богатству связей чело­века с миром, ни к степени их иерархизированности; ее характе­ристика лежит в соотношении разных систем сложившихся жизнен­ных отношений, порождающих борьбу между ними. Иногда эта борьба происходит во внешне неприметных, обыденно драматиче­ских, так сказать, формах и не нарушает гармоничности личности, ее развития; ведь гармоническая личность вовсе не есть личность, не знающая никакой внутренней борьбы. Однако иногда эта внут­ренняя борьба становится главным, что определяет весь облик человека, такова структура трагической личности.

Предметно-вещественные «потребности для себя» насыщаемы, и их удовлетворение ведет к тому, что они низводятся до уровня условий жизни, которые тем меньше замечаются человеком, чем привычнее они становятся. Поэтому личность не может развивать­ся в рамках потребления, ее развитие необходимо предполагает смещение потребностей на созидание, которое одно не знает границ.

Как и всякое познание, познание себя начинается с выделения внешних, поверхностных свойств и является результатом сравнения, анализа и обобщения, выделения существенного. Но индивидуаль­ное сознание не есть только знание, только система приобретенных значений, понятий. Ему свойственно внутреннее движение, отра­жающее движение самой реальной жизни субъекта, которую оно опосредствует; мы уже видели, что только в этом движении зна­ния обретают свою отнесенность к объективному миру и свою действенность. Не иначе обстоит дело и в случае, когда объектом сознания являются свойства, особенности, действия или состояния самого субъекта; в этом случае тоже следует различать знание о себе и осознание себя.

Знания, представления о себе накапливаются уже в раннем детстве; в неосознаваемых чувственных формах они, по-видимому, существуют и у высших животных. Другое дело — самосознание, осознание своего Я. Оно есть результат, продукт становления че­ловека как личности. Представляя собой феноменологическое превращение форм действительных отношений личности, в своей непосредственности оно выступает как их причина и субъект.

Психологическая проблема Я возникает, как только мы задаемся вопросом о том, к какой реальности относится все то, что мы знаем о себе, и все ли, что мы знаем о себе, относится к этой реальности. Как происходит, что в одном я открываю свое Я. а в другом — утрачиваю его (мы так и говорим: быть «вне себя»)? Несовпадение Я и того, что представляет субъект как предмет его собственного знания о себе, психологически очевидно. Вместе с тем психология, исходящая из органистических позиций, не способ на дать научного объяснения этого несовпадения. Если проблема Я и ставится в ней, то лишь в форме констатации существовани;: особой инстанции внутри личности — маленького человечка в сердце, который в нужную минуту «дергает за веревочки». Отка­зываясь, понятно, от того, чтобы приписывать этой особой инстан­ции субстанциональность, психология кончает тем, что вовсе обходит проблему, растворяя Я в структуре личности, в ее интерак­циях с окружающим миром. И все-таки она остается, обнаруживая себя теперь в виде заложенного в индивиде стремления проникнуть в мир, в потребность «актуализации себя»⁵.

Таким образом, проблема самосознания личности, осознания Я остается в психологии нерешенной. Но это отнюдь не мнимая проб­лема, напротив, это проблема высокого жизненного значения, венчающая психологию личности.

В. И. Ленин писал о том, что отличает «просто раба» от раба. примирившегося со своим положением, и от раба восставшего⁶ Это отличие не в знании своих индивидуальных черт, а отличие в осознании себя в системе общественных отношений. Осознание своего Я и не представляет собой ничего другого.

Мы привыкли думать, что человек представляет собой центр, в котором фокусируются внешние воздействия и из которого расхо­дятся линии его связей, его интеракций с внешним миром, что этот центр, наделенный сознанием, и есть его Я- Дело, однако, обстоит вовсе не так. Мы видели, что многообразные деятель ности субъекта пересекаются между собой и связываются в узлы объективными, общественными по своей природе отношениями, в которые он необходимо вступает. Эти узлы, их иерархии и обра­зуют тот таинственный «центр личности», который мы называем Я) иначе говоря, центр этот лежит не в индивиде, не за поверх­ностью его кожи, а в его бытии.

Таким образом, анализ деятельности и сознания неизбежно приводит к отказу от традиционного для эмпирической психологии эгоцентрического, «птоломеевского» понимания человека в пользу понимания «коперниковского», рассматривающего человеческое Я как включенное в общую систему взаимосвязей людей в обществе. Нужно только при этом подчеркнуть, что включенное в систему вовсе не значит растворяющееся в ней, а, напротив, обретающее и проявляющее в ней силы своего действия.

В нашей психологической литературе часто приводятся слова Маркса о том, что человек не родится фихтеанским философом, что человек смотрится, как в зеркало, в другого человека, и, лишь относясь к нему как к себе подобному, он начинает относить­ся и к себе, как к человеку. Эти слова иногда понимаются лишь в том смысле, что человек формирует свой образ по образу другого человека. Но в этих словах выражено гораздо более глубокое содержание. Чтобы увидеть это, достаточно восстановить их контекст.

«В некоторых отношениях, — начинает Маркс цитируемое при­мечание, — человек напоминает товар». Какие же это отношения? Очевидно, имеются в виду те отношения, о которых говорится в тексте, сопровождаемом данным примечанием. Это стоимостные отношения товаров. Они заключаются в том, что натуральное тело одного товара становится формой, зеркалом стоимости другого товара, т. е. такого сверхчувственного его свойства, которое никогда не просвечивает через его ткань. Маркс и заканчивает эту сноску так: «Вместе с тем и Павел как таковой, во всей его павловской телесности, становится для него формой проявления рода «человек» (курсив мой. — А. Л.)»⁷. Но человек как род, как родовое существо означает у Маркса не биологический вид homo sapiens, а человеческое общество. В нём, в его персонифи­цированных формах человек и видит себя человеком.

Проблема человеческого Я принадлежит к числу ускользающих от научно-психологического анализа. Доступ к ней закрывают мно­гие ложные представления, сложившиеся в психологии на эмпири­ческом уровне исследования личности. На этом уровне личность неизбежно выступает как индивид усложненный, а не преобразо­ванный обществом, т. е. обретающий в нем новые системные свойства. Но именно в этих своих «сверхчувственных» свойствах он и составляет предмет психологической науки.