Е) Смысл и возможные следствия установки по отношению к своей болезни

Основываясь на собственном опыте, Кьеркегор писал: «Самое худшее заключается в том, что человек не знает природы своих страданий: душевная ли это болезнь, или грех».

Простые психопатологические категории, используемые нами для классификации и постижения нашего материала, не затрагивают глубинных основ человеческого. Существует некий первичный источник, благодаря которому человек сохраняет известную степень свободы от всего того, что происходит с ним, что превосходит его, что — если только ему удалось от этого дистанцироваться — не является им самим. Его конституция, пол, раса, возраст, болезнь (пусть даже шизофрения) — все это, будучи в неразрывной связи с ним, есть в каком-то смысле он сам. Но с любой из этих составляющих своей природы он может вступить в отношение иного рода: он может принять по отношению к ней определенную установку и вместо того чтобы отождествлять себя с ней («что поделаешь, я таков, каков есть»), может овладеть ею и тем самым впервые прийти к реализации своего истинного существа. Затем ему следует понять эту свою внутреннюю реальность, истолковать ее, познать ее содержание через выявление смысла известных фактов. Он должен решить для себя вопрос о том, что было привнесено природой и что исходит от него самого, что может быть осмыслено и что не имеет смысла, каковы в действительности те задачи, которые ему предстоит решить. Истолкование, направленное на то, чтобы понять и усвоить смысл, по существу бесконечно. Принудительно-объективное знание действительно только в узких пределах, тогда как самопознание человека и процесс развития в нем установки по отношению к самому себе не имеют конца. Развившиеся в мире данного человека категории и образы «человеческого» (des Menschseins) определяют его путь; но модус его поведения лежит в иной плоскости, нежели его эксплицитное знание. Этот модус поведения недоступным объективному представлению образом связан с глубинной сущностью индивида. Это есть некое целое, таинственно вырастающее из того, что было дано, понято, сотворено, и способ его возникновения недоступен наблюдению: это может быть отказ или самоограничение, любовь к собственным основам или ненависть к ним, методическая, формирующая самодисциплина или такой модус внутреннего поведения, при котором человек приходит к самому себе через свои поступки.

Продолжая основываться на этом кратком изложении фундаментальной ситуации «человеческого» (des Menschseins), мы должны признать возможность — пусть редкую — в высшей степени осмысленного поведения, обусловленного превратностями биографии человека и выраженного в том, что поначалу могло бы восприниматься как проявления шизофрении; это все, что можно высказать на языке нашей науки, и здесь наша способность к познанию достигает своего предела. То, что мы назвали установкой больного по отношению к своей болезни, заключается в оппозиции связанного с процессом развития болезни объективного знания и связанного с основами истинной экзистенции больного понимающего усвоения болезни. Объективное знание по своему смыслу идентично медицинскому знанию. Больной может быть начитанным человеком или даже профессиональным психиатром и прилагать к самому себе те или иные научные понятия. Что касается усвоения (Aneignen) собственной болезни, то это акт, понятный только в промежуточной сфере бытия; и усвоение это происходит тем более плавно, чем полнее достигнутое знание. Оставаясь на почве науки, мы должны остерегаться усредненных оценок в применении к различным людям. Возможности, общие для всех людей, пребывают в потаенных глубинах человеческой природы, едва ощутимы и лишь изредка стремятся выразиться вовне. Экзистенция устанавливает границы способности человека к познанию; и из нее же проистекает тот элемент человеческой природы, благодаря которому индивид может смотреть на свою болезнь как на что-то иное, нежели он сам, и в то же время отождествлять себя с тем, что обычно называют «содержательным аспектом» болезни. Постоянное стремление осмысливать, истолковывать и интегрировать все то, что, как кажется, имеет свой объективный источник в болезненном процессе, само по себе не указывает на низкую степень постижения болезни. Кьеркегор обратился к врачу ради того, чтобы «отдать должное человеческим установлениям», но также, судя по всему, в силу потребности окончательно убедиться в том, что свои «грехи» он может отныне со спокойной совестью считать болезнью. Конечно же, он испытал глубокое разочарование. Вероятно, отношение медицинских категорий к пережитому им опыту было аналогично отношению языка готтентотов к философии Платона. Даже если бы ему пришлось иметь дело с психопатологией, находящейся на более высоком концептуальном уровне, ситуация, по существу, выглядела бы так же. Тайное, пережитое всем существом, в полном сознании, общение с Богом, не раскрывающим до конца Свои слова и намерения, — это нечто, не допускающее с собой такого же легкого обращения, как научное знание о каком-нибудь природном событии.

Так или иначе, знание психопатолога ограничено. Он поступил бы противно разуму, если бы вместо доступного эмпирическому подтверждению болезненного процесса констатировал наличие в человеке некоего фундаментального экзистенциального изменения. Экзистенция в принципе не может быть доступна психопатологическому знанию или опыту.

Данное понятие нуждается в дальнейшей дифференциации.