Глава IV. Особенности Клинического театра-сообщества в сравнении с другими способами терапии театром 5 страница

Если новенький и не сразу включается в репетиции, все равно ему обычно хорошо смотреть, как играют те, чья игра ему по душе, и думать-представлять, что сам тоже будет учиться вот так переживать и еще — душевной смелости. «Вот как они у меня на глазах танцуют, обнимаются. И со мною такое будет».

В обстановке Театра, кстати, гораздо больше возможностей, нежели в обычной группе творческого самовыражения, для элементарного краткого психологического консультирования друг друга. При всем том, что психологическое консультирование как «область психологической практики, выделившаяся из психотерапии», служит душевноздоровым с их житейскими душевными трудностями (Кочюнас Р., 1999, с. 7), в жизни консультанты-психологи, не будучи врачами, сплошь и рядом помогают и людям с патологическими душевными расстройствами, нередко принимая эти расстройства за особенность здоровья. Да и Римантас Кочюнас в оглавлении в своей известной книге говорит о консультировании «обсессивных личностей», «шизоидных личностей» и даже о «консультировании клиентов с депрессией и суицидальными намерениями» (Кочюнас Р., 1999, с. 239). Таким образом, в жизни психологическое консультирование оказывается элементарной, краткой психотерапией. Пациенты нашей амбулатории, получившие в процессе нескольколетнего и многолетнего своего лечения у нас курс ТТС, в сущности, консультируют в этом духе друг друга. Многие пациенты-актеры, что лечились, лечатся в Театре более двух лет, стали в этом отношении истинными помощниками психотерапевтов-специалистов в ТТС[150]. Не будучи по образованию ни врачами, ни психологами, они получили от ППЛ специальные дипломы о своей причастности к ТТС. Эти пациенты систематически обучаются элементам психотерапии в Лиге (прежде всего это наши четверговые конференции), выступают с сообщениями на конференциях, публикуют работы о ТТС. Некоторых из них даже приглашаю на клинико-психотерапевтические разборы случаев для врачей и психологов в качестве участников такой конференции, а не пациентов. Если, конечно, представляются на конференции не их знакомые (в том числе из нашего Театра). О том, как это серьезно психотерапевтически помогает таким пациентам, отметил на собственном опыте психотерапевт, член ППЛ Александр Абрамович Капустин. В работе «О том, как хотелось бы изучать Терапию творческим самовыражением, не имея медицинского и психологического образования» («Практическое руководство по Терапии творческим самовыражением», 2003, с. 359) Капустин, инженер по специальности, пишет: «Особенно хотелось бы отметить, как полезно побывать на лекциях-конференциях кафедры для понимания сущности психотерапии. Мне посчастливилось в прошлом году присутствовать на нескольких занятиях. Когда слышишь жалобы пациента, вопросы врачей, когда слушаешь заключение, внутри невольно идет сравнение с собой, и становишься понятнее сам себе. И яснее виден путь, которым следует идти. Я бы сказал, что заинтересованное присутствие "вольным слушателем" увеличивает мою "прочность", и чувствуешь, каким образом можно попытаться помочь другому человеку».

Итак, «новенький» постепенно осваивается в Театре. Мало-помалу он все больше узнает, что и как тут происходит, что некоторые благодаря увлечению ТТС, нашему Театру стали психологами-профессионалами и т. д. Стремится подниматься-совершенствоваться в изучении ТТС в целом и, значит, в углублении, усложнении того необыкновенного, праздничного лечения, которое ему существенно помогает.

Складываются в Театре, как уже упоминал, и свои небольшие компании-содружества в два-три человека, особенно тяготеющих друг к другу. Изучая ТТС, вместе ходят в музеи, театры, в консерваторию, читают целебные для них книги, едут к природе на электричке с красками, фотоаппаратами, определителями растений. При этом они обычно знают (и говорят об этом), что так хорошо может им быть только друг с другом или другими дефензивами (но не со здоровыми людьми). Объясняют это тем, что (по причине своих хронических душевных расстройств) они способны общаться друг с другом лишь сравнительно «малыми дозами» и в этом отношении друг друга понимают, а здоровые и некоторые «малодефензивные» этой их особенности не способны понять-почувствовать и этим могут серьезно усугублять их расстройство.

Именно в Театре увидишь-почувствуешь в подробностях, как дефензивные пациенты, сами так нуждающиеся в тепле, ласке, душевной помощи, охотно несут все это вместе с чашкой с чаем, конфетой робким и напряженным еще новеньким, поначалу, как уже отметил, застенчиво забившимся куда-то в угол.

Психотерапевты сами, конечно, должны во всей этой психотерапевтической жизни тепло и подробно участвовать. И танцевать прежде всего следует нам стремиться с самыми пожилыми или эндокринно-уродливыми или субпсихотически тяжелыми пациентами. Пусть и здесь хотя бы немного смягчается тягостное ощущение «мертвой души» и «мертвого тела» — от живого врачебного тепла. Здесь мы снова входим в важнейшую для нас тему особого интимного эмоционального контакта с больными шизотипическим расстройством и шизофренией, о чем уже был и еще будет разговор.

Влада (35^ж, 1ж) пишет мне (21.08.2001) о своих переживаниях в самом начале своей жизни в нашем Театре следующее. «Теплая атмосфера. Вначале и играть не хотелось. Думала: "Лишь бы сидеть так вот в темноте, со свечками, смотреть, слушать, греться. Участвовать." Потом поняла, что играть тоже важно. Когда впервые попробовала играть, испугалась. Почувствовала, что пьеса переплетается с моей жизнью, и испугалась этого[151]. Страшно стало, что все у меня перемешается, перепутается с реальностью, потеряю ориентацию в и так непонятных, часто туманных, всегда путаных моих чувствах, отношениях с людьми. Странные опасения. Но и в общении я чувствую свою странность. Не всегда присутствует умение опираться на реальность. Но само это тонкое, неуловимое, непростое переплетение, произошедшее в процессе чтения роли на репетициях, игры, оказывается, помогло мне сблизиться с Театром. И, кажется, помогало распутывать, а не запутывать».

О том, насколько ценны для нашего дела первые впечатления новенькой (новенького) о Театре, пишет мне Ия (34^ж, 2а) (15.02.2001). «Когда я впервые шла на театральные занятия, я не знала, чего ожидать. <...> Я попала в чудесный мир, где неярко горели свечи, на длинном столе лежало угощение, все тихо переговаривались. Атмосфера была теплая и дружеская, меня как бы сразу приняли в компанию. Напоили чаем, угостили сладостями. А потом началось самое удивительное. Ребята играли пьесу. Они медленно танцевали и в танце вели диалог. У каждого была своя роль. Это была замечательная пьеса, и была она о Любви. Мне тоже предоставили возможность прочитать диалог двух главных героев. Я очень волновалась, но меня дружески подбадривали, и у меня получилось прочесть свою роль. Сейчас я уже давно хожу в Театр, но те первые впечатления я не забуду никогда».

Уходят вскоре из Театра (Театр, напоминаю, есть открытая психотерапевтическая группа), не приживаются в нем обычно пациенты, не только способные приспособиться к жизни здоровых людей, но и предпочитающие жизнь среди здоровых жизни в сообществе «творческих чудаков», пациенты, желающие, чтобы все было у них, «как у людей». Это обычно нетяжелые психопаты и неврозоподобные шизотипические пациенты с более или менее яркой истероидностью. Они нередко даже пугаются, что навсегда останутся в этой лечебной, «больной» обстановке, которую так боятся потерять их товарищи. Обычно уходят те, кто меньше нуждаются в оживлении души бескорыстным человеческим теплом, меньше ценят сердечность.

Подлинная личностная реабилитация дефензивно-шизотипических пациентов, не способных приспособиться к терпимой жизни среди душевноздоровых людей, по-моему, только и возможна в подобном нашему Театре-сообществе. Здесь пациенты способны полноценно жить душой, творчески выражать себя и учиться, по необходимости притворяться здоровыми (изучая и характеры здоровых людей), дабы ладить с ними ради своей успешной работы в мире здоровых или ради какой-нибудь подработки.

5. Пятая особенность — репетируется, исполняется в Театре лишь свое, созданное нами самими, о нашей жизни. В КТС репетируются и исполняются со сцены лишь творческие произведения психотерапевтов и пациентов (ставших в известной мере психотерапевтами)[152]. В спектаклях и концертах участвуют психотерапевтические декорации, созданные психотерапевтом Римой Гаврииловной Кошкаровой или пациентами под ее руководством в ее Студии целебной живописи и фотографии. Психотерапевтические слайды для спектаклей, концертов так же готовим мы сами. Словом, все у нас наше, кроме музыкальных произведений, созданных не нашим композитором, слайдов картин не наших художников, портретов известных людей и т. п. Все, что исполняется со сцены, должно действовать на актеров и зрителей психотерапевтически, психопрофилактически, обычно изображая нашу жизнь, жизнь людей, которым в одухотворенно-творческом самовыражении легче вместе выживать. И психотерапевтически со сцены помогать в таком духе выживать себе подобным. В нашем Театре пациенты в творческой игре прежде всего психотерапевтически постигают себя и друг друга[153]. В этом уникальность нашего Театра. Иначе это будет художественная самодеятельность душевно нездоровых людей, над которыми возможно и посмеиваться из зала, как над подопытными кроликами (как это они там на сцене игрою лечатся). Пациенты-актеры должны прочувствовать, что прежде всего они психотерапевты для себя и других и призваны нести психотерапевтическое, психопрофилактическое добро зрителям — больным и здоровым (нередко тоже с душевными трудностями). Лечение себя самих театром — это, в конце концов, наше внутреннее дело. Мы-то знаем, что когда (в том числе со сцены) помогаешь тому, кому еще хуже, то становится легче и тебе самому (Бурно М.Е., 2000а, с. 243-254).

В отличие от Психодрамы, Драматерапии, театротерапии (в узком смысле), Театр-сообщество пишет пьесы и другие психотерапевтические художественные произведения для исполнения — то есть то самое законченно-творческое, что Морено обзывал «культурными консервами», заменяя все это спонтанным театральным поведением. Наши пациенты говорят и вне Театра целебными для них словами пьесы, постановки, стихотворения, рассказа. Так же как, например, обучающийся с помощью магнитофона английскому языку повторяет про себя или громко по обстоятельствам порою трогательно-задушевные слова учебного рассказа или, например, прихожанин повторяет слова проповеди священника. Влада (35^ж, 1ж) пишет мне по этому поводу (29.06.2001) следующее. «Есть возможность вечером, возвращаясь домой и глядя на сложившие венчики цветов, вспомнить: "Если ночью будет дождь, наутро в пасмурности желтые солнышки одуванчиков не раскроются, и рядом с ними среди мокрых лопухов, ежи, мятликов, гусиной лапчатки, возможно, будет сидеть ворона..." — и представить и шуршащий ночной дождик, и мокрое свежее утро, и пятницу, и Игоря (изменил здесь имя пациента. — М. Б.) (Игорь произносит в пьесе «Поздняя весна» эти слова. — М. Б.) Наверное, в будничной жизни теперь частенько согреваю себя пьесой и повторяю слова, которые особенно для меня в ней важны, а во время игры в пьесу просачивались переживания собственной жизни. Так же ношу в душе и группу свою, и самых близких людей, и Театр, и вечера в Школе ТТС (четверговые вечера-конференции. — М. Б.)».

Таким образом, мы играем в психотерапевтическом духе наши (в том числе и весьма сложные) болезненные душевные расстройства, которые в нашем клинико-психотерапев-тическом преломлении только мы и можем написать и играть. Это наш мир, наша жизнь. В Театре пациенты-актеры только и живут по-настоящему, а в здоровой жизни притворяются, что живут, «как все», чтобы поменьше было неприятностей от непонимания. Играя, например, свою дефензивность, рассматривая дефензивность товарища в его игре, пациент отчетливее, глубже понимает что это за свойство, состояние души, в чем его ценности, и способен уже иначе, светлее относиться и к себе, и к дефензивному братству Театра. Поэтому многим душевноздоровым людям (не врачам, не психологам) на наших репетициях, спектаклях, концертах не по себе. Мы поэтому категорически отказываемся выступать перед просто здоровыми зрителями, не специалистами, сниматься в кино, на телевидении и т. д. Пишем и играем расстройства, болезненные переживания, а не просто жизнь, переживания, поступки людей, общественную жизнь.

У многих дефензивно-шизотипических пациентов в ТТС открывается давняя уже тяга к изучению психиатрии, характерологии. Это, в сущности, защитно-приспособительная работа души — понять свои переживания, страдания. Но одно дело — изучать депрессию, характеры, другое — играть это, изучая. И вот мы изучаем психиатрию, характерологию в исполнительском творческом самовыражении, погружаясь в содержание психотерапевтических пьес, рассказов для постановок и т. д. Иногда говорю пациентам: «Были бы вы психологами-психотерапевтами — не мучились бы так». На наших репетициях мы естественно входим в сложные тонкости болезненных переживаний и узнаем такое важное, прежде спрятанное, о наших пациентах, чего никогда не узнали бы просто в беседе.

Приходилось слышать: «У вас тут такое серьезное, реалистически-глубокое, чего не услышишь, не увидишь в других местах. Это, может быть, только где-то сродни переживаниям нашего девятнадцатого века в духовной культуре». Быть может, сродни.

И еще нашим пациентам-актерам, поскольку они становятся все более психотерапевтами, прежде всего для себя самих хочется знать глубже жизнь, переживания профессиональных психотерапевтов, психиатров, тонкости отношений между врачом и пациентом. Это достаточно ясно обнаружилось на наших репетициях. Особенно когда работали над постановкой «Психиатр Гречихин». Думается, такого рода лечебная работа помогает пациентам изучать, познавать как живых людей психиатров, психотерапевтов и, может быть, глубже уважать этих специалистов, глубже доверять им.

В Театре в отношении творческой игры, как и в группе творческого самовыражения, мы не говорим «плохо» или «хорошо», а говорим — удалось ли сейчас в этой роли открыться душой, выразить свое душевное состояние или пока не удалось. Созвучно мне это, например, Машино, переживание на сцене или несозвучно. Мое ли это чувство-переживание, держаться ли мне за него в жизни как за свою правду души?.. Моя, наша эта обстановка бытия? Помогает мне это, подсказывает, как жить в моем положении?

Бывает, журналисты спрашивают (порою с ехидцей пишущего профессионала), интересно ли пациентам-актерам произносить мой текст. Мне думается в таких случаях, что данный вопрос не отличается от другого: интересно ли пациенту вообще слушать то, что я говорю как врач, например, в индивидуальной беседе, в гипнотическом сеансе или в группе творческого самовыражения. Не лучше ли вообще психотерапевта заменить профессиональным писателем или режиссером?

Вообще многим журналистам свойственно полагать, что психотерапевт, сочиняющий или рисующий, ваяющий для своих пациентов, есть всегда неудавшийся писатель, художник, скульптор. Полагать так, по-моему, — все равно, что считать клинические случаи, описанные Крепелином, Корсаковым, Блейлером, Э. Кречмером, Ганнушкиным, неудачными, непрофессиональными, рассказами писателей-любителей. Конечно же, есть плохие психотерапевтические рассказы специалистов, как и плохие рассказы плохих писателей. У нас, в клинической психотерапии, в психотерапии вообще есть свои удачи и неудачи. Свои таланты и свои бездарности. Такова наша жизнь.

И.Я. Медведева и Т.Л. Шишова (об их работе рассказывал уже в третьей главе), кажется, гордятся тем, что они профессиональные драматурги в лечебном театре. Думается, такой профессионализм без клиницизма может быть даже недостатком в нашем клиническом деле. Психотерапевтическая клиническая драматургия, повторяю, — не область искусства, литературы, а область клинической психотерапии, медицины. Это примерно так же, как именно священник (а не профессиональный писатель!) пишет-составляет проповедь и произносит ее сам в храме, по-своему, без помощи профессионального актера. Судить текст психотерапевтического произведения (пьесы, повести рассказа и т. д.) могут лишь психотерапевты, потому что существуют закономерности, открытия литературные и закономерности, открытия психотерапевтические, клинико-психотерапевтические. Последнее — уже не область искусствознания, литературоведения. He-клиницисту, например, непонятны будут некоторые наши психотерапевтические повторения в пьесе-спектакле, важная для тревожно-депрессивных пациентов замедленность действия, отсутствие живых интриг и т. д.

Да, наша жизнь — вот такая трудная, здоровым не понятная, а то и неприятная им, тревожно-депрессивная жизнь, как в наших пьесах, рассказах. Харитон («В день рождения Харитона»[154]) говорит Олесе: «У меня в голове снова глухая пробка. Силюсь подумать что-то, а умозаключение никак не складывается. Вот, кажется, еще одно усилие — и родится, ро дится мысль». Олеся Харитону рассказывает: «А я в детстве так не хотела взрослеть, так боялась взрослой жизни, хотелось маминой защищенности, хотя и жили бедно... Много у нас с тобою общего, созвучного! Я всю жизнь спала со своей маленькой куклой Наташкой в рваном платьице. С ней мне было не так страшно. В психушке Наташку украли». Олеся и Харитон понимают друг друга, тянутся друг к другу этим теплым взаимопониманием. Вера Васильевна говорит в этой же пьесе: «Никто из этих здоровых и не подозревает, какие замки Любви-Красоты-Гармонии у каждого из нас в душе». Степан поясняет-уточняет: «Мы не с социализмом и не с капитализмом, а просто друг с другом. И с нашей природой».

Многим, многим душевноздоровым людям трудновато дышать в этой творческой, но все же тревожно-депрессивной атмосфере. Для нас в Театре, в группе творческого самовыражения это — свое, родное, наш оазис, нам здесь хорошо, хотим здесь жить, хоть несколько часов в неделю. Дефензивно-шизотипическая покойная Ю. (см. о ней — Бурно М.Е., 1999а, с. 318-339) лечилась в нашей амбулатории, когда еще не было у нас Театра. Много лет мы переписывались, говорили по телефону, нередко мы с Аллой Алексеевной, моей женой, навещали ее. Ю. уверяла нас, что любовью, творчеством, моими лечебными рассказами и, конечно, верой в Бога (это все для нее неразделимо) держится-выживает в своем одиночестве. Приехать издалека на психотерапевтический спектакль, концерт для нее уже невозможно (больные ноги). Прочитав «В день рождения Харитона», Ю. написала в благодарном письме (10.01.1999): «Каждый участник пьесы большая личность. И дай Бог, чтобы все здоровые были, как они "больные". Каждый сохранил свою индивидуальность. И так хочется быть с ними вместе. Они многогранны, талантливы, а главное мягко-ласковые, любящие. Многое там напоминает отношения между людьми в нашей психотерапевтической гостиной. Это так необходимо сейчас в нашей суровой и страшной жизни. <...> Да, Любовь и только Любовь побеждает зло. И они сами того не знают, как это влияет и пронизывает все окружающее. Мне не хочется разбирать каждого отдельно. Все они прекрасны, и "болезнь" их — это зло, грубости, с которыми они встречались или встречаются. Прекрасно говорит Харитон про стройную творческую симфонию, незнакомую "здоровым". И из-за нее можно вытерпеть все на свете депрессии. Как хочется быть вместе с ними и так грустно, что возраст мой уже прошел. Я их всех люблю».

Многие психотерапевты-психологи с основным направлением нашего Театра категорически не согласны. Они убеждены, что душевнобольные люди в психотерапевтическом театре должны играть только здоровых, вдыхая таким образом воздух здоровья, учась таким образом душевному бодрому здоровью. Я же убежден, что осознавший, прочувствовавший (в том числе через театральную игру) творческую силу своего душевного расстройства и живущий творчески, в сущности, здоров.

6. Шестая особенность — особенность театральной обстановки, организации наших клинико-психотерапевти-ческих репетиций. Основная лечебная работа в Театре, понятно, происходит на психотерапевтических репетициях. К ним готовятся и пациенты, и психотерапевты. Репетиция спектакля требует немало домашней работы: запоминание текста пьесы, дабы не напрягаться вспоминанием текста и всем существом своим предаться переживаниям по пьесе. Каждому пациенту-актеру хорошо бы подготовить и сыграть по несколько разных ролей. В концерте (сольные номера) пациенты могут читать текст.

Психотерапевтические репетиции, как выяснилось в работе, необходимо сочетать с занятиями в группе творческого самовыражения. Либо эти занятия происходят в другие дни, либо такое занятие, хотя бы получасовое, предваряет собственно репетицию, либо растворяется в ней. На занятии возможно обсуждать в нашем духе и все связанное с театром вообще (в том числе с историей театра), с природой, сущностью игры, сущностью ее психотерапевтического воздействия (о чем писал выше). Чай, свечи, сухари, печенья, конфеты — все это должно быть на столе и во время репетиции, дабы не уходила обстановка привычного нашего психотерапевтического уюта, гостиной. В работу-жизнь Театра вплетаются обычно нити иного творческого самовыражения: например, цветные слайды цветов и трав — на сцену, когда там идет разговор о растениях, стихотворение пациента, вставленное в пьесу, написанную психотерапевтом, и т. д.

В последние годы мы в нашей работе (советуюсь постоянно с Е.Ю. Будницкой, Р.Г. Кошкаровой, Татьяной Исааковной Славиной и пациентами-актерами) пришли к тому, что стали устраивать концертные постановки по психотерапевтическим рассказам, повестям. Дело в том, что многие наши пациенты, несмотря на старания, домашнюю работу, по причине прежде всего нарушения внимания трудно запоминают текст пьесы, и постоянное затрудненное вспоминание слов на репетициях, спектаклях мешает им играть роль душой. Каждую пьесу мы репетировали по несколько лет, прежде чем выпустить спектакль к зрителям. Бывало, что пациент-актер не может прийти на спектакль, а дублера нет или дублер плохо подготовлен. В концертной постановке же пациенты-актеры, как в концерте, сидят рядом за столом (среди свечей, слайдов, музыки) и читают вслух с выражением, отмеченные разноцветными маркерами места — роли в рассказе или в повести. Таким образом мы перешагиваем через «плохую» (депрессивную) память. Выступать перед залом в такой постановке уже могут многие, а не только «звезды». Легче и заменить друг друга, если кто-то не смог прийти в этот раз на концертную постановку. Главное, что и на репетициях каждый, даже самый несмелый, «неспособный», пробует себя в какой-то роли, не боясь забыть слова, постепенно, с надеждой, готовясь к выступлению перед зрителями. Хорошо бывает вставлять в репетиции, в концерты и отдельные более или менее законченные сцены из пьес (например, задушевные диалоги в танцах с нежными словами друг к другу). Наконец, может быть по-своему целебно-прекрасной работа, в которой пациенты-актеры (может быть, вместе с психотерапевтами) всей душою читают пьесу вслух, по ролям, держа перед собою текст, — и магнитофон записывает это чтение-игру с музыкальным сопровождением. Потом в камерной обстановке (свечи, настольная лампа, слайды на экране) прослушиваем такую как бы «радиопостановку» вместе с гостями-слушателями. И это имеет свою камерную старомодную прелесть.

Именно на репетициях часто возникает возможность поговорить с пациентами о том, о чем трудно и им, и нам начать разговор в какой-то другой обстановке. Репетиции хороши и тем, что на них мы обсуждаем переживания, страдания героев пьесы (или рассказа, повести, стихотворения), близкие страданиям наших пациентов. Мы говорим в том числе и об особенностях любовных отношений между мужчинами и женщинами сообразно характеру, о сложных клинических подробностях депрессии, деперсонализации и т. д.

В последние годы репетиция продолжается по пятницам от 17.00 до 20.00. Первые полчаса уходят на чай и танцы, следующие полчаса — беседа на какую-то из наших тем (элементы психиатрии, характерологии). И оставшиеся два часа — репетиция per se. Но и здесь в ткань репетиции вплетаются разговоры о душевных трудностях-переживаниях, «тайные» интимные вопросы, которые трудно бывает задать про себя в беседе с психотерапевтом, но не трудно — как бы о герое пьесы, рассказа.

Но мы и «воспитываем» наших пациентов-актеров. Некоторые из них все уж очень медленно делают, им особенно трудно собраться куда-нибудь, даже на репетицию, опаздывают, пропускают репетиции. Наши воспитательные, активирующие строгости состоят в том, что, например, переводим в дублеры пропустившего репетицию без достаточно уважительной причины (плохо взял себя за шиворот, чтобы притащить в амбулаторию, хотя мог бы). Кто чаще пропускает репетиции, тот не участвует в выступлении, пока не подтянется. Разве только в концерте позволяем ему выступить с коротким номером.

7. Седьмая особенность — клинико-психотерапевтическая особенность выступлений. Выступление перед зрителями — светлый праздник для Театра. Празднуется прежде всего то, что нужен, нужна я людям. Необычная одежда, декорации, радостное волнение перед спектаклем, концертом. Возможность убедиться, утвердиться в том, что нужен людям: «вон как им в зале интересно меня слушать». Праздник ежемесячный или раз в два месяца. Выступали мы в психиатрических больницах, интернатах, детских санаториях, школах. В последние годы — в основном в конференц-зале нашего диспансера. Все-таки благодарнее всего аудитория душевнобольных зрителей. Ими пациенты-актеры обычно воспринимаются на сцене как свои,такие же тревожно-депрессивные люди, как и они, зрители, но сумевшие поднять себя к здоровью целебным вдохновенным творчеством. Очень важно здесь это тихое грустное созвучие между сценой и залом. Американский психиатр Айра Альтшулер (Ira M. Altshuler, 1941, 1948) известен своим изо-принципом («"iso" principle») в музыкотерапии. Существо принципа в том, что тональность, ритм, темп, громкость музыки должны соответствовать всему этому в больной душе. Петербургский психотерапевт Леонид Семенович Брусиловский (1985, с. 281) отметил, что еще в 1916 г. В.М. Бехтерев писал: «...музыкальное произведение, по своему состоянию совпадающее с настроением слушателя, производит сильное впечатление; произведение, дисгармонирующее с настроением, может не только не нравиться, но даже раздражать. Можно предположить, что минорная музыка, адекватная эмоциональному фону депрессивных больных, создает оптимальные условия ("музыкальное сочувствие") для "проекции" их переживаний на музыку, что субъективно воспринимается больными как облегчение психических страданий».

Изопринцип Альтшулера, видимо, «работает» не только в музыкотерапии, но и в Терапии творчеством (в самом широком смысле). Грустная нота в спектакле, концерте помогает понять-почувствовать собственные переживания, смягчает депрессивную напряженность, психотерапевтически высвечивая, обрисовывая особенности собственной депрессии, особенности «депрессивной личности». Это чувство себя дает хотя бы искры творческого вдохновения, светится душа. Помнится психотерапевтический концерт зимой 1994 г. в больнице Ганнушкина[155], на котором после каждого номера тревожно-депрессивные пациенты в полутемном зале аплодировали торжественно-тихо, но прочувствованно, одними кончиками пальцев, чтобы не сбить целебное настроение шумом. Подобное духовное соединение с благодарным светом в глазах зрителя всегда усиливает, обогащает желание творить для такого зрителя наши спектакли и концерты. Мы играем грустное, а нам и другим депрессивным, дефензивным людям от этого делается светлее. Но время от времени и нам необходимо как следует повеселиться в быстрых движениях, включив, например, задорную русскую песню про «конфетки-бараночки» («Москва златоглавая»).

Аудитория зрителей-пациентов (из психиатрических больниц, диспансеров) обычно непривередлива, благодарна, терпелива, снисходительно-дружелюбна. Не приходилось нам слышать из зала какого-то недовольства, сердитых выкриков, насмешек. Часто зрители даже сочувствовали, переживали, когда кто-то из пациентов-актеров забывал слова пьесы, произносил свои слова не вовремя и т. п. Александр Серафимович Соколов, психотерапевт, член ППЛ, писал мне (17.03.2000) о зрителях, посмотрев спектакль «Новый год в лесной избе», в том числе следующее. «Наконец, неувязки и досадные паузы не вызывали обычного в таких случаях неудовольствия зала. Пауза использовалась даже (что вижу впервые) для того, чтобы обменяться впечатлениями и соображениями по поводу происходящего, притом все это в хорошем тоне».

Декорации у нас скромные, но по-своему психотерапевтически выразительные, целебные и им помогают, соединяясь с ними, наши слайды природы на экране на сцене. Не только психотерапевтические пьесы, рассказы, стихи, но и декорации, слайды к спектаклям, постановкам в нашем Театре также несут в себе психотерапевтическую художественность (нередко дефензивное созвучие с нашими театральными текстами). Упомяну здесь, кстати, о том, что и психотерапевтические (выполненные психотерапевтами) рисунки, картины, скульптуры — особая важная область в ТТС. Тема природы постоянно звучит в наших выступлениях: слышатся, например, названия растений, птиц, насекомых. И важно, думается, чтобы в это время зрители видели эти растения, этих животных на экране.

Если объявлен спектакль-пьеса, а несколько пациентов-актеров не смогли прийти, мы тут же перестраиваемся — вместо спектакля даем концерт. Пациенты-актеры знают о такой возможности и на всякий случай готовы к концерту. Если не пришел на спектакль только один пациент-актер и дублера нет, то бывает возможно кому-нибудь из нас и почитать его текст, присутствуя с текстом в руках где-то сбоку на сцене. Иногда пациент никак не может запомнить текст своей роли — и мы разрешаем ему одному на сцене играть-читать роль по брошюре с пьесой. И еще, конечно, множество есть выходов из трудных положений в день выступления.