Нет” – в нос вонзился предвещающий взрыв запах горючего и гарь от остывающего мотора.

 

 

- Не осуждай и не подвергай никакой критике, пока ты не шепнул про себя “малыш, я спасу тебя” и пока не нарушил свое обещание! Пока не пережил то, что пережил я! Пока не пережил четверть, пока не пережил половину! Ничего не говори, лучше заткнись!

Голоса в голове фатуммена не замолкали. Они словно пробирались через заросли и кусты, протаскивали лодку, чтобы переплыть озеро страданий, но треклятые весла хлопали по воде, разбрызгивая и расплескивая её, мешая локализовать источник боли…

суициднику становилось невыносимо.

 

Схватившись обеими руками за лицо так крепко, будто оно было забрызгано горящим маслом, Парошин взрыднул, одним словом, разрюмился. “Жидкая драгоценность”, просившая скорейшего выпростания, не дождалась и вытекла сама, сквозь пальцы горюющего.

“ Мы должны обязательно простить себя, нас, за то, что мы оскорбили нашего ребенка ”

 

 

…Тем временем Ханк смотрел на настенные часы и видел, что уже наступило два ночи. Ночь, которая казалась бесконечной, преступно растянутой, никак не могла закончиться. Причин ложиться все не возникало и, смирившись с вероятностью завтрашнего недосыпа, воин без страха зашел в помещение с имплювием, чтобы поговорить с Доктором Фатумом. Без свидетелей, без посудобитья, без привычной и уже приевшейся натужности, постоянно угрожающей перелиться в горячный разлад. Наемник искал ответы на вопросы, которые задает себе любой, на чью долю выпадает перепутье. Он надеялся и верил: Генрих сможет ему помочь, если не делом, то советом и наставлением.

 

- Тебе страшно повезло, что я еще не сел в бассейн и не расслабился… - вместо приветствия Фатум прибег к дежурным угрозам и обыденным для него предупреждениям, вылетавшим по привычке, по сложившемуся способу поведения и встречания тех, кто не имел отношения к его кровному или духовному родству.

- Да-да, знаю! – вошедший саккомпанировал хозяину без ущерба для собственной гордости, - Вот только я с миром к вам!

- Чего ты хотел? – равно как и Ханк, бессмертный не планировал спать. Сидеть полночи в воде, стараясь вспомнить невспоминаемое, было гораздо-гораздо приятнее, - Я сегодня так устал, так вымотался, как не выматывался, наверное, со времен Итальянской кампании Бонапарта, со времен начала мирных переговоров Австрии и Франции. А тренировать всегда сложнее, чем тренироваться…

Ученик настаивал по-доброму:

- Простите за наглость, но если бы мог, то я бы ушел еще до того, как вы бы намекнули – он недокончил говорить, и, лишь сделав несколько шагов вперед, стал чуточку увереннее, - Я насчет Владимира, я быстро, только выслушайте…

 

- Ааа… - Генрих пошире раскрыл рот, скорее всего, специально, а, может, это вышло автоматом? - Стоп, уже знаю! Считаешь меня бездушным чудовищем, да? Думаешь, я сухой и черствый старик-деспот, раздражительный, с притязанием на помещичество, который никогда никого не любил по-настоящему?

Став невольным слушателем фатумских интрижек, Ханк замер на месте и еще долго не шевелился.

 

- Да нет, была у меня любовь, и не одна, разумеется! – Генрих подошел к бассейну вплотную, низко наклонился и поводил пальцами по воде, начав перечислять женщин-носительниц титулов, с которыми у него когда-то были отношения, - Дочь египетского фараона, супруга императора Западной римской империи, сестра королевы франков, византийская императрица… - по идее, он должен был гордиться этими романами с известными женщинами. Но что-то перекрывало путь фанаберии. Возможно, если уже и не любовь, то человеческое уважение к ним, запрещающее высказываться надменно, - Я помню эти ночи до сих пор только благодаря пергаменту. Все любовные похождения я записывал на бумагу, чтобы потом увлеченно читать…

Дождавшись перерывчика, Ханк озвучил, пожалуй, единственную мысль, крутившуюся у него в башке. Единственную своевременную.

- И в итоге? Вы любили так много, что потом разучились…?

Бессмертный отрицательно помотал подбородком:

- Да нет, не разучился – еще раз дотронулся рукой до воды, соблазняясь её чудесным, но выдуманным запахом, - После бессчетного множества расставаний, разводов, потерь я изъял урок. Любовь приносит беды, страдания и сильно утяжеляет, что известно каждому, кто хотя бы раз в жизни любил…

 

Отойдя от имплювия, Фатум положил эту же мокрую руку на плечо воина без страха:

- Слепой увидит, как мы удивительно похожи… – а после коснулся щеки ученика, - На обоих засохшие пятна крови наших любимых женщин, и оба адски жалеем об этом, ведь так? Оба импульсивны… - и затем повторил это действие, но уже автоматически, - Так давай же скрепим соглашение крепким рукопожатием, как и полагается настоящим мужчинам! А потом… я буду спокойно купаться, а ты пойдешь спать, и каждый займется то, чем желает, о’кей?

Мутант лишь чуточку помешкал, желая убедиться, что готов по-прежнему постигать допустимые пределы притворства:

- Да, обязательно! Как же без главных мужских ритуалов приветствия…

 

- Ты прав, без них никуда… - как и было замыслено в этом витиеватом сценарии, они обменялись рукопожатиями.

 

 

Выйдя за дверь, Ханк опять встретил Мэлори. Сошелся с ней в достаточно длинном каменном коридоре, освещаемом свечами в настенных золотых канделябрах. Красавица куда-то спешила, была невнимательна…

- Подожди, ты куда? – она задала вопрос из разряда глупых, словно не зная, сколько сейчас на часах.

На миг застыв в смущении, наемник повернулся к ней:

- В смысле? У нас уже ночь и я отправляюсь спать! Всем остальным, кстати, того же советую…

Мэлори тихо произнесла, это был почти шепот:

- Хорошо, да. Приятных снов…

Мирно качнув головой, её спаситель быстро исчез во мраке сравнительно узкого прохода…

 

 

Генрих до сей поры не забрался в бассейн, потому что чувствовал - вслед за Ханком придет кто-то еще. И вдруг услышав звук каблуков, бессмертный подчеркнул, это - несомненно, тот самый стук, который ему всегда удавалось выделять среди тысяч миллионов звуков.

- Дитя мое, я гляжу, тебе тоже сегодня не спится? – Генрих спросил Мэлори, даже не повернувшись, чтобы проверить, она ли вошла, - Если что-то беспокоит, то не откладывай, а расскажи-ка сейчас, распахни свою душу, заходи, я приму…

 

Несмотря на серьезнейший повод для обиды и ненависти, дочь весьма быстро простила отца, чему поспособило недавнее неприятное происшествие, закончившееся принятием Ванны.

- Пап, знаю, время позднее, но я пришла за советом! – от подступающего волнения её сердце бешено прыгало, было больновато. Оно билось часто-часто, буквально вырываясь из груди, - Я хочу изменений в жизни и, кажется, догадываюсь, что может помочь мне. Но предпринимать какие-то кардинальные шаги не решаюсь, потому что не уверена, что это нужно кому-то, кроме меня.

Генрих беззлобно улыбнулся, присев на край бассейна:

- Можешь не углубляться в подробности. Я заметил, как ты поменялась, и скажу лишь, что эти перемены… прекрасны.

 

Затем он опять поднялся, опять встал и замутил повествовательный монолог, как бы давая совет на своем примере.

- Много лет назад, очень много лет, у меня было желание, в точности такое, как у тебя сейчас. Я… хотел видеть определенных людей рядом с собой, находиться с ними двадцать четыре часа в сутки, любить и быть любимым… - Фатум отуманился, “повесил нос на квинту”, передавая грустные эмоции на расстоянии, - Я был наследником правителя одного очень могущественного государства. Ребенком, полностью обеспеченным, защищенным от всех невзгод, от всех зол мира. Отец с матерью по очереди носили меня на руках. Моя жизнь протекала словно сказка, она была сущим блаженством… - где-то на середине рассказа радость в голосе бессмертного уступила место печали, - Пока одним пасмурным днем в наш дом не вошел человек из далеких диких земель и не поставил моего отца перед кошмарным выбором: отдать все золото, что лежало в казне, отдать все драгоценности, сойти с трона, не возразив ни единым словом, или смотреть, как нас будут пытать и жестоко убьют! И отец отдал трон, отдал золото. Но, не сдержав обещания, чужеземец заколол его у нас на глазах. Мы с мамой немедленно понеслись к выходу, её догнали возле самых ворот, забили ногами до смерти, а меня слуги отцовские погрузили на лошадь и далеко-далеко унесли!

 

- Так я навсегда покинул свой дом, ни с кем не простившись. Прошло семь веков, и память о прекрасном детстве частично стерлась. Я так и не нашел, так и не вспомнил то место, где родился! Ни названия государства не узнал, ни даже материк, на котором это произошло, ничего, что могло бы меня связать с прошлым и хоть как-то облегчить! – почти закончив, Генрих сдвинул глаза ближе к носу, ему оставалось только дать совет, который был уже частично озвучен, заложен в рассказе, - Порой жизнь бывает непередаваемо жестокой, а судьба – непредсказуемость! И чаще всего мы в это не верим, пока сами не испытаем на собственной шкуре. Но не дай бог такое кому-нибудь перенести…

 

Мэлори не смела его прерывать, и, пока стояла, слушая, искала внутри себя покой в сочетании со смиренным упорством, чтобы не уйти раньше времени. Генрих увидел, с какой рьяностью дочь собирается попросить его подсократить историю, и подвел итог:

- Так что, не думая, рассеивай все сомнения, прогоняй в дали и иди напролом!

Наши колебания, протесты и несогласия могут лишь отсрочить неминучее. Но, в конечном счете, ты упустишь ту райскую возможность, которая, к слову, у тебя еще есть, и которой у меня при расставании не было! – отец прикоснулся пальцами к лицу дочери, рисуя её образ с закрытыми глазами, перерисовывая её в других видах, в других платьях, в других юбках, - В твоих интересах пойти к Ханку в келью, и попрощаться там с ним. Скажи же, как сильно ты его любишь, признайся ему в своих чувствах! Вырази все, что жаждет пропеть твое сердце! Сделай это немедленно, сделай это сейчас, пока… судьба не разъединила вас навек и не взяла втридорога за неиспользованный шанс, пока ты не заплакала, как рыдал я!

 

Закончив, бессмертный резво щелкнул зубами, демонстрируя свое позитивное отношение к происходящему, и удовлетворенной походкой вернулся к имплювию. Красавица-дочь немного постояла в смятении, в переплетении чувств разительного контраста, и беззвучно ушла. Прежний стук каблуков почти не был слышен…

 

 

…Наемник уже было собирался ложиться, как его глазам предстала старая картина.

“ Все непогашенные долги выныривают на поверхность, напоминая задолжавшему ”